Александр Амфитеатров
Пять пьес

Амалия. О, разумеется… понимаю…

Кистяков. Удивительно, как бабы одна другую с одного взгляда понимают, А наш брать своего брата умеет только в лужу сажать…

Маргарита Николаевна. Прощай, еду…

Лештуков. Прощай!

Маргарита Николаевна. И ты говоришь прощай? Не-до свидания? Увидимся в Петербурге или нет?

Лештуков. Зачем?

Маргарита Николаевна. Ну, если – «затем», тогда, конечно, незачем… Дмитрий! Ждать или нет?

Лештуков. Нет.

Маргарита Николаевна. Не стоит?

Лештуков. Да.

Маргарита Николаевна. Самому дороже?

Лештуков. Совести дороже.

Маргарита Николаевна. Прощай… А, все-таки, я любила тебя, Дмитрий.

Лештуков. Может быть.

Маргарита Николаевна. Прощай…

Отходить.

Боже мой!.. все уже сели… одна я… ай, как качает… Кистяков, да дайте же руку…

Кистяков. Не бойтесь, держу крепко, не перекинетесь.

Маргарита Николаевна. Вильгельм, не трогайся с места, ты опрокинешь лодку… Боже! Какая шаткая… ведь это ужас!

Леман. Аванти!

Лодка отплывает.

Разные голоса с лодки: До свидания, Дмитрий Владимирович… мы уехали. До свидания!..

Рехтберг. До приятнейшего свидания!

Маргарита Николаевна. Не забывайте нас. До свидания!..

Лештуков (один). Волны… волны… все волны!..

Конец

Чортушка

Драматические сцены в 4-х действиях^[27].

Действующие лица:

Князь Александр Юрьевич Радунский.

Зина, Дмитрий – его дети

Губернатор, Предводитель дворянства – без речей

Ковчегов, правитель канцелярии губернатора.

Павел Михайлович Вихров, Липин – Чиновники особых поручений

Исправник.

Андрей Пафнутьевич Хлопонич, помещик.

Карл Богданович Муфтель, управляющий кн. Радунского, совершенно обрусевший и позабывший свою национальность, немец из старых гвардейских фельдфебелей.

Лаврентий Иванович, дворецкий.

Михаило Давыдок, егерь.

Олимпиада, Серафима – дворовые девки, фаворитки кн. Радунского.

Матрена Никитишна, по прозванию Слобожанка, нянька кн. Зины, вольная.

Конста, её сын, садовник, с Москвы.

Антип, старый бродяга из крепостных кн. Радунского, бывший его приказчик.

Левон, Максим – Дворовые.

Прошка

Голенищев, Брусок – бродяги

Казачек.

Бонна

Нянька

Оффициант без речей.

Гости. Дворня.

Действие в костромском поместьи кн. Радунского, вотчине «Волкояр»

Эпоха: первая половина пятидесятых годов XIX века.

Действие I

Театр представляет площадку во дворе, пред главным барским домом в селе Волкояре. Лето. Барский дом старое растреллиевское здание, в род дворца, выходит на сцену только огромным арочным подъездом своим. Насупротив подъезда – нечто в роде гауптвахты или каменной будки при заставе, скучное желтое, казенное строение александровской эпохи. Это контора. В глубине опрятный, щеголеватые дворовые службы и высокая литая решетка – фигурный чугун – дремучего, запущенного сада. Ворота в саде растворены. Из-за дерев видать причудливый купол какой-то увеселительной постройки и промшенную крышу старой бани. На площадки – много дворовых и разного звания пришлых людей, ожидающих выхода князя Радунского. Лаврентий Иванович, дворецкий, стоить с закинутыми за спину руками, в гороховом длиннополом сюртук, на ступенях подъезда. Михайло Давыдок, Левон, Максим. Голенищев и Брусок, связанные по локтям, окружены вооруженными охотниками в чекменях.

Антип медленно спускается с крыльца конторы, – осмотрелся, пошел к Лаврентию Ивановичу, поклонился.

Лaвр. Ив. Богомолец?

Антип. От Кеива-града, сударь Лаврентий Иванович. Бог милости прислал.

Лавр. Иван. Что это? Никак Антип Ильич?

Антип. Звали и Антипом.

Лавр. Иван. Так.

Максим. Из бегов, значить?

Антип. Из бегов.

Лавр. Иван. Муфтелю являлся?

Антип. Он меня послал.

Максим. Ну, стало быть, поздравляем вас, Дедушка, пришедши. Будь здоров.

Антип. И ты будь здоров. Максимом, что ли, звать-то?

Максим. Максимом, дедушка. В конюхах я теперь приставлен еси. A тогда был в фалеторах.

Антип. Помню голосок твой, Максимушко. Звонки.

Лaвр. Иван. Долгонько бегал, Антип Ильич. Мы тебя давно в покойниках поминали.

Антип. Десять годов, любезный друг.

Лавр. Иван. Да, помню. Ты ведь бежал аккурат в тот день, как помереть покойной княгине.

Максим. Уж был денек!

Михайло. Одна беда не ходит, все вместе собрались.

Лавр. Иван. Княгиня отдала Богу душу. Матюшку – доезжачего в петле нашли, тебя нелегкая унесла в бега.

Максим. Ха-ха-ха… Где приказчик? Туда-сюда… искать приказчика… Ан, от приказчика и след простыл…

Антип. С того и ушел… Матюшку возжалел, племянника… Под сердце подкатило.

Левон. Когда подкатить под сердце господскому человеку, это хуже нет.

Михайло. Единое супротив средствие: в бега.

Максим. A мы, дед, и по сейчас Матюшку поминаем.

Антип. На том спасибо, добрые люди.

Лавр. Иван. И с чего он тогда? был любимец князев, ни разу не сечен, подарки имел.

Левон. Бес попутал.

Максим. Это так точно: бес y нас в Волкояре горами качает.

Лавр. Иван. Княгиня-то перед смертью тоже была как обаянная.

Левон. Пила, сказывают, шибко… Вино полюбила.

Антип. Загубленный человек.

Лавр. Иван. Всегда так-то, когда не пара. Князю было в ровнях высватать за себя принцессу гишпанскую, a он мелкопоместную дворянку взял.

Максим. Ни то она по-французскому, ни то она по-немецкому.

Лавр. Иван. Грамот едва знала.

Левон. Красота пройдет – муж глупую жену любить не станет…

Максим. Тут еще беда приспела: князь сына желал, a княгиня дочь родила.

Лавр. Иван. Вызверился – и, Боже мой! Страшно вспомнить…

Левон. С глаз долой прогнал княгиню-то.

Лавр. Иван. Так до самой кончины, в садовом павильоне и жила…

Михайло. Прямо сказать: заточил.

Максим. Последнее время, бывало, стукнет она с горя y себя в павильоне – понимаете? и пошла, очумелая, по саду бродить.

Левон. В самом развращенном вид.

Максим. Песни визжит, точно девка деревенская.

Михайло. Сама не своя.

Антип. Обиженная женщина.

Лавр. Иван. Мы уж ее от князя всею дворнею укрывали, чтобы не доведался, как пьет.

Антип. Хорошо сделала, что померла.

Лавр. Иван. (не расслыхал). Именно, что хорошо умерла: заказ мужнин исполнила, сына родила и честно скончалась.

Максим. Напрасно, дед, ушел: мы тогда на радостях целый месяц пьяны были.

Михайло. Хвались!

Максим. A чего нет? Не вру, правду говорю.

Михайло. Правда-то твоя не больно красивая. Помолчать бы. Вот что.

Максим хохочет. Русские люди! Не кори: татарином обзову!

Михайло. Что радость, что горе, – не разобрать y вас в Волкояре. Все равно, – все пьяные. И когда только вы, черти, протрезвитесь?

Левон. Милый человек! Не надо… на што?.. В Волкояре и пьяному-то совестно глядеть на свет, a ежели человек тверезый… и-и-их!

Максим. Вон Матвей-покойник: в рот не брал вина… ну, и повис на яблоньке!

Антип. Цела ль яблонька-то?

Лавр. Иван. Цела. На первых порах, впопыхах, забыли срубить, a после князь не велел.

Левон. Ежели y нас из-за каждого удавленника дерева рубить, так это и сада не станет.

Максим. Да-а… Попировали, попраздновали… Княгиня в гробу, a по селу – люминация, песни…

Антип (ядовито). Уж очень князь, значить, сыну обрадовался?

Лaвр. Как не обрадоваться? Сколько годов уповал.

Левон. Все так полагали: ау! иссохла смоковница, ан, глядь, врешь: взяла, да плод принесла.

Михайло. A Матвея, точно, жаль. Красота парень был твой Матвей, дедушка.

Максим. Бова-королевич!

Левон. На что уж княгиня-покойница не любила нашу орду, a Матюшу – ничего, отличала между всеми.

Лавр. Иван. Не нажить князю другого такого слуги.

Выходят из-за служб: Муфтел – прямо идет к Антипу – и Хлопонич – остановился, и беседует запанибрата с Лаврентием Ивановичем.

Муфтель. Ты зачем же к нам пожаловал, дед? Наскучило на воле?

Антип. На воле, сударь Карла Богданыч, никому наскучить не может. Но желательно успокоить свои кости в родной земле.

Муфтель. В земле? Ишь, какой прыткий. Земля, дед, это – глядя по покойнику. Землю, дед, надо заслужить. Велит князь, поп хоть медведя отпоет с церемонией. Не велит, и святому не даст погребения. Так и будешь валяться поверх земли, как падаль.

Антип. Люди не приберут Бог приберет. Это все как вам будет угодно.

Муфтель. Не из робких, однако. Князь тебе не страшен?

Антип. Что мне может сделать хотя бы и князь? Живу осьмой десяток. Хуже смерти ничего не будет, a смерти я не боюсь. Даже очень её желаю. Самое время, Карла Богданыч. Зажился.

Муфтель. Смотри, старик: не пришлось бы готовить спину для расчески.

Антип. Да меня и драть-то не по чем. Пори, друг, коли совесть не зазрит. Хлопай плетью по костям! Все равно, что на муху с обухом.

Муфтель. Жди, доложу… Что y нас сегодня в записках? Господи Боже мой! Двадцатый год ежедневно хожу на рапорт, a верите ли, господин Хлопонич, не могу, чтобы руки не дрожали.

Хлопонич. Стало быть, в детстве кур воровали, оттого.

Муфтель (смотрит в бумаги). Между прочим, господин Хлопонич, имею доклад о потрав вашим скотом нашего лужка.

Хлопонич. Хи-хи-хи? Какая же моя потрава? Ваши объедчики захватили мой скот на моей же земле.

Муфтель. На спорной-с.

Хлопонич. Ну! Какая она спорная, Карл Богданович? И дед мой владел, и прадед.

Муфтель. Уж это вы князю объясняйте, a мне от него велено, что потрава ваша.

Хлопонич. А я спорить, что ли, буду?

Муфтель. Взыщем с вас штраф.

Хлопонич. А я заплачу. Хоть и не за что, a заплачу. Я против князя не спорщик. Угодно его сиятельству, чтобы я был виноват, виноват! Угодно, чтобы платил – плачу! Двадцатилетним покровительством удостоен и ни разу им словечком единым не поперечил. Помните, как он, князинька наш, свояченицу мою увез, Ольгу Филаретовну?

Муфтель. Это – черномазенькую? На блоху была похожа?

Хлопонич. Ничего не на блоху. Имела белокурую косу блондин и глаза синие, как жандармский мундир.

Муфтель. Мало ли их y нас перебывало? Запамятовал.

Хлопонич. Прямо из дома моего он ее выхватил, из-за именинного стола. В мою же медвежью шубу завернул, фюить! Поехали!.. Что же? Я разве протестовал? Бери! Шубу – так шубу! Свояченицу – так свояченицу! Твой есмь! взыскан, благодарю!

Муфтель. Да, капиталец от князя собрали немалый.

Хлопонич. Не таю: собрал. Потому что князь майской грозе подобен: накажет на грош, наградит на полтину.

Муфтель. Не очень на грош: ищем с вас семьдесят три рубля пятьдесят четыре копейки.

Хлопонич. Заплачу. Без малейшего колебания и разговора. С признательностью. С сильным не борись, с богатым не судись. Так-то, Карл Богданович.

Князь Дмитрий в припрыжку бежит с подъезда; за ним бонна, нянька, Олимпиада и Серафима.

Хлопонич. Князенька наш молодой! Дому сему наследник! Все ли в добром здоровьице? Солнышко наше красное! Ручку пожалуйте!

Нагибаясь к князьку, становится почти на колени.

Муфтель (смотрит в бумагу). Расход к утверждению на перекрытие садового павильона, ибо в спальной княжны Зинаиды Александровны оказалась течь…

Страшно морщится и вздыхает.

О княжне докладывать… О-хо-хо-хо-хо-хо… о княжне…

Чешет переносицу карандашем и, отойдя к Олимпиаде и Серафиме, горячо говорит с ними.

Князь Дмитрий. Хлопонич! Я буду казак, a ты лошадь.

Хлопонич. Известно, что лошадь, князинька, светик мой золотой! Го-ги-ги-го! Во всех статьях сущая лошадь.

Князь Дмитрий (взбирается ему на спину). Ты, Хлопонич, будешь серая лошадь.

Хлопонич. В яблоках, ангельчик?

Князь Дмитрий, подумав. В яблоках. Пошел в сад!

Хлопонич. Ги-ги-ги-го!

Увозит князька. Бонна и нянька следуют за ними.

Олимпиада. Нет, батюшка Карл Богданович. Во всем другом рады служить с великим удовольствием, a в этом – извините.

Серафима. Вам самим хорошо известно, что князь зверем становится, когда ему говорят о княжне…

Олимпиада. Своя рубашка к телу ближе.

Серафима. Он спину-то под бархат отделает и с разводами.

Муфтель. Пожалеет красавиц!

Олимпиада. Как же!

Серафима. Жалел волк кобылу, оставил хвост да гриву!

Олимпиада. Разве y него человеческие чувства? Была бы девка, a которая…

Серафима. Он нас, поди, и по именам-то не знает.

Муфтель. Врете! Врете! Обе врете, шельмочки! Вы y него – не как прежние, большую силу забрали. Обворожили старика.

Олимпиада. Не знаю, на какой вы счет…

Муфтель. Вы мне очков не втирайте, a лучше откройте хитрость вашу: каким способом вы показываете ему сатану?

Серафима. Ах, вы относительно сиянсов?

Олимпиада. О спиритическом пришествии мертвецов?

Муфтель. Э, полно! разве я не понимаю, что все вы устраиваете?

Серафима. Ах, как много в вас ошибки!

Олимпиада. Смели бы мы шутить с князем?

Муфтель. Стало быть, и в самом деле черти?

Олимпиада. Конечно, черти, Карл Богданович.

Серафима. Черти!

Муфтель. И покойники?

Олимпиада. И покойники.

Серафима. Нам с Олимпиадой от этих сиянсов даже ужасно жутко.

Олимпиада. Хоть и не наша вина, a господский приказ, – но все же какого греха мы набираемся?..

Серафима. Ведь это волшебство! За него ответ на том свете.

Олимпиада. Да и страшно, инда дрожим.

Муфтель. Ладно! Видел я, как вы дрожите. Щеки от смеха лопнуть хотят. Палец вам покажи в то время, обе прыснете. Вот возьму и покажу палец

Девушки хохочут.

Олимпиада. Нет, Карл Богданович, не показывайте!

Серафима. А то, и впрямь, неровен час.

Муфтель. Хорошо… Хорошо… Ну, a на счет княжны-то?

Олимпиада. Пожалейте, Карл Богданович!

Серафима. Рыск невообразимый.

Муфтель (грозит пальцем). Ой, девушки, не ссорьтесь с Богданычем. Рука руку моет. Сейчас вы сильнее меня y князя, это что и говорить. Но вашей сестры y него сколько хочет, столько просит, a Муфтель один. И сегодня Муфтел перед тобою картуз гнет, a завтра Муфтель тебе спину дерет.

Князь Дмитрий (с гиком выезжает на Хлопониче обратно, треплет его за волосы, бьет кулаченками по щекам). Но, Хлопонич! Но! Ну, скачи же, Хлопонич! Что же ты, Хлопонич, не ржешь?

Хлопонич. Ги-ги-ги-го!

Князь Дмитрий. Стой! Довольно!

Соскочил.

На верх, к папе, пускай меня Муфтель везет.

Муфтель. Нет, князинька, Муфтель не повезет.

Князь Дмитрий. Отчего?

Муфтель. Оттого, что Муфтель солдат, a не лошадь.

Князь Дмитрий. А как же Хлопонич лошадь?

Муфтель. Уж так, видно, его Бог превратил, поставил с двух ног на четыре копыта.

Князь Дмитрий. Разве так бывает?

Муфтель. Бывает, князинька.

Князь Дмитрий. Затем?

Муфтель. A который человек подлец уж очень большой. За подлости человеческие.

Князь Дмитрий. Ну, так мы с тобою вместе, за ручку пойдем?

Муфтель. За ручку, – изволь, – пойдем.

Уходят.

Хлопонич (красный, растроганный, масляный). И, что за дитя. Что за ангельское дитя!

Оглянулся.

У, постреленок анафемский! Весь в отца аспида… Шельма растет, кровопийца!.. Настукал рожу, словно барабан… (К дворовым). Ребята! Добегите который-нибудь до сада. Там в цветнике на березке картуз мой висит, – ангельчик наш, добрый князь Митенька, закинул…. (К Олимпиаде и Серафиме). Красавицы! вас-то мне и надо, старичку. Сед-сед, a с девкою дородною пошептаться люблю… Сем-ка отойдем в сторону, да поищем ума на два словечка.

Антип. Князек молодой?

Максим. Он самый, Антип Ильич.

Антип. Что-й-то с лица-то, ровно бы, совсем и непохож?

Левон. Надо быть, в мать удался.

Антип. Хорошее дитя.

Михайло. Одно слово: надежа!

Антип. Сам любит сынишку-то?

Максим. Души не чает.

Антип. Хе-хе-хе-хе-хе.

Михайло. Наследник!

Антип. A княжна Зинаида, по-прежнему, в черном теле?

Максим. Как была, так и сейчас.

Антип. Хе-хе-хе-хе.

Казачек (катится с подъезда). Князь идет!

Лавр. Иван. (вытягивается). Князь идет!

Хлопонич (охорашивается). Князь идет!

Когда князь Александр Юрьевич показывается на подъезде, мертвая тишина. Муфтель следует за ним.

Князь (с подъезда). Этот лысый, седой – какой человек?

Муфтель. Тот самый, о котором я докладывал вашему сиятельству: беглый Антип Пчелинец.

Антип подходить, кланяется в ноги.

Князь. А-а-а!.. Любопытно. (К прочим). Отойдите-ка в сторонку… Здравствуйте, Антип Ильич, здравствуйте… Сколько лет, сколько зим… Нагулялся, старый черт?

Антип (холодно). Нагулялся.

Князь. A уходил куда?

Антип. Бога искать. К Богу ближе захотелось.

Князь. От нас, стало быть, к Нему далеко?

Антип. A вы как думали? Бог на вол живет. В крепости Бога не бывает.

Князь. Философ!

Антип. Этого я не понимаю.

Князь. От меня ты к Богу прогулялся, a от Бога назад ко мне… к Чортушке!

Хохочет.

Слыхал, старик, что меня соседи ныне Чортушкою зовут? Нашелся какой-то остроумец – метко выдумал.

Антип. Жизнь кончать где-нибудь надо! Не в раю, так в аду.

Князь. Резон. Ну, старик, не знаю, набрался ли ты в бегах ума, но дерзить выучился. Только напрасно, дед: дудки! Не выпорю.

Антип. Ваша воля.

Князь. Да. Не выпорю. Потому что очень уж ты напрашиваешься. A я вот и не трону. Что тебя истязать? Ишь как ты приготовился! Тебя пороть теперь одно тебе самодовольство. Я такого человека никогда пальцем не коснусь.

Антип. Ваша воля.

Князь. Именно, душа моя, что моя. Тебе вот мучеником быть хочется, a я тебе вместо мученичества, шиш! Розог и плетей больнее… Так-то, старик! Злись не злись, дерзи не дерзи, хоть родителей моих не добром помяни, – не выпорю. Только смеяться буду, как тебя от злости корежит.

Антип. Умеете надругаться над человеком. Что и говорить.

Князь (вглядывается насмешливо). Ходил ты к Богу, Антип, a ведь Бог-то тебя не принял.

Антип (угрюмо). Ну, и не принял. Вам-то что?

Князь. Не принял, не принял… Смирения в тебе ни капли нет. Ни спокойствия, ни смирения нет.

Антип. Ему чистые духом нужны, a не такие, как мы с вами.

Князь. А-а! Полюби нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит…

Антип. И вы покаетесь, да – поздно.

Князь. Лучше поздно, чем никогда. A вот неудачно покаяться, как ты… это, должно быть, неприятно! С чего бежал-то, в самом деле? По Матвею заскучал?

Антип. Так точно.

Князь. Вот скажи, если знаешь: с какого лиха он стал черту баран? Сколько лет вспоминаю его: не могу понять. Кажется, не был от меня ничем обижен.

Антип (потупился, с большою и глухою злобою). Ничего мы не знаем, и кто может знать? Знает Царь небесный! Чужая душа потемки. Карает нас Господь за беззакония наши в чадах наших.

Князь. Ну, не все же за твои беззакония, – Матвей не маленький был, небось, и свои грешки уже водились. А, что правда, то правда, Антип. Беззаконник ты. Кого хочешь по уезду спроси, всякий тебе скажет: бывали y князя подлецы-приказчики, a все не такие, как Антип Ильич…

Антип. Для вас же совесть грязнил и славу свою в людях портил.

Князь. Те-те-те! С больной головы на здоровую. На меня своих грехов не перекладывай. Ты не мой слуга, покойного папеньки. При нем опричничал. Зверь.

Антип. Что стариною корить? Был зверь, стал человек. Дай Бог всякому.

Князь. Чудо природы: зверь в люди вышел! Куда же мне тебя, отставной зверь, теперь определить? Ни к какому рабочему делу ты не годишься, a нищим на паперти сидеть, по деревням в куски ходить – нельзя: из моих крепостных нищих не бывает… Муфтель! Что с ним сделать?

Муфтель. Я так думаю, ваше сиятельство: положить ему паек и поселить его в садовой бане, пусть сторожит, дело не мудреное.

Князь. Там и сторожить-то нечего. Развалина. Я думаю, её не топили уже года три. (К Хлопоничу). Новую строю. Видал?

Сходит с подъезда.

Хлопонич. Бани, ваше сиятельство, не видал, a мужичков видел.

Князь. Что?

Хлопонич. Мужичков ваших… с топорами… В моей роще хозяйничали… Говорят: князь баню строить, лес требуется… Ничего, достаточно оголили: дубков до сорока.

Князь. Ты врешь, Пафнутьич. Какая твоя роща?

Хлопонич. A Синдеевская, ваше сиятельство, которая на взгорье.

Князь (топает ногами). Свинья! Каналья! С каких пор она твоя? Муфтель! Возьми его за шиворот, сведи в контору, покажи план… Ах ты, глухарь! Синдеевская роща была наша еще по екатерининской размежовке… A ты, лопух…

Хлопонич. Батюшка! Ваше сиятельство! Не извольте беспокоиться! Разве я спорю? Ваша Синдеевская роща, разумеется, сам говорю, что ваша. Люди по здешним местам без разума живут: как мое пользование рощею очень давнее, приобыкли к глупому обычаю, будто бы моя. A ваша роща! Искони ваша!.. И мы ваши, и все наше ваше!..

Князь. Так-то лучше. За то, что ты не упорствовал против моего слова, оцени срубленный лес, во сколько сам захочешь.

Хлопонич. Слушаю, батюшка, ваше сиятельство. Благодарствую, благодетель, отец родной.

Князь. Муфтель! Если он оценит лес по чистой совести и правой цене, заплати ему вдвое. Если запросит дорого, гони его со двора в шею: пусть ищет судом…

Хлопонич. Дерзну ли я, ваше Сиятельство?

Князь (Антипу). A ты, старик, ступай, не поминай меня лихом, живи – служи: взыска на тебе не будет.

Муфтель (дворовым). Проводите его кто-нибудь.

Хлопонич. Вот тебе, лысый, какая благодать: десять лет бегал и выбегал богадельню.

Максим уходит с Антипом.

Князь (показывает тростью). Бродяги?

Бродяги валятся в ноги.

Муфтель. Так точно, ваше сиятельство. Вчера наши охотники взяли в овсах.

Князь. Ишь, честная парочка! Развязать.

Голенищев (широко улыбаясь). Рученьки замлели…

Левон (развязывает). Нишкни!

Михайло. Перед князем стоишь, дурак!

Голенищев (струсил). Я ничего.

Князь. Это вы y моего мужика клеть сломали.

Бруcок. Прости, государь.

Князь. Вы что же делаете, черти? Это по-соседски? Когда и в чем вы видели от меня обиду?

Бруcок. Оголодали, государь. Лопатина худая. Лесами шли, боялись, без запаса, голодом помереть.

Князь. Когда вы голодны и холодны, то приходите честь честью в контору там для вас припасено, a разбойничать на моих землях – не смей! Муфтель! Обоим-по двести лозанов.

Голенищев. Помилуй, государь!

Князь. Потом накормишь их, выдашь по рублю серебром ступайте на все четыре стороны.

Бруcок. Благодарим покорнейше, государь!

Голенищев. Век не забудем твоей милости!

Бруcок. Встречным товарищам закажем – обижать твою хлеб-соль!

Их уводят.

Муфтель (вполголоса). На Кортоминском пустыре обнаружено мертвое тело… Ребенок… пуповинкою удушился.

Князь. Родила какая- нибудь неосторожно. Пошли зарыть.

Муфтель. Осмелюсь доложить, что есть огласка в народ… может быть следствие.

Князь. A кому от следствия польза? Становому, лекарю, стряпчему? Покойнику все равно, a мужикам раззоренье. Зарыть.

Муфтель. Кому прикажете?

Князь. Михаилу Давыдка пошли. Вот его.

Михайло валится в ноги.

Князь. За что?

Муфтель. Был наказан. Благодарить за науку.

Князь. В чем провинился?

Михайло. Не могу знать, ваше сиятельство.

Князь. Муфтель?

Муфтель. Для комплекта, ваше сиятельство. Как вся наша дворня драная, он один был не драный. Вашему сиятельству было угодно приказать, чтобы другим было не обидно.

Князь. Так и не знаешь, дурак, за что тебя пороли?

Михайло. Никак нет… не могу знать… Ежели пороли, стало быть, есть за что. Без вины пороть не будете…

Князь. Вот это ответ! Это слуга! Встань, раб любимый! В малом был мне верен, над многими тебя поставлю. (К Хлопоничу). Люблю: души добрейшей и ума не дальнего. Жизнь мне спас: на охоте из зыбучего болота вытащил.

Хлопочин. А с рожи хоть сейчас в разбойничьи эсаулы.

Князь. Кажется, никогда и был таковым.

Опрашивая народ, проходить к службам; видно, как он бредет между ними, с Муфтелем.

Лавр. Иван. (Хлопоничу). Темный человек Давыдок. Едва-ли не из ухорезовцев. Слыхали про атамана Ухореза? На Немде станами стоял…

Олимпиада. Его военная команда разбила. A шайка разбрелась. Около того времени и Давыдок y нас объявился.

Лавр. Иван. О нем нас не только исправник из губернии запрашивали.

Серафима. Князь отписался.

Хлопонич. Лих отписываться князь!

Лавр. Иван. Таких шпилек начальству в бока насажает, до Питера заноз не перетаскать!..

Хлопонич. Это y него, прямо в роде болезни стало, превредную страстишку завел: принимает под свою защиту всякий подозрительный сброд.

Лавр. Иван. Только поссорься с земскою полицией, a уж князь не выдаст. Поддержит. Волю ненавидит, удаль любит. Мне, говорит, нищий разбойник спорее богатого мужика.

Олимпиада. Вот и теперь с Москвы прибежал Конста, сын Матрены-Слобожанки… Видать, что не с добром пришел парень: полиция загнала… A князь приказал его за садовника взять.

Серафима. Уж это за материны заслуги.

Отходить с Хлопоничем.

Левон. Чорт ты, Давыдок! Дьявол! Леший болотный!

Михайло. Ну?

Левон. Без вины под розги ложишься!.. Уж наше горькое дело! Холопское! A ты ведь беглый – почитай, что вольный!

Князь y садовых ворот встретил Зину и Матрену и с неудовольствием возвращается, сопровождаемый ими.

Михайло (Замахнулся на Левона). Убью!..

Лавр. Иван. Тише, демоны! С ума сошли? У князева крыльца завели драку!

Михайло. A он незамай!

Левон. Чорт бешеный! Право, черт! Кидается, ровно я ему брюхо отъел…

Михайло. А ты зачем волею дразнишь? Не люблю… Ежели человек в несчастьи… Я за волю-то, может, людей убивал… Сволочь!

Уходить.

Князь. Ну, да… ну, да… прекрасно…

Зина. Я, папенька, только поздравить с праздником.

Князь. Какой праздник? что за праздник? Кому нужны праздники? кто варить в праздники? Ну-ну-ну… благодарю… вот тебе…

Дает деньги.

Зина. Благодарю вас, папенька…

Князь (смотрит с неудовольствием). Какая ты большая!

Зина. Неудивительно: мне восемнадцать лет.

Князь. Восемнадцать лет?.. Уже! Скверно! Скверно! Ну-ну-ну… Там все для тебя… Муфтелю велено… Хорошо. Прощай. Хорошо.

Зина. Позвольте братца повидать?

Князь. Чего там?

Зина. Я только ручку поцелую…

Князь. Хорошо. Иди.

Зина. Пойдем, мама Матрена.

Идет к подъезду.

Лавр. Иван. (с почтительным состраданием, вполголоса, но твердо). Боковым крыльцом пройти извольте, с парадного не велено вас допущать.

Матрена (вспыхнула). Да, что ты, батюшка…

Лавр. Иван. Для вас же-с… предупреждаю, чтобы без ослушания…

Зина. Да, да. Благодарю, Лаврентий… Мама Матрена, пойдем.

Уходят за угол.

Князь (говорить тем временем с Хлопоничем. Оторвался, от разговора и смотрит на дочь). Не могу… И дочь, и хороша, и на меня похожа, не могу… Противна… Как в колыбели ее увидал, комком красным, тогда сразу противна стала. И вот теперь, большая уже… Не могу.

Хлопонич. Ваше сиятельство?

Князь. Что?

Хлопонич. Осмелюсь почтительнейше спросить: как изволили решить относительно моей симбирской деревни?

Князь. Дорога… Семьдесят тысяч просишь… большие деньги.

Хлопонич. Ваше сиятельство! Вы имение знаете: вдвое стоить…

Князь. Хоть и не вдвое, a семидесяти тысяч стоить. Да, решиться, братец, не могу: деньги велики.

Хлопонич. Развяжите душу, ваше сиятельство!

Князь. Спешишь?

Хлопонич. Сыновей делю.

Князь. Хорошо. Я спрошу… посоветуюсь…

Хлопонич. Помилуйте, ваше сиятельство!.. Кого вам спрашивать? Вы сами все на свете лучше всех знаете.

Князь. Духа спрошу, стол стучащий. Как он скажет о твоем имении, так тому и быть.

Хлопонич. Слушаю, ваше сиятельство.

Князь. Сегодня же вечером. Первым вопросом твое желание поставлю. Улыбаться, кажется, изволишь?

Хлопонич. Смею ли я?

Князь. Спиритизм великая сила. Знание! Понимаешь ты?

Хлопонич. Слушаю, батюшка, ваше сиятельство. Как вам угодно.

Князь. Единственное знание, которое нужно человеку… Да! О том, что там, за перегородкою… Понимаешь?

Хлопонич. За перегородкою-с?

Князь. О, дурак! За перегородкою между здесь и там, – на тот свет.

Хлопонич. Да-с, если на тот свет… конечно.

Князь. Живыми телесными глазами не заглянешь через эту перегородку, как ни становись на ципочки. Человеческий разум ничтожество. Он – до стены. A за стеною – дудки! бессилен! Покойная моя княгиня Матрена была дура, но она теперь знает, что там. A я и не глуп, да стою в потемках, пред запертою дверью. Догадки, теории лопаются, как мыльные пузыри. Евреи говорят правду: в раю осел умнее мудрейшего из наших мудрецов. Поговорил бы я теперь с Матреною Даниловною… много охотнее, чем с живою.

Хлопонич. Поговорите, ваше сиятельство! Покойница была добра ко мне. Она вам хорошее для меня посоветует.

Князь. Я часто звал ее, но до сих пор она не приходила.

Хлопонич. A сегодня вы еще позовите.

Князь. Позову.

Хлопонич. По моем деле спросите?

Князь. Спрошу.

Хлопонич. В первую очередь?

Князь. В первую очередь. (Пишет в записную книжку). Видел? Вопрос первый; «взять ли мне за себя симбирское имение Хлопонича?»

Хлопонич. Нижайше благодарствую вашему сиятельству.

Князь подзывает Лаврентия Ивановича и, опираясь на его руку, поднимается на лестницу.

Хлопонич. Красавицы! Слышали? Вопрос первый: «взять ли?»

Олимпиада. А, если первый, то мы на первое и ответим: «взять!»

Раздается несколько спиритических стуков.

Хлопонич. О, черт! Как вы это?

Олимпиада. Секрет.

Серафима. Только сережки изумрудные, которые условлено, пожалуйте выдать на руки.

Олимпиада. Теперь же, до сиянса!

Серафима. Да-с, до сиянса!

Олимпиада. И мне тоже бархат обещанный.

Хлопонич. Все будет, кралечки. Ежели выгорит мое дело, не пожалею прибавить сто рублей.

Серафима. Не очень-то расщедрились: сами семьдесят тысяч ухватить норовите.

Хлопонич. Сторгуемся!

Олимпиада. Только чтобы до дела! После дела с вас взятки гладки.

Серафима. Ученые!

Олимпиада. Вы приходите сейчас в мою комнату: там и отдадите.

Серафима. Честнее всего.

Хлопонич. Удивительный человек князь! В Бога не верит, в ученых не верит, a в девок щелкающих уверовал…

Уходит в контору.

Зина и Матрена показываются из-за угла.

Зина. Здравствуйте, Олимпиада Евграфовна.

Олимпиада. Ах, Зиночка! Здравствуйте.

Подает руку.

Серафима (также). Здравствуйте.

Матрена. Какая она тебе Зиночка, пес?

Зина. Мама Матрена, оставь.

Матрена. Ошалела ты, барская барыня? Залетела ворона в высокие хоромы!

Олимпиада. Ежели их крестили Зинаидою, то – кроме Зиночки – как же их в ласковости назвать?

Матрена. Не смеешь ты, ничтога, барышне ласковость оказывать. Хамка! Княжна она для тебя! Ваше сиятельство!

Зина. Мама Матрена, оставь.

Серафима. Скажите пожалуйста!

Олимпиада. Вы, тетенька, не кричите! От крика пользы нет, только уши пухнуть.

Серафима. Мы вам ничего дурного не сказали, a в вашем положении надо быть скромнее, и горячиться – ни к чему.

Олимпиада. Вы знаете, как относится князь к княжне.

Серафима. С вашей стороны это большая смелость и учтивость, что мы так свободно с вами разговариваем.

Матрена. Что? Ах вы, шлепохвостые!

Олимпиада. Мы к княжне настолько благодарны, что рыскуем быть за нее в строгом ответе, a вы, между прочим, лаетесь.

Серафима. Но мы это относим к вашему несчастью и необразованию и на вас не обижаемся.

Олимпиада. Прощайте, Зиночка!

Серафим а. До свидания, милочка!

Олимпиада. Вы, если что вам нужно, пожалуйста, прямо ко мне… Я вам помочь всегда готовая…

Серафима. Ив моей доброте не сомневайтесь…

Хвастливо уходят но главному подъезду. Долго еще слышен их смех.

Матрена. они очумели, Зинушка! они ошалели!

Зина. Обнаглели они, a не ошалели.

Матрена. Шлюхи! Швали! что же это, Господи? Жили худо, a такого еще никогда не было.

Зина. Чему хорошему быть, если отец сам подает пример? Я для него хуже змеи, – жаба, червь земляной!

Матрена. Каков он с тобою, это его родительское дело. A девки рабы! Не смеют они! да! не смеют!

Зина. Кого им бояться-то?

Матрена. Все-таки…

Зина. Кроме тебя, за меня заступиться некому – никто и не заступится. Я здесь последняя спица в колесниц. Ниже последней дворовой девки, поломойки. Князь девку на верх возьмет, девка в случай попадет, хоть кусок сладкой жизни ухватить. A мы с тобою заточенные. Сгинем в своем павильоне и пропадем, как покойная мама от него, изверга, пропала.