Алекс Хилл
Без любви не считается

Глава 6

POV Диана

Голос брата больше похож на вой ветра на вершине горы. Прикрываю глаза, губы дрожат в улыбке. Оборачиваюсь, прижимая подбородок к плечу:

– Вещи заберу завтра. Спасибо за теплый прием.

Дима широким шагом пересекает холл, а я распахиваю дверь, уже собираясь переступить порог.

– С ума сошла?! – кричит он и вытягивает руку, перекрывая мне проход. – Хочешь заразу в рану занести?! Никто тебя не выгоняет!

Дима так похож на отца, когда злится. Морщина на лбу, один глаз прищурен больше, чем другой. Сжимаю зубы, гневное дыхание опаляет ноздри.

– Отойди!

– Нет! Этот трюк больше не сработает! Хватит уже сбегать!

– Дима, мы не будем…

– Нет, будем! Давно пора это сделать. Я так же, как и ты, пережил развод родителей! Так же, как и ты, потерял отца! Хватит строить из себя единственную жертву! Хватит убегать, оставляя после себя долбаное чувство вины!

– Чувство вины?! Ты мне об этом говоришь? Ты?!

Шарахнув дверью так, что вибрирует пол, смотрю на брата, едва разбирая его облик из-за черных пятен перед глазами.

Через стену гремели строгий голос мамы и приглушенное ворчание отца. Треск, глухой стук. Громкий крик, а за ним оглушающая тишина. Я влетела в родительскую спальню, слезы бежали по щекам. Тумбочка была перевернута, отец сидел на полу, схватившись за голову, а маму трясло от злости. Она посмотрела на меня и прошипела, наклонившись над отцом: «Такое детство ты хочешь для своих детей? Чтобы они засыпали под скандалы каждую ночь? Этого добиваешься?» Она была готова ударить его, и я кинулась к папе на грудь, заливаясь слезами. «Не надо, мамочка. Не надо», – лепетала я. Через четыре дня отец собрал вещи и ушел. А еще через день Дима кинул в меня подушкой, потому что ему надоели мои слезы, и сказал: «А че ты ноешь? Это все из-за тебя. Если бы ты не лезла постоянно со своими соплями, они бы помирились».

Все из-за тебя.

Эта фраза оставила такой глубокий след, что он до сих пор не затянулся. И я не знаю, что с ним делать и как лечить, зато научилась игнорировать. Смирилась. Мы все смирились.

– Мне было четырнадцать, Диан. Четырнадцать! Ни ты, ни я тогда до конца не понимали, что происходит!

– А мне было девять! И ты был тем человеком, словам которого я верила! Человеком, который обвинил меня в том, что это я разрушила семью! Ты первый от меня отказался!

– Неправда! Это ты замкнулась! Жалела только отца! Ты не хотела верить, что это он во всем виноват! Не хотела даже слушать! Ты сбегала к нему при первой возможности, а после его смерти вычеркнула нас из жизни, превратив в соседей! Он промыл тебе мозги! Настроил против нас!

– Он любил меня! – хлопаю Диму по груди, отталкивая. – Единственный из всей нашей гребаной семейки! И он меня ни в чем не винил, в отличие от тебя!

– Он любил только свои колеса, а ты единственная, кто его за это не осуждал, – хмурится Дима. – Он был болен, Диан. Был опасен.

Кровь гудит в ушах, внутренняя борьба усиливается. Слезы капают с подбородка, а ком в горле вызывает тошноту. Я не могу в это поверить. Не хочу. Дима снова пытается настроить меня против отца. Вот от чего я уехала, от чего сбежала. Здесь я снова становлюсь маленькой, слабой, виноватой, никчемной.

– Он… он…

– Нет! – яростно выпаливает брат, шагая ближе, и тычет в меня пальцем. – Не смей снова его выгораживать! Ты уже не ребенок, хватит капризов! Только представь, чего натерпелась мама! Как ей было тяжело! Ты все время злилась на нее, обвиняла, а она всего-то пыталась нас защитить!

– Ему тоже было тяжело! – верещу я не своим голосом. – Вы его бросили! Отвернулись! Выбросили, как ненужную…

– Замолчи! – Дима трясет руками, его напряженные пальцы медленно сжимаются в кулаки у лица, будто он пытается удержать злость. – Ты повторяешь одно и то же. Повторяешь его слова. И ты наказываешь нас, мстишь за него. Когда мама сломала бедро…

– Это тогда, когда ты назвал меня эгоистичной сукой? – хмыкаю я, язык горит от горечи.

Дима вздрагивает, в его светлых глазах сверкает молния:

– Ты вела себя именно так! Даже приехать не захотела! Лучшая дочь, ничего не скажешь! Зато сейчас примчалась…

– Так вот в чем дело?! Я дважды сука, потому что приехала не ради вас?! – Запрокидываю голову, безумная улыбка жжет болью уголки рта. – Что-то не припомню, чтобы ты или мама хоть раз за семь лет приехали ко мне. Хочешь, расскажу, как я две недели пролежала в больнице с сотрясением? А знаешь, кто сидел у моей койки? Конечно, нет! Ты вообще меня не знаешь!

– Почему ты не позвонила? Я бы… я…

– Что, Дим? Ты бы приехал?

– Ну-у-у…

– Ну что? Говори. Ты ведь этого добивался, чтобы мы поговорили и высказали все обиды. Должно же стать легче. Давай! А лучше я начну. Когда отца не стало, мама сутками пропадала на работе, а ты бесконечно тусовался. Я была одна. Постоянно! И, представь себе, тоже болела, попадала в неприятности, но решала свои долбаные проблемы сама! Чего вы от меня теперь-то хотите, а?! Родственных чувств?! Благодарности?! Я отплатила за все хорошее, оставив вас в покое! Не надо заливать про то, что я вас бросила! Вы сделали это первыми!

– Потому что нам всем было больно! – от крика Димы закладывает уши, живот сводит болезненной судорогой. – Всем, черт возьми! Зависимость отца и последствия коснулись каждого. Ладно ты тогда этого не понимала, но сейчас-то, Ди… Сейчас! Думаешь, одна его любила? Одна страдала? Мы все это проживали, каждый, как мог. А одиночество и отстраненность ты выбрала сама. До тебя попросту было не достучаться.

Тяжелый вздох слетает с губ, взгляд плывет, а ноги слабеют. Покачиваюсь, Дима подходит ближе, и дрожь пронзает кожу тонкими ядовитыми иглами.

– Не трогай меня! – грубо отбрасываю его руки.

– Вот видишь. Это ты от нас отказалась. Запретила жалеть себя, любить, скучать. Мама говорила, это пройдет со временем, но… ничего так и не изменилось. Мы все еще для тебя злодеи, а он хороший.

Опускаю голову и прижимаю пальцы к вискам. Боль в груди заставляет забыть о поврежденном пальце и вообще обо всем. Улыбка отца, запечатленная в памяти, кажется такой яркой, такой доброй. Я помню его теплые руки и колючую бороду, царапающую лицо, когда он целовал меня в щеку.

«Мое солнышко… в мире нет ничего важнее, чем ты».

«Никто нас не разлучит, Ди. Я всегда буду твоим папой».

«Я рядом, родная. Не плачь. Сильно болит? Сейчас полечим, и все пройдет».

Воспоминания тускнеют с каждым годом, а скорбь от потери, наоборот, разрастается. Она заставляет придумывать иные варианты развития событий, искать возможный выход, давит на причины и следствия, заливая рану разъедающим плоть чувством вины. И я уже не помню, сколько мне лет, не знаю, где нахожусь. Гной так и сочится, возвращая туда, где я не хочу быть, но наивно мечтаю остаться там, чтобы все исправить.

– А что, если ты был прав? – шепчу я. – Что если бы я не лезла в их ссоры…

– Нет, Ди… все не так… – сбивчиво отвечает Дима.

– Если бы мама не выгнала его, то она… она бы ему помогла. Если бы ей не нужно было защищать нас, то…

– Ох, черт. Ди, только не говори, что ты считаешь себя… Нет. Нет! – тверже произносит Дима. – Здесь нет твоей вины. Просто… просто каждый из нас справлялся с трудностями по-своему, и способ отца был самым тупым.

– Почему? Почему он начал принимать?

– Не знаю. Даже предположить не могу.

Дима замолкает, и я не без труда поднимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Вспышка воспоминаний слепит на пару мгновений. Белая полоска пены из уголка сухих губ, расслабленная кисть, свисающая с края дивана.

– Я ведь позвонила тогда тебе. Мне нужна была помощь.

– Ди… – обреченно выдыхает Дима, и его щеки белеют от того, как сильно он сжимает зубы. – Я… я испугался.

Стираю слезы с лица и прижимаю ледяные пальцы к щекам на пару мгновений, чтобы привести себя в чувство:

– Я тоже.

– Мне так жаль, что ты это видела. Что нашла его, когда…

– Ага. И мне.

Выравниваю дыхание, тянусь к дверной ручке и опускаю ее. Дима болезненно ведет головой в сторону:

– Не уходи. Пожалуйста. Это не решит проблему.

– А что ее решит? – спокойно спрашиваю я.

Сосуд эмоций пуст, сил не осталось. В душе только печальное эхо: «Не уходи. Не уходи». Но я знаю, что это правильно.

– Нам всем стало лучше, когда я уехала. Вы с мамой выдохнули, да и я тоже.

– Все не так.

– Разве?

– Прости меня, – слова брата похожи на лезвия, вспарывающие кожу. – Прости меня, Ди. Я не понимал, что с тобой происходит. Не знал, как себя вести. И я злился… очень злился. Мир как будто рушился. Все менялось, а я не успевал адаптироваться. Мне было жаль маму, отца я ненавидел с каждым днем все больше, особенно в те моменты, когда ты возвращалась от него и не разговаривала со мной по несколько часов. Казалось, ты все делаешь назло, а после его смерти это ощущение только усилилось. Я тебя не узнавал, поэтому… отключился.

Пар от закипающей воды поднимался к потолку. Я схватила чайник и наклонила его над кружкой. Громкий топот и неожиданный крик заставили руку дрогнуть. Кипяток разлился по ладони, пальцы скрутило от боли.

– Ди, ты обожглась? Дай посмотрю! Нужно под холодную…

– Все нормально! – хлестко ответила я и вернула чайник в подставку.

– Но…

Я оттолкнула брата и молча ушла в ванную комнату. Ударила пальцами по задвижке на двери и открыла кран над раковиной. Слезы смешивались с проточной водой, а мысли сочились ядом. Дима наверняка специально это сделал. Был бы здесь папа, он бы меня пожалел и по-настоящему посочувствовал, но его нет… вообще нет.

– Ди, я виноват перед тобой, но… я правда хочу все наладить. Хочу вернуть сестру. Мы наделали много глупостей, но родными быть не перестали.

Молчу. Не знаю, что сказать. Отец тоже был нам родным человеком, но его почему-то они вычеркнули из жизни.

– Поговори со мной, – просит Дима. – Пожалуйста.

– Я думала, вы меня ненавидите, – выдавливаю сквозь сухость в горле.

– Или ты хотела, чтобы мы тебя ненавидели. Мама говорила, так ты справляешься с болью и пытаешься сохранить связь с отцом. Ты убедила себя, что мы считали его врагом, а когда его не стало, заняла этот пост. Боялась его предать.

– Какая у нас умная мама.

– Иначе она не воспитала бы таких классных ребят, как мы с тобой. Только взгляни. Разве мы несчастны? У каждого, как ты и сказала, классная жизнь. Так почему бы не впустить в них друг друга? Да, раньше мы не были показательной семьей, но все меняется, и именно мы выбираем эти перемены. Если ты думаешь, что я как-то помешаю твоему счастью, добавлю проблем или чего угодно, то… ладно. Я не буду лезть. Но я бы хотел, чтобы ты присутствовала в моей жизни.

– Зачем?

Дима склоняет голову и улыбается так, что слезы градом льются из моих глаз. Он ничего не произносит вслух, но все и так читается по глазам: «Потому что ты моя сестра. Потому что люблю тебя». Недавний обжигающий огонь злости и обиды вдруг становится маленьким пламенем, не причиняющим дискомфорта. Воспоминания не стереть, некоторые ошибки не исправить, но каждая новая секунда дает шанс и выбор. Кем ты хочешь быть? Что чувствовать? Куда идти?

Протягиваю руки, кисти такие тяжелые, но я пересиливаю себя, делая крошечный шаг вперед. Обнимаю Диму и прижимаюсь ухом к его груди. Он гладит меня по спине и облегченно выдыхает. Наверное, это самое искреннее проявление чувств за последние десять лет.

Нам всем было непросто.

– И ты… и ты меня прости, Дим. Я даже не знаю, что еще сказать.

– А ничего не говори. Мне не нужно твое раскаяние.

– А вот мне твое было нужно. Все-таки я эгоистичная…

– Ну и ладно, – отмахивается он. – Эта черта не так уж и плоха, если пользоваться с умом. Мне, как старшему брату, куда спокойнее знать, что никто не сможет тебя обидеть. Тут уж скорее ты сама в блин раскатаешь, кого захочешь.

– Я слышу нотки гордости?

– Еще бы!

– Мне этого не хватало, – с нежностью произношу я. – Может, найдем какого-нибудь гипнотизера и перепишем воспоминания? Так нам точно станет легче. Потому что все эти разговоры… просто ужас какой-то.

– А может, попытаемся наладить все своими силами, пока ты здесь? У нас вроде неплохо получается.

– Да? Зайди на кухню и подумай еще раз.

– Ох черт! Как твоя нога?! – Дима встревоженно отстраняется и смотрит вниз. – Твою ж… выглядит ужасно. Давай все-таки в больницу съездим?

– Поцелуй, и все пройдет.

– Прямо туда?!

– А шо такое, старшенький? Уже передумал меня жалеть? – смеюсь я, слипшиеся от слез ресницы щекочут веки, а тело ватное, словно я выпила ящик вина.

Дима широко улыбается, его ладони скользят по моим плечам:

– У коровки боли… у собачки боли… а у Дианочки, моей сладкой лапочки…

Запрокидываю голову и зажмуриваюсь:

– Это ужасно-о-о! Дима, прекрати!

– Эй! Это лучшее обезболивающее, которое я знаю!

– Мне жаль твоих детей.

– Отдам их на воспитание бабушке.

– Отличный вариант, – киваю я и вдруг испуганно распахиваю глаза, вернувшись, наконец, в реальность. – Черт! Утка в духовке!

– Если мы спалим дом…

Закидываю руку брату на плечи, и мы возвращаемся на кухню, но так и замираем в дверном проеме. Марк сидит за столом посреди беспорядка и ест утку руками прямо с противня.

– Что? – спрашивает он, сжимая в масляных пальцах кусок мяса. – Думали, я ждать буду, пока вы там наоретесь?

POV Марк

Нажимаю кнопку запуска на посудомоечной машине и вздыхаю, глядя на грязный пол. Эта чокнутая семейка и меня скоро с ума сведет. Достаю из шкафа швабру и принимаюсь оттирать с плитки остатки соуса и кровавые пятна. Терпеть не могу убираться, но это лучше, чем провести черт знает сколько времени с Дианой наедине. Пусть Дима с ней возится, это его обязанность, а я лучше уборщиком поработаю. По крайней мере, я не хочу трахнуть швабру.

Вспоминаю растерянные голубые глаза, полные слез, и с силой вдавливаю тряпку в пол. Значит, отец Димы и Дианы сидел на наркотиках? Я не знал, Дима точно раньше не упоминал об этом, и, наверное, неудивительно. Так себе бэкграунд. Даже затрудняюсь сказать, что лучше… иметь такого отца или не иметь никакого вовсе? Кому из нас больше повезло? А может, мы все проиграли в лотерее на счастливое детство?

– Ничего себе! Рождественский за уборкой? Снег пойдет!

Молчу, продолжая сгребать осколки.

– Что здесь случилось? – требовательно спрашивает Соня. – Я слышала крики.

– Дима вернется и все тебе расскажет, – сухо бросаю я.

– А где он? Это что?! Кровь?!

– Соня, только ты не вопи. Да, это кровь. Диана поранилась, Дима повез ее в больницу.

– Как?! Что с ней?..

– Просил же! – Недовольно зажмуриваюсь. – С ней все нормально. Палец распорола, но жить будет.

– Ясно. Давай я… я помогу.

– Нет! – рявкаю я, оборачиваясь.

Соня пошатывается, как от удара, и хватается за дверной косяк. Ее влажные темные волосы обрамляют бледное лицо, губы искусаны, а в глазах боль. Сейчас она выглядит лет на десять моложе, почти так же беспомощно и уязвимо, как и тогда… когда мы… когда я… Крепче сжимаю черенок швабры.

– Здесь все еще куча осколков. Иди к себе.

– А ты, как всегда, меня прогоняешь. Марк, мы могли бы…

– Нет.

– Дай мне закончить! – решительно произносит она. – Мы могли бы попытаться наладить отношения. Как друзья… как…

– Ты меня любишь? – стреляю вопросом в упор.

Соня с трудом сглатывает и опускает глаза. Ее рука тянется к плечу, пальцы забираются под край оранжевой футболки и накрывают татуировку.

– Вот и все, – устало хмыкаю я. – Разговор окончен.

– Чем я это заслужила, Марк? – Обида в ее приглушенном голосе заставляет сжать зубы. – Почему ты…

– Соня, я не скажу ничего нового. Я не могу дать то, что ты хочешь, поэтому и ушел. Но ты, как мазохистка, таскаешься за мной вместо того, чтобы строить свою жизнь. Еще и обвиняешь. Глупо. Тебе так не кажется?

– Глупо было думать, что и ты когда-то меня любил, – злобно цедит она. – И знаешь что? Я здесь не ради тебя, а ради…

– Димы? – усмехаюсь я.

– Не веришь? А зря. Он лучше, чем ты. Он честный, добрый. И он не боится отношений только из-за того, что когда-нибудь они могут закончиться.

– Совет вам да любовь, – уже открыто смеюсь я, не в силах сдержаться.

– Какая же ты сволочь, – раздраженно выплевывает Соня.

– Почаще напоминай себе об этом.

Она круто разворачивается и уходит, а я продолжаю наводить порядок после истерики одной невыносимой сучки, которая методично взрывает мне мозг вот уже неделю. В гневе она действительно страшна, и что еще хуже – бесстрашна. От таких баб стоит держаться подальше. Поскорее бы Диана уехала, Дима с Соней сошлись, и они все от меня отвалили!

Выбрасываю грязные тряпки и отношу мусорный пакет в контейнер у дороги. Возвращаюсь в дом, но не успеваю добраться до лестницы. Громкий хлопок застает меня посреди холла.

– Мы дома! – звонко вопит Диана.

Медленно оборачиваюсь, засовывая руки в карманы спортивных штанов. Диана висит на плече у Димы, на ее ногах сланцы брата, которые сойдут ей за лыжи, одна ступня обмотана бинтом, на большом пальце второй – пухлая повязка.

– Прости, Марк, я все-таки выжила и вернулась. Сегодня не твой день, – пьяно хихикает она.

Смотрю на Диму и вопросительно выгибаю брови. Он мотает головой, крепче прижимая к себе сестру:

– Ей дали обезбол и успокоительное.

– Эффект впечатляет.

– Ой заткнись! – весело бросает Диана. – Палец не ампутировали, с братом мы помирились. У меня есть повод для радости!

Поднимаю руки, отступая, и заявляю мирно:

– Никто и не спорит.

Она хитро прищуривается и вдруг срывается с места, волоча за собой Диму. Подбегает ко мне, повторяя отрывистое «ай, ай, ай…» на каждый шаг, заглядывает в глаза и с улыбкой обхватывает мою шею, заставляя наклониться.

– Спасибо, Марк.

Мягкие теплые губы прижимаются к моей щеке, и я недоуменно отвечаю:

– Кхм… пожалуйста?

Довольно усмехнувшись, Диана ковыляет в сторону кухни, а Дима протягивает мне руку. На его губах та же приторная улыбка, что и у сестры.

– Да, спасибо, братан.

Касаюсь его ладони, раздражаясь все больше. С чего мне-то благодарности? Дима резко дергает мою руку и впечатывается в щеку смачным поцелуем. Отталкиваю его и стираю пальцами влажный след:

– Вы там говна пожрали по дороге?!

Он шутливо закатывает глаза и хлопает меня по плечу, проходя мимо. Оглядываюсь, все еще не понимая, что случилось с этими двумя ненормальными, и при чем здесь я.

– Вау! Какая чистота! – кричит Диана из кухни. – Марк! Это ты постарался?! Ну просто фея-крестная сегодняшнего дня!

– Это Соня! – бросаю я, шагая к лестнице.

– Я та-а-ак хочу есть! Дим, а ты?!

– Голоден, как зверь!

– От утки одни кости остались! Марк обжора! Хоть бы ножку оставил!

– Закажем пиццу?!

– Четыре сыра!

– И Маргариту!

Качаю головой, поднимаясь по ступеням. Дурдом. Вхожу в спальню и запираю дверь на ключ. Наконец-то тишина и покой. Зажигаю свет в ванной, открываю навесной шкаф и беру пузырек со снотворным, случайно задев пальцами помолвочное кольцо. Оно падает, со звоном отскакивает от борта раковины и останавливается у края сливного отверстия. Смотрю на белый металл, блеск бриллианта танцует на керамической поверхности. Кислая ухмылка касается губ, и я возвращаю кольцо на полку.

Морщусь от громкого раскатистого смеха, доносящегося из гостиной, и допиваю вторую чашку кофе за последние два часа. Теплый ветер качает край занавесок в столовой, головная боль усиливается. Сон под снотворным не подарил бодрости, а, кажется, опустил ее до минимума. Телефонный звонок бьет по вискам, растираю сухие щеки ладонью и прижимаю мобильный к уху:

– Да?

– Добрый день, Марк! Я звоню, чтобы подтвердить завтрашнее мероприятие.

– Здравствуйте, Оксана. Да, все в силе. Ребята после трех должны подъехать к вам, чтобы проверить аппаратуру.

– Отлично! Будем ждать!

– Всего доброго.

– И вам.

Завершаю звонок и набираю другой номер. Пара гудков, и из динамика слышится хрип:

– Доброе утро.

– Какое утро? Уже двенадцать!

– Пятница же…

– Да хоть что! Ром, вставай, буди свою палочку Твикс и дуйте в «Жар». Вас ждут в три часа на саундчек.

– А завтра нельзя? – бурчит раздражающая половинка дуэта «Сочь», но Вове звонить – себе дороже. Там вообще не голова, а решето.

– Нет! – грозно говорю я. – Чтобы в три были там.

– Понял, шеф. Зарплату повысишь?

– Добавлю десять ударов плеткой.

– Извращенец.

– В три часа! – повторяю я и с грохотом кладу телефон на стол.

Медленно разжимаю пальцы и шумно вздыхаю. Да что со мной? Такое чувство, что шарики за ролики заходят. Не могу себя контролировать, не могу нормально думать. Новая волна смеха врывается в комнату из-за приоткрытой двери, Диана заливается звонче всех.

Поднимаюсь и направляюсь на кухню, чтобы сделать еще кофе. Горячая кружка обжигает пальцы, приводя в чувство, а терпкий аромат свежемолотых зерен очищает голову. Нужно сосредоточиться на работе. Это всегда помогало. Завтра у ребят выступление, у Мыши скоро премьера. Нужно разгрести почту, свести последнюю звуковую дорожку, одобрить пиар-кампанию. Уже собираюсь скрыться за дверью подвала, но замираю на месте, услышав веселый крик:

– Больше страсти, Ди!

– Куда еще больше?! Я вообще-то травмированный человек, если вы не заметили!

– Тебя видно только по пояс!

– Что, кстати, большая потеря для зрителей!

И снова дружный хохот, который проносится электрическими зарядами по венам. Крепче сжимаю ручку чашки и иду в маленькую гостиную. Дима сидит на диване рядом с двумя размалеванными девчонками, уткнувшимися в мобильники, Мышь развалился в кресле, закинув ноги на подлокотник. Напротив окна установлен штатив с камерой, а в кадре два полуобнаженных парня и Диана. Ну конечно! Куда мы без нее?! На ней бежевые короткие «велосипедки», которые я ненавижу всей душой, и тонкий белый топ. Волосы убраны в высокий хвост, замысловатые узоры черной татуировки оплетают позвоночник терновыми ветками. Диана стоит, опираясь на плечи двух малолетних плейбоев, из динамиков звучит последний трек Мыши. Челюсть сводит, пальцы впиваются в чашку с такой силой, что она может треснуть в любой момент.

– Марк, что-то случилось? – спрашивает Дима, заметив меня в проходе.

Диана разворачивается, приветливо сияя улыбкой, и проводит ладонью по руке одного из парней:

– Привет, Марк. Тоже хочешь присоединиться? У нас тут весело.

– Да, я слышал, – сухо киваю и перевожу взгляд на Мышь. – Ты должен быть в кадре, а не она.

– У Ди отлично получается, – беспечно отвечает он.

– Марк, у нас все под контролем, – встает на защиту Дима. – Контента наснимаем, будь здоров.

Нервный спазм сводит плечи, потому что Диана, прихрамывая, направляется ко мне. Задерживаю взгляд на ее груди и чудом сдерживаюсь, чтобы не плеснуть кофе на белый топ только ради того, чтобы Диана переоделась. Нельзя быть уверенным, что следующий наряд будет лучше, чем этот.

– Можно глоточек? – Она заглядывает в чашку. – Что-то во рту пересохло.

– Ну еще бы, – я поглядываю на пацанов, стоящих позади. – Нет, нельзя.

– Не будь жадиной, – хмурится она.

«Не будь стервой!»

Хочу схватить ее за подбородок и впиться злым поцелуем в губы. Хочу закинуть на плечо и унести в спальню. Хочу ее, черт возьми! В этом вся проблема! Причина моего безумия – несносная сучка, которая беспардонно влезла в мою жизнь, нарушив привычный порядок вещей!

– Всего глоток. Один… маленький… – уговаривает Диана.

Невыносимая! Молча протягиваю чашку, и Диана скрывает победную ухмылку, отпивая горячий кофе. Облизывает губы и поднимает голову.

– Никто из них с тобой не сравнится. Не ревнуй, Марк, – шепчет она и возвращает чашку.

– Ты себе льстишь.

– Уверен?

Диана подмигивает мне и разворачивается, медленно направляясь к парням. Хлопает их по задницам и сжимает пальцы на ягодицах:

– Ну что, мальчики, продолжим?!

Глубоко вдыхаю и поспешно покидаю гостиную. Работа. Работа. Рабо… Сука! Я прибью ее! Она еще будет молить о пощаде!

Плотно закрываю за собой дверь, тишина в студии отвлекает от того цирка, что происходит наверху. Зажигаю свет над компьютерной зоной и сажусь в крутящееся кожаное кресло перед длинным столом, на котором стоят четыре монитора. Опускаю чашку на пробковый подстаканник и нажимаю кнопку запуска системного блока, погружаясь в накопившиеся дела. Быстро просматриваю почту, а затем открываю аудиоредактор и надеваю наушники. Запускаю последний бит, мир исчезает. Никакого лишнего шума, мыслей, эмоций. Внутри полный штиль, а в ушах ударный ритм, бас, мелодия. Меняю скорость звуковой дорожки, выискивая проплешины. Процесс так захватывает, что я теряю счет времени, но в себя приводит цитрусовый аромат и незваная гостья, опускающаяся в соседнее кресло с полной тарелкой очищенных апельсиновых долек в руках. Стягиваю наушники и смотрю на Диану, не сдерживая гнев:

– Какого черта ты…

– Ого! – Она восторженно водит взглядом по сторонам. – Да у вас тут настоящий кибербункер! Столько аппаратуры! А что это на стенах, шумоизоляция? Круто! О, и ударная установка есть?! Можно мне…

– Нет!

– А там за стеклом что? Будка для записи?

– Что ты здесь делаешь?!

Диана смотрит мне в глаза, ничуть не стушевавшись от моего рассерженного тона:

– Дима разрешил мне поиграть в комп.

Дима разрешил? Я бы разрешил ему с крыши прыгнуть!

– Вообще-то я работаю, – говорю спокойнее, потому что энергетические вампиры обожают негативные эмоции, а я не привык кормить всех без разбора.

– Работай, – пожимает плечами Диана и дергает компьютерную мышь, зажигая монитор. – Ты мне не мешаешь.

– Зато ты мне мешаешь.

– Брось! – смеется она. – Я буду вести себя тихо. Ты даже не заметишь, что я здесь.

Натянуто улыбаюсь и надеваю наушники, упираясь взглядом в монитор, на котором едва могу что-то разобрать. Воздух, разогретый злостью, обжигает ноздри, и я делаю несколько осознанных вдохов и выдохов, чтобы остыть. Веду себя, как идиот, а Диана только этого и добивается. Веселится! И я могу ее понять. Будь я на ее месте, вероятно, делал бы то же самое, чтобы избавиться от скуки.

Теперь время тянется бесконечно долго, сосредоточиться не получается. То и дело стреляю взглядом вправо и едва сдерживаю звериное рычание. Диана играет в компьютерную игру с аниме-графикой, трясет головой, машет руками, периодически крутится в кресле и закидывает ноги на стол. А еще она ест эти чертовы апельсины и постоянно облизывает пальцы. Незаметная донельзя.

Снижаю громкость музыки и слушаю недовольное бормотание и победные визги, когда ей удается одолеть группу противников. Улыбка касается губ, и я напрочь забываю о том, что не должен так долго смотреть. Тонкие пальцы ловко жмут на кнопки клавиатуры, во второй руке зажата компьютерная мышь. Диана кусает губы, сосредоточенно вглядываясь в экран, и я сам невольно провожу зубами по нижней губе. Очередная победа вызывает приступ ликования: Диана вскидывает кулаки и выпрямляет спину.

– Так вам, засранцы! Не на ту напали! Мамочка все порешала! – вопит она и медленно поворачивает голову, заметив, что я за ней наблюдаю.

В ее глазах искрится восторг, на щеках румянец. Диана берет из вазочки дольку апельсина и кладет ее в рот, слизывает мягкими поцелуями сок с пальцев и хватает еще одну. Серьезно? Покормить меня решила? Она протягивает кусочек фрукта, но я качаю головой, ощущая, как воздух в студии становится все плотнее и тяжелее. Смотрим в глаза друг другу, бой не на жизнь, а на смерть.

– Это последний. – Диана настойчиво придвигается, отталкиваясь ногой от пола, и подносит руку к моим губам. – Бери, Марк, я не такая жадина, как ты. Он сладкий.

Нос щекочет цитрусовый аромат, рассудок мутнеет. Мне все труднее и труднее контролировать себя, а наша игра в соблазнителей уже порядком надоела. Забираю у Дианы дольку апельсина и съедаю ее, даже не почувствовав вкус.

– Ты закончила?

Она опускает руку на колено и откидывается на спинку кресла. Склоняет голову и покачивается из стороны в сторону, разглядывая мое лицо:

– Сними наушники.

– Я и так тебя слышу.

– Сними, пожалуйста.

Мне не хочется проигрывать ей даже в этом. Не хочется делать ничего из того, что она просит, но я все-таки стягиваю наушники и кладу их на стол. Скрещиваю руки на груди и разворачиваю кресло. Теперь мы сидим ровно друг напротив друга.

– Марк, когда мы встретились, ты был таким… веселым, зажигательным, интересным. Что с тобой сейчас? Неужели тот облик только для съема? Почему всю последнюю неделю ты ведешь себя как вредная и злобная задница?

– А ты сама не догадываешься?

– Дело во мне?

Дело в том, что я только и думаю, как… как, черт возьми, сильно хочу оказаться…

– В тебе, – вздыхаю я.

Диана отводит взгляд, касается указательным пальцем кончика носа и нервно постукивает по нему. Ее бедра напряжены, грудь поднимается и опадает. Притяжение между нами усиливается, уединение и приглушенный свет в студии рождают такие мысли, от которых волосы на руках встают дыбом.

– Хочешь, чтобы я извинилась?

– Хочу, чтобы ты уехала, – честно отвечаю я.

Она замирает и смотрит в пустоту, не моргая, а я чувствую, как совесть выкручивает запястья. Я веду себя как законченный эгоист, но Диана все-таки на моей территории. Имею право.

– Я не собирался тебя обижать. Вы с Димой отлично ладите, семейное воссоединение и все дела, но я здесь ни при чем. Можно как-то исключить меня из этого балагана?

– Чем бы вы там ни занимались, я вхожу! – слышится веселый голос из-за приоткрывшейся двери.

Диана хватается рукой за столешницу и подъезжает на стуле к монитору.

– Надо же! – смеется Дима. – Как все прилично!

– Дим, что ты хотел? – холодно спрашиваю я.

– Хотел сказать, что я уехал молодежь по домам развозить.

– Хорошо.

– Мышь тоже уезжает.

– Ладно.

– Вы остаетесь вдвоем.

Диана все молчит, и я тоже ничего не отвечаю. Дима хмурится, глядя то на меня, то на сестру. На его лице отпечатывается недоумение, но я не собираюсь ничего объяснять. Он тоже виноват. Сам ее здесь поселил.

Раздраженно вздыхаю и разворачиваюсь к компьютеру. Именно об этом я и говорю. Мне не нужны все эти сцены, скандалы, выяснения отношений. Я хочу, чтобы все было просто, как и раньше. Хочу контролировать свою жизнь, а не дергаться из-за смеха, звучащего из каждого угла.

– Ди, тебе что-нибудь привезти? Хочешь, потом поужинаем где-нибудь?

– Нет, ничего не нужно.

– А…

– Иди, Дим, – отрезает она. – Я поиграю еще немного и закажу доставку.

– Если что, позвони.

– Конечно.

За спиной закрывается дверь, тишина впитывается в кожу. Сидим с Дианой в молчании несколько минут, сердечный ритм выравнивается, но спокойствие так и не приходит. Одно присутствие этой девушки в радиусе десяти метров не позволяет расслабиться. Я чувствую ее, даже если не вижу. Необъяснимые волны ее энергии касаются тела и путают мысли.

– Трус, – с пренебрежением бросает она и встает из-за стола.

– Что ты сказала?

– Сказала, что ты трус! – повторяет громче.

Поднимаюсь на ноги, ошпаренный злостью. Диана стоит у двери и бесстрашно дергает подбородком.