А. В. Волков
100 великих крылатых выражений

Мир в эпоху правления Константина постепенно стал христианским. Старая римская культура уходила в прошлое. Недаром многие историки полагают, что с воцарением Константина пришел конец античной цивилизации. Она на глазах стала перерождаться в нечто новое. Все явственнее в ней начали проступать черты средневековой христианской цивилизации.

Впрочем, это перерождение (или, если хотите, «новое рождение человека») растянулось на многие десятилетия. На триумфальной арке Константина высотой 21 метр и шириной 25,7 метра, возведенной в 315 г. в честь победы у Мульвийского моста, еще нет христианской символики, зато там изображены и жертвоприношения языческим богам, и римская богиня победы, и Непобедимое Солнце. Как древний Янус, Константин еще был двулик: с христианами он был христианин, с язычниками – язычник.

Лишь в 337 г., лежа на смертном одре, император Константин, подготовивший триумф христианства, согласился принять обряд крещения.

К тому времени по всей империи уже давно шли гонения на язычников. Их храмы разрушались, храмовые сокровища конфисковывались. Ведь, едва окрепнув от преследований, сами христиане стали яростно преследовать даже собратьев по вере, изобличая в своей среде и отступников от ее строгих догматов, и ее лжетолкователей.

Первый Вселенский собор христианской церкви, состоявшийся в 325 г. в Никее, осудил арианскую ересь. В провинции Африка начались гонения на донатистов, в Египте – на мелетиан. Было изобличено и множество других еретических сект.

Всеобщая победа христиан, «дарованная» Константину с небес, была присвоена правящей верхушкой христианской церкви, ставшей жестоко карать всех «бунтовщиков», возжелавших ослабить ее власть и алкавших прежнего «равенства в нищете». Так церковь из «братства отверженных» стала крупнейшей «всемирной корпорацией».

Ты победил, галилеянин!

363 г.

Последним античным римским императором фактически был он – Юлиан Апостат-Отступник (331–363 гг.). С его гибелью окончательно восторжествовала христианская церковь, и появление императора-язычника на троне стало чем-то немыслимым. «Ты победил, галилеянин!» — так, по преданию, воскликнул Юлиан в час смерти (об этом упоминает в середине V в. богослов Феодорит Кирский).

В историю он вошел не только как последний язычник, правивший Римом, но и как величайший противник христианской веры. Племянник святого равноапостольного Константина Великого, он отринул веру в Иисуса Христа и, попирая устремления отцов, вернулся к вероисповеданию пращуров – к римским и греческим культам.

Как многие слова, сказанные в смертный час, возглас Юлиана был правдивым и пророческим. Его попытка остановить время, вернуть прошлое провалилась. Через 30 лет после его смерти христианство стало официальной религией Римской империи, а со временем – и крупнейшей мировой религией.

В юные годы, впрочем, ничто не выдавало в Юлиане будущего великого противника христианства. Сын Юлия Констанция, сводного брата Константина Великого, родился в Константинополе. Был крещен и воспитан в христианской вере. Однако в 6 лет он пережил трагедию, наложившую отпечаток на всю его оставшуюся жизнь.

После смерти Константина Великого в обширном кругу его домочадцев вспыхнула настоящая война. Жертвами расправ в 337 г. стали отец и старший брат Юлиана (его мать умерла еще раньше – вскоре после рождения младенца).

В тот год взбунтовавшиеся солдаты перебили почти всех мужчин из рода Константина Великого. Причина этой кровавой бойни не ясна. Возможно, подстрекателем был кто-то из сыновей императора, поделивших престол, – Константин II, Констанций II или Констант. Малолетний Юлиан тогда чудом выжил, но чувство обреченности, предчувствие скорой смерти от предательской руки отныне не покидало его.

Осиротев, рос он фактически в опале, в ссылке. Прожил год в Никомедии, императорской резиденции в Малой Азии (ныне – город Измит в Турции), под присмотром епископа Евсевия, который еще недавно крестил Константина Великого, а теперь наставлял мальчика в христианской вере. В 345 г., после нескольких лет, проведенных в Константинополе, Юлиан вновь был отослан в Никомедию, а с 346 г. со своим сводным братом жил под надзором в Каппадокии.

Монета Юлиана Отступника

По признанию самого Юлиана, религиозный перелом в нем свершился в 351 г. в святилище Митры. В его стенах он вдруг испытал сильнейшую неприязнь к христианству. Ему явился бог Солнца, Гелиос, и призвал его, Юлиана, спасти Римскую империю и ее верования, веками хранившие державу предков.

Так юный Юлиан внезапно обрел свое истинное призвание. Вскоре он стал исполнять возложенную на него тяжелую миссию. Он рано познакомился с идеями неоплатоников, приверженцев традиционной греко-римской религии. В 351 г. он даже приехал в Пергам, чтобы учиться у Эдесия, ученика знаменитого неоплатоника Ямвлиха, автора дошедшей до нас книги «О Пифагоровой жизни».

Ямвлих проповедовал теургию – ритуальное общение с богами. Он искусно породнил темное с темным: туманное учение неоплатоников – с теургическим ритуалом. Юлиана это привлекло; отныне он почитал Ямвлиха третьим великим философом, ниспосланным людям, наряду с Пифагором и Платоном.

В 351 или 352 г. Юлиан, завороженный этим учением, отправился в Эфес, чтобы заниматься у философа Максима Эфесского, который называл себя теургом. Последний окончательно убедил будущего императора в том, что ему суждено воскресить поверженных древних богов, дать им новую жизнь, а с людей сбросить оковы христианства.

Многие историки, например немецкий исследователь Клаус Брингман, автор книги «Kaiser Julian» – «Император Юлиан» (2004), считают, что уже в 351 г. Юлиан втайне стал язычником и лишь внешне выказывал приверженность к христианской вере, оставаясь «чужим среди своих», язычником среди христиан.

Немецкий историк Клаус Розен в книге «Julian. Kaiser, Gott und Christenhasser» – «Юлиан. Император, Бог и ненавистник христиан» (2006), наоборот, полагает, что решающим событием, повлиявшим на обращение Юлиана к традиционной греко-римской религии, стала внезапная смерть императора Констанция II, открывшая Юлиану путь к власти. В этом стечении роковых, но счастливых обстоятельств он узрел волю древних богов.

Боги взбунтовались в 360 г., когда недоверчивый Констанций II потребовал, чтобы Юлиан, ставший в 355 г. цезарем (можно сказать, вице-императором), отослал большую часть верных ему войск из Галлии на Восток для войны с персами. Годом ранее в этой войне уже были уничтожены несколько легионов, направленных туда из Галлии. И теперь солдаты Юлиана отказывались идти на чужую для них войну. Они подняли мятеж против Констанция II и провозгласили Юлиана августом, то есть императором.

После этого наступило… затишье. Двоевластие. Лишь в конце лета 361 г. армии двух императоров стали готовиться к решающему сражению, после того как Констанций II наконец заключил мир с персами.

Теперь гражданская война, событие столь будничное для Римской державы в последние 5 веков, была неизбежной, но римские боги, как мнилось Юлиану, на этот раз были миролюбивы. Они отняли жизнь не у тысяч римлян, а лишь у одного человека. Третьего ноября 361 г. Констанций II умер. Вся власть перешла в руки Юлиана. На ближайшие 20 месяцев он стал единоличным правителем империи.

Свершилось, он верил, чудо. 11 декабря он прибыл в Константинополь. Бескровно победив в ноябре в войне гражданской и казнив в декабре нескольких влиятельных помощников Констанция II, он объявил теперь войну религиозную.

Вот уже несколько десятилетий, со времени правления императора Константина Великого, христиане пользовались все большим расположением властей. Они начали преследовать язычников, закрывали их храмы. Император Юлиан решительно повернул время вспять. Всех отправленных в изгнание по наущению церковных иерархов, он помиловал и вернул из ссылки. По его распоряжению вновь открывались языческие храмы, возобновлялись языческие культы. Император принялся также деятельно поддерживать язычников, надеясь сплотить приверженцев традиционной веры по образу и подобию христианских общин.

Юлиан отменил все привилегии, полученные христианской церковью. Он «отделил церковь от государства», уволив со службы чиновников-христиан, занимавших важные посты, а также отстранив христиан от командования армией. В 362 г. он запретил учителям-христианам преподавать языческую литературу. Этот запрет коснулся, например, и известного позднеримского ритора Мария Викторина, который не так давно (в 355 г.), удивив многих, знавших его, отверг старых богов и принял христианство. Позднее император самолично разрешил ему преподавать, нарушив свой же указ.

Император не стал преследовать христиан, как его великий и грозный предшественник Диоклетиан. До сих пор пролитая кровь мучеников только придавала им силы, сплачивала их общины. Впрочем, император не наказывал и тех, кто самочинно нападал на христиан или изгонял их. Отступник смотрел на это сквозь пальцы. Ведь сам он был теперь «пылким врагом христианства» (Брингман).

Зато он оказался на удивление добр к христианам-еретикам. Он вернул из ссылки всех видных еретиков – новациан, донатистов, евномиан. За милосердием крылся тайный умысел. Вернувшись, изгнанники вступали в ожесточенную полемику со своими злейшими врагами – собратьями по вере. Их междоусобицы только радовали приверженцев языческих культов. Юлиан, образно говоря, возмутил светлые воды христианства подобно тому, как насмешливый негодник, бередя палкой дно пруда, мутит воду в нем.

По рассказу историка Аммиана Марцеллина, Юлиан устраивал у себя во дворце диспуты между еретиками и ортодоксами, потешая себя зрелищем их сварливой перепалки («Деяния», XXII, 5). Сам же он в своем сочинении «Против галилеян» и в многочисленных письмах безжалостно препарировал христианское вероучение, выявляя его слабости и показывая, какая опасность исходит от него. Ранневизантийский историк церкви Ермий Созомен описал отношение Юлиана к христианству следующей емкой формулой: «Прочитал, понял, презрел!»

В своем презрении к христианам он был преисполнен гордыни и выбрал себе в противники не людей, почитавших Христа, а Его самого. В сочинении «Против галилеян» он нарисовал необычайно отталкивающий портрет Христа. Себя же он объявил пророком бога Аполлона.

Казалось бы, Юлиану Отступнику удалось и впрямь совершить немыслимое – повернуть колесо времен вспять. Он обвинил христианскую церковь в нетерпимости ко всем, кто мыслит иначе, во вражде к традиционному языческому образованию. Если бы его правление продлилось десятилетия, то…

Историки до сих пор спорят о том, как развивалась бы наша цивилизация, если бы император Юлиан не был убит в 363 г., а продолжил бы свою политику постепенного ослабления, а затем и полного искоренения христианства – этой «умственной немощи», охватившей вдруг римлян и греков в последние три столетия. Удалась бы ему эта радикальная реформа мировоззрения подданных? Или все-таки нет? И Галилеянин, ненадолго забытый, снова бы победил?

Спор историков не окончен, хотя в большинстве своем они полагают, что христианская религия, пережив тяжелейший кризис в годы правления Юлиана, сколько бы оно ни длилось, снова вернула бы себе утраченные позиции.

В реальной, а не альтернативной, истории христианства Галилеянин, то есть Иисус Христос, взял реванш гораздо быстрее.

Религиозную реформу Юлиана прервала начатая им война, в которой ему суждено было погибнуть. Историки продолжают спорить о целях войны с Персией, затеянной им в 363 г. Возможно, он хотел лишь защитить восточные границы империи от грозившей им опасности – регулярных вторжений персов. Возможно, рассчитывал укрепить свою власть в стране, одержав победу над извечным противником. А может статься, он решил войти в историю как второй Александр, новый сокрушитель Персидской державы. Известно, что Юлиан считал идеальными правителями не только римских императоров Марка Аврелия и Траяна, победившего Парфию, но и Александра Македонского.

В любом случае необходимости в этом походе не было после того, как Констанций II заключил перемирие с Шапуром II, царем Сасанидов. Даже этот худой мир был лучше войны с ее непредсказуемыми трагедиями, одна из которых как раз и пресекла правление Юлиана Апостата. Словно какой-то рок – приговор Судьбы или наущение Дьявола – толкал его на эту войну, хотя персы и предлагали продолжить переговоры о заключении прочного мира, начатые с его предшественником. Юлиан предложение отверг – «себе на пагубу», как, по традиции, принято говорить о великих грешниках.

Аммиан Марцеллин сообщает, что император жаждал победить персов (XXII, 12). Вероятно, памятуя о великих полководцах прошлого, он надеялся, что, одержав ряд громких побед, завоюет сердца солдат: камни чужой страны были ему в той войне добычей второго сорта.

Однако боевой пыл императора многие участники похода не разделяли. Рим давно отвык от больших войн. Легионеры – не в пример тому, что было пять столетий назад, – чаще гибли в гражданских войнах, чем в военных походах. Пусть они и готовились всю жизнь к войне, их боевой опыт обычно исчерпывался короткими пограничными стычками с варварами.

Начинался поход, впрочем, успешно. Согласно византийскому историку V в. Зосиму, численность римской армии, выступившей в поход против Персии 5 марта 363 г., составила 65 тысяч человек.

27 марта армия переправилась через Евфрат. На сторону Юлиана сразу перешли некоторые приграничные персидские вассалы (в основном арабы по национальности). Верные им воинские части пополнили армию римлян.

7 апреля император вторгся в Ассирию, вот уже тысячу лет как сломленную и покоренную персами. Наконец, армия Юлиана приблизилась к одной из персидских столиц – Ктесифону. Однако ее осада не удалась. Воины стали роптать. Ближайшие сподвижники Юлиана начали отговаривать его от продолжения войны. Длить же осаду, не имея специальных осадных машин, он и так не мог. Не осталось и припасов: партизаны-персы, храбро защищая свою страну, использовали тактику выжженной земли.

Римляне изнывали в пустынном краю. Персы же перешли в контрнаступление. Если в битве при Маранге, на берегу Тигра, римляне выдержали удар, то в следующем сражении, 4 дня спустя, 26 июня, Юлиан, увлекшись, ринулся в схватку, «забыв в суматохе панцирь» (Аммиан Марцеллин, XXV, 3), и получил смертельный удар копьем в живот.

Земную битву он проиграл в тот день персу Шапуру II, небесную – галилеянину Иисусу. Оглядываясь на прожитый день, он мог бы молвить: «Ты победил, Перс!». Но, оглядываясь на прожитую жизнь, он произнес: «Ты победил, Галилеянин!». И кто нанес великому Апостату смертельный удар, персидский ли воин, бросившийся ему навстречу, или римский солдат, тайный христианин, коварно напавший сзади? В выигрыше от смерти государя оказались те и те, персы и христиане.

Юлиан же умер в 32 года, как и обожаемый им языческий царь Александр Македонский. После смерти императора Юлиана уже ни один античный правитель не отваживался нападать на Персию. И никто из европейских правителей вплоть до XX века не бросал вызов христианству, не пытался искоренить эту всесильную, как человеческий разум, религию.

Об успехах же «религиозной контрреволюции», начатой Юлианом, и ее перспективах можно судить хотя бы по следующему факту: когда римское войско после его гибели выбрало нового императора, им оказался… христианин Иовиан. Этот выбор перечеркивал всю религиозную политику Юлиана. Его соперник, Галилеянин, торжествовал.

Историки, в принципе, едины во мнении, что поход Юлиана против Персии был плохо спланирован. Подготовка к нему велась поспешно. Похоже, что Юлиан недооценил и мощь Персидской державы, и неблагоприятные климатические условия – как недооценил и жизнестойкость христианской религии, а также популярность ее среди населения Римской империи (особенно восточной ее части).

Хвалебные, проникновенные слова античных писателей – Аммиана Марцеллина и ритора Либания, произнесенные или написанные после смерти императора Юлиана, были, очевидно, искренними, как искренней была и радость жителей многих римских городов, когда пришло известие о смерти ненавистного им правителя.

Я – Аттила, бич божий

451 г.

Во всем виноваты гунны. Они «напали на аланов, аланы – на готов, а готы – на тайфалов (германское племя, жившее в IV в. в Северном Причерноморье. – А. В.) и сарматов; готы, изгнанные из их собственной страны, прогнали нас из Иллирии», – сетовал в конце IV в. медиоланский (миланский) епископ Амвросий и пророчествовал: «И это еще не конец».

Победив готов (германцев), гунны со временем продвинулись на запад и захватили римскую провинцию Паннония, сделав ее плацдармом для войн с империей. Римлянам вторжение гуннской конницы, и верно, предвещало гибель их тысячелетней державы.

В 476 г., через сто лет после того как толпы готских беженцев пришли к границам империи, спасаясь от гуннской напасти, пала и сама империя, словно зараженная от других переселившихся в ее пределы племен той смертельной немочью, что с появлением гуннов, налетевших, сказал бы средневековый историк, как чума, поразила вначале варваров, живших вдоль границ империи, а затем отравила ее организм. Римская империя умерла. Словно бич Божий хлестнул по редкостной вазе и разметал ее жалкие осколки.

Варвар из племени герулов Одоакр, чей отец еще служил славному витязю Аттиле, сместил последнего императора, правившего западной частью империи, – 15-летнего Ромула Августула.

Но, сказать по правде, Одоакр лишь признал мертвым мертвое. Весь V век Западная Римская империя в муках умирала. Ее положение стало критическим с тех пор, как среди гуннов появился могучий, непобедимый вождь – Аттила (ок. 395/400—453), «бич Божий».

Имя его, возможно, германского происхождения. Еще знаменитый немецкий филолог и лингвист Вильгельм Гримм (один из братьев Гримм) предположил, что Attila представляет собой уменьшительно-ласкательную форму готского (то есть древнегерманского) слова atta («отец»), а значит, переводится как «папаша». Напав на готов в 375 г., гунны ведь не истребили их и не всех загнали в пределы Римской империи. Часть готов смешались с гуннами. Готы носили гуннские имена, а гунны – готские, как часто бывает при смешении народов. Возможно, что у Аттилы изначально было и свое, гуннское, имя, но готы, переиначив его, превратили в имя, звучное еще и сегодня.

Современный британский историк Питер Хизер, автор «Падения Римской империи» (2005; рус. изд. 2011), даже предположил, что Аттила мог быть германцем по происхождению.

Сами гунны ничего не могли поведать об Аттиле, о себе. Традиционно считается, что у них не было письменности. «Писцами Аттилы были не гунны, а римляне», – подчеркивал американский историк австрийского происхождения Отто Менхен-Хельфен, автор «Истории и культуры гуннов» (1973; рус. изд. 2014). Историю великого переселения гуннов в Европу донесли до нас авторы, не скрывавшие своей ненависти к ним.

Автор готской истории, «Гетики», Иордан особенно презрительно отозвался о гуннах, нагонявших на врагов «величайший ужас своим страшным видом» («Гетика», 127). Иордан лишил гуннов даже человеческого облика, написав, что у них не лицо, а «безобразный комок с дырами вместо глаз» («Гетика», 127).

Встреча папы Льва с Аттилой.

Фреска Рафаэля в Ватикане. 1514 г.

Один из самых авторитетных античных историков, грек Аммиан Марцеллин, долго живший в Риме и, по-видимому, никогда не видевший гуннов, тоже не жалел черной краски для их личин: «Они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей или уподобить тем грубо отесанным наподобие человека чурбанам, которые ставятся на краях мостов» («Деяния», XXXI, 2).

Давно установлено, что некоторые злобные пассажи о гуннах Аммиан Марцеллин «списывал» из сочинений других авторов, и это характеристики варваров вообще, «нелюдей», живших за пределами цивилизованного мира.

Например, Аммиан Марцеллин пишет, что гунны «день и ночь проводят […] на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны» (XXXI, 2). Ровно за три с половиной века до него римский историк Помпей Трог написал почти то же самое о парфянах: «Все время они проводят на своих конях. Верхом они воюют, участвуют в пиршествах; все, что они ни делают, сами по себе или в обществе других, делают на конях». Менхен-Хельфен, комментируя этот пассаж, заметил: «Аммиан понял Трога совершенно буквально. “Все время” (omni tempore) он переделал в “день и ночь” (pernox et perdui), и потому гунны в его описании даже спят на лошадях».

По словам Аммиана, гунны питались лишь полусырым мясом, не умея его приготовить. Они клали его «на спины коней под свои бедра» и давали «немного попреть» (XXXI, 2). В этом обвиняли когда-то и германцев. Археологи, однако, заметят, что в захоронениях гуннов регулярно находят медные котлы, а значит, они умели готовить. В котлах они как раз и варили мясо.

Их образ жизни заметно отличался от сатирических зарисовок античных историографов. По Аммиану, гунны вели жизнь, достойную царства Пана: «Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания; напротив, они избегают их, как гробниц, далеких от обычного окружения людей. У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша» (XXXI, 2).

Несколько десятилетий спустя византиец Приск, побывавший в резиденции Аттилы с дипломатической миссией, был изумлен, увидев, что гунны живут селениями, и в их домах, пусть и не везде, имеются даже купальни. Одно из таких селений было «подобно обширнейшему городу» (Иордан, «Гетика», 178).

В резиденции Аттилы в 448 г. не было и дикарской вольницы. У него имелась своя канцелярия; она вела дипломатическую переписку с обеими имперскими столицами – Римом и Константинополем. В канцелярии был налажен строгий учет и контроль. Письмоводителями Аттилы, сообщает Менхен-Хельфен, были «галл Констанций, итальянец, носивший такое же имя, паннониец Орест и Рустиций из Верхней Мезии». Писцы, например, составляли подробные списки всех гуннских воинов, которые осмелились перебежать на сторону римлян.

По сути, гунны находились на той же ступени развития, что и ахейские греки, напавшие на «культурную столицу» Анатолии во II тыс. до н. э. – Трою и разграбившие ее, а сам Аттила – если и не гуннский Ахиллес, то уж точно страшный в гневе Аякс.

Сегодня историки сходятся в том, что гунны были кем-то вроде сухопутных пиратов. Они нападали на города и страны, требуя «деньги и еще раз деньги» (П. Хизер). «Их руки ужасны, – писал римский поэт Сидоний Аполлинарий (V в.). – Своим оружием они рассылают неизбежную смерть; в своей преступной ярости никогда не промахиваются».

В каком-то смысле римляне сами накликали на себя беду. В позднем Риме один узурпатор сменял другого, одна гражданская война следовала за другой. В этой великой смуте, охватившей империю, было чем поживиться и пришлецам вроде гуннов. Тот же Аммиан Марцеллин, хорошо сознавая это, прибег к такому сравнению: варвары ведут себя, «как дикие звери, привыкшие нападать на стада из-за небрежности пастухов» (XVI, 5).

Поначалу, впрочем, гунны были не так смелы, как представляется нам теперь. До Аттилы они мало чем отличались от других варваров. Разбойники по своей натуре, они легко становились и наемниками – лишь бы добыча была их.

В 424 г. гунны-наемники воевали в Северной Африке на стороне Иоанна Узурпатора, провозгласившего себя римским императором. Год спустя гуннская конница под началом Флавия Аэция, который со временем станет «последним из римлян», последним крупным римским полководцем, сражалась с восточноримскими войсками. По преданию гуннский царь Руга привел под знамена Аэция 60 тысяч наемников.

Появление этой огромной армии предваряло последний выход гуннов на историческую сцену. Если прежде они стращали племена за пределами Римской державы или доблестно служили ей, то в 434–453 гг. сами взялись решать ее судьбу. Теперь Римская держава была не громадной горой вдалеке, которую не сломить, теперь она была россыпью драгоценных городов на пути гуннской конницы. Их можно было штурмовать или…

Смена парадигмы связана с фигурой Аттилы. «Он сокрушил почти всю Европу, оставив после себя лишь руины» – таков был неизменный приговор историков той эпохе и ее протагонисту, царю гуннов.

Готский историк Иордан назвал Аттилу «ужасом всех стран» («Гетика», 183). Его «приплюснутый нос» и «отвратительный цвет» кожи производили самое неприятное впечатление.

У страха перед Аттилой глаза и впрямь были велики. В описаниях гуннов, оставленных современниками (а тем более поздними авторами), вымысел, однажды навеянный ужасом, преобладал над фактами. Аттилу описывали как жестокого зверя (в лучшем случае – как пьяницу и сумасброда).

Когда же рассказчики обращались к высшему смыслу, проступающему сквозь ткань мировой истории, он был «бичом Божьим». Он послан был в этот мир, чтобы наказать людей за грехи. Его появление было карой Господней, его уход – милостью Божьей. Войско гуннов, ведомое Аттилой, словно огромный бич, заносилось над миром, грозя нанести удар, – по велению Бога, мнилось в страхе многим.

Все это, полагают некоторые современные историки, далеко от действительности.

Начнем с того, что империя Аттилы, якобы простиравшаяся от Урала до Британских островов, на самом деле, как отмечал блестящий знаток истории гуннов Менхен-Хельфен, была едва больше владений царя даков Буребисты, который в I в. до н. э. правил территорией от устья Дуная до Словакии. Сравнивать «империю» Аттилы с державой Чингисхана, иронизировал Менхен-Хельфен, значит поддаваться «искушению найти аналогии там, где их нет».

По словам немецкого историка Германа Шрайбера, автора книги «Die Hunnen» – «Гунны» (1975), «Аттилу нельзя упрекнуть ни в чем из того, в чем нельзя было бы упрекнуть и его современников». Разве он был, например, намного хуже, чем готский вождь Теодорих Страбон, который в конце V в. наводил страх на Византийскую империю? Наибольшая дань, которую Аттила затребовал с римлян, составила 2100 римских фунтов золота ежегодно (1 фунт = 327,45 грамма) – всего на 100 фунтов больше, чем 30 лет спустя испрашивал у византийского императора Льва I Теодорих Страбон.

Аттила был, по словам Менхена-Хельфена, «единоличным правителем гуннов, своего собственного народа, а также повелителем готов и гепидов». Если, не поддаваясь напрасным эмоциям, придирчиво описывать его отношения с римлянами, то «он слыл сильным воином, не раз доставлявшим беспокойство римлянам, но никогда не был для них прямой и явной угрозой». Не был бичом Божьим! Сокрушить Римскую державу ему было не по силам.

Что же касается ужасной славы, Аттила и его гунны заслужили ее, в первую очередь, из-за своей особой – «нечеловеческой» (для жителей средиземноморского мира) – внешности, а также из-за того, что войну они вели не по классическим канонам. Византийский историк Зосим в «Новой истории» описал столкновение между гуннами и готами в 375 г. С флангов гунны «осыпали врага тучами стрел, учинив небывалую бойню».

Современные историки сравнивают тактику, применявшуюся гуннами, с принципами ведения боя, которые практиковали другие «бичи Божьи» – Кир, Дарий, Александр Македонский. Такую аналогию провел, например, индийский историк Рахул Санкритьяян в книге «History of Central Asia» – «История Центральной Азии» (1964).

Разумеется, любая переоценка прошлого имеет свои пределы. Великий ненавистник людской Аттила и в новом ракурсе не выглядит великим гуманистом. «Исконной его чертой была ненасытная воля к власти. Любыми средствами он был готов добиваться своего», – пишет немецкий историк Клаус Розен, автор вышедшей в 2016 г. книги «Attila. Der Schrecken der Welt. Eine Biographie» – «Аттила. Ужас мира. Биография».

Власть кружила голову, возносила до небес. Став царем разношерстного сброда, Аттила почувствовал себя ровней римским императорам (и соответственно повел себя). Но, облеченный властью, он остался таким же варваром, как и был, – ел, например, с деревянных тарелок (даром что не из корытца, как излюбленные персонажи аллегорий и басен). Гостей же своих угощал, случалось, из золотой посуды.

Непобедимый полководец, он был велик постольку, поскольку слаб был Рим, тих был град Константинов. Знаменитые римские герои в былые времена легко побеждали и не таких «степных волков», как Аттила со своими сынами степей – гуннами. Теперь же…

В сущности, Аттила, этот «бич Божий», должен был стать лишь одним из концов «раздвоенной, хвостатой плетки». Традиционно гуннами правили два царя, но Аттила обманул своего брата Бледу и лишил его власти. «Аттила, царь гуннов, Бледу, брата своего и соратника по царству, убил и его народы вынудил себе повиноваться», – сказано в «Хронике Проспера Аквитанского», написанной в середине V в.

К тому времени Римской империей тоже правили два императора. Фактически страна была расколота. И союзникам-соперникам, ее правителям, недоставало политической воли, чтобы в трудную минуту собрать свои силы в кулак и уничтожить наглого варвара, вздумавшего угрожать их отечеству. Они предпочитали порознь терпеть, платить Аттиле дань, мириться с ним – но не друг с другом.

Восточной Римской империей правил Феодосий II, решивший откупиться от Аттилы огромными деньгами – 2100 фунтами в год! Ни один римский император не выплачивал прежде таких немыслимых сумм заносчивым варварам, где бы они ни жили, за Рейном, Дунаем или Евфратом.

Правитель Западной Римской империей Валентиниан III также убоялся войны с гуннами и, вместо того чтобы наказать Аттилу, стал заискивать перед ним, называя его «другом римского народа».

В переговорах с византийцами, как и затем с Западной Римской империей, Аттила лавировал, ловко используя вражду, зримо нараставшую между двумя половинами распавшейся державы. Ведь правители Запада и Востока думали одинаково шаблонно, надеясь «при помощи гуннов победить другую половину империи и воссоздать великую державу» (Шрайбер).

В своем стремлении угодить Аттиле оба правителя состязались, ибо жили по принципу: целуй руку, которую не можешь укусить. Они регулярно посылали к гуннскому царю своих эмиссаров, дабы те оказывали ему всяческие знаки внимания.

Аттила гневался, и римляне осыпали его богатыми дарами: золотом, драгоценными камнями, изысканными тканями и сладостями, «которые гуннам были неведомы, а потому они оказывались особенно падки на них», пишет Розен. «Бич Божий» был что горькая пилюля, которую так легко подсластить.