А. В. Федосов
Королевство Русь. Древняя Русь глазами западных историков

Другой рецензией, которую следует упомянуть, является англоязычная рецензия Ф.Б. Успенского на книгу К. Раффенспергера «Reimagining Europe: Kievan Rus’ in the Medieval World, 988—1146» («Переосмысляя Европу: Киевская Русь в средневековом мире»). В рецензии Ф.Б. Успенский поддерживает основную мысль К. Раффенспергера, что Русь в XI–XII вв. была органичной частью Европы, однако критикует некоторые детали работы. В частности, в рецензии отмечается, что К. Раффенспергер практически не занимается самостоятельным анализом древнерусских, древнескандинавских и прочих источников, а основывает свои выводы на историографии, в первую очередь на генеалогических реконструкциях Н.А. Баумгартена, опубликованных в 1927 г. и с тех пор неоднократно исправлявшихся²¹. При этом Ф.Б. Успенский отмечает, что данные Н.А. Баумгартена часто используются К. Раффенспергером некритично, без проверки их достоверности²². В дальнейшем Ф.Б. Успенский сосредотачивается в основном на тех ошибках, которые, по его мнению, допускает К. Раффенспергер при рассмотрении брачных союзов между русскими княжнами и европейскими монархами. При этом, однако, в заключение делается вывод о том, что, несмотря на неточности, работа К. Раффенспергера ценна и важна, поскольку показывает, что Русь была важной частью европейского средневекового мира. Ф.Б. Успенский даже отмечает, что было бы неплохо, если бы такая идея единства была перенесена и на современные исследования по Древней Руси, чтобы не приходилось иметь дела с несколькими отдельными традициями изучения данного периода²³.

Наконец, стоит отметить рецензию Х. Рюсса «Не новое исследование характера и имиджа княжеской власти в Киевской Руси» на книгу У. Хэнака «The Nature and the Image of Princely Power in Kievan Rus’, 980—1054: A Study of Sources» («Сущность и образ княжеской власти в Киевской Руси: Исследование источников»). Х. Рюсс критически разбирает некоторые утверждения автора, касающиеся влияния библейских сюжетов на написание древнерусских летописей²⁴, возможного дуализма древнерусской власти (по аналогии с хазарами)²⁵, византийского и скандинавского влияния на формирование древнерусской государственности²⁶, а также характера славянских властных институтов – князей, воевод и веча²⁷. Х. Рюсс отмечает, что работа У. Хэнака в целом повторяет его же диссертацию 1973 г., при этом каких-то значительных изменений в новое издание внесено не было: «Если же хотя бы запоздалого внимания автора не привлек такой фундаментальный и по содержанию касающийся исследования Хэнака труд, как монография М.Б. Свердлова «Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII в.», то и это демонстрирует проблему лишь более или менее формально измененного нового издания, которое отделяют от даты первой публикации более чем сорок лет развития советской или, иначе, российской и международной науки»²⁸.

Таким образом, очевидно, что тема возникновения и формирования древнерусской государственности в англоамериканской историографии слабо разработана в отечественной науке. Поэтому в нашем исследовании будут представлены работы англо-американских авторов, которые вышли в свет с начала 70-х гг. XX в. и до последнего времени XXI в., которые посвящены образованию и развитию Древнерусского государства в середине IX – начале XII в. В качестве сравнительного материала частично будет использоваться и та историографическая база, которая была наработана до указанного периода, включая исследования англоязычных русских эмигрантов, труды которых опирались на отечественную дореволюционную историографию. Однако отдельно эти работы анализироваться не будут, поскольку это выходит за рамки нашей темы, к тому же работы русских эмигрантов были рассмотрены В.Т. Пашуто²⁹, а анализ работ по древнерусской истории немецкоязычных авторов был совсем недавно проведен А.Ю. Дворниченко³⁰.

Некоторые работы, которые будут рассматриваться в данном исследовании, не посвящены исключительно Руси. В них речь идет о различных государствах, а Русь упоминается в них как бы в том числе. Таким образом, появится возможность сравнения политогенеза Древнерусского государства с другими государствами Восточной, Южной и, реже, Западной Европы. К таким работам относятся, например, «Byzantium Commonwealth» («Византийское Содружество») Д.Д. Оболенского, «Making of Byzantium» («Формирование Византии») М. Уиттоу, «Passages from Antiquity to Feudalism» («Переходы от античности к феодализму») П. Андерсона, «A History of Russia, Central Asia and Mongolia. Volume I. Inner Eurasia from Prehistory to the Mongol Empire» («История России, Центральной Азии и Монголии. Т. I. Внутренняя Евразия с доисторических времен до Монгольской империи») Д. Кристиана.

Стоит отметить особенность, характерную как для более ранней, так и для современной англо-американской историографии по Древней Руси: очень часто исследования по данной теме подаются авторами не как история только одной России, но еще как истории Украины и Беларуси. Предпоследняя монография Кристиана Раффенспергера, опубликованная в 2016 г., – «Ties of Kinship: Rusian Genealogy and Dynastic Marriage in Kievan Rus’» («Узы родства: генеалогия и династические браки в Киевской Руси»), вышедшая в издательстве Harvard Ukrainian Research Institute Publications, этому пример. В ней он утверждает, что история Древней Руси – это история современных России, Украины и Беларуси, то есть эти государства имеют право на свою общую историю.

7 апреля 2016 г. он же опубликовал статью в одной из ведущих американских газет Washington Post с интересным заголовком «Ukraine has been part of Europe for nearly a millennium» («Украина является частью Европы уже тысячу лет»), в которой он доказывает, что современная Украина была частью крупнейшего средневекового государства (Древней Руси) в Европе XI–XII вв., которое являлось предшественницей не только Украины, но также и Беларуси и России. Но далее он пишет, что западные области Древней Руси (Галиция и Волынь) были всегда близки Европе, даже во времена монгольского ига. Исходя из этого, автор делает вывод, указанный в заглавии. Надо отметить, что статья вызвала достаточно противоречивую реакцию у читателей³¹ из-за определенного политического подтекста. В предисловии же к последней своей монографии К. Раффенспергер пишет, что «Русь занимала территории трех современных государств – России, Украины и Беларуси. Это породило историческую путаницу в отношении названия средневековой территории. Некоторые националистически настроенные историки в Украине и России заявляют исключительные права на это название, полагая, что оно дает их правительствам историческое право на управление территорией Днепровского региона, который был ядром средневековой Руси (это четко видно на примере присвоения истории Руси Владимиром Путиным и его кампании по притязанию на украинские территории). Что касается других, даже историков-медиевистов, то проблема заключается в недостаточном знании соответствующей средневековой терминологии. Название „Россия“ известно всем, а потому оно появляется на картах как современного, так и средневекового периодов. Для третьих же это просто вопрос удобства, даже когда они все прекрасно понимают, что термин „Русь“ нуждается в объяснении»³².

Здесь надо отметить, что после развала СССР в трех новых государствах до сих пор продолжается некая борьба за «права» на историю Древней Руси или в крайнем случае на ее часть. Но все же, как правило, ученые, занимающиеся проблемами древнерусской истории, стараются избегать подобных публикаций и утверждений, прекрасно понимая их остроту и неоднозначность.

Итак, в данной работе нами будут рассмотрены взгляды и представления следующих англо-американских авторов: Дмитрия Дмитриевича Оболенского (Великобритания), Ричарда Пайпса (США), Уолтера Хэнака (США), Томаса Нунена (США), Перри Андерсона (Великобритания), Питера Бенджамина Голдена (США), Дэвида Кристиана (Великобритания), Джонатана Шепарда (Великобритания), Саймона Франклина (Великобритания), Марка Уиттоу (Великобритания), Мартина Димника (Канада), Джанет Мартин (США) и Кристиана Раффенспергера (США). Выбор этих авторов объясняется тем, что в их работах наиболее полно представлен весь спектр взглядов, существующих в англо-американской историографии на проблему возникновения и формирования Древнерусского государства с начала 70-х гг. прошлого века до настоящего времени, а также тем, что многие произведения указанных авторов еще не переведены на русский язык. Поэтому возникла необходимость ознакомить с ними российских читателей. К их числу относятся: «Byzantium and the Slavs» («Византия и славяне») Д.Д. Оболенского, «The Question of the Rus’ Qaganate» («Проблема Русского каганата») П.Б. Голдена, «The origins of Rus’ (900— 1015)» («Происхождение Руси») Дж. Шепарда, «Kievan Rus’ (1015–1125)» («Киевская Русь») С. Франклина, «The Rus’ principalities (1125–1246)» («Русские княжества») и «The Title „Grand Prince“ in Kievan Rus’» («Титул „великий князь“ в Киевской Руси») М. Димника, «The Khazar Qaghanate and its Impact on the Early Rus’ State: The translatio imperii from Itil to Kiev» («Хазарский каганат и его влияние на Древнерусское государство: Переход власти из Итиля в Киев») и «European Russia, c. 500 – c. 1050» («Европейская Россия») Т. Нунена, «Medieval Russia. 980—1584» («Средневековая Россия») Дж. Мартин, «The Nature and the Image of Princely Power in Kievan Rus’, 980—1054: A Study of Sources» У. Хэнака, «The Making of Byzantium. 600—1025» М. Уиттоу, «A History of Russia, Central Asia and Mongolia. Volume I. Inner Eurasia from Prehistory to the Mongol Empire» Д. Кристиана, «Revisiting the Idea of the Byzantine Commonwealth» («Пересмотр идеи Византийского Содружества»), «Rusian Economic and Marital Policy: An Initial Analysis of Correlations» («Русская экономическая и брачная политика: предварительный анализ взаимосвязей»), «Reimagining Europe: Kievan Rus’ in the Medieval World, 988—1146», «Ties of Kinship. Genealogy and Dynastic Marriage in Kievan Rus’» и «The Kingdom of Rus’» («Королевство Русь») К. Раффенспергера.

Эти работы охватывают период с момента зарождения древнерусской государственности в середине – второй половине IX в. и до конца XII – начала XIII в., когда Киевская Русь, по сути, прекращает свое существование. При этом в своей работе мы пользовались только оригинальными текстами, а не переводами, чтобы исключить возможные разночтения.

Всего было рассмотрено двадцать работ тринадцати англо-американских авторов, шестнадцать работ были впервые переведены на русский язык. Характер рассматриваемых в данном исследовании работ различен. Среди них есть как специальные монографии и сборники статей, посвященные исключительно различным аспектам истории Древней Руси, к ним относятся «The Emergence of Rus’» С. Франклина и Дж. Шепарда, Великобритания; «Cambridge History of Russia, The New Cambridge History of Russia», Великобритания; монографии К. Раффенспергера «Reimagining Europe: Kievan Rus’ in the Medieval World, 988—1146», «Ties of Kinship. Genealogy and Dynastic Marriage in Kievan Rus’» и «The Kingdom of Rus’», США и др., так и монографии, в которых история древнерусской государственности рассматривается наряду с историей других средневековых восточноевропейских государств («Byzantine Commonwealth» Д.Д. Оболенского, Великобритания и «The Making of Byzantium. 600— 1025» М. Уиттоу, США). А также монографии, охватывающие более широкий хронологический пласт: «A History of Russia, Central Asia and Mongolia. Volume I. Inner Eurasia from Prehistory to the Mongol Empire» Д. Кристиана (Великобритания) и монография Р. Пайпса «Russia under the Old Regime» (США).

Также в работе были использованы и специальные статьи (например, «Revisiting the Idea of the Byzantine Commonwealth», «Rusian Economic and Marital Policy: An Initial Analysis of Correlations» К. Раффенспергера, США) и, наконец, учебные пособия («Medieval Russia. 980—1584» Дж. Мартин, США).

Надо отметить, что англо-американские историки, в отличие от своих немецких и скандинавских³³ коллег, долгое время совершенно не интересовались историей Древней Руси, возможно, в силу географической удаленности и слабых, спорадических контактов между государствами, особенно между Россией, США и Канадой. Одна из первых работ, принадлежащая перу специалиста-историка, целиком посвященная истории Киевской Руси и вышедшая в Оксфорде на английском языке, появилась только в 1877 г. – «The relations between Ancient Russia and Scandinavia, and the origin of Russian state»³⁴ (в России издана в 1891 г. под названием «Начало Русского государства»). Однако данная книга, являющаяся «классикой норманизма»³⁵, представляет собой не исследование, а сборник лекций датского профессора Вильгельма Томсена, прочитанных им в Оксфордском университете в 1876 г. Но уже в этой работе были заложены те базовые идеи и представления англо-американских исследователей о Древней Руси, которые затем повторяются в их работах и до сегодняшнего времени: утверждается скандинавское (шведское) происхождение династии Рюриковичей, а также, косвенно, формулируется мнение о важнейшей роли торговли в появлении Древнерусского государства. Интересно отметить, что он активно использует в своем труде источники и историографию (особенно работы А.А. Куника) на русском языке. Чуть менее чем через двадцать лет появляется первая кафедра русской истории в США, при Гарвардском университете, а затем – профессуры в области русского языка литературы в Гарвардском и Колумбийском университетах, а также при университете Калифорнии в Беркли³⁶.

Затем положение начинает постепенно меняться в начале XX в., особенно после Октябрьской революции 1917 г., когда на Запад массово бежали многие представители образованных классов, в том числе ученые-историки, такие как Г.В. Вернадский (профессор Йельского университета), П.Н. Милюков (почетный профессор Кембриджского университета), М.М. Карпович (профессор Гарвардского университета, один из основателей американской русистики) и многие другие. В эмиграции многие из них, как историки, так и неспециалисты, писали свои мемуары и книги по истории России, в том числе по истории Древней Руси, некоторые из которых (в особенности работы Г.В. Вернадского) стали классическими на Западе. Эти работы, по утверждению американского историка Р. Вильямса, уходят своими корнями в русскую дореволюционную историографию XIX в.³⁷ Тем не менее стоит отметить, что эмигрантская историография повлияла на англо-американскую. Так, очевидно, именно оттуда англо-американские исследователи почерпнули идею о торговом базисе Древнерусского государства. Таким образом, на развитие русистики на Западе большое влияние оказали идеи, берущие свое начало в середине XIX в. в работах В.О. Ключевского.

К. Раффенспергер указывает: «Что касается американской [исторической] науки в целом, то на нее огромное влияние оказали бежавшие от революций 1917 г. историки-эмигранты. Они преподавали в американских университетах, где успешно продвигали свои идеи. В основе их идей лежали в основном работы Ключевского, и это влияние можно также увидеть в том, как описывались основные события русской истории в англоязычной науке в целом. Из-за преобладания этих ученых можно было долгое время игнорировать большую часть советской историографии. Даже когда я учился в аспирантуре, были четкие указания, на кого из советских авторов стоит обратить внимание, игнорируя при этом их марксистские представления, а каких избегать».

С другой стороны, часть работ по истории России была написана не профессионалами, а бежавшими за границу военными, публицистами и т. д., которые, обращаясь к русской истории, стремились осмыслить произошедшую революцию.

В дальнейшем, по мере возрастания интереса к России и далее СССР, стали появляться и другие работы по данной тематике, такие как H. Pratt «Russia. A short History» («Россия. Краткая история»), S.R. Tomkins «Kievan Russia» («Киевская Русь»), B. Pares «A History of Russia» («История России»), S.H. Cross «Slavic civilization through ages» («Славянская цивилизация на протяжении веков»), W. Kirchner «An outline history of Russia» («Контуры российской истории»), A. Miller «Feudalism in England and Russia» («Феодализм в Англии и России»), J. Blum «Lord and peasants in Russia» («Господа и крестьяне в России»), J. Manor «An economic history of Russia» («Экономическая история России»), W.E. Allen «Ukraine: The History» («История Украины»), R.D. Warth «The Russian Enigma: Some recent studies by Western writers» («Русская загадка: некоторые новейшие исследования западных авторов»), J.D. Clarkson, «A History of Russia» («История России»), R. Smith, «Origins of farming in Russia» («Истоки земледелия в России») и т. д.

Кроме того, надо отметить, что значительная часть работ по истории Древней Руси была написана потомками русских эмигрантов первой волны (как, например, Д.Д. Оболенский), некоторые из которых получили образование в США и Великобритании. Далее интерес к истории СССР и Древней Руси возрос в среде зарубежных историков, политологов и других специалистов после победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. А с началом холодной войны – военно-политического и идеологического противостояния СССР и США во второй половине XX в. – этот процесс усилился: в англо-американской исторической науке появляется все больше работ, посвященных России и ее истории, в том числе начальному этапу ее становления и развития. Однако надо отметить, что многие из этих исследований не отличались объективностью, по мнению В.П. Шушарина, которое он высказал в своей работе «Буржуазная историография Древней Руси», систематизируя работы зарубежных историков – историография стала ареной идеологической борьбы³⁸. Им было также показано, что многие англо-американские авторы стремились показать Русь отсталой, неевропейской страной, само возникновение которой прочно связывалось с деятельностью «цивилизованных» пришельцев с Запада – варягов-скандинавов, которые выполняли «культуртрегерскую» функцию на территории будущей Руси. Хотя надо отметить, что среди англо-американских исследователей были и те, которые старались более объективно подойти к вопросу о происхождении и развитии древнерусской государственности.

С 90-х гг. XX в., когда в результате глобальных геополитических изменений противостояние «восточного» и «западного» блоков стало ослабевать, появилась возможность более тесного научного и культурного обмена. О.В. Большакова пишет: «Перед российской исторической наукой 1990-х годов стояли задачи отказа от марксизма-ленинизма, но и дать новую трактовку старых проблем, сказать „правду", которая столько лет замалчивалась и искажалась. В поисках „полезного прошлого“ в науку вернули таких авторитетов, как В.О. Ключевский, П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер, и других историков. То есть методологически историография отечественной истории сама вернулась в дореволюционное прошлое, озаботившись поисками объективной истины в то время, когда мировая наука, переживавшая культурный и лингвистический поворот, обратилась к разным формам релятивизма. В американской русистике стали исследовать старые темы при помощи новых подходов, что дало в некоторых случаях совершенно ошеломляющие результаты. В результате – разрыв между западной и российской историографией в начале 2000-х годов. Лишь небольшая часть более молодых и мобильных российских историков стремится усвоить современные подходы зарубежной исторической науки»³⁹.

Но она одновременно отмечает существование методологического барьера внутри самой американской историографии между старшим и более молодым поколениями ученых⁴⁰. Хотя в вопросах методологии американские ученые наименее всего расположены к преодолению барьеров.

И здесь необходимо дать пояснение о тех «новых подходах», которые используют в своих работах современные англо-американские историки, на примере статьи К. Раффенспергера «Volodimer the Bold: A Counter-factual History of Eleventh-Century Rus’» («Володимер Храбрый: контр-фактическая история Руси XI в.»), которая вышла в журнале Russian History 18 сентября 2017 г. В ней автор излагает представления по проблеме моделирования «контр-фактической» истории, на базе которых моделирует свои версии о возможном ходе русской и восточноевропейской истории в случае, если бы старший сын Ярослава Мудрого Владимир пережил своего отца и унаследовал киевский стол.

Надо отметить, что моделирование истории в последние десятилетия XX – начале XXI в. стало одним из динамично развивающихся и популярных направлений современной исторической науки. Довольно часто теперь историки переходят от реконструкции реальных событий к моделированию альтернативной истории, то есть тех событий, которые могли бы произойти, но не произошли, а также последствий, которые они могли бы оказывать на развитие исторического процесса. При всех крайностях постмодернистского иррационализма и его внешнего полного несоответствия канонам научной методологии, американская академическая историография попала под его серьезное влияние. В результате снизился интерес к полномасштабным исследованиям. Теперь тематика научных статей и монографий, публикуемых современными американскими историками, как указывают даже современные СМИ, может повергнуть неподготовленного читателя в совершенное недоумение. Вот, например, названия статей из «Журнала американской истории» за декабрь 2006 г.: «Рассказ историй: политическое использование мифа индейцами чероки и крик», «Доротея Лэндж: фотограф как сельский социолог», «Договорное иконоборчество: роль ницшеанства в американской культуре XX в.».

Правда, в самые последние годы наметился сдвиг в сторону сциентизма и реализма. Вообще, постмодернизм – довольно-таки расплывчатое понятие, понимаемое историками и философами по-разному, однако общим местом которого можно считать отрицание объективной исторической реальности, отсутствие объективной истины, а основной ценностью является не знание, а личный опыт, где допустимо создание «альтернативной истории». Известный западный философ Ф. Анкерсмит сравнивал историю с деревом: ранний модернизм делал акцент на стволе дерева, на исследовании механизмов истории, цельности в ее видении. Историзм и поздний модернизм сфокусировал внимание на ветвях дерева, пытаясь предложить новые исторические подходы (например, история идей), но также надеясь сказать что-то и о стволе. Постмодернизм сосредоточил внимание на листьях дерева, то есть отдельных событиях и фактах⁴¹, оставляя за рамками исследования общие, глобальные исторические вопросы и проблемы. Конечно, исходя из этого можно заключить, что моделирование истории на основе изучения альтернативных вероятностей является полезным, поскольку предоставляет нам возможность шире взглянуть на исторический контекст той или иной эпохи, а также понять, с каким выбором сталкивались те или иные исторические деятели в разное время и почему они поступали так, а не иначе. Как верно, по нашему мнению, отмечает К. Раффенспергер, такой подход не делает реконструируемые подобным образом события более реальными, однако помогает историкам лучше понять, что и почему произошло⁴². Благодаря такого рода моделированию приходит понимание, что история – это не однонаправленный, жестко заданный процесс, но целая сеть, которая состоит как из событий, которые произошли на самом деле, так и из нереализованных вариантов. И поэтому изучать эти последние не менее важно, поскольку таким образом мы расширяем как свои знания о прошлом, так и находим решения тех проблем, которые возникают или могут возникнуть в современном мире, и понимаем, как многое зависит в истории от того или иного случайного или осознанного выбора.

В статье автор пишет, что «если бы Владимир, старший сын Ярослава Мудрого, унаследовал власть, история Руси, а возможно и Европы, могла бы измениться»⁴³. Конечно, автор сразу оговаривается, что его версия событий не является исторически достоверной⁴⁴, однако отмечает: «Цель такого риторического умственного упражнения заключается в том, чтобы предложить новый подход к имеющемуся блоку информации, которым мы располагаем. Рассмотрение непроизошедших политических решений, наследований и династических браков может дать нам понимание условий и предпосылок произошедших событий. В исторической науке существует тенденция принимать на веру некоторые необъективные утверждения, а рассмотрение их с контр-фактической точки зрения помогает проливать на них новый свет… Мое предположение заключается в следующем: если бы Владимир Ярославич прожил дольше, очень многое бы изменилось, включая роль различных ветвей династии на Руси и в восточноевропейской политике. Также, возможно, изменилось бы место Руси в Европе в целом»⁴⁵.

Итак, описанные выше события и их последствия могли, по мнению К. Раффенспергера, привести к еще более тесным связям между Русью и Европой, и трудно в этом с ним не согласиться. И все же исследователь задается вопросом: были бы эти связи достаточными, чтобы решить проблемы, возникшие в результате северных крестовых походов и монгольского вторжения на Русь в XIII в. Однако, по нашему мнению, у данного подхода есть и другая сторона. Чрезмерное увлечение реконструкцией альтернативных событий и представление истории только как истории нереализованных возможностей привело к появлению антинаучных построений в духе «новой хронологии» или «альтернативной истории» и т. д., чему в немалой степени способствовала и официальная историческая наука почти полным отсутствием критических работ. Кроме того, существует и еще одна опасность – политизация истории, которую мы наблюдаем сегодня повсеместно. Ведь если объективно исторической реальности не существует, если истина, как считает Х. Кёллнер, – «это то, что убедительно и правдоподобно для универсальной аудитории»⁴⁶, то вполне допустимо создавать «свои», «национальные» истории, которые зачастую не согласуются с источниками и служат единственно орудием идеологической борьбы с соседями, как это сейчас и происходит на постсоветском пространстве. Недаром же один из наиболее известных и уважаемых философов-постмодернистов Х. Уайт считает, что «прошлое, помимо всего прочего, есть территория фантазии»⁴⁷. Подобные моменты мы находим и в работах К. Раффенспергера. Так, в своей последней книге «The Kingdom of Rus’», вышедшей в сентябре 2010 г., К. Раффенспергер указывает: «Некоторые националистически настроенные историки в Украине и России заявляют исключительные права на это [Древняя Русь] название, полагая, что оно дает их правительствам историческое право на управление Днепровским регионом, который был ядром средневековой Руси (это четко видно на примере присвоения истории Руси Владимиром Путиным и его притязаниям на украинские территории)»⁴⁸. Естественно, что все вышеописанное не способствует объективности исторических исследований. Одним из выходов из этого положения, который мы предлагали в некоторых своих предыдущих работах⁴⁹, может стать выработка единых, общепринятых критериев и определений для базовых исторических понятий, однако такой подход отметается многими современными историками, которые считают, что это приведет «к концу науки и исследовательской деятельности»⁵⁰, и опасаются, что в результате будет сужено поле для их собственных научных изысканий. С таким мнением крайне сложно согласиться, ведь наличие четких критериев никогда не являлось преградой для научных изысканий. Наоборот, при наличии такого рода критериев исторические исследования станут более объективными и понятными, а вот количество пустых и псевдонаучных публикаций, наверное, сократится. Иначе история становится игрушкой, забавой для сильных мира сего. Тем более что всегда найдутся «историки» для «чего изволите».

Тем не менее в новейшей англо-американской историографии стали появляться исследования, представляющие определенный интерес у российских историков, авторы которых пытались переосмыслить место и роль Древней Руси в европейской истории. В них довольно подробно и непредвзято рассматривались различные аспекты жизни Древнерусского государства, такие как династические браки, положение женщин, торговля и т. п., и хотя в них иногда не говорилось напрямую о возникновении и развитии Древнерусского государства, они помогали создать более полную картину его социального устройства. Как пример, здесь стоит назвать работу канадского историка Н. Заяц (N. Zajac) «Women Between West and East: the inter-rite marriages of the Kyivan Rus Dynasty, ca. 1000–1250» («Женщины между Западом и Востоком: межконфессиональные браки древнерусской династии»), в которой она рассматривает династические браки Рюриковичей, или сборник под редакцией К. Раффенспергера и Д. Островски «Portraits of Medieval Eastern Europe, 900—1400» («Образы Средневековой Европы»), вышедший в издательстве Routledge в 2018 г.

Другим развивающимся ныне направлением являются комплексные исследования, которые включают Восточную Европу в целом и Русь в частности в общую картину средневековой Европы. Новейшая работа в этой области – монография К. Раффенспергера «Conflict, Bargaining, and Kinship Networks in Medieval Eastern Europe» («Конфликты, соглашения и родовые сети в средневековой Восточной Европе»), которая вышла в апреле 2018 г. в издательстве Lexington Books. Но здесь необходимо отметить тот факт, что некоторые исследования англо-американских, как ранних, так и современных, авторов никогда не переводились и до сих пор не переведены на русский язык, поэтому их анализу в данной работе будет уделено особое внимание. К. Раффенспергер писал: «Надо признать, что языковой барьер все еще играет важную роль в сближении позиций англосаксонской и российской историографии». С российской стороны об этом же пишет О.В. Большакова: «Наиболее серьезными остаются коммуникативные барьеры, препятствующие взаимодействию между научными сообществами в России и США. Языковой барьер пока продолжает быть самым значимым для российской стороны. Американцы лучше подготовлены в этом отношении [курсив мой. – А. Ф.], к тому же в ходе своей работы они преодолевают его ежедневно»⁵¹.

Очевидно, именно поэтому российские исследователи довольно редко используют англо-американскую историографию, посвященную Древнерусскому государству. Из последних работ лишь А.П. Толочко в книге 2015 г. «Очерки начальной Руси» активно использует как собственно англо-американскую, так и в целом англоязычную историографию при рассмотрении различных проблем начального этапа формирования и становления Древнерусского государства⁵².