А. Норди
В начале была тишина
– Не ври, сука! – процедил он. – Ты наверняка молила Бога о том, чтобы твой сын сдох. Но сдохнешь сегодня ты! Я вернулся, чтобы завершить обряд!
Он ударил ее ногой под дых. Кристина, вскрикнув от боли, скрючилась на земле. Выродок развернулся и, вскарабкавшись по лестнице, выбрался из подвала. Лестница поднялась, крышка люка опустилась, и тьма поглотила пространство.
Кристина застонала. Зелье впитывалось в желудке, проникало в кровь, замедляя ход мыслей и обессиливая мышцы. Нужно торопиться. Она шумно выдохнула: спектакль удался. Кристина ходила по краю, но выродок – она не могла назвать его сыном – поверил ее истерике и не заметил нож, спрятанный за спиной. Кристина перехватила его поудобнее и, не обращая внимание на лезвие, задевавшее кожу, разрезала веревки.
Руки были свободны. Не теряя минуты, Кристина засунула в рот два пальца и, надавив на корень языка, вырвала зловонную жижу.
* * *
Рабочий день подходил к концу, когда Рубикон заявился в кабинет директора приюта в Луборге. Грузная женщина в старомодном костюме внимательно его выслушала и, устало потерев переносицу, ответила:
– Да, я его помню. У мальчика даже не было имени, когда он к нам поступил. Мы назвали его Арсеном.
– В приюте много воспитанников. Почему Арсен вам запомнился? – удивился Рубикон.
– Потому что он был очень сложным, – ответила директриса и, помолчав, добавила: – Из тех ребят, которых принято называть трудными.
– В чем это проявлялось?
Женщина помрачнела: похоже, воспоминания были не из приятных.
– Арсен был тихим мальчиком, но постепенно в его поведении появились опасные наклонности. Иногда он становился будто сам не свой: психовал, грубил, кидался на воспитателей. В такие моменты мне даже казалось, что у него глаза темнели, и лицо становилось злее. – Директриса сложила в замок руки, и Рубикон заметил, как они задрожали. – Когда ему было семь лет, воспитательница нашла его ночью в подвале. Оттуда доносились жуткие вопли. Арсен, перемазанный кровью, держал мертвую кошку: он зарезал ее ножом, украденным из столовой. К сожалению, подобные эпизоды агрессии повторялись несколько раз. Он устраивал поджоги, провоцировал драки с другими детьми. Несколько раз девочки находили Арсена в своей спальне: он прятался за шкафом и ночью наблюдал за ними. Его поведение окончательно испортилось, и от тихого мальчика, каким мы его знали, не осталось и следа.
– Вы консультировали его у психолога?
– Конечно. – Женщина тяжело вздохнула. – Но она не смогла помочь. Психолог рассказала мне, как в редкие моменты спокойного поведения Арсен жаловался, что его поступками управляет кто-то другой. Но затем он снова становился озлобленным и отказывался от помощи.
– Арсен расспрашивал о родителях? О матери?
– Ни разу. – Директриса покачала головой.
– В его поведении было еще что-нибудь странное?
Женщина на мгновение задумалась, а затем ответила:
– Когда Арсен стал постарше, он вдруг заинтересовался магией. Ну, знаете, все эти колдовские обряды, ритуалы. – Директриса смущенно улыбнулась. – У себя под кроватью он держал коробку, в которую складывал какие-то амулеты, свечи, закопченные зеркала. Понятия не имею, где он их брал. Другие ребята рассказывали, что амулеты он выстругивал из дерева.
– Вы разрешали ему хранить эти вещи?
– Конечно же нет! – возмутилась женщина. – Мы несколько раз выкидывали коробки, проводили воспитательные беседы с Арсеном. Но он снова откуда-то притаскивал колдовское барахло. – Она побарабанила ногтями по столу и тихо добавила: – Арсен был очень трудным ребенком. По правде говоря, когда он покинул приют, мы все вздохнули с облегчением. Нельзя так говорить о наших воспитанниках – у них у всех тяжелая судьба, но я рада, что Арсена больше здесь нет.
– Где он сейчас?
– После выпуска из приюта он получил квартиру и поселился в ней вместе с другом.
– У него есть друг? – удивился Рубикон. Судя по рассказу директрисы, Арсен был типичным социопатом, а наличием друзей они не славятся.
– Да. Марк Берник. Тоже наш бывший воспитанник. Он был единственным, с кем хоть как-то общался Арсен. После выпуска Арсен уговорил Марка продать свою квартиру и поселиться вместе с ним. Воспитанники приютов часто так поступают для экономии. Насколько я слышала, Арсен и Марк не работают и живут на деньги, оставшиеся с продажи квартиры. Говорят, Арсен подсадил Марка на наркотики, но я не знаю, насколько правдивы эти слухи.
– Адрес квартиры у вас остался?
* * *
Дом, в котором жили Арсен с другом, нашелся без труда: это была старая кирпичная трехэтажка на окраине Луборга, окруженная такими же дряхлыми халупами по соседству с пустырем.
Дверь в квартиру была открыта, и Рубикон, не дождавшись ответа на стук, прошел внутрь. Марк Берник обнаружился спящим на грязном матраце, валявшемся на полу среди пустых бутылок водки и смятых пивных банок. Рядом в углу дрыхла размалеванная полуголая деваха, укрытая рваным покрывалом.
Растолкав Марка, Рубикон объяснил, зачем приехал. Чтобы не спугнуть наркомана, он представился дядей Арсена, который недавно узнал о существовании племянника, и теперь стремился воссоединить семью.
– Только не Арсен он вовсе, – ощерил щербатый рот Марк, когда Рубикон закончил плести выдуманную на ходу историю.
– То есть?
– У Арсена в последнее время совсем крышняк поехал. – Марк убрал засаленные патлы с прыщавого лба, поднялся с матраца и, подтянув заношенные трусы на тощих бедрах, подошел к подоконнику, где стояла полупустая бутылка пива. – Он по накурке утверждал, что в его теле живет другой человек. А потом будто забывал про эти слова.
– Ничего себе! – наигранно удивился Рубикон. Он вспомнил рассказ директора приюта о странном поведении Арсена и решил, что тот наверняка страдал психическим расстройством.
– Ага, прикинь. – Марк отпил пива и громко срыгнул. – Арсен сдвинулся на черной магии. У нас вся квартира завалена колдовскими прибамбасами, баб стремно водить – они как увидят на кухне сушеных крыс в банках, так от страха убегают.
Он противно захихикал – словно свинья, поперхнувшаяся помоями – и многозначительно кивнул на девицу, спавшую в углу.
Рубикон осмотрелся: голые, с облупленной краской стены краснели от кругов и треугольников вперемешку с крестами и буквами неизвестного алфавита. Символы напоминали порезы на коже жертв Чародея, которые Рубикон видел на фотографиях в материалах дела. Он не сомневался, что узоры на стенах были нанесены кровью.
Марк, заметив заинтересованность полицейского, с довольной рожей пояснил:
– Ага, ты все правильно понял: эти каракули Арсен нарисовал. Своей же кровью, прикинь! Ну, как тебе племянничек, а?!
Он снова заржал, но Рубикон оборвал его мерзкое хрюканье:
– Что значат эти символы?
– Откуда я знаю? – Марк скривился и, почесав пах, отпил пива. – Я пару раз расспрашивал Арсена, но он только отмахивался – говорил, что это не для моих мозгов. Он называл эти знаки сигилами.
– Где он сейчас?
– Понятия не имею. Полгода назад Арсен взял мои бабки и свалил из Луборга. Сказал, что скоро вернется. Но до сих пор не приехал. Я звонил ему несколько раз, но номер не обслуживался: наверное, он потерял телефон.
Марк с такой наивностью рассказывал о приятеле, который уговорил его продать свою квартиру, подсадил на наркоту и фактически обчистил, что Рубикон невольно задумался об умственных способностях собеседника. Полицейский был уверен, что Арсен с детства доминировал в их тандеме и цинично пользовался дружбой с более слабым Марком. Впрочем, возможно, не только дружбой.
– У Арсена были какие-нибудь интересы?
Марк задумчиво скривил морду.
– Он частенько куда-то сваливал, – ответил наркоман. – Однажды я за ним проследил. Арсен как раз недавно купил по дешевке древний «Опель» – то еще корыто! И пару раз в неделю куда-то на нем уезжал. Я умирал от любопытства. Спрятался в багажнике, Арсен меня не заметил. Оказалось, что мы приехали в заброшенную деревню.
– И что Арсен там делал?
– Чувак, ты не поверишь, что я увидел! – чуть не поперхнувшись пивом, воскликнул Марк. – Я проследил за Арсеном до одного дома. Их там куча, этих халуп, но все они заброшенные стоят. Арсен устроил в доме нечто вроде берлоги: заколотил окна досками, привез туда бензиновый генератор, провел электричество. У него там даже музыка играла! Древняя песня, которая ему всегда нравилась. Вроде ее Элвис Пресли пел, или как его там.
– «Always On My Mind».
– Точно!
Марк прыснул от смеха, судя по всему даже не удивившись, откуда «дядя» Арсена знает название песни. По какой-то непонятной причине воспоминания о явно ненормальном друге веселили Марка, и Рубикон в очередной раз засомневался в умственной полноценности собеседника. Марк прикончил пиво и с сожалением посмотрел на пустую бутылку.
– Чем он занимался в доме? – спросил Рубикон, когда наркоман закурил сигарету.
– Я особо не рассматривал, потому что боялся, что Арсен может меня застукать. В гневе он просто бешеным становился. – Марк на мгновение помрачнел, словно вспомнил что-то неприятное, но затем снова расплылся в придурковатой улыбке. – Но я все равно заглянул в дом и увидел, как Арсен орудует там лопатой. Он рыл пол, прикинь!
Все стало ясно. Рубикон понял, что теряет время: счет шел на минуты. Он приблизился к наркоману и строго спросил:
– Где именно расположена заброшенная деревня?
* * *
Мысли путались в голове. Сидя на холодном полу с зажатым за спиной ножом, Кристина не могла понять: каким образом выродок – она по-прежнему не могла (или боялась?) назвать его сыном – выяснил о ее существовании? Как он узнал о своем отце-чудовище? Почему решил пойти по его стопам? Как выследил ее? Какой обряд хотел завершить?
Размышления прервал громкий скрип люка на потолке. Лестница упала в темницу, и по ней спустился выродок. Кристина сжала за спиной нож, не сводя глаз с сына. Сверху, из распахнутого люка, доносилась песня Элвиса «Always On My Mind», но Кристина научилась не обращать на нее внимания: мелодия звучала постоянно и в какой-то момент превратилась в фоновый шум.
– Очухалась, сука? – спросил выродок, криво ухмыльнувшись. – Готовься: пора завершить одно дельце.
Он приблизился к пленнице. Лезвие длинного ножа сверкнуло в его руке, и Кристина содрогнулась: ее кожа помнила, как похожим ножом Чародей вырезал на ней дьявольские знаки – сигилы. Он изуродовал ее ноги, руки и туловище, но по какой-то причине пощадил лицо. Теперь Кристина поняла, что он просто не закончил ритуал.
– Ты помнишь нашу последнюю ночь? – тихо сказал сын, и лица Кристины коснулось жаркое дыхание с запахом трав.
Она непонимающе посмотрела на выродка.
– Помнишь, как я прошептал тебе, что мы встретимся снова, потому что ты всегда в моих мыслях? – Приблизив лицо, он впился взглядом в глаза Кристины. – Ты умоляла тебя отпустить, но я сказал, что еще рано. И вошел в тебя. Помнишь?
Кристину затошнило. Безумные слова сына не укладывались в голове: откуда он знал о том, что произошло в подвале в загородном доме Чародея двадцать лет назад?
– Все просто, – словно прочитав немой вопрос на ее лице, сказал выродок. – Ты думаешь, что видишь перед собой сына. Но это не так.
Он расплылся в зловещей улыбке. Кристина широко распахнула глаза, в ужасе ожидая его следующих слов.
– За год до того, как я похитил тебя в первый раз, у меня обнаружили рак. – Выродок чуть отстранился и задумчиво продолжил: – Врачи предлагали операцию, но я отказался: зачем продлевать на несколько месяцев существование в гниющем теле, когда можно даровать душе новую жизнь? Я увлекался магией и колдовством. И в одной книге встретил упоминание о метемпсихозе – переселении души из одного тела в другое. Я начал копать глубже. Нашел старинные манускрипты, принадлежавшие одному профессору оккультных наук. Я тщательно изучал тексты. Проводил эксперименты. И вскоре понял, как добиться цели: мою душу можно было переселить в ребенка, зачатого от моего семени во время особого ритуала. Первая фаза обряда завершилась смертью моего прежнего тела – я повесился на чердаке. Чтобы ты не сдохла раньше времени, я сообщил полицейским, где тебя найти. – Выродок указал ножом на живот Кристины и хищно улыбнулся. – Моя душа подселилась в нашего ребенка. И затаилась в нем. Арсен рос тихим мальчиком. Постепенно я заполучил контроль над его телом, но не до конца. Пришло время освободить мне место. Ритуал предписывает, что для его полного завершения мне потребуется чрево матери, выносившей мою новую плоть от моего семени. Теперь ты понимаешь, почему мы должны были встретиться снова? Понимаешь, почему ты всегда была в моих мыслях?
Чародей ощерился и наклонился к ней ближе, будто намереваясь поцеловать. Он думал, что Кристина по-прежнему связана. Закричав, она выдернула руку из-за спины и воткнула нож ему в грудь. Она целилась в сердце: с тихим хрустом лезвие проникло в плоть. Чародей, охнув, повалился на бок, и на мгновение Кристина увидела, как посветлели его глаза, а черты лица смягчились – словно другая душа на секунду просияла сквозь обезумевшую личину маньяка. Кристина знала, что это был ее сын, и в его отчаянном взгляде она прочитала мольбу о помощи. Но уже в следующий миг лицо парня огрубело, а глаза вспыхнули злобой.
– Сука! – прохрипел он.
Кристина вскочила на ноги и бросилась к лестнице, темневшей в полоске света. Она почти выбралась наружу: руки и колени уперлись в земляной пол маленького дома с заколоченными окнами, как вдруг холодные ладони схватили ее за щиколотки.
Кристина закричала, но ее вопль утонул в звуках гремевшей из колонок песни.
* * *
Вечерний сумрак опустился на заброшенную деревню. Десятки одноэтажных деревянных домов, покосившихся от времени, прятались среди густых зарослей. В какой из этих халуп искать Кристину? Рубикон достал пистолет и прислушался. Ему показалось, что откуда-то издалека доносятся мелодичные звуки, но уже спустя мгновение он совершенно точно узнал знаменитую песню Элвиса.
Рубикон сорвался с места и побежал на звук. Вот и почерневший дом с заколоченными окнами и припаркованный рядом старый синий «Опель». Рубикон влетел на крыльцо и ударом плеча вынес дощатую дверь.
Его оглушили ревущая из колонок музыка – и дикий крик Кристины. Распластавшись возле отверстия в полу, она отбрыкивалась ногами от парня, который занес над ней длинный нож.
Рубикон выстрелил: пуля отбросила ублюдка к стене. Тяжело хрипя и истекая кровью из раны на груди, он изумленно таращился на своего убийцу, словно не мог поверить, что через несколько мгновений его жизнь навсегда оборвется. Рубикон помог Кристине подняться.
– Вы как? – спросил он.
Кристина не ответила. Рыдая, она прильнула к Рубикону, и он почувствовал дрожь, сотрясавшую худенькое тело. Ее сын замутненным взором посмотрел на мать и, умирая, тихо произнес свои последние слова:
– Ты всегда в моих мыслях.
В начале была тишина
В начале была тишина. Но постепенно к ней присоединились глухие удары капель, бьющих о мрак. Тихий шум дождя…
Он пробудился в сырой, стягивающей темноте – и не знал, как здесь оказался. Ничего не видел и не помнил. Тьма пожирала воздух, просачивалась в легкие, смолой растекалась по конечностям, лишая их силы.
Вспышки озарили сознание: он вспомнил свое имя и вспомнил про палец.
Его звали Азария. Древнее имя, которым нарекли его родители. Кто они, живы ли, где их искать – Азария сказать не мог. Кровь шумела в голове, мешала сосредоточиться. Мрак заливал глаза, и тело отказывалось шевелиться. Где он?
Палец… Когда Азария был мальчишкой, ему велели наколоть дрова во дворе. Он делал это и раньше, но только под присмотром старших. В этот раз ему доверили выполнить работу самостоятельно. Детское сердце переполняло наивное чувство важности, и в груди плескалась радость: теперь он взрослый, он сам наколет дрова!
Азария промахнулся и угодил топором по большому пальцу. Тот отскочил в сторону, на сочную зеленую траву, и яркое летнее солнце искрилось в капельках крови.
Он помнил, как кричал от боли, повалившись на землю и зажав руку. Неподалеку развешивала белье мать: Азария видел, как она, стоя к нему спиной, перекидывала ветхие простыни через веревки. Заливаясь слезами, он звал маму, но она так и не повернулась…
Азария попробовал пошевелить покалеченной рукой. Кажется, к нему возвращалась чувствительность. Кончики четырех оставшихся пальцев соприкасались с чем-то шершавым, похожим на грубую ткань, а ноги и плечи упирались в твердое. Да, он лежал. И все тот же мрак перед глазами поглощал звуки дождя где-то снаружи. Но ему было сухо. Азария чувствовал, что тело словно покачивает: иногда его трясло, а иногда – слегка подбрасывало. Где же он?
Еще одно воспоминание вспыхнуло в голове. Стояла рыжая осень, когда Азария ощутил первые признаки недуга. Головокружение и боли, разрывавшие мозг. Рвота и постоянные обмороки. Ближайший врач – в сотнях километров от их деревни. Так продолжалось около месяца, пока он не упал во дворе дома. Азария лежал на студеной земле и чувствовал, как его четырехпалую ладонь лижет верный пес, словно умолявший хозяина подняться и поиграть с ним. Но встать Азария не мог, и глаза его выела тьма. Он думал, что навсегда. Но ошибся.
Ужас дрожью пробежал по нервам, дыхание сперло, и пальцы обожгло льдом – в одно мгновение Азария все понял.
Он в гробу! Умер, и его похоронили! Но он выжил, очнулся, как и все те несчастные люди, о которых Азария слышал когда-то из рассказов стариков. Люди, впавшие в летаргический сон – пограничное состояние между жизнью и смертью, которое даже опытный врач не всегда способен распознать. Они просыпались в гробах, в холодных, душных объятьях тьмы – и задыхались, зовя на помощь. Раздирали руки в кровь, расшибали головы о доски гробов, – но выбраться не могли. Мерзлая, тяжелая земля отделяла их от мира живых…
Вдруг тряхнуло сильнее обычного, и с дикой радостью Азария понял, что еще не закопан! Мелкие покачивания и подбрасывания, дождь, капающий на крышку гроба – все это означало, что его только везут на кладбище, только собираются опустить в могилу. У него есть шанс на спасение, он вырвет свою жизнь обратно, снова увидит свет, дождь, любимого пса – и своих родных.
Лица как ветер ворвались в мозг, растревожили то, что было забыто. Отец и мать, его деды, братья и сестры… Имена, привычки, судьбы родных людей перемешались в памяти, словно мутная вода в воронке, но Азария твердо знал, что должен к ним вернуться. Нужно закричать, застучать по гробу – дать знать, что он жив! Казалось, воспоминания словно влили силу в мышцы, расправили легкие, наполнили их воздухом.
Азария переоценил себя: ослабевшие от долгой болезни руки едва коснулись досок – и тут же безвольно упали, а голос, осипший в забытье, звучал едва заметно для него самого. Но все равно его должны были услышать!
Азария вспомнил бледное лицо матери, грустную улыбку и глаза, которые все время глядели куда-то в сторону. Перед мысленным взором он видел отца. Тот проводил дни в поле, ладони его огрубели, и в темных волосах сверкала на солнце белая прядь седины…
– Я жив! Откройте! – кричал Азария. – Я жив!
Гроб затрясло сильнее. Азария чувствовал, что его приподнимают, потом опускают. Деревянный саркофаг шатался, обо что-то ударялся, доски скрипели. Шумел дождь. Где же голоса людей? Плач матери, всхлипывания родных, звуки похоронного марша – где все это? Почему его не слышат?
Паника вгрызлась в сердце. Азария закричал, завопил, разбивая руки в кровь о доски, – но его не слышали. Комья земли с влажным стуком плюхались о гроб.
* * *
Память окончательно возвращалась с последними частицами кислорода.
Вся родня Азарии обитала вдали от цивилизации, в оторванной от мира деревне, жители которой из поколения в поколение страдали врожденной глухотой. Он с трудом вспомнил название недуга, с детства пугавшее своим чужеродным звучанием – синдром Ваарденбурга. Врачи, изредка приезжавшие в деревню, говорили, что все дело в близкородственных браках, в испорченной наследственности.
Плохая кровь.
Но Азария родился другим: он мог слышать. Вопреки всем законам биологии и генетики, вопреки всем планам Господа – он мог слышать, и это было чудо. Чудо, ставшее злой насмешкой судьбы.
В начале была тишина: никто не слышал крика Азарии, когда он появился на свет.
И теперь никто его не услышит, когда он умрет.
