Василий Звягинцев
Вихри Валгаллы
– Ну а в таком варианте что от нас зависит?
– Вот этого, Саша, я не знаю. – Впервые за время беседы голос Воронцова прозвучал без обычного оптимизма. – Тут уж так – делай, что должен, случится, что суждено. Давай прервемся, если больше чаю не хочешь, и пойдем прогуляемся.
Он повел Шульгина на пирс, а оттуда в мастерские. По его приказу очередной робот, выскочивший из караулки на высокое крыльцо, открыл высокие, достаточные, чтобы проехал товарный вагон, стальные ворота. Воздух в тоннеле был сырой, пахнущий ржавым железом и мокрым бетоном. Вдоль стен до сводчатого потолка громоздились штабеля знакомых зеленых ящиков. Поблескивающие в солнечном свете рельсы упирались во вторые, теперь уже деревянные ворота. Грубо обтесанные, почти черные брусья наводили на мысль, что когда-то они служили шпангоутами и бимсами нахимовских или лазаревских фрегатов.
– Здесь просто винтовки и патроны. Готовы к отгрузке. Сегодня-завтра перекинем на армейские склады, чтобы места не занимали, – на ходу пояснил Воронцов. – Главное у меня дальше.
Левашов перед отъездом в Москву протянул с парохода к пакгаузу толстые бронированные кабели, а в подземных галереях, способных выдержать, наверное, и ядерный взрыв средней мощности, смонтировал три репликационные камеры, размерами и видом напоминающие клетки для содержания тиранозавров. Собственно, они и являлись клетками, вертикальные прутья которых были изготовлены из токопроводящей керамики, а горизонтальные – из медных, в две ладони шириной, особым образом изолированных и заземленных полос, подключенных к генераторам высокого напряжения и судовому компьютеру.
Первая камера была до половины заполнена светлокоричневыми кожаными мешками размером с полведра каждый. Их горловины были стянуты витыми шнурами, опечатанными свинцовыми пломбами. Знакомая тара. Так упаковывались золотые червонцы, которые царское министерство финансов отсылало в виде субсидий среднеазиатским ханам, бекам и эмирам еще во времена покорения Туркестана. По сто тысяч рублей в каждом.
– Тут тонн пятнадцать. Еще раз кнопку нажать – будет тридцать. Пора вывозить. Только куда? – Воронцов выглядел озабоченным. Похоже, они уже перестарались. Лучшего в мире русского золота наштамповали столько, что скоро могла встать проблема, которая довела в семнадцатом веке до краха испанское королевство. Для сокровищ, доставляемых из Америки, в тогдашней Европе просто не хватало товаров. Сейчас, конечно, так вопрос не стоял, скорее, наоборот, мир испытывал недостаток драгоценного металла, но нужно было найти способы грамотного, не ломающего мировую финансовую систему его использования.
– Андрей как раз и должен был в эту сторону подумать. Сильвия в Англии какой-то захолустный банчок приобрела. Малоизвестный и на грани разорения. С оборотом тысяч сто фунтов в год. Если сообразить, как твое золотишко в его сейфы перекинуть и происхождение замотивировать, проблемы не будет.
Шульгин с трудом приподнял мешок, который весил раз в десять тяжелее, чем выглядел, прочитал выдавленные на пломбе цифры и буквы.
– Номера вот на всех одинаковые. Но это не вопрос, люди, которым живые деньги нравятся, на такую ерунду внимания обращать не станут.
– Я тем более не понимаю, в чем проблема. Перекинуть их можно внепространственно, оформить как вклад того же самого сэра Ньюмена…
– Так, да не совсем. Я уже думал. Факт ввоза ты как легализуешь? Я лично их правил не знаю, но ведь через таможню оно должно пройти, какие-то пошлины заплатить надо, налоги, еще что? Не может же быть, чтобы вчера банк нищим был, а сегодня с Ротшильдами конкурирует, и никого этот парадокс не интересует?
– На то адвокаты есть. Наймем, заплатим, взятки рассуем, сколько спросят. Я другого боюсь – расшевелим мы еще одно осиное гнездо, напугаем империалистов финансовой экспансией… Я занятия по политэкономии исправно посещал, диплом университета марксизма-ленинизма с отличием имею…
Воронцов снова стал, как говорилось в их молодые годы, «прикидываться шлангом».
– Там у них на Западе всякие финансовые империи, Рокфеллеры, Куны-Леебы, де Бирсы, опять же, они что, позволят захолустному банку в их охотничьи угодья влезть? Не они ли нам намек дали, когда торпеду в борт воткнули? А если мы не поняли, второй намек может оказаться понагляднее.
Разговор Шульгину начинал нравиться. Воронцов мыслил точно в ту же сторону, что и он сам. Только по укоренившейся привычке подходил к проблеме из-за угла. Предоставляя собеседнику инициативу вносить предложения и в случае чего за них отвечать.
– А ты «Записные книжки» Ильфа читал?
– Ну? – с некоторым недоумением ответил Воронцов.
– Так там Яшка Анисфельд что ответил римскому легату? «Это мы еще посмотрим, кто кого распнет». Показывай дальше свои закрома.
Следующая камера была под потолок заполнена картонными и деревянными ящиками всевозможных форм и размеров, с надписями на всех языках цивилизованного мира.
– Это у меня очередная партия ширпотреба. Якобы экспортный товар для насыщения потребительского рынка. Тут же нищета страшная. Шмотки всякие, швейные машинки, примусы, мясорубки, посуда, из электротехники кое-что. Внедряю в жизнь культурную модель ускоренной модернизации по образцу Арабских Эмиратов…
– Да я уж видел. К хорошему народ приспосабливается легко… Жалко, с электричеством здесь плоховато, а то бы прогресс еще быстрее пошел.
Шульгина вдруг осенила мысль, над которой они бились довольно долго, но так и не нашли пока приемлемого решения.
– Стоп, Дим, а не дураки ли мы?
– Допускаю. А в чем именно?
– Да вот в том. Олег нам головы заморочил, а мы сами подумать не собрались. Когда уходили из Замка, он убеждал, что нужно забить трюмы образцами чего угодно, от танков до батареек «Марс», ибо мы можем оказаться в таких местах и временах, где не будет ничего…
– Правильно. Вот сейчас у нас все и есть. Номенклатура более чем в тридцать тысяч единиц…
Шульгин кивнул и назидательно поднял палец.
– Но, попав под магию принципиально верной идеи, мы словно бы разучились мыслить. Мы же находимся в месте и времени, где кое-что все-таки есть. И не только вещи. Уловил?
Воронцов выглядел растерянным.
– В принципе да, а конкретнее?
– Здесь, мореходец ты наш, среди всяких интересных и приятных изделий, которые иногда лучше тех, что мы имели дома, есть такая универсальная вещь, как бумажные деньги. Мы бьемся над вопросом, как незаметно разменивать на них золото, банки вон даже приобретаем, а проблема-то решается…
– Номера. Забыл? Сотню-другую фунтов сдублировать можно, а если тоннами?
Сашка весь лучился самодовольством. Мол, вот вам – я сообразил то, что казалось неразрешимым в принципе. Он не спешил, он растягивал удовольствие. Размял сигарету подчеркнуто тщательно, сделал три затяжки с таким смаком, будто неделю не курил.
– Отчего нас зациклило именно на дублировании? Потому что Антон нам это подсказал? Своими мозгами шевелить разучились… – Сделал еще одну паузу. – А делов-то только и всего – внедриться внепространственным каналом в сейфы хоть Ротшильда, хоть Вандербильда, хоть Федеральной резервной системы и выгрести оттуда столько, сколько нужно. И пусть ловят конский топот. Мы богатеем в меру потребностей, а наш враг, соответственно, беднеет вплоть до банкротства…
Больше объяснять не было нужды. Но Воронцов не был бы самим собой, если бы стал восхищаться, хлопать Сашку по плечу или иным любым способом изображать свое отношение к действительно гениальной по простоте идее.
– Угу, – сказал он задумчиво. – Выходит, от идейной классовой борьбы переходим к банальной уголовщине?
– Естественно. Но если ты докажешь, что гуманнее убить противника, чем отнять у него какую-то часть денег, я немедленно снимаю свое предложение…
– Ладно. Над нравственной стороной проблемы я на досуге еще поразмышляю, а вообще ничего. Наглядный пример творческого преодоления стереотипов мышления. – В устах Воронцова и эти слова прозвучали панегириком. – И если даже у банкиров переписаны номера каждого дензнака в их кладовых, нынешний уровень развития коммуникаций и связи не позволяет своевременно отследить каналы выхода в обращение таинственно исчезнувших бумажек… Ей-богу, хорошо…
Третья камера удивила Шульгина тем, что в ней на полу, на грубых деревянных стеллажах, на площадке двухосной железнодорожной платформы громоздились явно электрические приспособления – электромоторы, распределительные щиты, мотки бронированного кабеля, всевозможные амперметры, вольтметры и иные подобные устройства.
– А это чего? План ГОЭЛРО решил в пределах Крыма воплотить?
– Не совсем. У меня планы куда грандиознее. Чуть позже расскажу. Это разговор особый и долгий. Все, что нужно, я тебе показал. О прочем поговорим за завтраком. – Воронцов поддернул обшлаг синего кителя, взглянул на часы. – До подъема флага пятнадцать минут. Пора на корабль.
ГЛАВА 4
По случаю приезда Шульгина капитан Воронцов дал праздничный завтрак. Вначале была мысль накрыть стол на шлюпочной палубе, но от нее пришлось отказаться. Хоть и солнце светило совсем не по-осеннему, и мужчинам в шерстяных кителях было даже жарковато, но ветерок с моря тянул свежий, знобящий, и девушкам, по случаю торжества надевшим приличествующие туалеты, трапеза под открытым небом удовольствия бы не доставила. Поэтому расположились в малом, «кипарисовом» зале ресторана первого класса, выходящем огромными зеркальными окнами на рейд и город. Вдали в прозрачном осеннем воздухе сверкали под солнцем купола севастопольских соборов и белые здания Городской стороны. У входа в Южную бухту приткнулись к берегу старые броненосцы и крейсера, правее слабо дымили трубами линкор «Генерал Алексеев» и несколько эсминцев-»новиков» действующего отряда. Совсем рядом, в полукилометре от «Валгаллы», грузно распластался на штилевой воде навсегда отплававший свое броненосец «Три святителя», перегородивший таранным форштевнем почти половину ведущего к стоянке парохода фарватера. На броненосце текла своя какая-то неторопливая жизнь. По выскобленной палубе двигались фигурки матросов в «синем рабочем», на крыше штурманской рубки видны были черные кителя офицеров. Вдруг ни с того ни с сего начинала медленно ворочаться кормовая, обращенная в открытое море двенадцатидюймовая башня.
– У тебя и там службу несут? – спросил Шульгин Воронцова, пока они ждали подруг, которым, как обычно, не хватило нескольких минут для нанесения боевой раскраски.
– А как же? Вполне боевая единица, пусть и без хода. Главным калибром на восемьдесят кабельтовых достает. В сорок втором году две береговые батареи как раз с такими пушками три месяца немецкую штурмовую бригаду на рубежах действительного огня удерживали. Без всякого пехотного прикрытия. Пока снаряды не кончились. А у него еще четырнадцать стопятидесятидвухмиллиметровок, не считая скорострельных автоматов. За нашу безопасность можешь не беспокоиться.
– Я не об этом. Экипаж там из кого? Те же матросики, что офицеров в семнадцатом и восемнадцатом за борт бросали?
– Наверное, есть и такие. Бардак тогда был сам знаешь какой. Настроение каждый день менялось. Сегодня красные флаги поднимали, завтра желто-блакитные, послезавтра андреевские. То в Новороссийск уходили к красным, то возвращались в Севастополь к немцам. Сейчас в тех делах разбираться – пустой номер. Я проще решил. Объявил набор добровольцев на флот и создал мандатную комиссию из уцелевших офицеров. Кого возьмут, тот и будет служить. Жалованье рядовым положил по сотне целковых, специалистам – по полторы. От желающих отбоя не было. Поумнели за три года. На «Святителя», раз он не плавающий, ограниченно годных расписали. И сорокалетних, и даже старше. Офицеры такие же – командиром тут отставной лейтенант без ноги, безрукие тоже есть… Главное, службу знают, при деле, вместо пенсии жалованье получают, жилье хорошее, воздух свежий…
– Санаторий, одним словом, для увечных воинов.
– Зря смеешься, это тоже дело не последнее. Ну а воевать если придется… Чтобы целиться и стрелять, большого здоровья не требуется.
– Долго ты провоюешь, если действительно английский флот на нас пойдет…
– Думаю, что ровно столько, сколько надо, – серьезно ответил Воронцов. – Даже одна «Слава» в пятнадцатом и семнадцатом достаточно долго против немецкого линейного флота держалась. А я же не только на вот это рассчитываю. – Он показал на броненосец. – Линкор у нас почти новый есть, вполне конкурентоспособный с «Айрон Дьюками» и «Куин Элизабетами», хоть и броня чуть послабже. А теперь я ремонтом и модернизацией еще трех броненосцев занялся. «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», он же «Потемкин». Против «Гебена» вполне эффективны были, «Евстафий» одним залпом у мыса Сарыч его из боя вывел. Союзнички, когда первый раз из Севастополя уходили, на всех броненосцах цилиндры паровых машин взорвали. Теперь мы их и восстанавливаем. Я тебе потом покажу. Это разговор отдельный и специальный. Я Антанте еще много разных сюрпризов готовлю… – Видно было, что Воронцов, оседлав любимого конька, увлекся до крайности. Как в дни, когда он проектировал и строил «Валгаллу». Теперь от иронии не осталось и следа.
– Короче, ты, братец, настроен очередной раз повоевать? Не с красными, так с Антантой?
– В гробу я все ваши войны видал. – В голосе Воронцова прорезалась даже некоторая злость. – До сих пор удивляюсь, чего я с вами связался? Исходя из нынешней теории пространства-времени у меня второй год отдых на сухумском берегу продолжался бы. «Где несть ни слез, ни воздыханий, а только жизнь вечная»…
– Кощунствуешь, старик, кощунствуешь, и вообще пора нам выдвигаться на исходные, потому что кажется мне, воздушные создания за стеклами мелькают… А хороши, чертовки, – восхитился Сашка и тут же процитировал подходящую к случаю частушку:
Тащи, девки, краски, сажу,
Ложь на рожу макияж,
Едет Рюрик из Европы,
Первый князь законный наш…
Воронцов хмыкнул, но все-таки закончил волнующую его тему:
– Ну пойдем, только напоследок скажу, что до большой войны нам нужно как минимум два месяца продержаться, а еще лучше – до весны…
Девушки к столу вышли во всей своей прелести, особенно заметной Шульгину, успевшему от них немного поотвыкнуть. Да и вообще человеку, вернувшемуся с фронта, красавицами кажутся почти любые женщины, а уж об этих нечего и говорить.
За длинным, торцом поставленным к полуоткрытому окну столом словно нарочно расселись так, что Воронцов с Натальей оказались слева по длинной стороне, Ирина, Анна и Лариса справа, а Шульгину досталось место во главе, словно бы виновнику торжества или свадебному генералу. Да так оно и было. Он только что вернулся с фронта, где смерть не слишком разбирается в чинах и должностях, а слабый пол к таким вещам небезразличен. Чисто генетически их влечет и возбуждает аура войны и риска, так же как мужчин – ароматы женских духов.
И Сашка, вдыхая эти ароматы, сплетающиеся в сложный эротический букет, блаженствовал. Его ведь окружали, безусловно, красивейшие девушки России, а скорее всего и вообще нынешней земной реальности. Они все ему нравились, пусть и по-разному, и каждую из них он мысленно не раз желал во время долгих месяцев заключения в Замке, когда, оставшись без подруги, ежевечерне наблюдал, как более счастливые друзья расходятся по своим апартаментам.
Сейчас он, впрочем, смотрел на них спокойнее, скорее наслаждался чисто эстетически. И даже Анна, в которую он впервые за много лет по-настоящему влюбился, грешных чувств не вызывала. Слишком для него она была еще ребенок. Жениться он решил бесповоротно, только позже, позже… Пускай сначала повзрослеет. Пока что он настроился на чисто платонические чувства. Тем более что все-таки она еще «чужая». Пускай ей только двадцать, но родилась она ведь раньше шульгинской бабки, а это как-то… отстраняет. Он словно забыл, что по здешним меркам двадцатилетняя девушка – почти уже старая дева.
Вот и сегодня, появившись на «Валгалле», он первым делом постучался в дверь ее каюты. Увидев Шульгина, девушка тихонько вскрикнула от радости и от смущения, испуганно запахивая халатик. Она его не ждала и не успела еще одеться после сна. Но даже так была прелестна.
Анна уже оправилась от послереволюционной дистрофии и даже расцвела. Светло-серые глаза в пол-лица, без всякой помады ярко-розовые губы, соломенные, как у Лорелеи, волосы. Да и фигурка в меру пополнела.
Пожалуй, он не просчитался в выборе тогда, сумел рассмотреть будущую тропическую бабочку под серым коконом застиранного бесформенного платья…
Она готова была броситься Шульгину на шею, но сначала ее остановил громадный букет шипастых роз, который он держал перед собой, а потом девушка прочла что-то в его чересчур спокойном взгляде. И будто бы потухла. Покорно приняла братский поцелуй в щечку. Но взгляд ее сверкнул опасно.
За завтраком Шульгин вел себя намеренно непринужденно, всячески демонстрировал галантность, много острил, подливал соседкам справа и слева легкое белое вино. В его изложении события последних дней в Москве и Харькове выглядели веселым приключением, сценами из костюмной мелодрамы ХVII века. Игра ему в общем удавалась, женщины тоже были рады видеть свежего человека, тем более Сашку, всегда умевшего нравиться дамам. Впрочем, до тех пор, пока не переходил какой-то определенной грани. С ним любили флиртовать, принимать слегка даже утрированные знаки внимания, но стоило ему показать, что видит в очередной подруге нечто большее, чем партнершу для необременительной связи, как они чего-то пугались и отношения расстраивались. Что объясняет неудачный опыт его семейной жизни.
Но сегодня даже Лариса благожелательно воспринимала шутки, обращенные непосредственно к ней.
Только Воронцов, хотя тоже старался поддерживать общую легкую атмосферу, моментами как бы терял нить общей беседы и взгляд его становился отстраненным. В эти минуты Наташа тоже настораживалась, пытаясь понять, не произошло ли между мужчинами какой-то размолвки.
Завтрак затянулся часа на полтора, настолько всем не хотелось его прекращать.
Шульгин вообще предложил всем подняться на палубу, погулять и освежиться, а потом сразу перейти к обеду.
– Так и порешим, – сказал Воронцов. – У меня есть кое-какие неотложные дела по службе, ненадолго, заодно я прикажу накрывать стол в адмиральском салоне. На четырнадцать часов устроит? Там и встретимся…
Шульгин наметил себе переговорить с каждым из членов компании по отдельности. В отличие от Новикова, он считал, что общие обсуждения важных вопросов не только бесполезны, но и вредны. Истины не рождаются в спорах, и даже простой обмен мнениями в присутствии пусть даже друзей и единомышленников заставляет каждого заботиться не о максимально полном и точном изложении своей позиции, а о соответствии собственному имиджу. Причем даже не подлинному, а лишь представлению о том, каким он должен выглядеть в глазах собеседников.
Таково же, кстати, было сегодня желание каждой из девушек. Шульгин успел короткими замечаниями и намеками дать им понять, чего он хочет.
Погуляв с полчасика по палубе, дамы разошлись по каютам переодеться и подправить макияж.
Когда на близком броненосце ударили послеполуденную склянку, Сашка решил, что времени своим партнершам он отпустил достаточно.
Через тамбур и короткий боковой коридор Шульгин вышел в большой салон первого класса. Огромным световым фонарем в центре высокого потолка и двумя маршами дубовой лестницы он напоминал вестибюль великокняжеского дворца, ставшего позже Русским музеем. По таким лестницам, широким и пологим, окруженным хрустальными фонарями и греческими скульптурами, приятно ходить даже без всякой цели. Тем более что они покрыты пушистыми ковровыми дорожками, прижатыми к ступенькам надраенными медными прутьями.
С лестничной площадки в три стороны расходились почти бесконечные коридоры, тихие, пустынные, внушающие одновременно умиротворение своей тишиной и безлюдьем и несколько иррациональную тревогу опять же именно пустотой, безмолвием, отстраненностью от той жизни, шумной и праздничной, для какой они были заведомо предназначены.
Одна из трех десятков одинаковых полированных дверей вела в каюту Ларисы. Он подошел к ней и позвонил.
Замок щелкнул через минуту. Или две. Лариса, хоть и ждала гостя, а может, именно поэтому, встретила его в коротеньком, едва до середины бедер, ярко-оранжевом банном халате. Махровым полотенцем она промокала мокрые распущенные волосы – явно только что, уже после звонка, вылезла из ванны.
– Заходи, мы сейчас.
– Мы?
– Ну, тут еще Анька, я ее продолжаю обучать основам цивилизации. Подожди немного, я оденусь, потом и поговорим.
Шульгин прошел по коридору влево, куда показала Лариса. Там, в просторной гостиной, под веерной пальмой в дубовой кадке, стояли журнальный столик и два кресла.
Лариса вернулась довольно скоро и поразила Сашку тем, что умеет столь быстро переодеваться и причесываться. Коротко ему кивнув, словно увидела впервые, сказала:
– Ладно, Аня там пока еще поплавает в бассейне, ей это страшно нравится, а мы пойдем туда…
На «Валгалле» в ходе ее постройки каждый имел возможность оформить свои апартаменты в соответствии с самыми экстравагантными желаниями. Воронцов не ограничивал друзей ни в чем, лишь бы уложились во внутренний объем надстройки. На прототипе парохода, «Мавритании», на трех ее люксовых палубах с комфортом размещались пять сотен пассажиров.
Лариса открыла неприметную на фоне вычурных панелей дверь, которая, судя по размерам, могла вести в какое-то подсобное помещение. Однако там Шульгин увидел стену яркой зелени и окунулся в теплый, влажный воздух, пахнущий сырой землей и чем-то странным, даже не понять, приятным или отвратительным.
Они оказались в огромной оранжерее с фонтаном посередине. Лариса увлекла его в глубь тропических дебрей, где с причудливых деревьев свисали огромные жирные цветы. Возможно, это как раз и были пресловутые орхидеи, которые Сашка никогда не видел, и именно они так необычно пахли.
Девушка остановилась возле полукруглой бамбуковой скамейки. Шульгин сел и огляделся. Место было выбрано с умом – увидеть их здесь, тем более застать врасплох, если бы кому-нибудь это потребовалось, было невозможно. Как, впрочем, и в любом другом помещении корабля – рассчитанный на две тысячи пассажиров и две с половиной тысячи человек команды и обслуги, пароход даже просто обойти по всем его палубам, не заходя в каюты, вряд ли можно было и за сутки. А уж найти кого-то специально…
На обливающем фигуру девушки коротком алом платье из тугого эластика карманов, разумеется, не было, и перед началом разговора Лариса попросила у Сашки сигарету. Хотя курила, как он знал, чрезвычайно редко. Выпустила полуоткрытыми губами дым, откинувшись на выгнутую спинку скамейки, забросила ногу за ногу смелым движением, словно не заботясь о производимом впечатлении. Уж в этой черте ее натуры Шульгин убедился с первого дня знакомства – она никогда не кокетничала с мужчинами, делала всегда только то, что считала для себя нужным и удобным. Например, гуляя вечером с парнем, вполне была способна без стеснения прервать галантную беседу откровенным: «Извини, мне нужно в туалет», а за неимением поблизости такового и просто за ближайшим кустиком присесть. Причем смущаться, отворачиваться и делать вид, что ничего особенного не происходит, предоставляла кавалеру.
Пожалуй, именно этой вызывающей непринужденностью она и покорила робкого в общении с женщинами Левашова.
Ну да он-то сам – не Левашов. Улыбаясь тонкой, в стиле Арамиса, нагловатой улыбкой, Шульгин в упор смотрел на ее демонстративно выставленные напоказ бедра в искрящихся черных колготках и молча ждал, что она скажет.
– Ты для чего приехал? – спросила наконец Лариса, позволив ему вдосталь налюбоваться, покачивая алой перламутровой туфелькой на десятисантиметровой шпильке.
– Вот пообщаться и приехал, – переводя взгляд сначала с ног на едва прикрытую грудь собеседницы, а уж потом и на лицо, ответил Шульгин. – Не представляешь, как надоедают модные в столице суконные юбки до пят и шнурованные ботинки со сбитыми каблуками. А уж рожи… Так что Олегу можно только посочувствовать.
– Об этом и поговорим. Как он тебе показался при последней встрече?
Последняя встреча у Шульгина с Левашовым была чуть больше недели назад, и нельзя сказать, что настроение Олега ему понравилось.
– Мне показалось, что лучше, если бы ты сейчас тоже была в Москве.
– Еще чего! – фыркнула Лариса. – Я его туда не гнала. Мне ваши дела вообще до… – Она чуть не показала, до какого именно места ей дела Шульгина и товарищей, но отчего-то воздержалась. Хотя это место и так было хорошо видно. – А уж в особенности Олеговы коммунистические завихрения. Взбрело ему с иудушкой Троцким социализм строить – ради бога. Я вашего реального социализма вот так нажралась…
Прошлая жизнь Ларисы, единственной из всех, оставалась для Шульгина загадкой. Он знал, что на момент их знакомства, когда Наталья Андреевна взяла ее с собой на праздник открытия «Валгаллы», Лариса была аспиранткой историко-архивного института. Что в те времена значило жить одинокой двадцатипятилетней девушке на девяносто рублей да еще в Москве, Сашка представлял. Но было в ее биографии еще что-то такое, о чем ни Наташа, ни Лариса не распространялись.
– И в этом вы с господином Новиковым больше всех виноваты. Зачем было его подначивать?
– Знаешь, брось. Со мной-то зачем? Тебе Андрей когда еще предлагал Олега попридержать? Так нет, ты у нас натура загадочная и независимая. Вырву себе глаз, чтобы у тещи зять кривой был. Я сама по себе, я лучше вас всех все знаю! Ну и получай. Вполне могла ему тихонько объяснить, что не его забота мировую справедливость и пролетарский «новый порядок» устанавливать.
– Вам хорошо, – неожиданно жалобным голосом сказала Лариса и капризно надула губки, сразу напомнив Шульгину итальянскую актрису Стефанию Сандрелли. – Вам даже мировая война – только повод для очередных геройств и развлечений, а он все через душу пропускает. За что я вас и терпеть не могу, «звездных мальчиков». Он в вашем прайде один нормальный человек, и честный, и добрый, и талантливый, за это я его и полюбила, вот и решила, что если еще и я на вашу сторону против него встану…
– Ну, не встала, так и что? Я тебя заставляю? Хозяин – барин. Ко мне сейчас какие вопросы?
Темно-ореховые глаза Ларисы полыхнули свирепым пламенем, и она их торопливо прикрыла длинными ресницами.
– Какие уж теперь вопросы! Что мне делать, забирать его оттуда? И если да, что будет дальше?
– Забирать, может, и рановато. А вот тебе в Москву сбегать я бы посоветовал. – Шульгин как бы невзначай положил ей ладонь на гладкое колено. Этакий знак дружеской доверительности. Она неудовольствия не выразила, Сашка сам через полминуты убрал руку. Цель была достигнута.
– А что я там делать буду? Здесь хоть жизнь человеческая…
– Там намного хуже не станет. А то и лучше покажется. Троцкий Левашову особнячок подарил – закачаешься. Только женской руки и не хватает. А я тебя вдобавок наркомом сделаю. Или начальником Мосчека. Применишь на практике свои способности. Глядишь, так понравится, что и возвращаться не захочешь…
– В гробу я видела ваши забавы, – по инерции грубо ответила Лариса, но тут же прикусила язык. Послышалось ей в словах Шульгина что-то интересное. Она подозрительно на него посмотрела. – Ты что-то новенькое придумал? Ну-ка, изложи.
– Ничего такого уж новенького. Обстановка ведь меняется, сама видишь. Андрей то ли появится в ближайшее время, то ли нет, да и надеяться, что вот он появится и снова будет все за нас решать, вряд ли разумно. Вот я и начинаю свои меры на всякий случай принимать. В Москве мне надежный человек нужен – за Олегом присматривать, от опрометчивых шагов его предостерегать, вообще ситуацию отслеживать. Он же парень импульсивный, сама знаешь. А на тебя стопроцентно можно положиться, ты глупостей не допустишь…
– Так-так. Льстить начинаешь, уже интересно. А в позитиве что?
– Если неожиданностей не возникнет – что сама выберешь и воплотить сумеешь… Перспективы там сейчас богатейшие.
Лариса промолчала, но слушала с видимым интересом.
– Если же возникнут осложнения, сворачиваем лавочку и уходим в любую приемлемую точку шарика. В любом качестве и с любыми документами. «Валгалла» всегда при нас, и денег на дворец в Провансе или на Гавайских островах всегда хватит. Спокойно заживешь, детей наконец нарожаешь…
– Ну-ну, подумать надо. – В голосе ее звучало сомнение, но Шульгин уже понял, что своей цели он достиг и теперь Лариса какое-то время просто будет держать фасон, возможно, выторговывая для себя какие-то особые преимущества. Но тут уже проблем не было.
– А предводитель наш, – вдруг спросила Лариса, имея в виду Новикова, – действительно в ситуацию попал или просто загулял на стороне? – В ее голосе звучало откровенное ехидство.
– Чего бы вдруг – загулял?
– Почему и нет? Вы же с «генералом» не устояли, попробовали английскую красотку. А он чем вас хуже? Нормальная для мужика реакция на классную бабу…
– Ох ты ж и злая девка, Лариса Юрьевна!.. – Но прозвучали слова Шульгина скорее уважительно.
Когда они возвращались наверх, Лариса шла по трапу впереди, покачиваясь на высоких каблуках, Сашка с трудом подавлял в себе желание исполнить свою вековую мечту – взять вдруг и ущипнуть ее. Там, где тонкая ткань соблазнительно обтягивала musculus gluteus maximus[1]. Интересно бы посмотреть, как она отреагирует. Он не был уверен, что однозначно отрицательно.
Сашка Шульгин был эстетом, то есть относился к тому типу мужчин, что не могут без деликатного вожделения смотреть на каждую более-менее привлекательную даму. Внешние же данные Ларисы к такому взгляду располагали особенно. Кроме сумрачно-загадочного лица, она обладала еще и фигурой, которая поначалу могла показаться тонковатой. Но если присмотреться… Тогда становилось понятно, что все в ней исключительно соразмерно. Более всего она походила на дам с рисунков Бердслея. Кто видел – поймет, о чем речь…
Уже перед ведущей на палубу дверью она приостановилась.
– А с Анной советую тебе быть пока посдержаннее. Она девочка хорошая, но до сих пор… неразбуженная. Лучше не гони лошадей.
– Да я… – словно бы растерялся Шульгин, но договорить фразу не успел.
– И я о том же – потерпи. А то, судя, как ты на меня сейчас смотрел, и на нее дуром полезть можешь… А с ней так нельзя, я за две недели убедилась. Ей созреть надо, тогда сама упадет…
– Ну уж если убедилась, не могу не последовать твоим рекомендациям. – Сашке оставалось только сохранять хорошую мину. – Тогда и ты мне посодействуй. Я сейчас с Ириной должен пообщаться, а ты Аню отвлеки и заодно подготовь ее, что нам с тобой сегодня вечером в Москву уехать надо. Ненадолго и по неотложному делу. Она станет с нами проситься, маму повидать – тактично сними вопрос. Договорились?
