Зульфия Талыбова
Тайна музыкальной шкатулки
Мальчик навсегда исчез.
Девочка с картиной на руках стояла в яблоневом саду. Как хотелось ей отныне запечатлевать только доброе и счастливое и не искать израненных людей, дабы насыщаться их болью! Когда сам наполнен светом, и рисунки будут излучать свет!
Она вспомнила свое имя – Адриана.
Дельфины выгнали ее из чудесного мира. Будучи простой девочкой, свободной от страхов и боли, она не вписывалась в избранное сообщество Волшебной страны.
Фарфоровые башмачки
– Пока не подаришь фарфоровые башмачки, моего согласия не услышишь! – уверено сказала девушка, горделиво взмахнув светлыми локонами.
– Но где я найду туфли из фарфора?! – обречённо спросил юноша.
– Не знаю! Но я хочу фарфоровые башмачки! – топнула ножкой девица. – Все за них отдам! Хочу, чтобы на нашем венчании гости смотрели на меня и восхищенно вздыхали от зависти, ведь ни у кого не будет таких башмачков! Подари мне их!
– Хм, не боишься, что они захватят тебя? – Пошутил юноша. – Навсегда останешься фарфоровой статуэткой в белом платье!
– Что за глупости! Так и скажи, что не хочешь искать!
– Почему же?! Я тебя люблю и постараюсь исполнить твое желание. Я пойду в лес.
– Хорошо, я подожду три дня. Если по истечении этого срока ты не вернёшься, я пойду за тобой.
* * *
Много лет назад, в темном дремучем лесу стояла маленькая изба.
В избе жила дряхлая старуха.
Выглядела она безобразно – низенькая и полная – напоминала квадратную тумбочку и передвигалась как утка. Дряблая, шершавая кожа на ее лице пестрила коричневыми пятнами, а лицо и руки веснушками. Щеки и шею покрывали толстые родинки, похожие на упитанных клещей, что намертво присосались к коже.
Верхние веки ее заплывших очей усыпали бородавки. Они словно бусинки "украшали" старушечьи глаза, опущенные уголки которых, сбегая с лица, остановились на уровне скул. Приоткрытые губы обнажали беззубый рот, а уши с вытянутыми мочками доставали до плеч.
Старуха казалась сплющенной: однажды ее рост уменьшили в два раза, а вес не изменился и кое-как приспособился к карликовости.
Занималась старуха колдовством и изготовляла фарфоровых кукол.
У нее жил черный Ворон – преданный и верный слуга, что помогал ведьме в ее нелегком ремесле. Был он гораздо крупнее, чем остальные птицы и носил на шее кулон из черного камня, подаренного старухой за службу.
Свои творения колдунья аккуратно заворачивала в бумагу и складывала в плетёную корзинку, которую Ворон доставлял на базар, где восхитительных куколок быстро разбирал народ, оставляя взамен золотые монеты.
Но даже с помощью верного слуги ведьма не справлялась с работой, пусть и была она не только искусницей, но и волшебницей. Стара она стала, и в полную силу трудиться не могла.
* * *
Однажды в лесу заплутала девица. Она долго бродила, выбилась из сил, юное лицо, казалось, уменьшилось от жажды, а из полуоткрытых губ доносился тихий свистящий звук, молящий о помощи.
Еле-еле волочила она ноги. Жизнь почти угасла в девушке – дотронься до нее легонько, она бы рассыпалась и погрузилась в темноту, подобно сиянию свечи, которое легко погасить двумя пальцами.
Забрела несчастная на самый край леса, где заканчивались деревья и резко начинался крутой обрыв, перед которым стоял широкий-широкий дуб.
Девица медленно подошла к нему и, облокотившись о шершавую кору, медленно сползла к земле, теряя последние силы.
Так дурно ей стало, что решила она зайти за дерево и, сбросившись с обрыва, наконец, освободиться от мучений.
Только странница приподнялась, как откуда не возьмись, появился огромный страшный Ворон. Он подлетел прямо к ее лицу, и, повиснув в воздухе, широко размахивал крыльями, загораживая путь к обрыву. Девица из последних сил швырнула в него сухую ветку, но птица не обратила внимания, отчаянно спасая несчастную. Уставшая девица подняла голову, в последний раз наслаждалась чарующей красотой леса, ставшего ее убийцей. Ворон изловчился и ударил девицу крылом по щеке, она распахнула сонные глаза и беззвучно охнула от удивления.
Оказывается, в широком стволе дуба была дверца. Из-за нее доносились звуки: чей-то мелодичный голос напевал песенку, шумели кастрюли, кипела вода, и слышалось, как острый нож режет сочную зелень. Готовили еду.
Медленно лицо девушки озарила улыбка. Но радость длилась недолго: подлетел неугомонный Ворон и, крепко ухватившись клювом за подол сарафана, уверено потащил прочь от края обрыва. Девушка упала ничком, но успела ухватиться за могучий корень дуба.
Звуки внутри ствола разом замолкли, дверь открылась. В могучем стволе был чей-то дом.
Высокая, стройная, уже в годах женщина, испуганно подбежала к страннице, а та прильнула к ней, как к матери. От ее мягких густых волос пахло репейником и другими травами, теплые крепкие руки нежно обняли, помогли подняться и зайти в древесное жилище. Девица рядом с гостеприимной хозяйкой почувствовала себя в безопасности. Дом источал уют, запах топлёного молока, меда и тёплых булочек.
Радушная хозяйка представилась Нелли. Она показалась девице очень красивой – глаза ее, похожие на два блестящих каштана излучали доброту. Густые и прямые волосы Нелли доходили до плеч и рассыпались волосинкой к волосинке, словно тонкая сухая вермишель. На локонах уже пробивалась седина, но она чередовалась с русыми прядками, и женщина выглядела моложаво. В ушах ее висели длинные серьги-блесны, напоминавшие морских коньков. Они доставали до плеч и забавно подпрыгивали.
Голос ее звучал приятно и тихо.
На хозяйке сидел шерстяной свитер-платье в широкую разноцветную полоску с бахромой по подолу.
На груди висели длинные разноцветные косички из шерсти с вплетенными золотистыми нитями. Гостье казалось, что ее спасла сама хозяйка леса.
Несколько дней Нелли выхаживала девицу, мыла, кормила и поила. Фарфоровым гребнем расчесывала светлые волосы, и они становились блестящими и гладкими.
Гостья настолько окрепла, что встала с постели совершенно здоровой и полной сил и желанием жить.
Она вспомнила, свое имя – Марьям.
Марьям долго благодарила спасительницу за доброту и заботу, а та лишь скромно улыбалась и смахивала с каштановых глаз непрошеные слёзы.
Гостья не знала, как благодарить хозяйку. Она уже и дом вычистила до блеска, и переделала много других домашних дел, но Нелли не требовала награды. Наконец, Марьям со спокойной совестью решила покинуть уютное пристанище.
Нелли накормила гостью в дальнюю дорогу и подробно рассказала, как выбраться из леса.
Она подарила девушке красивый теплый сарафан и яркую ароматную ленту для волос, пропитанную травами, что оберегала бы ее в пути.
Напоследок, Нелли усадила Марьям на стул и принялась расчесывать локоны фарфоровым гребнем.
При каждом взмахе гребня девушка сомневалась, стоило ли идти в лес? Не глупо ли вновь ступать в злую чащу, что чуть не убила ее? Почему бы не остаться в обществе доброй Нелли, что могла бы стать ей матерью? Да и зачем вообще уходить? Разве ее где-то ждут?
И когда защитная лента с травами украсила косу Марьям, она решила остаться. Нелли одобрила выбор гостьи, но отметила, что она всегда может уйти, если того захочет ее сердце.
* * *
Раз Марьям решила остаться, Нелли посвятила ее в свое искусство – она изготовляла фарфоровые статуэтки и продавала их на базаре.
Годы брали свое, а передать фарфоровое наследство было некому. Нелли сразу отметила, какая прилежная и покорная Марьям, а такие качества были необходимы в ее ремесле.
Нелли почувствовала, что Марьям смогла бы сотворить шедевр.
В подвале избушки находилась мастерская. В ней и работала Нелли, здесь и нашла свое предназначение Марьям.
Сколько там находилось различных статуэток из фарфора!
Хозяйка показала девушке особую коллекцию, которая не продавалась.
Идеально изготовленные куклы были как живые. Они походили друг на друга, но каждая обладала особенностью.
Одна куколка качалась на качелях. Улыбка застыла на ее губах, щеки украшали ямочки, глаза искрились вечным восторгом и счастьем, а курчавые каштановые кудри, откинутые назад, летели одновременно с невидимым ветром.
Смотря на скульптуру, казалось, наступило жаркое лето, настолько она была настоящей и живой.
Другая куколка сидела в огромной луже собственных слёз, которые не останавливались, а все бежали и бежали из огромных грустных глаз с длинными мокрыми ресницами. Интересно, кто так сильно обидел ее?
Третья куколка уснула прямо на скамейке в лесу. В руках у нее лежал незаконченный венок из полевых цветов. Как жаль, что сон сморил красавицу в неподходящий час, наверняка, украшение из цветов было бы прекрасным.
Марьям любовалась куколками. Она не переставала восхищаться талантами Нелли: ей удавалось запечатлеть миг и превратить его в вечность!
Вечно смеяться, грустить, плакать, улыбаться, спать, собирать цветы или плести венок из одуванчиков и васильков – в этом Нелли находила самую важную ценность и даже волшебство.
Здесь она чувствовала свое всесилие:
"Я могу управлять фарфором, и я решаю, какие эмоции куклы будут испытывать. Мне нравится, как та или иная фигурка выражает радость или грусть, слезы или смех, и я хочу смотреть на это вечно, и запечатлеваю чувства на их лицах", – Делилась Нелли своими переживаниями с новоиспеченной ученицей.
Марьям ознакомилась с волшебной мастерской и принялась за обучение.
Нелли оказалась самым терпеливым и добрым учителем в мире, и ученица быстро запоминала уроки, она могла часами не выходить из мастерской, забывая про сон и еду.
Однажды она обожгла руки, при изготовлении фарфора, и сначала расплакалась, но внезапно рассмеялась, игнорируя боль, ведь Марьям знала, боль – ничто в сравнении с результатом.
Нелли улыбалась, усаживала в кресло-качалку уставшую Марьям и, заплетая косы, восторгалась ею:
"Как это необыкновенно: улыбаться со слезами на глазах. Печаль, прикрытая маской улыбки. Это как посыпать сладкий пряник щепоткой соли, сначала, кажется, что она лишняя, но потом понимаешь, что именно она и придаёт особый вкус. Марьям, всегда улыбайся, даже если больно. Тебе, как никому, это идёт", – шептала Нелли и с материнской заботой обрабатывала обожжённые пальцы отважной ученицы целебной мазью.
* * *
У Нелли был работник – юноша, который редко заходил в дом, а Марьям его никогда не видела, потому что постоянно пропадала в кукольной мастерской.
Юноша жил в лесу и приходил к избушке, когда нужно было везти статуэтки в город.
И вот очередной день настал.
Марьям сутки провела без сна и уже несколько раз проигнорировала слова матери, что пора отдохнуть и отвлечься, например, подремать у камина, пока любящая родительница расчесывала бы ее локоны фарфоровым гребнем.
Девушка с неохотой поднималась в дом. Шагая по лестнице, она глядела вниз, но вдруг крепко ухватилась за перила и остановилась, зажмурив глаза.
Вокруг все поплыло, голова кружилась и будь она сытой, ее непременно бы стошнило. Часто дыша, она села на ступеньку, потирая виски холодными пальцами.
Вокруг плясали волны, и Марьям даже показалось, что пахло солью; гудел ветер, хотя на самом деле шумела кровь в ушах. Марьям боялась открыть глаза, потерять равновесие и упасть с лестницы.
Тут из мастерской послышался звук, Марьям открыла глаза и мельком взглянула на фарфоровых кукол внизу под лестницей. От неожиданности она вскрикнула.
Куклы как будто ожили! Но теперь не казались такими волшебными.
Они улыбались вымученно и с тоской, словно устали от вечного смеха или слез. Пока они были застывшими статуэтками, чувства жили на их лицах, а сейчас, ожившие куклы мучились и медленно умирали!
Под улыбкой счастливой куколки, что каталась на качелях, скрывались вечные муки, она молила о пощаде.
Марьям, словно зачарованная, спустилась обратно в мастерскую и медленно подошла к ней.
"Останови их, останови их. Молю тебя, прекрати это! Я устала и не хочу больше служить ей. Останови качели, дай мне свободу".
Марьям взмахнула рукой, скинула куколку с качелей, та полетела на пол и с грохотом разбилась на мелкие кусочки. Сила удара была такова, что Марьям отшвырнуло к лестнице. Она сидела на полу и с ужасом смотрела на разбитую статуэтку.
В куче осколков фарфора лежала мертвая девушка, совсем не счастливая и не улыбающаяся.
У Марьям опять закружилась голова, ее тошнило, а в глазах летали мушки. На четвереньках, она кое-как добиралась по лестнице в дом.
Спросить бы у мамы, почему внизу лежала мертвая девушка и почему куклы ожили и зовут на помощь. Необходимо освободить их!
Марьям кое-как добралась до двери, потянула за ручку и налегла на нее всем телом.
Благо дверь открывалась внутрь, и девушка вместе с ней ввалилась в комнату и упала лицом вниз. Голова кружилась, а океан вокруг почернел, может, он, наконец, поглотил ее и теперь тащил на дно? Но почему она ещё дышала?
Впереди Марьям увидела окно, за которым стоял юноша.
Он глядел на нее и что-то шептал. Из его чёрных глаз текли слёзы, подбородок дрожал. Он прислонился ладонями к стеклу, словно пытался пробраться сквозь него и помочь Марьям.
Это был очень странный юноша. Черная мантия или плащ окутывали все тело, курчавые волосы были в тон одеянию, а глаза словно два угля так и сверлили напуганную и без того Марьям.
Но почему он плакал?
Из мастерской же слышались жалобные звуки. Это стонали и просились на волю фарфоровые статуэтки.
Измученная девушка не знала, как им помочь, и куда делась мать, ведь она точно смогла бы.
Вдруг черный юноша стал резко меняться на глазах. Из него кто-то выбирался, пытаясь принять облик зверя и уничтожая человеческую оболочку, но разум сопротивлялся и не выпускал его.
Зверь оказался гораздо сильнее и подавил волю юноши. Гримаса боли исказила лицо, и оно обросло черными перьями, а плащ превратился в огромные крылья. Вместо юноши за окном парил гигантский Ворон, который неожиданно растворился в воздухе, как мираж.
Теперь в окно глядела древняя мерзкая старуха. На мгновение Марьям осознала, что она стояла позади черного юноши и сделала так, чтобы он исчез.
Как уродлива и страшна она была! Как сама смерть!
Она напоминала иссохшее дерево, покрытое мхом и грибами, по которому кишели муравьи и букашки, а руки ее с тонкими костлявыми пальцами, походили на ледяные кисти смерти.
Старуха подходила все ближе, вот она просочилась сквозь окно, словно призрак, и медленно приближалась Марьям. Разум ее затмило жутким страхом, и хотелось бы закричать, да сил не было, и девушка потеряла сознание.
* * *
Марьям проснулась от треска дров в камине. Был вечер. Она сидела в кресле-качалке, расслабленная и одновременно приятно уставшая, ее светлые длинные локоны свисали со спинки, а Нелли расчесывала их гребнем.
Спокойствие наполнило девушку. Любящая мать была рядом, значит, она в безопасности.
– Что со мной случилось, мама? – сонно спросила Марьям.
– Ох, доченька, как ты меня напугала! Тебе опять приснился страшный сон! Ты бредила, кричала, звала на помощь! Пока я ходила за кореньями, с тобой произошел этот ужас! Но больше я не оставлю тебя одну!
– Так это был сон?!
– Конечно, милая!
– Но все было, как наяву… Огромный чёрный ворон и куклы… Они стонали, просили свободы. А потом ужасная старуха… Уродливая и страшная…
– Милая, мы здесь много лет живём, тут никогда не было чёрных птиц и воронов! Ты переутомилась, тебе нужно больше отдыхать, а мне чаще заботиться о тебе… Я боюсь, как бы ты вновь не ушла из дома…
– Ушла из дома?! Зачем мне уходить?
– Такое уже бывало… Но ты всегда приходила ко мне обратно, благодаря моим травам, они не давали тебе заблудиться и всегда приводили к заботливой мамочке.
– Неужели?! Тогда не оставляй меня одну, мама! Мне страшно, я не хочу уходить в лес! Но, признаюсь, что очень испугалась уродливой старухи и точно бы убежала, но упала в обморок…
– Да, но никакой старухи не было, доченька. Это был всего лишь сон.
– Но у меня так разболелась голова, как будто внутри сидело много-много насекомых, что жужжали и бесконечно о чем-то просили.
– Это все от усталости, доченька. Тебя просто надо чаще расчесывать, тогда все тревоги и волнения уйдут. Я и вылечила тебя от неизвестной хандры с помощью фарфорового гребня. Пока я расчесываю им твои локоны, страхи и печали уходят, как, прямо сейчас, правда, милая?
Нелли заплела волосы Марьям в толстую косу, и девушка, повеселевшая и бодрая, задорно вскочила из кресла, готовая к новым подвигам.
– Да, мне намного лучше, мама! – она обняла Нелли.
– Вот и замечательно! А у меня для тебя сюрприз! Пойдем, спустимся в мастерскую.
В мастерской на столике, где находились любимые экспонаты Нелли, Марьям не заметила куколку, что качалась на качелях. Это была одна из ее любимых фигурок, куда же она делась?
– Один знатный купец проезжал мимо и решил приобрести ее, – поджав губы, произнесла Нелли, заметив тревогу и печаль на лице дочери. – Знаю, ты в ней души не чаяла, но посмотри, кто займет ее место. Она будет не менее красивой, самой необыкновенной из всех наших творений!
Нелли поставила на освободившееся место высокую пустую деревянную крестовину.
– Это для тебя… – Едва слышимым тоненьким голоском пропела та куколка, что плакала в луже собственных слёз.
Марьям зажмурила глаза и прижала ладони к ушам.
Испуганная Нелли положила руки на волосы дочери и крепко обняла:
– Что с тобой, милая? – с тревогой спросила она.
– Не знаю.… Показалось что-то.… Но сейчас все хорошо. Ты рядом и мне не страшно.
– Конечно, рядом, – пропела Нелли и, поцеловав дочь в лоб, продолжила разговор:
– Итак, эта крестовина для нашей новой фарфоровой красавицы!
– А где она сама?
– Я пока работаю над ней! Не все так быстро, доченька! Но очень скоро ты увидишь ее! Единственное, что я могу показать, это ее туфельки.
Нелли откуда-то вытащила красные фарфоровые башмачки.
Ничего прекраснее Марьям в жизни не видела! Они были очаровательны, и в одно мгновение, укол зависти к неизвестной фарфоровой счастливице пронзил сердце девушки, ведь она сама их никогда не наденет!
– Это будет танцующая куколка-марионетка! – с восторгом и нетерпением воскликнула Нелли.
– Я уже хочу ее увидеть! – зачарованно произнесла Марьям.
– Терпение, доченька. И заметить не успеешь, как она сама взойдет на крестовину!
– Скорее бы!
– Да! – улыбнулась Нелли и, обняв дочь, погладила ее по волосам.
* * *
Прошло несколько недель.
Дела шли в гору. Нелли только и успевала оформлять статуэтки, а работник трудился за двоих, ведь по возвращении с целой корзинкой золотых монет, его ждала новая, наполненная фигурками.
Нелли устроила для дочери отдых, не позволяя засиживаться в мастерской и убирать в доме. Неустанно лишь баловала ее, шила платья и сарафаны, то завивала, то выпрямляла локоны, каждый день дарила по паре новых туфелек и бесконечно повторяла:
"Ты же моя маленькая доченька, куколка моя. Как я счастлива, дарить тебе подарки!"
Марьям радовалась каждому дню, новым платьям и башмачкам, но милее красных фарфоровых туфелек не было среди кучи пар прелестных, но обычных башмачков.
Однажды утром Марьям открыла глаза и ужаснулась. Казалось, потолок стал намного шире, выше и больше, а кровать увеличилась в два раза, да и сама комната заметно подросла. Вот вошла мать, и девушка испугалась ещё больше, потому что родительница заметно увеличилась в размерах!
Марьям спряталась под одеялом, лишь бы не видеть такую знакомую, красивую и любящую, но непривычно огромную маму. А та, подойдя к кровати дочери, щекотала ее, смеялась и мило ворковала:
"Моя маленькая доченька, моя маленькая доченька, как я тебя люблю, как я рада, что ты у меня такая малышка".
Марьям откинула одеяло и обняла мамочку. Все страхи и сомнения исчезли.
Она всегда была такой крохотной, сколько себя помнила.
* * *
Сидя за обедом, Марьям не понимала, почему ей стало так неудобно в привычном платье?
Оно было ей в самую пору, но на рукавах заканчивалось тоненькими серебряными нитями, и на подоле были такие же нити.
Так, может, она на самом деле уменьшилась вдвое за одну ночь, и ее платья вместе с ней, а лишний материал превратился в странные, но красивые ниточки возле запястий и щиколоток?
Так, может быть, это не дом и мама увеличились, а она уменьшилась?
Только девушка хотела поделиться переживаниями с Нелли, как та появилась рядом и, погладив доченьку по шелковистым белокурым прядям, спросила:
– Милая, почему ты не хочешь вернуться в свою комнатку в мастерской? Мне казалось, тебе там очень нравилось! Там твои куклы, мягкая кровать и любимые красные башмачки! Разве они больше не нравятся тебе?
– Красные башмачки?! – воскликнула Марьям, но тут же нахмурилась, вспоминая, что же она хотела спросить?
– Конечно! Это твои любимые туфельки!
– Но ведь они для новой куклы…
– Какой куклы, милая? О чем ты говоришь? Ох, тебе опять дурно! Переутомилась? Давай, я заплету тебе косы!
Марьям замерла и впала в забытье.
Она не подчинялась себе, тело онемело, превратившись в камень или… фарфор. Нелли думала за нее, чувствовала за нее, жила за нее и решала за нее.
Марьям с трудом подняла ручки и показала матери, не пойми, откуда взявшиеся серебряные нити. Нелли охнула, но не предала значение, а несколько раз перевязала ими запястья и щиколотки дочери.
– Посмотри, какие теперь у тебя браслетики!
Сонная и фарфоровая Марьям оценила материнскую идею, но заметила, как сдавленная кожа побагровела, а через порезы сочилась кровь. Девушка испугалась и вновь показала матери запястья, жалуясь на боль.
– Что ты, доченька, тебе кажется, посмотри, твои ручки чистые!
Марьям опустила голову и поглядела на руки.
Они были здоровыми, но ужасно болели. Девушка коснулась пальцами запястья и ничего не почувствовала, но услышала странный звук. Очень близко кто-то размешивал компот в фарфоровой чашке. Ложка билась о стенку кружки, и слышался характерный звякающий звук. Но рядом никого не было.
Это Марьям терла запястья!
Девушка оцепенела: неужели ее кожа покрылась фарфором?
Ужаснувшись, она вновь постучала руками друг о дружку, но услышала лишь звуки, напоминающие звон битой посуды. Тело же не болело, какими бы сильными ни были удары. Яростно она ударила ладонями, чтобы ощутить живой отклик, но боль откликалась легким прикосновением перышка.
Она била себя по ногам и лицу до изнеможения и, наконец, поняла, что внутри осталась живой девушкой, на которую давили серебряные нити, а снаружи покрылась тонким слоем фарфора, через него просвечивались синяки на коже, они ужасно болели.
Нелли дотронулась до ручек дочери и пятна исчезли.
– Моя маленькая девочка, всегда улыбайся!
Марьям как заведённая игрушка, приподняла уголки губ, обнажая ровные зубы. Красивое личико озарила нелепая улыбка.
Пусть внутри тело болело в фарфоровых тисках, но она будет смеяться, если так хотела заботливая Нелли.
Отныне Марьям всегда улыбалась, как желала того мать, но не могла остановить слезы, что частенько выбегали на мертвые фарфоровые щёки.
«Вот бы тело не чувствовало, а лучше умерло под фарфором!» – мечтала девушка, но рисовала вечную улыбку на искусственной оболочке, как того хотела мать.
К слезам дочери Нелли относилась странно. Она не жалела и не утешала, и без сочувствия вытирала платком ее мокрое лицо. Нити на запястьях равнодушная мать затягивала сильнее, и Марьям страдала и плакала все горше и горше.
* * *
С каждым днём болезненнее и мучительнее жилось Марьям в фарфоровых тисках. Она заметила, что ручки и ножки навсегда приобрели бледно-розовый оттенок, и он не смывался, даже когда мать дотрагивалась до них. Это были разводы крови на истерзанных руках под оболочкой, что смешалась с фарфором и приобрела такой цвет. Нелли же он очень нравился.
– Моя красавица, моя любимая доченька! – Неустанно повторяла она. – Ну, вот твоя комната вновь ожила! Посмотри, рядом твои сестры-подружки!
Нелли указала на плачущую куколку и другие фарфоровые статуэтки.
– Здесь я оставлю твои башмачки! – Она поставила красные туфельки рядом с деревянной крестовиной. – Если захочешь, можешь присоединиться к ним, милая! Я тебя, конечно, не заставляю, но если станет грустно, надень башмачки и обретёшь покой! Твои сестры с радостью примут тебя! Обещаю, ты будешь самой великолепной!
Нелли оставила Марьям одну, а та заметила, как белоснежное платье на груди постепенно становилось ярко-красным: сердце устало биться в фарфоровых тисках и просилось наружу.
Девушка измучилась, и слезы градом покатились по улыбающемуся фарфоровому лицу.
Может, надев красные башмачки, тело, наконец, умрет? Она не будет ничего чувствовать, как и застывшие куколки, ее сестры? Выбирать было нечего, потому уставшая и обезволенная девушка решила надеть теперь уже ненавистные туфельки.
Страшно было Марьям даже притронуться к красным башмачкам, но ведь того желала дорогая матушка.
Как обрадуется Нелли, когда заметит, насколько преданная и верная ее плачущая дочь, что смеялась над болью! Остальные лишь ее тени.
Марьям осторожно и боязливо, просунула ножки в фарфоровые туфельки. Мысленно она попрощалась с миром и жизнью, не зная, что ждёт ее впереди.
Башмачки оказались, как по ней сшиты!
Сначала девушка ничего не почувствовала, но через секунды ощутила, как окончательно онемели и обездвижились стопы, затем голени и колени.
Фарфор врос в ее плоть, уничтожив живое тело. Марьям поместили в глыбу льда, где она не могла пошевелить губами. Они застыли в счастливой улыбке, за которой скрывалась боль от порабощения и безволия.
Остались неизменными лишь стекающие на фарфоровые скулы слёзы, и Марьям осознала, что это было желанием Нелли – названной матери, что держала ее узницей в своей мастерской.
Серебряные ниточки по волшебству развязались с запястий и щиколоток, а концы их закрепились на деревянной крестовине.
Теперь в коллекции лесной колдуньи стало одной куклой больше.
На крестовине висела прилежная куколка-марионетка улыбающаяся для всех, сквозь слезы на фарфоровых щеках.
