Роджер Желязны
Коллекция Малатесты

– Я преподаю литературу, – размышлял я вслух, – но никогда не слышал об этих книгах: автобиография Харриса, «Стихи по разным поводам» Рочестера, «Непристойности», «Гамиани», «Шлюхи», «Фестиваль любви» Корайата.

– Значит, пора услышать, – отозвался он, – поскольку они перед тобой.

– Но язык, – запротестовал я, – и предмет описания… все это так… так…

– Грубо? – подсказал он. – Приземленно? Примитивно? Сортирно? Неприлично?

– Да.

– Я нашел это место вчера. Всю ночь читал. Нам нужны эти книги, если мы хотим иметь верное представление о наших предках и самих себе.

– Самих себе?

– Да. Тебе бы лучше почитать вон те книги, – показал он на полку, – написанные неким Фрейдом. Ты думаешь, человек абсолютно рационален и морален?

– Конечно. Мы уничтожили преступность, образование стало обязательным. Мы далеко ушли от своих предков, как в этическом, так и в интеллектуальном плане.

– Чушь! – вновь фыркнул он. – Основополагающая природа человека оставалась неизменной на протяжении всей истории, насколько я могу понять.

– Но эти книги!..

– В те времена они уже летали на Луну, побеждали болезни, от которых мы страдаем до сих пор. Они признавали демонический дух Диониса, который живет в каждом из нас. Книги, которые дошли до нас, были просто наиболее многочисленными – маленькие тайники всегда снабжали нас самыми важными открытиями, – если только ты не почитаешь обилие признаком величия.

– Я не знаю, как они будут восприняты…

– Будут ли они восприняты, – тихо поправил Роден.

– Если вы выбрали путь демократизации искусства вне жизни, я бессилен остановить вас. Я могу только протестовать. Я могу частично оправдать вас в силу того, что вы все-таки решили не сжигать их. Но ваше решение заставить их дожидаться появления более квалифицированного поколения читателей равносильно вечному проклятию. И вам это известно, и я, в свою очередь, осуждаю вас за эту акцию…

* * *

Какой переполох, какую бурю критики, как научной, так и общественной, довелось мне тогда поднять!

Когда я принес коллекцию Малатесты в университет, из рядов профессуры раздались радостные возгласы, быстро сменившиеся удивленным поднятием бровей. Я не такой патриарх, как Роден, но в обществе, столь правильном, как наше, я достаточно стар, чтобы избежать открытых оскорблений. Но многие едва удерживались. Сначала наступила растерянность.