Юрий Валерьевич Мороз
Днище
– Суд присяжных удаляется на совещание, – подтверждает судья свои слова молотком и через какое-то время под аплодисменты будущие молодожёны уходят в новую жизнь с оправдательным приговором, адвокат с оправдательным гонораром, а обвинитель ни с чем в любимый бар, где с горя надирается вкуснейшего шотландского виски с содовой и двумя кубиками льда в каждой порции.
Да, вот это по-нашему, по-американскому. Наши победили! Ура, товарищи! Занавес.
Но если как следует тряхнуть головой и скинуть видение сказочного заморского правосудия, взору откроется маленькая комнатка, женщина средних лет в роли судьи, два задумчивых милиционера и обвинительный приговор: два года с конфискацией. Здесь самые искренние слёзы и клятвы раскаяния вызывают только неодобрительные взгляды.
И вот цель Судьбы достигнута, и Ираида Викторовна, сорванная с ветки, падает на жёсткие казённые нары. Перезревший и уже подпорченный Способ, не в силах более удержаться на расшатавшемся дереве, падает прямо в снег, и его никто не подбирает, так как толку от такого плода абсолютно никакого.
Финита. Занавес.
Глава 17
Спустя какое-то время, отведённое Егору Фисюну для повторного ознакомления с окружающим миром, он вернулся домой и сел на диван. Чего-то не хватало, и он встал. Но Егору этого показалось мало, и ноги сами куда-то зашагали. Через пару минут перед его глазами оказалась дверь в квартиру Ираиды Викторовны Немецкой, а палец жал на кнопку звонка. Но, вопреки ожиданиям, дверь не распахнулась, а 16 рублей начали утяжелять карман. После десятой попытки вышла соседка, внимательно посмотрела на Егора и произнесла:
– Нет её.
– А скоро будет?
– Через два года, милок, не раньше.
– Уехала, что ль? Или в армию забрали? – попытался сострить Фисюн.
– Посадили её, милок.
– Куда?
– Как куда, в тюрьму.
– За что?
– А вот за то и посадили, за чем ты к ней пришёл.
– Спасибо, – Егор развернулся и пошёл домой за курткой.
– Гляди, отпустили уже, – удивилась тётя Люба, стоящая за прилавком.
– 0,5 на берёзовых бруньках и пачку «Новостей», – сказал Фисюн, не обратив на нестандартное приветствие никакого внимания.
Через полтора часа, а то и меньше, он снова зашёл в «Любушку» и продублировал заказ.
– А туфли свои к дверям прибивать не будешь? – засомневалась Любовь Ивановна.
– Не буду, – твёрдо ответил Фисюн.
В квартире не сиделось, а на улице с таким пайком остаться в одиночестве невозможно. Егор решил пойти на крышу, чтобы там закончить обед на свежем воздухе. К концу второй бутылки кто-то тронул его за плечо.
– Егорушка, здравствуй, – сказала его сестра Настя, глядя на него светлыми глазами.
От неожиданности сигарета «Новость» выпала из открытого рта и Егор с трудом не последовал её примеру.
– Настя?!
– Узнал?
– Настя! Настюшка! Ты живая! Как же это, Настя? Я ж был на похоронах. Как же это?
– А ты посмотри внимательно, – сказала Настя и повернулась боком. За спиной у неё были два больших белых крыла, аккуратно сложенные.
– Ух ты! Ты что, привидение какое-то?
– Дурачок ты мой, братик любимый, разве крылья у привидений бывают? Я ангел.
– Ангел?
– Ну да. Вот, решила тебя навестить.
– Жалко, водка закончилась. А то б выпили.
– Ангелам это запрещено, Егорка. Только пиво.
– Так я щас мигом сгоняю, ты тут обожди, никуда не уходи.
– Егорка, давай лучше полетаем. Хочешь?
– Ага, полетаем. Как я, по-твоему, полетаю? Вниз?
– А ты оглянись.
Фисюн посмотрел через плечо назад и увидел, что у него из лопаток торчат точно такие же крылья, как у сестры. Он сделал усилие, и они расправились, так что в размахе получилось метра четыре.
– Ну, пойдём, – поманила Настя пальцем и шагнула к краю. Егор несмело ступил за ней, до сих пор не веря, что такое может случиться с военным в отставке. Ладно, если б он был генералом или хотя бы подполковником. Но с капитаном! Просто нонсенс.
Настя взяла его за руку и подвела к краю, как несмышлёного ребёнка.
– Ну, полетели, – она выпустила его руку и взмыла вверх, снова маня его к себе своим тоненьким изящным пальцем.
– А, ну его, попробую, – Егор ещё раз осмотрел крылья и шагнул с крыши, плотно зажмурившись. Когда он открыл глаза, то понял, что, вопреки ожиданиям не соблюдает законы притяжения, а летит вверх, как истребитель на учениях.
Глава 18
– Ну что, пнёшь или нет? – лукаво интересовался Сашка, так как оба варианта ответа были ему на руку. В случае согласия Пашки повторить предыдущий неудачный опыт станет ясно, на самом ли деле им удалось наконец-то найти настоящего дохляка. А в случае отказа можно было потратить несколько дней, со смаком чмыря ссыкливого друга.
– Хрен тебе, даун. Я чё, на дебила похож? Сам пинай, если такой герой.
– Что-то не хочется, мало ли, может он заразный. Короче, надо взрослым рассказать.
Придя к такому консенсусу, ребята побежали на доклад к Сашкиной маме, которая вызвала милицию, не вдаваясь в подробности.
– О, знакомый, – милиционер бережно наступил на руку лежавшего в форме звезды тела, – вставай, Фисюн, поехали на курорт.
Но Егор не хотел ни с кем общаться, сосредоточенно смотря в небо мутными стеклянными глазами. Милиционер пощупал пульс на его запястье, потом на шее.
– Готов. Скорую вызывайте, правосудие тут неуместно. Что-что, а трупов оживлять мы пока не умеем.
Егор, улетевший к этому времени далеко, уже не слышал, что делают с куском мяса, который даже на него не похож. Ни нимба, ни крыльев, только пропитая рожа и всё. Вечное заблуждение, согласно которому бывший приют мыслительного процесса принимают за человека. Над этой камерой хранения производят множество ненужных манипуляций и произносят столько же ненужных слов.
– Надо было пнуть, – сказал Сашка, обращаясь к Паше шёпотом, – ссыкло. Трупешника испугался, очконавт.
Паша, не особо сильный в словесных баталиях, высказал Сашке такой увесистый аргумент в виде подзатыльника, что попранная было справедливость снова вернулась в их отношения.
Эпилог
Часть 1
Прошло какое-то количество лет. Скажем, шесть. Вот уже год и два месяца, как Лёня Куц, погрузившийся в полную темноту из-за отказа от функционирования его последнего глаза, живёт в специальном месте для отверженных людей, у которых истёк срок гарантийного ремонта.
Он делит свою келью с кем-то, кого он, естественно, никогда не видел и увидит тоже не скоро. О присутствии соседа, который ни разу за всё время не пошевелился и не сказал ни слова, Куций догадывается по вони, исходящей с той стороны, где стоит кровать.
– Степановна, кактус опять обосрался! – кричит он сиделке, которая два раза в день убирает органическую массу, оставляемую прямо в постели.
– Чем орать, взял бы да убрал, а то только даром только хлеб жрёшь.
– Буду я за ним говно убирать, мне за это не платят.
– Ишь, не платят ему. А вот я тебе жрать не дам, так посмотрим, будешь или нет.
– Слышь, Степановна, ты это, не серчай. Я просто с детства самого брезгливый, не могу я до говна человеческого докасаться. А сослепу-то возьму и вляпаюсь. Тогда точно всё тут обблюю.
– Сиди уже, брезгливый он, лучше б ты водку пить брезговал до потери зрения, – и Степановна уходит дальше выполнять свою неинтересную однообразную работу.
Но если бы вдруг случилось чудо, и Лёня Куц увидел свет своими собственными глазами, то, глядя на своего соседа, утратившего классический человеческий облик, он бы не сразу узнал прыгуна, который обломал ему поминки дяди Толи. Годы проделали с телом Олега Гиппиуса такую работу, о которой вздыхал бы сам Роден.
Сашка, так и не пнувший за свою жизнь ни одного трупа, уже три года живёт на земле обетованной, куда их семью с лёгкостью перевёз отец по фамилии Бронштейн. Да-да, именно такая фамилия была у изгнанного вождя русской революции, Льва Давидовича Троцкого. Но Изя Бронштейн клялся, что к убитому в Мексике человеку он никакого отношения не имеет, и кровного родства между ними нет. Но доподлинно это неизвестно.
