Юрий Корчевский
Стреляй! Бог войны
Я медленно пошел по торгу – было интересно, что продают, что может мне пригодиться, как одеваются люди, а самое главное – где травники. Одного, вернее одну бабушку преклонного возраста, я нашел. По всей видимости, с возрастом здесь склерозом не страдали, бабка была остра и языком, и головою. Приняв меня за покупателя, она показывала травы, нахваливая их чудодейственные силы, я же старался запомнить местные названия.
После объяснил бабушке, что покупать не буду, что лекарь сам, нахожусь на постоялом дворе и был бы не прочь попрактиковать болящих, а бабушка продавала бы им свои травки. Ага, клюнула, спросила адрес, я объяснил – оказалось, к ней уже подходил холоп от Игната Лукича. Расстались мы довольные друг другом. На постоялый двор мы пришли уже сильно пополудни, проголодавшиеся и пропыленные. На стук входной двери вскинулся с табуретки хозяин:
– И где вас носит? Ужо люди ждут. Прошка, давай пообедать быстро.
На обед была уха с маленькими пескарями, запеченная куриная полть, пареная репа и кувшин холодного кваса, хлеб был свежевыпечен, сам просился в рот.
После недолгого по местным меркам обеда я поинтересовался у хозяина:
– А больные-то где?
– Да где ж им ужо быть, наверху, Юрий. Тебя ждут.
В самом деле, в коридоре, у дверей моей комнаты, толпилось с десяток человек крестьян. Это живо мне напомнило картину поликлиники, еще не хватало талонов на прием и извечного: «Вы здесь не стояли, я очередь занимала за этим дядечкой в шляпе».
Ну что ж, начнем, пожалуй. Первый заскочил тощенький мужчинка с котомкой за плечами:
– Животом маюсь, господин. Чем ни займусь – в нужник тянет.
Пропальпировал живот, назначил отвар коры крушины и древесный уголь. Мужчина, на удивление, выложил на сундук пяток яичек и был таков.
Следующей зашла молодка с лихорадочным румянцем на щеках:
– Родила недавно я, да лихоманка приключилась, грудь как каменная и болит.
После осмотра стало понятно – острый мастит. Я промыл в хлебном вине скальпель, ополоснул им же руки и попросил молодку:
– Сейчас будет немножко больно – потерпи.
Одним движением вскрыл гнойник, оттуда хлынул гной. Молодка взревела дурным голосом, ведь даже новокаина у меня не было.
По коридору послышался удаляющийся топот, по всей видимости, очередь испугалась и решила вылечиться сама. Оставив рану открытой (эх, жаль, что нет даже резиновой трубки – дренаж поставить), забинтовал рану, велел прийти завтра. Молодка ушла, я выглянул в коридор – там осталась только одна женщина. Сложного здесь не было, дал несколько советов. Похоже, сегодня прием окончен. Интересно получается: все случаи здесь – это травматология и хирургическая практика. При размышлении стало объяснимо – знахари, травники с терапевтическими заболеваниями кое-как, в меру своих знаний и разумения, справляются, а вот оперировать? Я и сам был в затруднении: наркоза нет, о стерилизации инструментов слыхом никто не слыхивал, инструментов остро не хватает. Как же матушка-Русь лечилась?
Я попросил у Игната Лукича несколько плошек побольше, кувшин хлебного вина, замочил в нем для очистки свои инструменты.
Щека у хозяина спала, глаз почти открылся, и хотя разговор был пока шепеляв, Игнат Лукич не унывал. Глянув на сундук, на котором лежали яички и курица, спросил:
– Ты куды девать все собираешься?
Вопрос меня огорошил. Съесть все это сразу я не мог, холодильников здесь нет.
– Давай я заберу, пока не пропало, дам тебе две деньги.
Я согласился, хотя о ценах представления не имел. Так потихоньку начал налаживать свой быт. Крыша над головой, хоть и не своя, имелась, не голодный, ближайшая перспектива проглядывается, ну и ладно.
Прошла неделя, пожитков прибавлялось, начала сказываться нехватка инструментов, да и комнатка для приемов оказалась маловата. Всю натуроплату: курами, яйцами, медом, сметаной, грибами, ягодами – забирал трактирщик, расплачиваясь со мной добросовестно. В конце недели я снял швы с раны на лице Игната Лукича.
Рубец получился аккуратным, розовеньким, он почти сливался с красными щеками страдальца. Я оглядел свою работу и остался доволен. Не хуже, чем в своей больнице.
Игнат Лукич достал из кармана зеркальце и оглядел лицо, судя по тому, что радостно заулыбался, работой остался доволен.
– Молодец, хорошо поработал!
Я понял, что вопрос дармового жилья и еды встает перед ним в полный рост.
– Давай-ка, паря, подумаем, как нам быть. Комнату занимать мне невыгодно. Людишки в коридоре толкаются, мешают. Опять же, деньжат ты маленько уже поднабрал.
– Что делать, подскажи, ты же местный.
Лукич присел на лавку, долго хмыкал, чесал затылок, со стороны было видно, что идет мозговая работа.
– Два выхода есть: или комнату у кого в доме снять, или…
– Что замолчал?
– А ты надолго к нам?
Я пожал плечами – идти некуда и жить негде, родственники будущие наверняка где-то есть, иначе как бы я появился в будущем, да только где и как их искать? Я представил на секунду, что будет, если бы их нашел – здравствуйте, я ваш прапра… внук? Хорошо, если сразу башку не скрутят.
– Ты, похоже, человек серьезный, – молвил трактирщик. – Если надолго к нам, можно в углу двора маленький домик поставить об одной комнате. За неё платить будешь.
– Почему об одной, две хотя бы – в одной принимать, в другой ожидать. Пока построим: осень будет, где людям находиться?
– А и верно – не подумал.
Мы хлопнули по рукам. И снова все потянулось по-прежнему – с утра прием пациентов, обед, опять прием. По мере работы количество пациентов росло: если раньше приходили с торга, то сейчас шли из города и окружающих деревень специально.
Где-то через месяц, утром, я проснулся от перестука топоров, громкого крепкого мужицкого словца. Выглянув в окно, увидел артель плотников, ставящих в углу двора, справа от ворот, сруб. Да никак мне домик – можно сказать, амбулаторию ставят. Я быстро выскочил во двор – мужики с прибаутками дружно ставили бревенчатые венцы. Ко мне подошел артельщик:
– Ты, что ли, жить здесь будешь? Игнат Лукич сказывал.
Мы определились, где будут двери и окна, и я пошел умываться и завтракать.
Однако радость моя была преждевременной. Игнат Лукич сказал, что доски для пола придется ждать долго, ден шестьдесят.
– Как? – удивился я.
– А ты что думал, видел хоть раз, как доски делают?
– Нет, – признался я.
Не рассказывать же ему, что в моем времени доски из бревна получаются за пять минут. Во мне проснулся интерес – что за лесопилка здесь?
– А хошь, завтра со мной поедем, я в Ашихмино собирался, у меня там артель своя, бревна, вестимо, оттуда, и доски там делать будут.
На следующее утро Игнату Лукичу запрягли с утра нечто вроде пролетки – на двух седоков. Я пристроился рядом с хозяином, мы тронулись.
Трясло изрядно, местные-то привыкшие, но мне после «Жигулей» такая езда показалось пыткой. Поистине и морковка сладкая для тех, кто сахара не ел.
Ехали недолго, по местным меркам, конечно, часа два. На берегу Оки располагалась небольшая деревушка – домов на двадцать. Ближе к воде высилась груда бревен.
По всей видимости, их сплавляли с верховьев плотами. Дюжина крепких мужиков обрабатывала лес. Палками с железными крючками на конце бревно затаскивали наподобие железного козла, споро топорами вбивали по всей длине железные клинья, и бревно раскалывалось вдоль. С половинами процедуру повторяли, затем топором заготовки досок обтесывались, и получались почти доски. Затем два мужика брали нечто вроде здоровенного скребка и таким громадным рубанком выравнивали поверхность, причем только с одной стороны.
– А почему только с одной стороны? – спросил я.
– Так трудов много, а как ни положи, видна только одна сторона – хоть на полу, хоть на стене.
Разумно вообще-то. Топором мастеровые владели мастерски: и рубили, и тесали, и использовали вместо молотка. Делали топором грубую и тонкую работу – причем одинаково хорошо. И топоры для разных работ были разные – большие и маленькие, но все наточены, как бритва. В умелых руках и при необходимости и оружием могло служить тоже убойным. Удара топора ни одна кольчуга или кираса не выдержит. Я поинтересовался:
– А пилы у вас есть?
– Есть, а как же, и лучковые, и двуручные, только топором быстрее получается, и устаешь меньше.
В голове начали шевелиться мысли о лесопилке с приводом от воды. А что – двуручные пилы у них есть, если собрать несколько в пакет, поставить водяное колесо… Я подозвал Игната Лукича и артельного, стал объяснять свою задумку – вбить недалеко от берега сваю или несколько, сделать колесо с лопастями, вал привода, поставить пакетом для начала несколько двуручных пил, причем от толщины прокладок между пилами будет изменяться толщина изготовляемых досок. Долго пришлось растолковывать, что-то додумывая на ходу, импровизируя, я выкручивался как мог – многих материалов и инструментов не было, да и появятся они не скоро. Артельный долго чесал в затылке, что-то рисовал прутиком на песке. Игнат Лукич сказал, поразмыслив:
– Так ведь сколько дён потеряем, пока соберем энту штуку.
– Вот, мил-человек, после того как запустишь в работу пилу, все сразу и окупишь, в день по сорок-пятьдесят досок делать будешь.
У него отпала челюсть, потом он начал шевелить губами.
– Бревна стоят недорого, а вот каждая доска дороже бревна, только богатые их покупают. Если и правда будет, как ты говоришь: озолочусь!
– Ты не говори гоп, пока не перепрыгнешь: еще ничего не сделал, а как заработает приспособа – про меня не забудь!
– Что ты, что ты, я не тать какой-нибудь, совесть имею.
Обратно ехали молча. Трактирщик был задумчив, вздыхал, морщил лоб и шевелил губами. На въезде в город я прервал молчание:
– А кузнец хороший у вас есть?
– А как не быть в городе кузнецу. Да их несколько, а что?
– Давай заедем ненадолго, хочу попробовать одну задумку.
По мере житья здесь хотелось что-то улучшить в своей жизни, сделать ее комфортабельнее.
Кузнецом оказался степенный мужик с окладистой бородой, с обнаженным мускулистым торсом, с надетым кожаным передником. Руки почти такие, как у меня ноги. Я начал объяснять, что такое рессоры, как их поставить на тележную ось. Жизнь в СССР, а затем и в России научила ремонтировать свою машину самому. Это в последние годы поразвелось автосервисов, а в брежневско-андроповско-горбачевскую эпоху почти все приходилось делать самим.
Я до сих пор вспоминал свою первую машину – красный «Москвич» ижевского производства. Ломался, конечно, часто, но по мелочи, был вынослив и по большому счету в дальних поездках не подводил.
Опять же прутиком на земле я как мог объяснил, чего хотел. Кузнец заявил:
– Видел я однажды карету иноземную с такой диковиной, да рассмотреть не удалось, ко мне приезжали лошадям подковы менять, да спешили больно, сразу и уехали, а тута вона оно как.
Я уговорил Игната Лукича оставить во дворе у кузнеца нашу повозку, мы выпрягли коня, пеши тронулись к себе.
– Что-то непростой ты парень, – хитро ухмыльнулся трактирщик. – Вона какие диковинки ведаешь. Видать, побросало тебя по свету, всего повидал, у иноземцев много чего странного бывает. И внимательный ты – другой бы мимо прошел. А будет толк с твоих диковинок или, може, зря деньги я выкину?
– А вот через три дня и увидим.
Три дня для меня пролетели как всегда – больные, сон, еда. Довольно скучновато – книг, до которых я был большой любитель, нет, телевизора – новости хотя бы посмотреть – нет, кино и дискотек нет. Даже как с женщиной амуры завести, я не знал. С замужней – по голове получить можно, а то и живота лишиться, с девицей – а вдруг жениться обяжут, с гулящими девками, были здесь такие, так я и в своем времени ими брезговал. А природа брала своё, я все чаще поглядывал на женские личики, на стройные станы и высокие груди. Месяц уже прошел, как меня сюда занесло, и не старик.
Через три дня хозяин с холопом, ведущим в поводу лошадку, и я направились к кузнецу. Холоп взялся запрягать лошадь в возок, я кинулся осматривать рессоры. Сделано было, конечно, грубовато, но для первого раза просто замечательно.
Хозяин постоялого двора и трактира долго торговался с кузнецом: тот стоял на своем, работа уж больно мудреная. Но вот они хлопнули по рукам, зазвенело серебро, и мы наконец выехали из ворот.
Возок шел мягко, покачиваясь на рессорах, только колеса погромыхивали. Резиновые покрышки бы сюда, да только это уже точно из области фантастики. Возок шел ходко, сидеть было приятно, и Игнат Лукич заметно повеселел.
– Хорошая диковина, однако. Надо нашим купцам и господам похвастаться.
До деревеньки с лесопильной артелью на этот раз доехали быстрее и с большим комфортом. Моя пятая точка разницу между прошлой и нынешней поездкой ощутила. Еще подъезжая к лесопилке, мы увидели толпу мужиков – артельщиков и крестьян из деревни, толпящихся у лесопильного станка, если его так можно было назвать. Двое рабочих толстыми палками подталкивали бревно по желобу, а сверху двигался пакет из скрепленных между собой двуручных пил, только без ручек. Сыпались свежие опилки, остро пахло деревом. Оказалось, это уже второе бревно, недалеко от станка лежали доски с первого бревна. Не сказать, что ровные, но первый блин, известно, комом. Бревно, скорее всего, несколько ерзало по желобу, когда его подталкивали рабочие. На наших глазах рабочие распилили бревно. Эти доски уж были ровнее. Артельщик и Игнат Лукич стали ощупывать доски, цокали языками. Изделие, судя по всему, им понравилось. Я приблизился:
– Ну как?
– Неплохо!
Артельщик и Игнат Лукич смотрели на меня с нескрываемым уважением. Я решил несколько усовершенствовать станок:
– Вы поставьте желоб под наклоном, тогда подталкивать бревно станет легче, и с этим справится один человек, а не два, как сейчас.
– Молодец, Юрий, Григорьев сын! Большой с тебя прок, видно, Господь тебя ко мне послал, да я сразу-то не понял.
Радостно похлопывал меня по плечу, потирал руки, улыбался, довольно крякал. Сразу видно – хорошо у человека на душе.
– Не знаю, как тебя и благодарить, всех конкурентов теперь задавлю.
Обратно возвращались, откушавши в деревне, сытые и довольные, в мягком возке. Вокруг расстилались возделанные поля, перемежаемые перелесками. На небе ни тучки, солнышко ясно светит, птицы поют, воздух свежий, живи да радуйся. Мы уж въезжали в город, когда Игнат Лукич повернул не к дому, а в сторону торга.
– Одарить хочу за диковины твои, лесопилка хорошие деньги принесет. Да может, ты еще чего ведаешь, повидал, поди, в заморских странах, так давай, поделись, мы не хуже сделать можем.
Подъехав к торгу, привязали лошадь к коновязи, трактирщик бросил полушку мальчишке, что вертелся у привязи, – «посмотри».
– Одеть хочу тебя, как уважаемого человека, твоя одежа странна зело, а здесь по одежке встречают.
Игната Лукича на торгу знали, с ним степенно раскланивались купцы и заискивали приказчики. Знали, видать, торговую хватку и зажиточность его. Мы сразу направились к дальней лавке, где мой благодетель степенно стал обниматься с торговцем.
– Надо одеть хорошего человека.
Из подсобки выскочил юркий приказчик, посмотрел на меня.
– Какую рубаху брать будете?
– А нам несколько надо, неси все!
Мне подобрали яркую, атласную, довольно длинную рубашку синего цвета, парадную, можно сказать, и две рубашки попроще – льняную белую и коричневую котурлиновую. К рубашкам подобрали пару штанов, если это можно назвать штанами – карманов нет, гульфика нет, покрой странный. Расплатился Игнат Лукич, и мы двинулись дальше – у сапожника заказали две пары сапог, за которыми велели прийти через три дня. У кожевенника купили хороший поясной ремень. Подошли к оружейнику, Игнат Лукич выбирал сам маленький поясной ножик в чехле и здоровенный тесак. Когда я поинтересовался зачем, сказал:
– А как ты без маленького ножа кушать будешь? Ну птицу али мясо порезать?
У лавки ювелира хозяин начал присматривать серебряную ложку.
– Не дело тебе деревянными кушать, это дело простолюдинов, а ты человек не простой, только одет странно, да беден почему-то. Хватки торговой у тебя нет, видно. С твоими знаниями я бы уже купцом изрядным был, людей с ладьей нанял, по всей Руси али дальше торговал.
Ювелиром оказался чернявый с характерным носом человек, после того как он заговорил, сомнения отпали.
– Откуда будешь?
– Армения! Слышал, что ли, страну такую?
Господи помилуй меня, и здесь они торгуют. Поистине вездесущее племя.
И никто не валит деревья, не пашет землю, не состоит у князя в дружине.
К возку подошли втроем – мальчишка, выделенный продавцом, пыхтя, тащил за нами тюк с покупками.
– Ну, иди, надевай обнову, покрасуйся!
Я прикинул на себя атласную рубаху, натянул штаны, подпоясался поясом, прицепил ножик. На голове красовалась шапочка типа большой ермолки, на ногах вот только были мои же туфли.
– Ну вот, другое дело, – довольно потирал руками Игнат Лукич. – Сразу видно – не голодранец, а уважаемый человек.
– Спасибо тебе, Игнат Лукич, много ты на меня потратил, заслужил ли?
– Что ты, – замахал он руками. – Ты с досками вот как мне удружил, а возок-то как хорош, сам ужо оценил.
Я успокоился.
– Напомнил бы ты мне, Игнат Лукич, про деньги.
– Да ты что, мил-человек, не знаешь разве?
– Да я только из дальних стран, подзабыл маленько.
Подивившись, трактирщик начал мне пояснять про рубли: в одной новгородской гривне три рубля, в одном рубле сто новгородских. Еще есть московки, эти на две новгородки потянут, еще есть полушки в четверть копейки, алтын три копейки, есть серебряная гривна киевская – поменьше, и новгородская лодочкой – та поболе будет. На торгу и иноземных монет много: арабские дирхемы – куны по-нашему, полдирхема – резан. Сто резанов равны большой киевской гривне. Самые хорошие деньги – или златник, или золотой мискаль. Он перечислял и далее – нагаты, чешуйки и т. д.
На сколько и какие деньги можно обменять, с непривычки я совсем запутался.
– Ты мне скажи, Игнат Лукич, а чего сколько стоит.
Хозяин посмотрел на меня как на больного.
– Ну, скажем, корова стоит двадцать шесть алтын и три-четыре деньги, на рубль купишь около двух пудов мяса али рыбы, три пуда соли али три пуда ржаной муки. Самое дорогое на торгу – железные изделия: гвозди, скобы, подковы, серпы, оружие всякое. За хороший меч можно деревню взять со всеми холопами.
Ну и расценочки у них тут. И запомнить с ходу курс денег друг к другу тяжеловато. С математикой у меня всегда было неважно.
Через три дня я пошел к сапожнику за обещанными сапогами.
Одна пара – коротенькие, чуть выше щиколотки, из мягкой красной кожи с низким каблучком. Обувши – нога как в носках, нигде не жмет. Вторая пара были черные, из более грубой кожи, с толстой подошвой, про такую говорят – им сто лет сносу не будет. Сапожник ходил вокруг меня и приговаривал: по уму сделано, на совесть, нигде ни одна нитка не порвется, ежели салом али дегтем мазать будешь, и промокать в дождь не будут. Носи на здоровье, мил-человек. Сапоги, как и у всех здесь, были на одну ногу – ни левый, ни правый, – какой обул, тот и носи. С непривычки легкий дискомфорт, если не сказать неудобства, доставляли портянки. Про носки в этом мире никто и слыхом не слыхивал, кроме теплых шерстяных, так это для зимы.
Наконец-то, одевшись по местной моде, я стал неотличим от аборигенов. Уже загорелое, с отросшей мягкой бородкой лицо, атласная рубаха, черные портки, алые сапоги и пояс с ножом делали меня своим. Разговорная речь постепенно утрачивала интеллигентность двадцать первого века, появились новые для меня слова и понятия. Я становился своим.
Глава 3
Татары
Проснулся в темноте, казалось, только сейчас голову приклонил к подушке, от шума, криков челяди и странного звука – набата. Понял, случилось что-то.
Быстро оделся и выскочил из своей комнаты. Игнат Лукич стоял внизу, в трапезной, вокруг несколько холопов.
– Что стряслось-то?
– Не знаю пока, вот послал одного холопа, прибегнуть должон вскорости, узнаем.
В калитку забежал соседский мужичок, Анисим, я его уже знал, здоровались, встречаясь.
– Басурманы! Татарва проклятая под стенами, говорят, много их. В темноте тихо подошли.
– Вот бесово отродье, все неймется им. Беда, что боярина нашего в городе нет, а с ним и часть дружины в Рязань ушла, к князю. Ладно, стены крепкие, ратники есть, не впервой, должны отбиться. Это не литовцы али поляки – те, если придут, город окружат, стоять будут долго, измором брать. А татарва налетит, похватает что может, людишек наших в полон возьмет и быстро убегает, пока по шее не надавали, как тати. Нету у них теперь силы, как ранее, как деды говорили.
Было интересно и страшновато. Страшновато, потому как не воин, здешним оружием не владею. Ходил на охоту, постреливал из ружьишка, так здесь луки, копья, мечи, и владеть ими на профессиональном уровне за неделю или месяц не научишься. В конце концов, меня учили лечить, а не убивать людей. Сообразив, что где битва, там и раненые, попросил Игната Лукича дать мне холопа в помощь и в провожатые и побольше чистых холстин для перевязок. Завернул инструменты в чистую тряпочку, поставил склянку с хлебным вином в сумку и направился в центр. На торговой площади было многолюдно. В основном стояли мужчины разного возраста, но были и женщины с тревожными лицами, одеты небрежно, видно, в спешке; бегала детвора постарше.
Распоряжался, стоя на лавке, крепкий широкоплечий мужчина в кольчуге, в шлеме, с мечом у пояса.
– Воевода боярский, этот заместо боярина остался, – проговорил мой сосед, судя по одежде, из торговых, – Олег Фролович звать.
– Ратников в городе маловато осталось, – громким голосом вещал воевода, – однако если возьмемся всем миром бить проклятых басурман, я думаю, продержимся, пока наши с Рязани подойдут, гонца я ужо послал.
В толпе раздались крики:
– Командуй, воевода!
– Одолеем супостата! Кожевенная слобода – на полуночь, там помогать будете, кузнецы со своей зброей – к воротам, там, я думаю, главный удар будет, остальным – подойти к десятникам, по стенам распределитесь. Кто хорошо луком владеет – на башни. Женщинам и отрокам – костры жечь, воду и смолу варить.
Толпа, возбужденно голося, начала рассасываться, целенаправленными ручейками всасываясь в улицы, окружающие торговую площадь. Я подошел к воеводе:
– Я лекарь, мне куда?
– Ближе к воротам ступай, основная сеча, коли татары прорвутся, там будет.
В темноте, ориентируясь на свет редких факелов на стенах крепости и лучинах в окнах домов, мы с холопом Прошкой пошли к воротам.
С внутренней стороны ворот было довольно многолюдно: таскали бревна, куски заборов: возводили на некотором расстоянии от ворот нечто вроде баррикады. Знамо дело – услышал я разговор двух ратников – татарин, он на коне силен, да когда их много, кони прорвутся, а тут засека, на конях не перепрыгнешь, а лучники наши не хуже татарских будут. Я огляделся по сторонам. Судя по тому, что ратники и ополченцы подходили к воину в кольчуге с болтавшимся у пояса шлемом, главным был он. Я подошел:
– Олег Фролович велел недалеко от ворот быть, лекарь я.
– Звать тебя как?
– Юрий, Григорьев сын.
Десятник окликнул одного из воинов:
– Лекаря проводи вон в ту избу, раненых, если будут, туда носить будете. Пару женщин, кто крови не боится, в помощь ему дай.
В доме, куда провел нас воин, была только одна хозяйка, хотя дом был большой, семья, видно, тоже была не маленькая.
– Все ушли от супостата борониться, да вы проходите, садитесь. Что от меня нужно?
– Воды согрей побольше во всех горшках, лучин для света, да покажи, где лавки, раненых укладывать.
С Прошкой мы выдвинули стол на середину комнаты, подготовив нечто подобное операционно-перевязочной. Подготовка шла полным ходом, когда привели первого раненого. Татарская стрела с широким наконечником почти перебила воину левую руку чуть ниже локтя. Убрав окровавленную тряпицу, что прижимал воин к ране, я уложил его на стол, обильно полив рану и свои руки хлебным вином, остановил кровотечение, прошив и перевязав сосуды, сопоставив обломки костей, зашил рану и наложил палочки для фиксации костей. Жалко, гипса не было.
И пошло-поехало. Высокие стены не давали возможности татарам стрелять прицельно, сильно рисковали только воины на стенах и башнях, но проклятые басурмане засыпали стрелами территорию города. Сотнями, если не тысячами, шелестящая и невидимая в темноте смерть сыпалась с ночного неба. Тем, кто находился без укрытия – вне домов или другой защиты, приходилось туго. Люди это поняли и без необходимости не высовывались на открытое пространство. Зажигательных стрел татары пока не применяли – если город сгорит, что с него можно было взять – ни утвари, ни ценностей, да и будущие полоняники могли погибнуть, сгорев в пламени или задохнувшись в дыму. Крики от стены и со стороны ворот усилились, видно, татары пошли на приступ. От ворот раздавались гулкие, тяжелые удары – как я догадался, тараном пытались сокрушить ворота. Грянули несколько пушечных выстрелов, завизжали за воротами татары, восторженно взревели воины на стенах. Очередная попытка была отбита.
Тоненьким ручейком потянулись ко двору, превратившемуся в лазарет, раненые и увечные. Я наказал расторопным холопам:
– Заносить ко мне в комнату в первую очередь тех, кто сильно кровит.
В большинстве войн, автодорожных катастроф и других катаклизмов люди погибают от кровотечений и несвоевременного оказания медицинской помощи. Это я хорошо усвоил еще в институте, на кафедре военно-полевой хирургии. Стол уже был скользкий от крови, лучины чадили, в комнате стоял тяжелый дух страданий, стонов раненых.
Я попросил хозяйку позвать женщин из соседних домов – помыть стол и пол, поскользнуться можно было запросто; помогать раненым: кого поить, кому повязку поправить. Прошку послал на постоялый двор за хлебным вином. Вскоре он появился вдвоем с Игнатом Лукичом, внеся здоровенный, литров на тридцать, кувшин в комнату. Оказалось, Игнат Лукич организовал у себя в трактире при постоялом дворе пищевое довольствие ратников – массово рубили кур, жарили их кусками, пекли лепешки, наводили сладкое сыто, и холопы относили еду обороняющимся.
– Ну, как ты тут, лекарь?
– Держимся, отбили несколько атак татар, да вот видишь, раненых много, почти весь двор занят, а ну татарва стрелы снова пускать начнет?
– Ништо, отобьемся!
Через какое-то время я услышал перестук конный и тележный скрип. Игнат Лукич с несколькими незнакомыми мужиками подогнали несколько телег, застеленных сеном, и ввезли на постоялый двор около полутора десятков раненых. Должен сказать, сильно тяжело раненных не было – то ли умирали от тяжелых ран сразу, то ли не было еще открытого, прямого столкновения, когда рубятся саблями и мечами, копьями и алебардами.
Наконец обработал последнего раненого. Наступило временное затишье. Я поспешил отмыться от крови, ибо выглядел хуже и страшней мясника на бойне: в крови почти весь, даже лицо. Зашедшая в комнату хозяйка даже шарахнулась от меня с перепугу.
Эх, закурить бы сейчас! Давно уж бросил, да что-то сильно потянуло. Я присел на крыльцо. Голова гудела, устали кисти рук, ныла поясница. Столько увечий сразу я еще не видел.
За спиной неслышно возникла хозяйка дома.
– Вот, хлебни, лекарь, – протянула мне корец с горячим сбитнем.
Очень кстати. Я с наслаждением осушил корец, поблагодарил женщину.
Ко двору подходили женщины, вероятно, высматривая среди раненых своих мужей, братьев, родичей. Кого-то уводили со двора под руки, кого-то, причитая, увозили на телеге.
Небо на востоке начало сереть. Ночь пролетела быстро. Установилась тишина. Татары притихли, очевидно, готовили еще какую-то пакость. Пока все было тихо, я пошел домой, если называть постоялый двор моим домом. Хотелось помыться, надеть чистое и покушать. Игнат Лукич, увидев меня, засуетился:
– Сейчас, сейчас, покормим ужо.
– И ополоснуться бы!
– Да мы уж водицы нагрели.
Я поднялся к себе в комнату, достал чистую рубашку и штаны, присел на кровать на минуточку, да и отрубился.
Очнулся оттого, что меня трясли за плечо, это был Игнат Лукич.
– Сумлел, любезный? Ништо, сейчас помоешься, будешь как новенький. Ну-ка, холопы, помогите!
С двух сторон меня подхватили под локоток два дюжих парня и поволокли вниз. Я отбивался, не больной и не увечный ведь. В предбаннике холопы быстро меня раздели и уже в бане затащили на полку, плеснув кваса на горячие камни, начали сначала мягко, а затем все сильнее и сильнее охаживать меня веником. С непривычки это было больновато. Сильно потея, меня обливали горячей водой, переворачивали, снова охаживали веником, терли мочалом с щелоком, снова обмывали.
Кожа, казалось, от чистоты стала поскрипывать.
– Хватит, хватит, – взмолился я.
Надев чистую рубашку и портки, выпив поднесенный ковш с холодным квасом, я почувствовал себя заново родившимся и ощутил зверский аппетит.
На столе в трапезной уже стояли дымящиеся паром щи, лежал нарезанный крупными ломтями хлеб, жареная убоина, стоял жбан с пивом. В трапезной было многолюдно, пришли перекусить ратники, ополченцы. Гомон стоял такой, что разобрать разговор даже близкого собеседника было непросто. Я с жадностью утолил голод, хотелось отдохнуть. Однако отдохнуть не удалось. На постоялый двор заскочил взъерошенный мальчишка:
– Опять татары на приступ пошли!
Вмиг трапезная опустела – кто на стены, кто к воротам, а я снова в дом, превратившийся в госпиталь.
Во дворе уже стояли несколько раненых – почти все легко. Обработав раны и перевязав, пошел искать десятника.
Пропыленный, с уставшим лицом десятник распоряжался недалеко от ворот.
– Стрелы, стрелы несите, иначе тяжко отбиваться будет. – Он послал двух отроков за припасами. Повернулся ко мне, лицо просветлело, мелькнула под усами улыбка: – А, лекарь Юрий! Молодец! Славно помог, от всех ратников и ополченцев глубокая тебе благодарность и поклон низкий.
– Как дела, что татары?
Лицо его вмиг посмурнело.
– Тайны хранить умеешь?
Я пожал плечами.
– Похоже, не скоро помощь подойдет. На колу, недалече от ворот, голова моего гонца. Одна надежда, крестьяне из окрестных сел смекнут, за помощью поскачут. А город наш окружен. – Он ударил кулаком в ладонь. – Как знали нечестивые, что часть дружины в Рязань ушла.
В голове мелькнуло: а может, и знали!
– Послушай, старшой, а может, и знали на торгу. Разный народ, может, кто и лазутчик.
– Да была у меня такая думка, – нехотя признал десятник.
Советовался я с воеводой:
– У ворот стражу поставить и на прилегающих улицах, чтобы кто ворота изнутри не отпер, особливо ночью.
За стенами взвыли татары, защелками луками ратники на стенах.
– По местам! – вскричал десятник.
Я побежал в свой «госпиталь». Пока раненых не было, но надо было приготовиться. В котлах во дворе уже была приготовлена горячая вода, в комнате две девицы споро резали холстины на длинные полосы. Пол и обеденный стол были чисто вымыты, а стол даже отскоблен. Самой хозяйки не было видно, девицы скорбно вздохнули: мужа у нее на Заречной стороне убило, туда побегла.
