Юрий Безелянский
Огни эмиграции. Русские поэты и писатели вне России. Книга третья. Уехавшие, оставшиеся, вернувшиеся в СССР

Светлана Аллилуева: дочь вождя

19 декабря 1966 года – последний день Светланы Аллилуевой в Советском Союзе. Возмездие судьбы: дочь Сталина не захотела жить на родине.

В книге «Только один день» (Принстон, США) Светлана Иосифовна писала:

«Я не думала 19 декабря 1966 года, что это будет мой последний лень в Москве и в России. И уж, конечно, не предполагал мой сын Ося, его жена Леночка, моя Катя и никто из друзей, зашедших в этот день повидать меня перед отъездом. День был очень холодным… «Правда ли, правда, что сегодня улетаешь?» Это было действительно невероятным, что мне разрешили отвезти в Индию прах моего мужа, поэтому многие не могли никак поверить… Это была моя первая поездка за границу, не считая 10 дней, проведенных летом 1947-го в гостях у брата, стоявшего с авиационным корпусом в Восточной Германии (у Василия Сталина. – Ю.Б.)…

…Аудиенция с Косыгиным закончилась в пять минут: мне разрешено было ехать при условии, что я буду избегать контактов с прессой. Разговор был неприятен нам обоим, и мы быстро его закончили…»

Тут следует сказать, что сначала Аллилуевой отказали увезти больного Брадежа Сингха на родину, в Индию, а потом, после долгих, очевидно, колебаний разрешение на поездку для оказания последних почестей все же было получено.

Далее последовал настоящий детектив с отъездом, в результате которого Аллилуева оказалась на Западе. Краткое время она находилась в Швейцарии, где сожгла советский паспорт и приняла православие (назло всем коммунистическим вождям в Кремле?..). Затем были Соединенные Штаты, где в публикации «Двадцать писем к другу» Аллилуева рассказала о своем отце, диктаторе и тиране, и о кремлевской жизни. В серии статей и телеинтервью осудила всю коммунистическую систему как бесчеловечную…

Ровно год спустя, 19 декабря 1967 года, за столиком в ресторане в Принстоне Аллилуева сказала своим новым американским друзьям: «А знаете, ведь только один год назад в этот день я уезжала из Москвы… Какая вьюга мела! Мой сын провожал меня поздно ночью в аэропорт. Мог ли кто-нибудь вообразить тогда, что я появлюсь в Принстоне и будем сидеть за столом с вами?» «Давайте выпьем за этот год свободы», – сказал Луи Фишер. И мы все трое подняли наши бокалы…»

Тут надо сказать, что Луи Фишер, американский кремлелолог, бывший коммунист и говорящий по-русски, стал очередным мужем Светланы Аллилуевой.

А кто был первым? В 16 лет Светлана влюбилась в сценариста и военного корреспондента Алексея Каплера, который был на 20 лет ее старше. Сталин, ненавидевший евреев, упек Каплера на 10 лет в ГУЛАГ. А первым официальным мужем Светланы стал студент МГИМО Григорий Морозов, тоже еврей. Сталин не пожелал ни разу увидеть своего зятя. От этого брака родился сын Иосиф, названный в честь грозного деда. Через два года Светлана развелась с Морозовым и вышла замуж за сына соратника отца Андрея Жданова – Юрия Жданова. Родилась дочь Катя. Потом был третий, гражданский брак, с Иваном (Джоником) Сванидзе, сыном Александра Сванидзе, соратника Сталина, им же и казненного.

В кремлевской больнице Светлана встретила индийского коммуниста-интеллигента Брадежа Сингха, почти на 30 лет ее старше. И новая любовь. Пыталась выйти за него замуж, но брак не разрешили, и вскоре Сингх умер… Очередным мужем, уже в Америке, и стал Луи Фишер, который причинил Аллилуевой ужасные страдания. После его смерти в 1970 году Аллилуева вышла замуж за американского архитектора Вильяма Лесли Петерса и в следующем году родила дочь Ольгу. На этом драматические перипетии не закончились. Петерс оказался хиппи и желал, чтобы его жена жила с ним в общей коммуне, и постоянно тянул из нее деньги. Брак развалился через два года.

Затем Аллилуева появилась с дочерью Ольгой в Москве.

16 ноября 1984 года состоялась в Москве встреча Светланы Аллилуевой с советскими и иностранными журналистами. Она рассказала, что «основной причиной совершенных ошибок и заблуждений – решение покинуть 17 лет назад Советский Союз – явилась слепая идеализация ею так называемого свободного мира. Аллилуева решительно отвергла всякие домыслы и спекуляции, распространяемые на Западе относительно ее возвращения в СССР якобы «под нажимом». «Мое решение вернуться на Родину к моим детям, внукам, многочисленным родным и к незабываемым друзьям есть решение лично мое, решение человеческое, а не политическое… Я не политик…. Даже мое «невозвращенство» в 1967 году было основано не на политических, а на человеческих мотивах… В те годы я отдала дань слепой идеализации так называемого свободного мира – того мира, с которым мое поколение совершенно не было знакомо… Там я попала в руки бизнесменов, адвокатов, политических дельцов и издателей, которые превратили имя моего отца и мою жизнь в сенсационный товар…»

«Все эти годы, – сказала Светлана Аллилуева, – меня не покидало чувство глубокой вины. Сколько я ни старалась вполне искренне жить так, как все американцы, и «наслаждаться жизнью», у меня этого не получалось… Моя 13-летняя дочь здесь со мной в СССР… Ее отец, архитектор Уильям Петерс, англичанин, женился на мне, надеясь на миллионы… Мой брак распался очень скоро… Прошу всех понять, что я вернулась в город, где родилась почти 59 лет назад. Здесь моя школа, мой университет, мои друзья, дети и внуки… Я наконец дома. ЧЕГО ВАМ ЕЩЕ?.. Нас приняли, как принимали блудного сына в библейские времена. Просьба о гражданстве удовлетворена быстро. Я надеюсь жить тихой частной жизнью…»

И обращаясь к иностранным журналистам, Аллилуева попросила: «Давайте же после этой встречи оставим друг друга в покое и займемся своими текущими делами» («Московские новости», 21 ноября 1984).

Но тихой мирной жизни не получилось. И надежды на близкие отношения с оставленными на родине детьми не сбылись. Да и отношения с советским правительством не сложились, и Аллилуева покинула Москву и поселилась в Грузии, где свое 60-летие отметила в помещении музея Сталина в Гори.

Но и в Тбилиси она не прижилась: через неполные два года в СССР Светлана Аллилуева написала письмо в ЦК КПСС с просьбой разрешить ей выезд за границу. После некоторых проволочек и мытарств в ноябре 1986-го ей было разрешено вернуться в США. Уехав, дочь вождя еще раз продемонстрировала свой резкий и непредсказуемый характер: она отказалась от гражданства СССР. Не будем спрашивать: а как же Родина, где школа, университет и все родное? Дело было, наверное, не только в неудаче человеческих контактов, но, очевидно, в общей атмосфере страны, от которой Аллилуева отвыкла.

Уехала Светлана Иосифовна и пропала. Ходили слухи, что живет она то ли в Англии, то ли в Америке, то ли в Швейцарии. Что перенесла инсульт. А потом следы ее обнаружились в Америке, в Висконсине, в «доме поддержки престарелых» города Мадисон под именем Ланы Петерс (это имя она взяла себе, когда вышла замуж в 1970-м за Уильяма Петерса). Живет дочь «брутального диктатора», как называют американские журналисты Сталина, в однокомнатной квартирке обособленно и одиноко. Читает книги, слушает радио, гуляет с палочкой (ноги болят). Не любит телевизор и яростно костерит советскую власть. Написала довольно жесткие мемуары о Сталине. Избегает общения с журналистами. Лишь в 2008 году ее уговорили сняться в документальном фильме «Светлана о Светлане».

Дочь вождя, диктатора и тирана, носившая в разное время разные имена и фамилии: Светлана-Фотина-Лана Аллилуева-Петерс, – скончалась 22 ноября 2011 года в доме престарелых в уже упомянутом штате Висконсин от рака в возрасте 85 лет. Затем по желанию дочери ее прах был отправлен в Портленд, штат Орегон.

Так завершилась жизнь дочери Надежды Аллилуевой (то ли покончившей с собой в далеком 1932 году, то ли убитой самим вождем) и Иосифа Сталина. А родилась она 28 февраля 1926 года.

«Смерть превращает жизнь в судьбу», – говорил Андре Моруа. В случае Светланы Аллилуевой – удивительную судьбу с драматическими поворотами.

Аркадий Белинков: легенда советской интеллигенции

И кто является этой легендой? Николай Островский? Александр Фадеев? Михаил Шолохов?.. Нет, нет и нет! Даже не Осип Мандельштам, не Ахматова и не Пастернак. И не бедная, зажатая в вечном гетто Марина Цветаева. Да, все они творили. Страдали. Строили свою жизнь, как им позволяла эпоха. Но они не бросали вызов судьбе, не боролись с властью, не выносили смертный вердикт режиму. А вот Аркадий Белинков бросил дерзкий вызов системе и вынес ей приговор, будучи обвиненным и жертвой, а отнюдь не прокурором и судьей.

«Безумству храбрых поем мы песню!» Это Горький. А Пастернак пытался определить безумца, взявшегося за слово как за сверкающий на солнце топор: «А сзади, в зареве, дурак, герой, интеллигент…» Белинкова можно определить именно так: человек не от мира сего, герой-одиночка и, конечно, истинно русский интеллигент с широким взглядом на порядок вещей. Он и своим внешним видом, манерами походил на старорежимного интеллигента в пенсне а-ля Чехов: неизменная шляпа, почти изысканная одежда, мягкая церемониальность в обращении с людьми: «Полноте, голубчик! Это же Россия!» Короче, необыкновенный, причудливый, экстравагантный человек – Аркадий Викторович Белинков.

Конечно, Белинков – легенда. Но легенда лишь для узкого литературного круга. Писатель, литературовед. Но писатель необычный, а литературовед вообще удивительный. Скорее даже не литературовед, а исследователь литературного процесса в контексте истории страны и государства, и избранный им способ повествования бесконечно далек от традиционного литературоведческого языка.

Но позволено ли сказать социуму то, что ты видишь и как понимаешь происходящее вокруг тебя и в мире? В советские времена – категорически нет! Увиденная картинка и подпись под ней непременно должны пройти цензурные ворота. И сезам может не отвориться… Это возмущало и даже бесило Белинкова. Возмущаясь, он терял свою интеллигентность и переходил на базарный крик.

Когда стало окончательно ясно, что Белинков кардинально разошелся с советской литературой, он написал страстное письмо в Союз советских писателей (20 июня 1968). Вот отдельные фрагменты из этого пылающего гневом документа:

«…Нужно было уничтожить все, что носило блеск дара, ибо дар нетерпим ко злу. Стране навязывали тягчайшее зло: царствование бездарностей, Союз писателей был придуман для того, чтобы управлять литературой (ставшей наконец «частью общепролетарского дела»)… Власти нужно было воспитать злобных и преданных скотов, готовых развязывать войны, убивать инакомыслящих и единомышленников, дуть в торжественную фанфару славы замечательного человека, которому удалось истребить самое большое количество людей на земле…

Советская власть неисправима, неизлечима. Ее смысл и цель – в безраздельном и безудержном господстве над людьми, и поэтому свое полное и совершенное выражение она получила в тиранах, из которых Ленин еще не все мог, потому что не успел уничтожить оппозицию, а Сталин мог все, потому что оппозицию уничтожил. Сталин стал самым чистым, самым высоким и самым выразительным воплощением советской власти. Он – ее символ, портрет, знамя…

…Нужна сильная личность, чтобы обуздать наконец этих вечных врагов полицейского государства – этих мальчишек, художников, поэтов, евреев. И сильная личность действительно начинает всегда с обуздания их…

Существа, стоящие во главе Советского государства, душат свободу, растаптывают человеческое достоинство и истребляют национальную культуру не только потому, что они плохие политики, но и потому, что они обречены душить, растаптывать и уничтожать…

Страна рабов, страна господ… Страшно с вами рядом, читать ваши книги, ходить по вашим улицам…».

И в конце письма:

«…без меня, без меня. Ни вам, ни мне разлука не принесет горечи и печали. А расправиться со мной вы успеете этой ночью.

Я возвращаю вам билет Союза писателей СССР, потому что считаю недостойным честного человека пребывание в организации, с собачьей преданностью служащей самому жестокому, бесчеловечному и беспощадному политическому режиму всех веков человеческой истории… бездарное и шумное, бьющее в неумолкающий барабан побед и успехов бесплодное и беспощадное государство».

Легко представить, как кто-то из руководителей Союза писателей читал письмо Белинкова, брезгливо морщился, нервно закуривал и негодовал: «Пасквилянт!.. Антисоветчик!.. Вражина!.. к стенке бы его и шлепнуть!..» Бросал папиросу и с раздражением нажимал кнопку звонка, вызывая секретаршу: «Принесите мне чай с лимоном!» Потом жадно пил большими глотками и, никак не успокоившись, включал радиоприемник. И снизошла партийная благодать: из радиоприемника зазвучал мощный и уверенный голос:

 
За столом никто у нас не лишний.
По заслугам каждый награжден.
Золотыми буквами мы пишем
Всенародный Сталинский Закон.
 
 
Этих слов величие и славу
Никакие годы не сотрут.
Человек всегда имеет право
На ученье, отдых и на труд
 

С каждым словом песни босс от литературы светлел лицом и, когда грянул припев, тихонечко стал подпевать, постепенно форсируя звук собственного голоса:

 
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек…
 

«Ай да Лебедев! Ай да Кумач! Какие прекрасные слова сочинил!» – громко, на всю комнату сказал руководитель Союза советских писателей, обращаясь к невидимой аудитории, и сбросил со стола письмо Белинкова…

Это, можно сказать, видение из прошлого. А ныне кто-то из молодых все свои эмоции от письма Белинкова сведет к короткому «Круто!». Круто – это почти ничего. Письмо Аркадия Белинкова – это монолог воина, идущего на смертельную схватку с Голиафом и точно знающего, что ему не победить. Но какая сладость – погибнуть в неравной схватке с сильным врагом…

И откуда берутся подобные смельчаки-смертники, от Аввакума до Белинкова? Отвечаю: из народных масс, они – дети обычных родителей и отнюдь не потомки греческих богов.

Аркадий Викторович Белинков родился 29 сентября 1921 года в Москве в семье рядовых еврейских интеллигентов. Мать, Мирра Наумовна, принадлежала к комсомолкам 20-х годов, никогда не держала в руках револьвера, но остро чувствовала правду и защищала справедливость. Педагог по образованию и сотрудница научного центра детской книги. А еще вела шахматный кружок при Доме юных пионеров. Отец, Виктор Лазаревич, неприметный и тихий экономист, работник Госплана и Наркомата легкой промышленности. Ничем особенно не выделялся. А вот сын!..

Аркадий Беленков с детства страдал пороком сердца, но это не помешало его творчеству. Начинал как романтик, но быстро расстался с романтическими мечтаниями. Учился в Ленинградском институте имени Горького и в МГУ. На фронт ушел добровольцем. В качестве корреспондента ТАСС входил в комиссию, занимающуюся расследованием разрушений, причиненных немецкими войсками историческим памятникам.

Но все годы войны Белинкова не отпускали чары любимой литературы. Он был рожден литературой, дышал литературой и жил ради нее. В качестве дипломной работы написал роман «Черновик чувств». И с удовольствием читал его знакомым и студентам. Естественно, нашлись доносчики и сообщили, куда следует.

«В ноябре-декабре 1942 года Белинков у себя на квартире читал мне рукопись романа «Черновик чувств» и отдельные свои стихи. В «Черновике чувств» Белинков протаскивает мысль, что у него с героиней во время войны должна быть личная жизнь и окружающие события и действительность его не интересуют… Роман написан в виде анекдотов и весьма вычурным языком. Белинков хвалился, что этот роман будто бы понравился писателям Шкловскому и Асееву…»

Роман «Черновик чувств» был аполитичным и нарушал все нормы и правила военного времени: где враг? Где доблесть сражающихся воинов? Где патриотические призывы?.. Ничего этого нет. А что есть? Главные герои – Аркадий (полное совпадение героя романа и его автора) и две дамы – Марина и Литература. С Мариной герой ведет разговоры о книгах, о живописи, о музыке и философии. А Литературой постоянно восхищается.

«Я был разрушителем и понимал, что если бы я родился 35 лет назад, то, вероятно, стал бы революционером. Хотя бы из одного чувства оппозиционности. Но теперь, из тех же соображений, я никак не могу быть революционером.

– Милый мой! Милый! Вас непременно посадят! Конечно, посадят! Господи! Сколько вы говорите лишнего! И с кем! С половыми о декадентах…»

Не случайно, а сознательно Белинков взял эпиграфом к своему «Черновику» слова Пастернака:

 
Опасно в дни великого совета,
Где высшей страсти отданы места,
Оставлена вакансия поэта,
Она опасна, если не пуста.
 

Понимая и предчувствуя все это, Белинков смело двинулся по краю бездны. Шел 1943 год, полыхала война, а он вытащил на свет свой «Черновик чувств» и вызвал, естественно, совсем иные чувства у правильно мыслящих людей. Сначала Белинкова выгнали из комсомола. На общей проработке мятежного молодого писателя директор Литинститута напомнил ему о работе Ленина, о партийности и массовости литературы, на что Белинков дерзко ответил: «Я с Лениным не согласен». 29 января 1944 года последовал арест. На допросах Белинков продолжал упорствовать и утверждать, что литература должна быть оторванной от действительности и не зависеть от нее:

«Литература должна развиваться по своим собственным, свойственным ей законам, не зависящим от действительности и социальной среды».

У охранительных органов было другое мнение, они посчитали роман Белинкова, стихи и другие изъятые у него бумаги, а также то, что он вел литературный кружок, «антисоветской деятельностью» с беспощадным приговором: расстрел!.. За талантливого молодого человека вступились Алексей Толстой и Виктор Шкловский, и им удалось смягчить приговор: всего лишь 8 лет лагерей.

В лагере под Карагандой Белинков проявил себя стойко, не прогнулся и не застрессовал. У этого изящного, миниатюрного «гнилого» интеллигента оказалась крепкая мужская суть. В лагере он прошел все общие работы, потом был определен в помощники фельдшера и даже тайно писал рассказ «Человечье мясо», пьесу «Роль труда в процессе превращения человека в обезьяну» (вызов дарвинизму и марксизму), едкий памфлет «Россия и Черт».

Бдительные надзиратели обнаружили рукописи, и Белинкову вынесли 28 августа 1951 года новый приговор: 25 лет заключения. За то, что «занимался изготовлением и хранением рукописей антисоветско-террористического содержания». И Белинков был отправлен в лагерь строгого режима в Спасске. Итого 33 года жизни без свободы, в неволе…

Но история сжалилась над ним и другими жертвами режима: в марте 1953 года умер Сталин, и из тюрем и лагерей по амнистии стали возвращаться невинно осужденные люди.

Осенью 1956-го получил свободу и Белинков. Ему исполнилось 35 лет. Он вернулся в Москву спустя 13 лет. Был восстановлен в Литературном институте. Ему предстояло пройти четыре курса, сдать госэкзамены, защитить диплом. Все это Белинков сделал меньше чем за полтора месяца. В течение трех недель он сдал на пятерки все зачеты и экзамены, причем сдавал не готовясь – все, что нужно было знать, он прочел и запомнил еще до войны. Сдавал по несколько экзаменов в день. Выпускные – по истории русской и советской литературы и по политическим дисциплинам – тоже сдал в один день. Оставался диплом. Конспект написанного в лагере «Тынянова» на 100 страницах Белинков набросал за неделю. Защита прошла на ура, и ему вручили диплом с отличием.

Нового преподавателя студенты встретили восторженно и слагали о нем легенды на свой лад, что на фронте заслужил награды и критиковал самого Сталина за неумелое руководство Красной армией. Но больше всего студентам импонировало то, что Белинков обладал феноменальной эрудицией и такой же феноменальной памятью: слушать его лекции было захватывающе интересно. А самого Белинкова тянуло к другому, к письменному столу. И он целиком сосредоточился на научно-исследовательской работе. В частности, подготовил статью об Александре Блоке для первого тома Литературной энциклопедии. Но главное для Белинкова, конечно, своя книга.

О любимом Юрии Тынянове Белинков начал писать еще в лагере в голове, полагаясь исключительно на память; выйдя на волю, записал то, что было уже сделано. Тынянов был для Белинкова кумиром еще со студенческих лет. В герое тыняновского романа «Смерть Вазир-Мухтара» Белинков видел писателя, который «восстал против мнения света» и восстал «как прежде» один, потому что «восстают только те, кто обладает простым и редким даром честно смотреть на то, что делается окрест, и кто обладает самоотверженностью и силой сказать, что делается что-то непростительное». Кафкианская новелла Тынянова «Поручик Киже» притягивала Белинкова темой всевластия бюрократии, всевластия мнимости, призрачности, миража, всеобщей подмены. В своей книге о Юрии Тынянове он писал о том, что и его волновало в обществе и что объединяло с Тыняновым. Разница была одна: Белинков писал резче, чем Тынянов, как бы наотмашь.

Книга о Тынянове вышла в 1960 году и повторно – в 1965-м. И была встречена большинством читателей с восторгом. «Талантливо!» – так отозвался в «Литературной газете» Виктор Шкловский, а Корней Чуковский определил Белинкова как литературоведа № 1.

Своей книгой Белинков широко раздвинул рамки привычного литературоведения и вписал жизнь в кипящий исторический ряд. Книга была написана ярко, темпераментно, искрящимся русским языком. А как же иначе: книжник о книжнике.

Вслед за Тыняновым Белинков приступил к книге об Юрии Олеше и назвал ее снайперски точно: «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша». На примере Олеши Белинков разбил в пух и прах господствующий в те годы конформизм, показал, как революция обернулась для многих интеллигентов подлинной трагедией. Олеша пошел в услужение новой власти и сразу потерял свой волшебный писательский дар. Сдача в плен закончилась гибелью…

Две главы «Сдачи и гибели» были опубликованы в журнале «Байкал», что стоило главному редактору должности. А в издательстве «Советский писатель» рукопись была заморожена. Внутренние рецензии были полны негодования против Белинкова: что он себе позволил?! Называли Белинкова Васисуалием Лоханкиным. Лишь проницательный Самуил Маршак понял направление инвектив Белинкова, отвечая на нападки: «А при чем тут Олеша? Разве книга об Олеше?.. Ведь это же Герцен!»

Венгерские события 1956 года и советские танки в Будапеште разъярили Белинкова, и он возложил часть вины за эту агрессию на своих коллег-писателей, покорных прислужников режима, не способных поднять свой голос против. Даниил Данин вспоминал, как в тот период Белинков кричал в исступлении: «Я листовочник! Я уничтожу Олешу, Каверина, Шкловского. Я буду уничтожать нашу интеллигенцию-потаскуху!» То есть доминантой творчества Белинкова являлась ненависть к неправой власти, к тоталитарной системе правления и ее обслуге, среди которой выбрал именно Олешу, хотя тот был не самым ретивым из конформистов и лизоблюдов.

«Но ведь надо как-то жить» – это не философия Белинкова. Это сдача художника в плен. Это пораженчество!..

Рукопись «Сдачи и гибели советского интеллигента. Юрий Олеша» не превратилась в книгу. Более того, на репутации Белинкова выжгли клеймо антисоветчика. Предыдущую книгу о Тынянове изъяли из всех библиотек страны. Опальный автор лишился всякой литературной работы. Умолк телефон. От Белинкова на улице шарахались как от прокаженного. Так называемые патриоты называли его «антисоветской сволочью».

Разумеется, так долго продолжаться не могло. Заметно пошатнулось здоровье Аркадия Викторовича, и весной 1968 года Белинков с женой поехали в Венгрию немного подлечиться. Удивительно, как его выпустили. Из Венгрии Белинков перебрался в Югославию, а там свободные границы, и… Белинков эмигрировал на Запад, тем более что ему сообщили, что в Москве в доме прошел обыск и увезены все его бумаги и архив на предмет внимательного изучения. Белинков понял, что возвращение смерти подобно, и рванул на Запад.

Побег сквозь железный занавес дался Белинкову нелегко. Уже в Америке (Спринг-Вэлли, штат Миннесота), куда он попал через Мюнхен и Рим 9 апреля 1968 года, буквально накануне подавления Пражской весны, Белинков написал то ли рассказ, то ли исповедь и назвал его «Побегом». Вот один из отрывков:

«…Кривая роста сталинизма все настойчивее выпрямлялась и встала угрожающе прямо. Как палка… Нужно было понять, решиться понять, что мое странное существование в советской литературе кончено… Я сообщил своим друзьям на Западе, что теперь нужно печатать мою книгу «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша», рукопись которой была отправлена за границу сразу же за тем, как издательство потребовало от меня переделок, которые могли бы удачно превратить ее в другую книгу – «Победа и возрождение советского фашиста. Михаил Шолохов».

Решив печатать несомненно враждебную советской власти книгу в свободной стране, я счел свои взаимоотношения с советской литературой законченными. И поэтому мое пребывание в Союзе писателей Кочетова и Федина, Софронова и Шкловского, Ермилова и Славина совершенно противоестественно, и я должен из этого Союза уйти…»

Белинков решил не только уйти из Союза писателей, но и уехать из страны, «где тебя из корысти, страха и преданности выдаст первый пионер, последний пенсионер…».

И продолжая «Побег»:

«Когда поезд тронулся, я заглянул в паспорт. В голубоватом его небе висел черный орел Федеративной Республики Германия…

– Куда мы едем? – синея от страха и бешенства, просипел я.

– В Федеративную Республику Германия, – как мне показалось, пошутила Наташа. – Все переменилось. Я забыла тебе сказать. Между прочим, шведских уже не было. Расхватали.

Уходила, убывала, таяла земля великой России, гениальной страны, необъятной тюрьмы. Из этой страны-тюрьмы пытался бежать Пушкин и бежал Герцен. Прощай, прощай, прощай, Россия. Прощай, немытая Россия. Прощай, рабская, прощай, господская страна…

Я десять раз видел смерть и десять раз был мертв. В меня стреляли из пистолета на следствии. По мне били из автомата на этапе. Мина под Новым Иерусалимом выбросила меня из траншеи. Я умер в больнице 9-го Спасского отделения Песчаного лагеря, и меня положили в штабель с замерзшими трупами; я умирал от инфаркта, полученного в издательстве «Советский писатель» от советских писателей, перед освобождением из лагеря мне дали еще 25 лет, и тогда я пытался повеситься сам. Я видел, как убивают людей с самолетов, как убивают из пушек, как режут ножами, пилами и стеклом на части, и кровь многих людей лилась на меня с нар. Но ничего страшнее этого прощания мне не приходилось пережить. Мы сидели вытянутые, белые, покачивались с закрытыми глазами…»

Вдогонку Белинкову понеслось шипение «Литературной газеты», что «теперь он может свободно клеветать на свою родину, лежа на канапе, вслух предаваться размышлениям о собственной роли в истории русской интеллигенции». И вновь затертое сравнение с Лоханкиным…

В цитированном уже письме от 20 июня 1968 года Белинков писал:

«Я не состою в вашей партии. Не пользуюсь большими привилегиями, нежели те, которыми пользуется всякий работающий человек в вашем государстве. У меня нет ваших чинов и ваших наград. Не стыдите меня высшим образованием, квартирой и поликлиникой, августейше дарованными вашей властью. Не попрекайте меня хлебом, который я ем, и салом, которое я не люблю. Я отработал ваш хлеб, ваш кров 13 годами тюрем и лагерей, номером 1-Б-860, которым вы меня наградили. Для того чтобы учиться, получить кров и хлеб, необязательно еще иметь и советскую власть с тюрьмами и цензурой. Все это имеют даже народы, стонущие под игом империализма. Но вы не можете ни хвастать, ни попрекать, ни судить, ни уничтожать. Вы сожгли мои старые книги и не издаете новые…»

И в итоге:

«Я возвращаю вам свой билет Союза писателей СССР…»

В другом письме, конгрессу ПЕН-клуба, Белинков выразил свой протест западным русистам, которые охотно принимают приглашение приезжать в СССР и не хотят видеть ни язв, ни пороков социалистической системы. Пребывают в иллюзии, что все хорошо и замечательно. Белинков потребовал от русистов Запада активной позиции неприятия советского тоталитаризма. «Советскую власть уничтожить нельзя. Но помешать ей вытоптать все живое – можно. Только это мы в состоянии сделать. И это стоит того, чтобы бороться и умереть».

Аркадий Белинков был человеком «прямого текста» и никаких фиг в кармане не складывал. Все напрямую, все начистоту, в лоб. Недаром его кумирами были Радищев и декабристы. В нем самом был заложен мощный заряд мессианства: он считал своей сверхзадачей сокрушить советский режим как несправедливый, построенный исключительно на лжи. И тут Белинков смыкался с Солженицыным, призывающим «жить не по лжи».

Вырвавшись на Запад, Белинков не получил, однако, ни покоя, ни неги. Лишь некоторое благополучие и комфорт. Преподавал в Йельском и Индианопольском университетах. Но душевного спокойствия не обрел, ибо Запад, по свидетельству жены Льва Копелева Раисы Орловой, Белинкова не принял. Запад в смысле интеллектуальной среды, пребывающей в иллюзиях относительно Советского Союза и считавшей СССР «форпостом свободы». И это оказалось для Белинкова страшным ударом. Его больное сердце не выдержало этого испытания, и 14 мая 1970 года в возрасте 49 лет Аркадий Викторович Белинков умер в Нью-Хейвене, штат Коннектикут.

Сразу после смерти Белинкова два издательства – американское и голландское – разорвали контракт на издание его книги о Юрии Олеше. И только благодаря титаническим усилиям вдовы Натальи Александровны Белинковой-Яблоковой книга «Сдача и гибель» увидела свет спустя шесть лет. Книга вышла в Мадриде в 1976 году крошечным тиражом. Ее заметили, хвалили, но, как справедливо заметил Бенедикт Сарнов, художнику комплименты не нужны. Ему нужно понимание (а мертвому вообще ничего не нужно). До настоящего понимания смысла и характера своего труда Аркадий Викторович, увы, так и не дожил.

Белинкова поняли и оценили по прошествии многих лет, когда было напечатано все, что осталось неуничтоженным из его архива. Вдова Наталья в 1985 году добилась получения из архива ФСБ рукописи «Черновика чувств», наброски из книги об Анне Ахматовой и ряда других произведений Белинкова.

Конечно, очень жаль, что не была завершена трилогия о писательских судьбах. Юрий Тынянов благополучно проскочил и имел успех. Книга о личности, которая сумела сохранить себя и тихо вписаться в контекст эпохи. Вторая книга – это об Юрии Олеше, талантливом человеке, который сам себя сгубил, избрав дорогу конформизма. А третья книга осталась неосуществленной. Идея – писатель, сопротивлявшийся системе, отстаивающий своя «Я», бросающий вызов режиму. Белинков долго выбирал героя, то Ахматову, то Булгакова, то Солженицына, и наконец остановился на последнем, сумевшем противостоять давлению мощного тоталитарного государства и остаться самим собой. Главный посыл трилогии Белинкова – несовместимость свободы творчества с целями тоталитарного монстра, несовершенство революции, которая на первых порах обещает свободу, а затем эту свободу грубо попирает ногами. И нельзя не привести отрывки из одной вещицы Аркадия Белинкова под названием «Яйцеживородящая проехидна».