Литтмегалина
Дом на берегу
Я жаловалась Леонарду, но он сказал, что запах даже приятный, если привыкнуть. Его запах не беспокоил. И сброд, что спал на диванах, кушетках, даже на полу в гостиной, потому что спален не хватало на всех, тоже не беспокоил. К тому времени мой отец был уже мертв. Даже если бы я узнала, я вряд ли бы расстроилась. Потому что мужчина… – Натали стиснула бутылку так, что костяшки ее пальцев побелели, – …настоящий мужчина должен защищать свой дом, свою семью. Если он на это не способен – он ничто, его уже нет. Наверное, когда я встречусь с отцом в аду, я только и смогу сказать: «Я тебя презираю, ты ничего не сделал!»
Когда родился Колин, Леонард был так оживлен, с ума сходил от радости. Прямо молодой папаша. Мою мать я по-прежнему не видела, но, странно, я чувствовала ее, лежа в своей комнате, захлебнувшаяся приторным воздухом, с мозгами, превратившимися в рыхлое месиво. Наши души как будто встречались в некоем отделенном от мрачной реальности пространстве. Иногда моя мать была оживленной, и мысли ее летали, как стрелы. Иногда она не отвечала мне – и тогда я гадала, что они делают с ней сейчас. А иногда… я чувствовала ее агонию. Боль была такая, будто меня обливали кислотой. Мои кожа и кости растворялись, а я извивалась и скулила, как ослепленный щенок, и жалела тысячу раз, что вообще родилась на свет.
У моей матери не было ни капли любви к Колину, только страх. Когда ее заставляли прикасаться к нему, ее наизнанку выворачивало от отвращения. Она не признавала его своим сыном. Она воспринимала его как комочек плоти, внутри которого бьется жалкое крошечное сердце и огромное, непредставимое зло. Она начала мечтать о смерти как об избавлении. По ночам ее сны приходили ко мне, и я видела, как наши оранжерейные цветы, ставшие огромными и хищными, пожирают ее тело, или как она сама убивает себя тысячью разных способов.
Не знаю, каким образом ей удалось сбежать от них. Может быть, они просто перестали обращать на нее внимание с тех пор, как она стала ненужной. В кабинете моего отца на стене висели ножи. Они были бутафорские, с тупыми лезвиями. Но она наносила себе раны, снова и снова. Пусть ранения не были глубокими, они были многочисленными. Когда ее нашли, она была еще жива, но вскоре умерла от потери крови.
Боль и ярость, которые моя мать испытала при самоубийстве, отрезвили мой разум. Впервые за много месяцев дурман отпустил меня. Дверь была заперта, и я колотила в нее, не жалея кулаки. Если бы Леонард оказался рядом со мной, я бы перегрызла ему горло, вонзила ногти в его глазницы, разорвала бы его живот и запустила бы пальцы во внутренности. Мне хотелось сожрать его проклятое сердце. Я билась о чертову дверь до тех пор, пока не упала на пол, не способная подняться.
Спустя несколько дней Леонард пришел ко мне. Я кричала на него так, как будто он меня убивал. Фактически, именно это он и делал. Я всё возненавидела, я была в ужасе, у меня не было сил ни на что, иногда я даже не понимала кто я, где я. Но главное, чего я не могла понять – как он мог так поступить со мной? А он смотрел на меня ясными глазами: «Однажды, когда мы заберемся на самую вершину, ты будешь благодарна мне, Натали. Почему ты так сердита на меня? Я не причинил тебе зла».
Он использовал моего брата для осуществления своих отвратительных планов, убил моего отца, довел до смерти мою мать, но мне он не причинил вреда, ведь мои руки-ноги были целы! Он действительно так считал! Только тогда я поняла, что представляет собой Леонард… – Натали бросила опустевшую бутылку на пол и устало уткнулась лицом в подушку. – Он испепелил мою душу, но даже не заметил этого, настолько незначительными ему представлялись мои потери. В этом суть наших отношений. Вскоре его помощники, участвовавшие в проводимых над моей матерью ритуалах, уехали. Остались только Уотерстоуны. Как сложилась жизнь дальше, ты видишь собственными глазами. Темнеет. Иди.
Во рту все еще сохранялся вкус сигареты. Какая гадость; больше никогда не буду курить.
В моей комнате я сделала то, чего не делала уже давно – помолилась. От молитв я отказалась еще в детстве, когда поняла, что, сколько ни молись, папа не вернется раньше, чем потратит все свои деньги. Бог так далеко, решила я, что все равно не услышит меня. Но сейчас, в доме, наполненном злом, я знала, что Он должен быть где-то поблизости. Разве может Он оставаться равнодушным к тому, что Леонард взращивает демона, чтобы однажды сразиться с Ним?
Глава 10: Планы
Натали ничего не ела с самого утра, видимо, сберегая место для того, чтобы пить. Сегодня ее сознание с упорством большим обычного берегло свою ясность, заставляя Натали скрежетать зубами от раздражения.
– Целая бутылка – и ноль эффекта, – пожаловалась она, когда я пришла к ней в полдень. За две недели, прошедшие после столкновения с Леонардом в моей комнате, Натали ни разу не выходила из дома. То на улице было слишком холодно, то ветер дул слишком сильно, то снег шел. Не помню, чтобы погода останавливала ее прежде, будь хоть трижды ненастной.
Натали лежала на кровати, поставив на живот пепельницу, и курила. Одетая в мятую безразмерную мужскую рубашку, вытянувшая длинные, покрытые синяками и ссадинами ноги, Натали выглядела неряшливо и вызывающе. Комната была задымлена как при пожаре. Я вошла и сразу закашлялась.
– Натали, опять ты…
– Знаю-знаю, – Натали стряхнула грозивший обрушиться пепел, промахиваясь и щедро рассыпая его по рубашке, уже прожженной во многих местах. – Я свинья.
– Можно я открою окно?
– Не трави меня свежим воздухом, – отмахнулась Натали.
– А дымом себя и меня травить можно?
– Дым – это наша судьба, Умертвие, – философски изрекла Натали. – Он неизбежен, как моя последующая реинкарнация в мерзкого червяка.
– Он плохо влияет на здоровье, – еще раз попыталась я воспротивиться ей. – Снижает продолжительность жизни.
– Поверь мне, снижение продолжительности наших жизней от вдыхания сигаретного дыма – не то, что должно нас беспокоить, – осклабилась Натали, откровенно веселясь, и я почувствовала неловкость, как будто действительно ляпнула глупость.
– И все равно не стоит столько курить. Вчера ты опять заснула с сигаретой. Устроишь пожар.
– Сука-судьба меня бережет, – отмахнулась Натали. – Пока самым страшным последствием было то, что однажды я здорово подавилась окурком. Где этот штопор… – она спустила ногу с кровати, пытаясь найти штопор на ощупь.
Я села, грустно наблюдая, как Натали, запрокидывая голову, приканчивает из горлышка вторую бутылку. Когда хотела, она могла вести себя как аристократка, но сейчас манеры ее испарились, как вода на раскаленной сковороде, и вместе с ними исчезла необходимость в бокале.
От выпитого ее глаза затуманились и заблестели, мышцы лица расслабились. Она вытянулась, укладывая голову на подушку.
– Я вот иногда смотрю на тебя и думаю: осознаешь ли ты в действительности, во что оказалась ввязана?
– Разумеется.
– Понимаешь ли, что в любой день можешь оказаться зарытой под ближайшим кустом?
– Понимаю. Если они не согласны ждать до весны, им придется потрудиться. Земля уже совсем мерзлая.
Натали расширила затуманенные винными парами глаза и ухмыльнулась.
– Оказывается, твой ответ может меня удивить.
– Если серьезно, Натали, то я, конечно, могла бы панически бегать кругами и вопить, но что это изменит? – на самом деле я иногда думала о предстоящей смерти. Когда это произойдет? Кто это сделает? Будет ли мне больно? Сколько времени будет продолжаться?
– Ты бесчувственна, как камень.
– Вовсе нет, но я стараюсь не демонстрировать эмоции, когда считаю это нецелесообразным.
– Божжесть, – пробормотала Натали. – Не-це-ле-соо-браз-ным. Ты воспитываешь Чудовище. Это целесообразно?
– Он не чудовище, Натали, – возразила я, устало, так как говорила ей это уже тысячу раз.
Избыток алкоголя и переживания усугубили ненависть Натали к Колину, и запылало до небес. Она бранила его по сотне раз в день. Общаясь с ними обоими, замечая, как они похожи, я жалела, что не могу заставить Натали хотя бы взглянуть на брата. Когда я заговаривала о нем, Натали грубо прерывала меня.
С ее братом я теперь проводила больше времени, мы вместе завтракали, обедали и ужинали. Наши отношения вдруг стали легкими-легкими, что я не сразу смогла себе объяснить. Надменность Колина, его ехидство и привычка грубить испарились, и, вспоминая, как он вел себя в прошлом, я едва верила своей памяти. У Колина обнаружилось мрачноватое чувство юмора. Отнюдь не все его шутки были удачными, но сам факт, что он пытается, поражал воображение. Мы подолгу обсуждали все подряд: людей, животных, мир, исторические происшествия, книги, которые прочли. Мы придумывали истории. Колин, как выяснилось, обладал богатой фантазией. «Ты мог бы писать книги», – сказала я ему, не уточняя, что, скорее всего, только романы ужасов. Вместе мы как будто перемещались в пространство и время, отделенные от этого хмурого, быстротечного «сейчас».
– Тсс, – предупредил он меня как-то, когда я вошла в комнату.
Жюстина сидела у него на плече. И тогда мне стала ясна причина его преображения. Годами Колин жил под гнетом восприятия себя как чудовища, убежденный, что симпатию к нему могут проявлять только по неосведомленности. Наконец-то он дождался, когда кто-то (пусть всего лишь гувернантка и канарейка) симпатизировал ему такому, какой он есть.
Все как будто бы нормализовалось, и я привыкла к тревоге. Но фальшивый покой не продлился долго. Очередной кошмар начался обыденно: я спустилась в кухню и увидела миссис Пибоди, сидящую за столом, спиной ко мне.
Она не оглянулась, хотя должна была слышать мои шаги, и я позвала ее:
– Миссис Пибоди…
Когда она не откликнулась, я обошла стол и посмотрела на нее. Миссис Пибоди плакала. Слезы были такими жгучими, что все ее лицо опухло и покраснело от них.
– Что случилось? – тихо спросила я.
Миссис Пибоди подняла на меня страдальческий взгляд. Я прочла в нем страх, удивление и… обреченность. Она все знала уже давно. Просто до сих пор ей удавалось не признаваться себе в этом.
– Грэм Джоб… трубы в подвале старые… над одной из них земля начала мокнуть. Тогда, чтобы залатать трубу, Грэм Джоб разрыл землю …
Она запнулась, но я не нуждалась в пояснении, что именно Грэм Джоб нашел в подвале.
– Я умоляла его молчать, но его как прорвало, и…
Хмыканье подошедшего Леонарда прозвучало в тишине отчетливо и резко, как удар хлыста. Он встал, облокотившись о дверной проем:
– Беседуете, дамочки? Что обсуждаете – юбки, нитки, папильотки?
– Вы… – с нажимом произнесла миссис Пибоди, тяжело поднимаясь. Двигаясь заторможенно, как сомнамбула, она развернулась к Леонарду. – Вы убили его!
– Не стану же я терпеть слугу, разговаривающего со мной в таком тоне, – усмехнулся Леонард.
Миссис Пибоди продолжала наступать на него.
– Не надо, – я схватила ее за руку.
Миссис Пибоди вырвалась. Леонард все еще усмехался, но выражение его лица моментально изменилось, когда миссис Пибоди толкнула его в грудь ладонями.
– Убийца! Колдун! – закричала она, и ее слова потонули во всхлипе, когда Леонард ударил ее. Очки миссис Пибоди пролетели через всю кухню и звякнули, разбиваясь о плиточный пол. Полуслепая, миссис Пибоди продолжала наступать на Леонарда с отвагой обезумевшего существа (пока все это происходило, мне было не до размышлений, но после я предположила, что Грэм Джоб был ей дороже, чем она это показывала).
Я вцепилась в нее, пытаясь оттащить подальше от безжалостных кулаков Леонарда, и, когда Леонард толкнул миссис Пибоди, мне удалось пусть не остановить, но хотя бы замедлить ее падение. Когда я наклонилась к плачущей, растерзанной старухе, во мне точно что-то сдвинулось. Я зашипела громко, как разъяренная кошка:
– Тоже мне, властелин мира! Избивающий кухарок!
Леонард подступил ко мне, но тут в кухню вплыла Натали, весело помахивающая полупустой винной бутылкой. Оглядев поле боя, она уперла одну руку в бок и сказала с ослепительной улыбкой:
– Развлекаешься, Леонард? Сильный мальчик, всех побил в этой детской, а ведь тебе едва тридцать стукнуло.
Леонард помрачнел, опуская руки.
– Ты мне не мамочка, чтобы следить за моим поведением, Натали.
– Да, я тебе не мамочка, – согласилась Натали и, когда Леонард развернулся к двери, звонко шлепнула его по заду.
Леонард так и взвился.
– Не будь вульгарной, Натали!
– О, я забыла, что мне разрешается быть вульгарной только в специально отведенных местах.
Оставив этих двоих препираться в кухне, я отвела миссис Пибоди в ее комнату, уложила, накрыла одеялом. Долгие месяцы эта женщина раздражала меня своей неумолчной трескотней. Глядя на нее, погруженную в состояние, больше похожее на кому, чем на сон, я мечтала услышать ее голос. Если она заговорит, значит, с ней все в порядке, значит, она сможет принять эту действительность.
Но миссис Пибоди молчала. Ближе к вечеру мне пришлось оставить ее, чтобы неумело сготовить какой-никакой ужин. Я боялась, что, если пища не будет подана, и вовремя, это навлечет на миссис Пибоди негативные последствия – Леонард был достаточно жесток для этого. И для чего угодно. Кроме того, мне хотелось отвлечься от мыслей о Грэме Джобе, погружавших меня в уныние, темное, как вода на дне океана. Но я не плакала. Слезы хорошие помощники в преходящем горе; в бессрочной безнадежности они становятся бесполезны.
На следующее утро миссис Пибоди вернулась в кухню. С лицом, покрытым синяками, она приступила к выполнению своих обязанностей, но за три последующих дня произнесла, кажется, единственное слово: «Лусия». Никуда-то та не уехала, бедная.
Но больше я тревожилась о Натали. Она совершенно запустила себя. Большую часть дня она лежала в кровати и пила вино – помятая и неприглядная, в грязной одежде и с нечесаными волосами. Всем своим видом Натали выражала апатию, и только ее глаза лихорадочно сверкали. Она часто заговаривала о Колине, но направление ее разговоров мне совсем не нравилось.
– Эта дрянь, что сидит в нем, жрет его изнутри. Он, наверное, и не знает, как это – когда ничего нигде не болит. Уверена, не постарайся всеми нами любимый Леонард, он был бы здоров как бык. Леонард говорил, что шанс, что после всех этих ритуалов ребенок хотя бы родится живым, не говоря уже о том, чтобы выдержать все последующее, один из ста. Так что Колин превзошел все ожидания и самого себя, ага, – Натали сощурила глаза, не заметив, что впервые назвала брата по имени.
Мы находились в оранжерее. Натали сидела на перевернутом горшке из-под погибшего цветка. Оранжерея была в ужасном состоянии, холод в ней стоял такой, что у меня сводило пальцы. Большая часть цветов уже погибла, и остальных ждала та же участь. Кроме меня, никто в принципе не станет ими заниматься, но я сомневалась, что мне удастся разобраться с системой поддержки температуры, за работу которой раньше отвечал Грэм Джоб.
– Не понимаю я, чего ты так уперлась. В любом случае сколько он еще протянет? Если лет до шестнадцати, это уже будет нечто невероятное, – Натали выдохнула кольцо дыма. Она непрерывно курила, а глаза у нее сверкали так, что казалось, чтобы зажечь сигарету, ей достаточно посмотреть на нее. – И то только за счет магии Леонарда, которая далеко не всемогуща, как бы там Леонард ни считал.
– Я уже высказалась на этот счет, Натали. Отвратительное дело, и я им заниматься не буду.
Натали зарычала, потому что у нее уже слов не хватало, чтобы выразить свое неодобрение.
– Замечательно ты рассуждаешь – какое скверное дело, заморить одного мерзкого мальчишку, который все равно в любой момент может протянуть ноги. Я же считаю, что старичок Макиавелли был прав – цель оправдывает средства. Да и если бы действительно заморить! А о мире ты подумала? Когда мой братишка доберется до подросткового возраста, этот так называемый «бог», которого он таскает в себе, дозреет достаточно для того, чтобы понимать и исполнять приказы. Вот выпустят эту мерзость на свободу, и что тогда, а? Леонард в этом доме, дорвавшись до власти, творит такое, что волосы на голове шевелятся, а если он получит божка под свое управление и с ним возможность распоряжаться всем?
– Колин говорит, что бог подчиняется только ему. А сам Колин указаний Леонарда слушать не станет.
– Дура ты набитая, – взорвалась Натали. – Доверилась восьмилетнему мальчишке. Кто может предсказать, как он поведет себя спустя несколько лет. Действуй сейчас, пока он в эйфории, что ты его друг.
Я сжала губы.
– Я не могу поверить, что ты меня к этому склоняешь. Взять и переступить через его жизнь.
– Ну не прошу же я тебя придушить мальчишку голыми руками! В конце концов, будь это возможно, я бы уже сама его убила. Просто намекни ему пару раз, что, если он что-нибудь с собой сделает, мы все будем рады. И случайно забудь в его комнате кухонный нож. К тебе он привязан, тебя он послушается. Леонарда слишком беспокоили его здоровье и мои намерения. Вероятность того, что маленький гаденыш сам себя уберет, он не рассматривал и вряд ли наложил запрещающие чары. Тем более что чудовище никогда не выказывало желания расстаться с жизнью.
Отвернувшись от Натали, я взяла лейку и начала поливать цветы, хотя и подозревала, что только продлеваю этим их агонию. Не встретив возражений, Натали взбодрилась:
– Главное, чтобы Леонард не услышал. Так что никаких прямых указаний. Окольно. Но ты у нас хороша в избегании называть вещи своими именами, так что справишься. Да и Леонард изрядно расслабился, от него сейчас многое ускользает. Сделай же это. Для меня. Для всей планеты.
– Да плевать тебе на планету, – не выдержала я. – И план твой идиотский.
– Ты сказала «идиотский»? – ошалела Натали.
– Мы не решим проблему таким образом. Даже если у Леонарда не получится с Колином, ничто не мешает ему повторить то же самое с другим ребенком. Вот кто наш настоящий враг – Леонард. Его-то и нужно уничтожить.
– Легко сказать, уничтожить. У него везде враги – ну или он так думает. Каждый год он наносит себе новую татуировку с оберегающим заклинанием. Теоретически он все еще уязвим, но практически – нет. Его тело очень быстро восстанавливается. Сомневаюсь, что даже выстрел из дробовика в глаз окажется для него смертельным. Если только в лепешку его раздавить или взорвать на куски… то есть нанести столь значительные повреждения, чтобы он не успел восстановиться за определенное время… тогда, может, оно и подействует. У тебя в комнате, случайно, не завалялся динамит? – Натали помолчала. – Однажды, пока он спал, я облила его топливом для мотоцикла и подожгла. Весь день в доме воняло паленым, и неделю Леонард со мной не разговаривал.
Я посмотрела на Натали. Опустив веки, она апатично курила. Мне вдруг подумалось, что она надломлена. Вернее, ее душа расколота надвое. И с каждым днем разлом расширяется.
– Вот именно, Натали. Из нас троих Колин единственный, кто способен противостоять Леонарду. Единственный, кто в будущем сможет удержать ситуацию под контролем.
– В будущем! – закричала Натали, отбрасывая сигарету. – Какое тебе дело до будущего, ты его даже не увидишь! Ты труп! Я от тебя недалеко! Давай потешимся напоследок! Или ты боишься, что твоя душа попадет в ад? Так не бойся. Ты уже в аду!
– Пока только в чистилище, Натали. И я боюсь не за душу. Я боюсь своей совести.
– У тебя появится шанс спастись, если удар пошатнет Леонарда. Это тебя не интересует?
– Не такими методами. Не ценой убийства.
– ЭТО НЕ УБИЙСТВО! – провопила Натали.
– Конечно. И Леонард тогда тоже не виноват в том, что твоя мать покончила с собой.
Натали дернулась. Это было жестоко, я понимала. Но я не знала, как иначе прекратить ее уговоры.
– Пока что я тебя прощаю. Но если ты еще раз выскажешь нечто подобное насчет моей матери, я тебя побью. Обещаю.
– Хорошо. Я учту.
Натали продолжила курить. Я трогала побуревшие листья. Бесполезно, вода их уже не спасет.
– Знаешь, почему я люблю приходить сюда? – спросила Натали.
– Нет.
– Потому что я чувствую ее здесь. Леонард заграбастал весь дом, но сюда он не посмеет сунуться, потому что мама сразу его прогонит. Как еще объяснить, что разговоры в оранжерее ему не слышны? И на берегу… там мой отец. Иногда люди остаются как призраки. Чтобы охранять кого-то. Не веришь? – Натали пытливо заглянула мне в глаза.
– Может быть, и так. В последнее время я готова поверить во что угодно.
– Если ты не займешься Чудовищем, я им займусь.
– Не трогай Колина, Натали. Все, чего ты этим добьешься – досадишь Леонарду. Но он не отступится.
– А может, я и хочу только досадить ему. И никакие дурацкие моральные принципы мне в этом не препятствуют.
– У меня такое ощущение, что ты ненавидишь Колина больше, чем Леонарда. Почему, Натали?
В тот день на меня напал Уотерстоун-младший, который становился наглее с каждым часом, с тех пор, как я попала в опалу Леонарда. Силы были явно неравны, но я пообещала, что все расскажу Натали, и он отступил, слишком хорошо зная, какой тяжелый удар у кузины Леонарда. То, что он пробормотал, подозрительно напоминало «я до тебя еще доберусь», но тем не менее пока я оставалась в относительной безопасности.
Я предложила помощь миссис Пибоди, но она отказалась, хотя двигалась почти вслепую. Ее постаревшее лицо, без обычных кругленьких очков, казалось чужим.
Ночью я долго лежала без сна, с головой, похожей на осиный рой. В рассуждениях Натали касательно Колина все же был некоторый резон. «Никогда не пойду на такую подлость», – поклялась я себе и накрыла голову подушкой.
Назавтра, приблизившись к двери в комнату Колина, я поняла, что Натали исполнила свою угрозу самостоятельно заняться им. Но, судя по ее тону, который никак нельзя было назвать убеждающим, что-то пошло не так. Я резко распахнула дверь и вошла.
Натали стояла напротив кровати Колина, взъерошенная и раскрасневшаяся от гнева, и кричала, размахивая каким-то листком. Мое появление ее не остановило.
– Откуда она у тебя?! Да какое ты имеешь к ней отношение?!
– Натали, успокойся немедленно, – потребовала я.
– Я имею к ней отношение, – настаивал Колин. – Она и моя мать.
Натали заметила меня и сразу налетела, как фурия.
– Как ты посмела отдать это ему?
Я наконец рассмотрела, чем она размахивала. Это была фотография Элизабет – та, которую я вырвала из дневника, а позже отдала Колину.
– Как ты могла захапать эту фотографию себе, как воровка, а потом еще и отдать невесть кому?
– Я нашла ее, а не украла. На чердаке. И отдала Колину, а не невесть кому.
– Это должна была быть моя фотография! – Натали даже зубами клацнула. Несколько секунд она размышляла, не ударить ли меня. Потом отвернулась. – Ладно. Счастливо оставаться, уродцы.
– Отдай фотографию, – спокойно и твердо приказал Колин.
Только было утихомирившаяся Натали снова окрысилась.
– Да ну? – протянула она. – Так подойди и возьми. Чертово отродье, слабак, огрызок.
Их взгляды встретились. Натали беспощадно улыбалась. В этот момент она мне не нравилась. Совсем. Как она могла опуститься до того, чтобы напасть на маленького брата так яростно, так несправедливо? Но усмешка Натали пропала. Брови ее поползли вверх, язвительно прищуренные глаза широко раскрылись. Я взглянула в том же направлении. Колин стоял возле кровати. Я моргнула. Ничего не изменилось. Рука Колина потянулась, чтобы ухватиться за что-нибудь, но он опустил ее. Восстановил равновесие. И шагнул.
– Колин, – выдохнула я. Я знала, что, когда меня нет рядом с ним, он тренируется. Это не обсуждалось, но иногда, как бы между прочим, Колин интересовался, какое упражнение нужно делать для той или иной мышцы. Но таких результатов я не ожидала.
– Я не слабак, – сообщил Колин. – Я могу ходить. Со временем я смогу и бегать.
Натали походила на памятник неприятному удивлению.
– Вот как, – процедила она. – Значит, силенок у тебя больше, чем я думала. А я-то надеялась, ты сдохнешь через день-другой.
– Мы не должны ссориться, – в походке Колина была заметна неуверенность, но голос звучал убежденно и сильно. Приблизившись к Натали, он протянул руку. – Отдай фотографию.
– Вот еще, – Натали убрала фотографию за спину.
– Ты обещала, что только посмотришь, – Колин посмотрел Натали прямо в глаза. – Поэтому я согласился дать ее тебе.
– Я соврала.
– Я твой брат, ты моя сестра. У нас общий враг. За что ты ненавидишь меня?
– Ты не заслуживаешь лучшего к тебе отношения, – Натали отступала. – Маленькое чудовище. Ты убил мою мать.
– Я не убивал нашу мать. И ты это знаешь.
– Я ничего не знаю, – прошептала Натали. – Я только хочу, чтобы ты был мертв. Нет, чтобы ты не рождался вовсе!
И она выбежала из комнаты. Колин пошатнулся, и я подскочила к нему. Я отнесла его на кровать. Щеки у меня горели, перед глазами точно встало красное марево, и я не сразу заметила грустную, рассеянную улыбку на лице Колина.
– Она красивая.
– Да. И глупая. Прости ее.
– Я увидел ее, – это обстоятельство занимало его больше, чем тот факт, что он смог встать и даже одолеть расстояние в несколько шагов.
Беседуя с Колином, я вроде бы успокоилась, но, спустившись в комнату Натали, поняла, что все еще киплю от гнева. Натали сидела на кровати и курила.
– Ты довольна собой? – спросила я.
– Брось, не дури, Умертвие, – огрызнулась Натали, и тогда я закричала на нее:
– Анна! Меня зовут Анна, и называй меня по имени!
– Надо же, кричишь почти как настоящий человек, – Натали небрежно стряхнула пепел с колена.
– Как ты могла быть такой… – я искала подходящее слово, но не могла его найти, – …такой недоброй! Колин, маленький мальчик, вел себя достойно, пока ты орала, злорадствовала, грубила и гримасничала как обезьяна! Да что с тобой, Натали? Неужели это так легко для тебя – ранить чьи-то чувства?
– Чувства – хлам, – огрызнулась Натали. – Глупо ценить то, чего никто не ценит. Их надо выбрасывать, да, вышвыривать, как мусор.
– Он тебя любит, Натали, – прошептала я. – Невзирая на твое поведение, отношение, твою нелюбовь.
– Какое мне дело, – простонала Натали, закрывая лицо руками. – Хоть бы любовь что-то меняла! Но ничего. Если человек тебя любит, это не значит, что он не причинит тебе такой боли, что от всей твоей душонки и мокрого пятна не останется. Твою любовь тебе же выплюнут в лицо!
– Это ты и сделала, – сухо прервала ее я. – Выплюнула его любовь ему в лицо. Какое вообще отношение твоя тирада имеет к Колину, Натали? Он не обижал тебя.
– А такое, – Натали закашлялась. По ее щекам покатились слезы, но был тому причиной дым, или же она в очередной раз плакала от злости, сказать было трудно. – Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти. Просидела всю жизнь над своими книгами, не ведая зла, а теперь пытаешься меня поучать. Да что ты знаешь о несчастье, дурочка?
– Ты думаешь, я была счастлива, когда мой отец умер, оставив меня одну-одинешеньку в мире, Натали? Ты думаешь, мне было спокойно, когда незнакомцы стучались в двери и окна, требуя выплат по счетам, а у меня не было денег? Ты думаешь, я мечтала о том, чтобы попасть в этот богом проклятый дом и стать жертвой человека, который мне глубоко омерзителен? Нет, нет и нет! Но почему же я не виню в своих бедах отца, тебя, миссис Пибоди? А Колин? Ты забрала у него фотографию…
– Эта женщина была моей матерью семнадцать лет!
– Вот именно! У тебя были ее забота, ее нежность, ее любовь! Колин же не получил ничего! На протяжении семнадцати лет ты видела ее каждый день, а Колину не можешь уступить ее фотографию! Да, Колин не подарок, но он вообще не знал добра, вся его жизнь была сплошным страданием, и тем не менее он не превратился в сгусток злобы! Он даже не обиделся на тебя, хотя это было бы легко понять! Так что твоему поведению нет оправдания, Натали!
Натали смотрела на меня огромными глазами и тяжело дышала.
– Да подавись ты этой фотографией, – выпалила она и, бросив карточку, убежала.
Высказав все что хотела, я почувствовала себя опустошенной и несчастной. Помиримся ли мы? Я не знала. Потеря Натали была самым тяжелым событием, которое могло произойти со мной. Как я доживу хотя бы до завтра без нее?
Хотя я, конечно, дожила. Утром я постучалась в ее дверь, но Натали не отозвалась. Днем – заперто и та же тишина.
– В последний раз, – сказала я себе, спускаясь к ней снова.
На этот раз дверь распахнулась стоило мне слегка нажать на нее. Натали лежала на кровати, полускрытая Леонардом, на спине и ягодицах которого извивались черно-синие татуировки. Волосы Натали разметались по подушке вокруг ее головы – как нимб, только темный. На запрокинутом лице выражение блаженства.
Дернувшись, будто на меня плеснули кипятком, я побежала прочь, в спасительное одиночество моей комнаты.
И минуты не прошло, как ко мне ворвалась Натали.
– И что ты видела? – дико завопила она. – Что ты видела?!
На ней была рубашка Леонарда, накинутая наспех. Скорее голая, чем одетая. И в таком виде Натали бежала через весь дом…
– Анна, – простонала Натали.
Я не злилась на нее, но не могла говорить с ней. Попытайся я произнести хоть слово, получились бы только всхлипывания. Натали положила свои ладони мне на плечи. Я отступила и встала спиной к ней, ощущая вину Натали как собственную и понимая, что она не должна чувствовать угрызения совести. Не передо мной. Мне она ничего не сделала.
– Никто не понимает меня, – с болью выдохнула Натали. – Вы все не имеете ни малейшего понятия, как это – быть мною. С ним.
– Это не мое дело, Натали.
Еще минуту она стояла за моей спиной. Потом ушла.
Я села за стол и положила голову на сложенные руки. Странное ощущение в груди… как будто льдинка разбилась, и теперь осколки тают. Он ведь ее кузен! Я не должна думать об этом. Лучше ни о чем не думать. Достав краски и свернутый в трубку лист плотной бумаги, я придавила его края книгами, чтобы не сворачивался, и начала рисовать. Бросала штрихи как придется. Что угодно сойдет, лишь бы отвлечься. Единственная слеза упала на лист, и я размазала ее кисточкой.
Утром меня разбудила Натали.
– Это красиво. И немного страшно, – сказала она.
Я раскрыла глаза: Натали вертела в руках мой рисунок. Судя по голосу, в кои-то веки она была кристально трезва. Гладкие волосы собраны в хвост. И даже одета прилично – в платье, мятое, но без заметных пятен. Если бы не сигарета, лихо торчащая в зубах, и зазнайское выражение лица, она даже могла бы сойти за приличную девушку.
– Ты заслуживаешь лучшего, чем место гувернантки в каком-нибудь идиотском доме, где живут идиоты с их идиотскими детьми. У тебя есть талант.
– Я талантливая? – удивилась я и села на кровати.
– Да, и умная.
– Не подлизывайся, Натали.
– Я не подлизываюсь. Надо же, не ожидала от тебя, – добавила она, еще раз посмотрев на рисунок.
Я не помнила, что нарисовала вчера в своем сумеречном состоянии. Взглянув, я не сразу поверила, что это действительно мое творение. Там было изображено кладбище, мистическое и холодное в белом лунном свете. Из могил поднимались обнаженные люди. Их кожа была серой, руки подняты, тела искривлены. Волосы женщин вздымались к черному небу. Люди походили на безлистные, мертвые деревья, окружавшие кладбище.
