Юлия Монакова
Шишли-мышли
ФОТОАЛЬБОМ
Рука пробежалась по массивным корешкам и, секунду помешкав, выудила из ряда альбомов один, в полысевшей бархатной обложке. Все мои школьные годы втиснулись в пару десятков страниц…
Первое групповое фото с пока ещё незнакомыми одноклассниками. Рассматриваю себя – смешную семилетнюю пигалицу с капроновыми бантами на куцых косичках, затем взгляд начинает перескакивать с одного лица на другое.
Вот тощий и ушастый Сашка Криволапов. Вспоминаю, как однажды на перемене он гипнотизировал глазами мой бутерброд с маслом и сыром. У меня кусок в горло не лез под его алчущим взором. Не выдержав, я отломила половину и протянула ему:
– Хочешь?
Тот вцепился зубами в хлеб, как дикий волчонок, даже не поблагодарив. Самое обидное, что видевшие сцену одноклассники потом целый год дразнили нас с Криволаповым «тили-тили-тесто». Позже я узнала, что он сын матери-одиночки, которая вкалывает уборщицей в больнице с утра до ночи, и у неё банально не хватает ни сил, ни времени досмотреть за чадом. На родительском собрании в пятом классе наша «классручка» – редкостная дрянь, между прочим, – упрекнула мамашу Криволапова в отсутствии законного супруга. Та психанула и поклялась, что в жизни больше не придет в школу. Кстати, слово своё сдержала – её не было даже на выпускном. А Криволапов так и остался в моей памяти вечно голодным. С каким трепетом он ждал дежурств в столовой! Школьные поварихи разрешали ему досыта наедаться казёнными котлетами, наполовину состоящими из хлеба, с водянистым гороховым пюре или тушёной капустой. Сейчас Криволапов работает шеф-поваром в крутой едальне на Рублевке. Надо полагать, он абсолютно счастлив…
А вот толстая Танька Тюрина. В школе никто с ней особо не сближался, лениво поддразнивая «жиртреской» больше для порядка, чем по причине реальной неприязни. Тюрина, кажется, даже не обижалась. Как же она поразила всех на школьном концерте в восьмом классе, когда, облачённая в наряд индийской баядеры, исполнила классический храмовый танец «бхаратанатьям»! Какая у неё оказалась пластика! А какая мимика!.. Вдруг выяснилось, что лишний вес может быть не помехой, а преимуществом. Она стала тогда настоящей звездой вечера…
Впрочем, наш класс в принципе был богат на «звёзд». Я перевожу взгляд на хорошенькое кукольное личико Лизы Дружининой. В одиннадцать лет она умудрилась засветиться в фоторекламе молочной продукции. Дружинину узнавали на улицах и подходили за автографами, журналисты брали у неё интервью, в магазинах висели рекламные щиты с улыбающейся Лизой, которая держала в руках бутылку кефира, или пакет ряженки, или стаканчик с йогуртом. Мальчишки дрались за право таскать её портфель. Я знала, что Лиза мечтает стать знаменитой актрисой. Однажды к нам в школу приехали киношники, устроили кастинг для съёмок в молодёжном фильме. Те счастливчики, которые прошли отбор, засветились в нескольких массовых сценах. Лиза же была отбракована режиссёром, рекламное прошлое не помогло. Она рыдала затем целую неделю. А потом успокоилась и стала говорить, что невелика заслуга – пройти кастинг на участие в бессловесном эпизоде. Что тех ребят, которые снялись в фильме, на улицах узнавать всё равно не будут, а вот её, Лизу, узнавали и узнают.
Кстати, Лизка и в самом деле стала актрисой. Провалившись на экзаменах во все театральные вузы, она, тем не менее, нашла свою нишу в отечественном телевидении. Дружинину постоянно можно видеть во всевозможных ток-шоу. Её героиня то изображает пресыщенную жизнью богатую дамочку, то перевоплощается в забитую овечку, над которой издеваются коллеги в офисе… Телезрители ей верят. И это самое главное.
А вот кто действительно стал супер-знаменитым, так это Витька Долгих. Его песни и клипы не сходят с эфиров. В школе, помнится, его любимым уроком была музыка. Я смотрю на испуганного круглоглазого мальчика, похожего на мышонка – кто бы мог подумать, что он превратится в статного красавца, и фанатки на его концертах будут падать в обморок от восторга, если Витька швырнёт свою майку прямо в разгорячённую толпу?..
Я продолжаю листать альбом, вглядываясь в слегка подзабытые лица из прошлого. Учителя… Они всегда казались мне взрослыми и даже старыми, но теперь я понимаю, что кому-то из них тогда было столько же, сколько мне сейчас.
Были среди них злые. Как, к примеру, «классручка» или трудовичка Анна Львовна, она же Груша, прозванная так за нестандартную фигуру. Из-за Груши я на всю жизнь возненавидела шить, даже вид швейной машинки до сих пор вызывает у меня нервные судороги. Стыдно признаться, но под Новый год (кажется, это был седьмой класс) я загадала страшное желание: «Хочу, чтобы Груша сдохла!» Каждый урок труда превращался для меня в пытку. Груша была не очень хорошей швеёй и совсем никудышным педагогом, зато мастерски умела унижать учеников, особенно девочек. Попадало за распущенные волосы, за золотые серёжки в ушах, за красивые глаза… Груша была одинока и несчастна. Я узнала это уже после окончания школы.
…Были смешные, даже нелепые. Вот учитель химии Николай Степаныч, он же Николя. Я рассматриваю его фото: взъерошенный седой чуб, большой грустный нос, на кончике которого угрожающе болтаются очки, весь вид какой-то чумной, словно он вот-вот сорвётся с места и побежит. Его здорово дразнили мальчишки, но он не замечал насмешек, будучи полностью погруженным в свою науку. Увы, не такое уж частое явление – преподаватель, искренне, но безответно влюблённый в свой предмет. Однажды во время лабораторной по химии Ромка Невзоров нарочно смешал какие-то реактивы, и в кабинете рванул взрыв. Пацаны ржали, а Николя сначала побледнел как мел, потом покраснел, а после, убедившись, что все целы, выдохнул: «Дурачьё…», сморщился, заплакал и вышел из класса. Все потрясённо молчали, и было уже не смешно, а стыдно… Через год химика парализовало, и мы всем классом ходили его навещать. Хмурая неприветливая жена учителя поила нас чаем, и видно было, как ей в тягость и наш визит, и грязная обувь, которой мы запачкали пол в прихожей, и молчащий Николя, который неподвижно лежал на диване и напоминал мумию.
Кстати, тот самый Невзоров, что устроил взрыв на уроке химии, стал профессиональным боксером и спустя семь лет после окончания школы трагически погиб во время матча…
…Математик был особенным. Я вглядываюсь в улыбчивое открытое лицо на фото, хотя могла бы нарисовать его по памяти даже с закрытыми глазами. Всё в нём казалось необычным и притягательным, даже его белорусское имя – Алесь. В него были влюблены все старшеклассницы. Я страдала по нему целых три года. На выпускном вечере, глотнув шампанского и выждав, пока Алесь перетанцует практически со всеми выпускницами, я подошла к нему и, цепенея от ужаса, выпалила торопливой скороговоркой:
– Алесь Юрьевич, я вас люблю!
Никогда не забуду его глаза в тот момент – беспомощные, растерянные… А потом я, плача навзрыд, бежала сломя голову по пустынным предрассветным улицам…
– Ты ещё не начала одеваться? – в комнату заглядывает обеспокоенный муж. – Что ты делаешь?
Я захлопываю альбом и виновато улыбаюсь.
– Да так… вспоминала школьные годы и немного увлеклась… Думала о своём выпускном.
– А-а-а, это когда ты напилась в стельку и приставала к симпатичным учителям с признаниями в любви? – шутливо поддевает меня он.
– Я не напивалась!!! Ты же знаешь, как всё было, – притворно возмущаюсь я.
– Знаю, – он усмехается. – Однако рискну тебе напомнить, что сегодня выпускной не у тебя, а у нашей дочери. Она расстроится, если мы опоздаем.
– Скоро буду готова, – обещаю я. – Не волнуйся, Алесь. Мы придём в школу вовремя!
АНГЕЛ ДЛЯ БЕДНОЙ ЛИЗЫ
…И вот, когда Борис принялся весело щебетать с румяной продавщицей глинтвейна (точнее, глювайна, как называли его в Германии), бисером рассыпая перед ней любезности и словесные реверансы, Лиза испугалась, что сейчас расплачется.
Терпение кончилось вот так, вдруг. Весь день она сдерживала себя, стараясь не выдать истинных эмоций. Они с Борисом уже добрых два часа бродили по рождественскому базару, раскинувшемуся вокруг Старого замка, и Лиза с обречённой покорностью делала вид, что ей ужасно весело.
Праздничная иллюминация озаряла эту грандиозную ярмарку миллионами огней, а симпатичные деревянные киоски зазывали пёстрым ассортиментом сувениров на любой вкус. Ёлочные украшения, куклы ручной работы, мягкие игрушки, волшебные шары с крошечными фигурками внутри, миниатюрные домики, саксонские кружева, свечи самых причудливых форм – глаза разбегались от этого изобилия!
Борис притормаживал возле каждого прилавка и приценивался ко всякой ерунде. Слушая, как он весело переговаривается с пожилым продавцом магнитиков с видами Штутгарта, Лиза зябко поёжилась и осмелилась высказаться:
– Какой неприятный и грубый язык!
В школе она учила английский, и все эти длиннющие немецкие слова с «шпр, «шт» и «ахт» действовали на неё, как удары молотка по темени.
– Что ты понимаешь! – Борис пренебрежительно махнул рукой. – Да немецкий – один из самых красивых языков в мире, если хочешь. Уж по крайней мере, приятнее на слух, чем жуткий картавый французский, которым почему-то принято восхищаться и называть его языком любви… Но ты послушай, послушай, какая в немецком романтика: их либе дих, майн херц Лизхен!
Лиза выдавила из себя в ответ слабую улыбку.
А жизнь вокруг них буквально била ключом. Отовсюду неслись звуки знаменитых рождественских хитов: «Oh Tannenbaum», «Kling, Glöckchen, Klingelingeling» и «Alle Jahre wieder»… На большом катке резвились ребятишки и их родители, выделывая замысловатые пируэты, чуть ли не балетные па, и заливались счастливым смехом. Малыши с радостным визгом нарезали бесконечные круги на карусели, оседлав блестящих разноцветных лошадок и оленей. Молодёжь вовсю флиртовала, угощая друг друга ароматным рубиновым глювайном и золотистым пуншем в расписных керамических кружках. А какое сумасшедшее благоухание разливалось в вечернем декабрьском воздухе от всевозможных колбасок и стейков на гриле, от тушёной капусты с жареной картошкой, от печёных яблок, каштанов, миндаля, фундука и арахиса, от имбирных и медовых пряников в форме сердечек или человечков, от свежих горячих вафель, политых сиропом!..
– Ты хоть понимаешь, – ликующе воскликнул Борис, стараясь перекричать музыку и гомон толпы, – что мы с тобой находимся на одной из старейших рождественских ярмарок во всей Европе?! Штуттгартер Вайннахстмаркт существует уже более трёхсот лет!
С этими словами он сунул ей в руки очередное лакомство – грушу на палочке в шоколаде. Готовилось это угощение, именуемое Schoko-Früchte, моментально: клиент выбирал понравившийся фрукт, и его тут же обмакивали в молочный, белый или чёрный шоколад. Лиза приняла сладкий гостинец из рук жениха, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
– Боря… – сказала она тихо. – Вообще-то, я не люблю глазированные фрукты. Я говорила тебе, что с удовольствием съела бы жареную сосиску.
– Да ладно тебе! – беззаботно отмахнулся Борис. – Все девушки обожают сладкое.
Лизе захотелось изо всей силы вогнать злосчастную шоколадную грушу ему в рот, чтобы только палочка торчала наружу.
– Ты посмотри, сколько народу! – Борис продолжал радоваться, как ребёнок. – Вот все говорят: кризис, кризис… А между тем, в городе прорва туристов! Рождественское настроение никто не отменял.
Лиза, наконец, решилась.
– Я ненадолго тебя оставлю… Мне нужно в туалет.
– Я провожу! – мигом подхватился Борис, но это окончательно вывело девушку из себя.
– Послушай, ну пописать-то я могу без сопровождения, или ты считаешь, что я настолько тупа, что и с этим не справлюсь? – язвительно осведомилась она. Борис растерялся.
– Да нет, я не в этом смысле… Ты же видела, какие очереди возле туалетов – с километр! А вдруг потеряешься?
– Давай встретимся возле главной ёлки, – Лиза устало вздохнула. – Жди меня там, договорились? Постараюсь побыстрее вернуться.
Она всучила слегка растерянному Борису свою грушу на палочке и через пару мгновений уже скрылась в толпе.
Каким же это оказалось кайфом – хоть ненадолго остаться совершенно одной! Посетители ярмарки не в счёт, Лизе не было до них дела. Зато никто теперь не бубнил над ухом, не поучал, не заставлял делать то, чего не хочется…
На самом деле, ей не нужен был туалет. Девушка просто проголодалась.
Не понимая надписей на немецком, Лиза интуитивно устремилась на запах – её влекло к жареным на гриле сосискам и колбаскам. Она так долго мечтала о них, что желудок в предвкушении вкусного предательски всхлипнул.
В киоске хозяйничал улыбчивый белозубый араб. При виде Лизы он радостно залопотал что-то по-немецки.
– Извините, я… – выдавила она, растерявшись. – Ай донт шпрехен зи дойч.
– Ноу проблем! – с готовностью закивал продавец. – Ю кен спикь инглищь, ай андерстэнд!
Лиза с удовольствием заказала себе баварскую колбаску с паприкой и сладкой горчицей и полезла за кошельком. Вдруг над её плечом простёрлась чужая рука и торопливо протянула арабу несколько евро. Краем глаза Лиза ухватила нечто белоснежное, как сугроб. Неизвестный сказал продавцу что-то по-немецки, тот радостно осклабился, принял деньги и подал Лизе вожделенную колбаску.
– Вот, возьмите, – она попыталась было всучить торговцу плату за товар, но тот отчаянно замотал головой, как флюгер.
– За вас уже заплатил этот мужчина!
Лиза округлила глаза и обернулась. За её спиной стоял молодой человек престранного вида. Вероятно, он был ряженым – во всяком случае, его карнавальный костюм явно обозначал ангела. Над головой незнакомца колыхался нимб, обклеенный золотистой фольгой и держащийся на тонкой проволочке, за спиной шелестели и трепетали два больших белых крыла из картона, а сам парень был одет в просторный длинный балахон, напоминающий ночную рубашку. Лицо «ангела» было открытым и симпатичным: ясные голубые глаза с длинными, как у девочки, загнутыми ресницами, трогательная ямочка на подбородке… А вот какой у него цвет волос, Лизе разглядеть не удалось: естественная шевелюра молодого человека была скрыта под париком из блестящего новогоднего дождика.
– Зачем вы это сделали? – сурово спросила Лиза по-английски. – У меня есть деньги. Немедленно возьмите! – она попыталась отдать ему свои евро, но тот, безмятежно улыбаясь, спрятал руки за спину.
– Ну что вы, право, доставьте мне такое удовольствие, – отозвался парень на чистейшем русском языке.
– А почему это я должна доставлять вам удовольствие? – возмутилась Лиза. – Не хочу быть никому обязанной…
– Вас это ни к чему и не обязывает, – он обезоруживающе развёл руками. – А тем временем, пока вы сердитесь и ворчите, ваша вкуснейшая колбаска может остыть… Вон там, кажется, был свободный столик!
И, не успела Лиза опомниться, как он уже легко взял её под локоток и подвёл к круглому пластиковому столу.
– Приятного аппетита! – пожелал он.
– Спасибо… – буркнула Лиза и, пересилив себя, послала ему слабую ответную улыбку. Она, конечно, не просила ни о чём, но ведь надо было элементарно поблагодарить человека за проявленную любезность.
О, что это была за колбаска! Нежная, поджаристая, душистая, брызжущая обжигающим соком и отдающая дымком! После первого же кусочка Лиза подобрела и оттаяла.
– Восхитительно, – промычала она с полным ртом, обращаясь к незнакомцу, который ещё не ушёл. – Спасибо вам, очень вкусно! Хотите, я угощу вас глювайном?
– Только если безалкогольным, – улыбнулся тот. – Видите ли, я не пью.
– Договорились!
Покончив с едой, Лиза вытерла руки и рот бумажной салфеткой, а затем кивнула молодому человеку:
– Ну что, пойдёмте?
Ей сделалось весело – так же, как в детстве, когда она торопила приближение Нового года и предвкушала множество подарков под ёлочкой. Ей даже на секунду показалось, что вот-вот произойдёт какое-нибудь чудо… Настоящее рождественское чудо. О том, что её ждёт Борис, Лиза старалась вовсе не думать. Подождёт, никуда не денется.
Через несколько минут они уже стояли с кружками безалкогольного детского глювайна и доверчиво улыбались друг другу.
– Вы здесь живёте? – грея руки о горячую кружку, поинтересовалась она.
– Нет, просто бываю время от времени… А вы? Это ваш первый визит в Германию, Лизонька?
Она округлила глаза.
– Откуда вы знаете моё имя?
– Вы же сами говорили.
– Нет, не говорила! – возразила она.
– Говорили-говорили. Наверное, у вас это просто из головы вылетело.
– Ммм… ну ладно. А вас как зовут?
– Ну, можете звать меня Ангел.
Она прыснула от неожиданности прямо в свою кружку.
– Это что, шутка такая?
– Нет. Я правда Ангел, – невозмутимо отозвался он.
Лизе вспомнилось выражение из какой-то прочитанной книги: глаза у него были честные, как у лжесвидетеля. Но незнакомец и впрямь смотрел на неё прямо, без тени усмешки, и взгляд его был полон самой трогательной искренности.
– Вот только не надо мне сейчас изображать Артура Смольянинова в фильме «Мой парень – ангел», – фыркнула Лиза. – На меня эти штучки не действуют.
– А какие действуют? – серьёзно спросил он. – Подскажите.
Лиза растерялась.
– Да что вы хотите от меня? Только честно…
– Если честно, то хочу немного: чтобы молодая, умная и красивая девушка перестала жить чужой жизнью.
– Что вы имеете в виду? – опешила она, глядя на него во все глаза. Его губы дрогнули в едва уловимой усмешке:
– Вы знаете, что.
– Хорошо, – Лиза в сильнейшем волнении накручивала на палец свой длинный локон, – что вам известно обо мне? Вы экстрасенс?
– Если вам так удобнее, можете звать меня экстрасенсом. Что я вижу, глядя на вас? Могу рассказать, только, пожалуйста, не пугайтесь и не вздумайте вопить от шока.
Лиза послушно затихла.
– Итак, вы приехали в Штутгарт с женихом. Он – успешный бизнесмен, лет на десять старше вас, слегка лысоват, полноват, добр и весьма положителен – одним словом, вас от него трясёт.
– Вы, наверное, просто видели нас вместе?.. – неуверенно пробормотала она. – Боря, он… сын бывшей маминой одноклассницы. Это нас мамы сосватали. Они спят и видят, что мы поженимся. Мать Бори обеспокоена тем, что у сыночка в его возрасте ещё ни разу не было серьёзного романа. А она мечтает о внуках… Про мою маму и говорить нечего, она грезит о таком зяте – ещё бы, один из самых завидных холостяков Москвы…
– Вы его не любите, – подытожил Ангел решительно.
– Не люблю, – Лиза пожала плечами. – Но мама ужасно расстроится, если я в этом признаюсь. Да и с Борисом я не могу так поступить. Он всегда был очень добр ко мне, и вообще…
– И вообще, – перебил он, – вам привычна эта модель поведения, поскольку вы с самого детства идёте на поводу чужих желаний, подавляя свои собственные.
– Да… – она задумалась на мгновение, а потом решительно тряхнула головой. – Пожалуй, вы правы. Мама хотела, чтобы я занималась музыкой и определила меня в музыкалку на фортепиано, хотя я мечтала о художественной школе. Я собиралась поступать в институт культуры – мама уговорила идти в более престижный экономический вуз. На первом курсе я начала было встречаться с отличным парнем, но маме он не нравился – простой студент, к тому же ещё и не москвич… И она быстренько организовала мне перспективного Бориса.
– Который, как и ваша мама, продолжил решать всё за вас, – подхватил Ангел. – Признайтесь, вы же мечтали о встрече нового года в Гоа? А Борис предпочёл Германию. Вы хотели персидского котёнка, а жених купил вам лысого сфинкса, да ещё и отругал вас за мещанское пристрастие к пушистым котам. Он диктует вам каждый дальнейший шаг, планирует за вас все жизненные цели, подспудно внушая уверенность, что без него до заветного финиша вы просто не доберётесь.
– Вы правы, – горько подтвердила Лиза. – Чёрт возьми, как же вы правы!!! Ой, – смутилась она, – простите, что я чертыхаюсь.
Её собеседник громко, от души расхохотался:
– Да ничего, как-нибудь переживу.
Однако Лизе было не до смеха.
– Понимаете, доходит до того, что он диктует мне, что надеть, – призналась она в сильнейшем смущении. – Впрочем, зачем я вам это рассказываю… Судя по всему, вы и сами всё знаете. Ума не приложу, откуда вы свалились на мою голову.
Ангел осторожно накрыл её ладонь своей горячей рукой.
– Лизонька, послушайте. Важно не то, что и откуда я про вас знаю, а то, что вы и сами про себя всё это знаете. Не думайте о мелочах, сосредоточьтесь на главном. Нужно всё менять. Сделайте первый шаг и поймёте, как это легко!
– Первый шаг? То есть, – колеблясь, уточнила Лиза, – я должна бросить Бориса?
– Вот именно. Не лишайте ни его, ни себя шанса встретить свою реальную половинку. И чем раньше вы это сделаете, тем лучше. Можно даже просто сбежать – поверьте, чем экстравагантнее и неожиданнее будет ваш поступок, тем скорее пойдёт процесс излечения.
Лиза с силой сжала виски пальцами, словно решая сверхсложную задачу.
– Не тревожьтесь о Борисе. Не заботьтесь о том, что скажет мама. Хоть раз в жизни подумайте, прежде всего, о себе, – мягко, но настойчиво внушал ей этот странный человек.
