Юлия Алейникова
Прощальный подарок Карла Брюллова
Глава 2
20 мая 1925 года, Ленинград
Леля Пичугина шагала по улице, с удовольствием ловя на себе восхищенные взгляды проходящих мимо мужчин и еще внимательнее проезжающих. Веселые бесшабашные рабфаковцы, с белозубыми улыбками, в дырявых штиблетах и с пустыми карманами, не привлекали избалованную Лелечку. Что с ними делать? Семечки лузгать да по подворотням целоваться. Мерси.
Нет, Лелечку привлекали кавалеры состоятельные, а таких вокруг нее было достаточно. Леля Пичугина была девушкой спелой, пышной и к тому же хорошо одетой. Главной слабостью Лели было шелковое белье, она глубоко и искренне сочувствовала тем несчастным, что были вынуждены ежедневно облачаться в безобразные бумазейные панталоны, лишенные всякого изящества и утонченности, и носить безвкусные, бесформенные ситцевые сорочки, уродующие фигуру. Так что вор, похитивший большую часть драгоценного Лелечкиного белья, нанес болезненный удар по ее гардеробу.
Стоило подумать, как вернуть утраченное. Нет, не отобрать у воришки, а приобрести новое. Папенька тратиться отказался. Он отчего-то ужасно испугался милиции, велел всем сидеть тихо, не высовываться, денег не тратить, одеваться скромнее. Даже мясо запретил на рынке покупать, велел обходиться селедкой.
До селедки Леле дела не было, а вот белье…
Надо было искать выход, и в принципе он имелся: давний поклонник Лева Людиновсков. Его папа имел собственное дело, какое точно, Леля не знала, но определенно весьма прибыльное, кажется, магазин или даже два магазина. У Левы были деньги, он обожал Лелю и всегда был готов осыпать ее подарками. Но вот незадача. Именно сегодня вдруг выяснилось, что кассир Левиного папы ограбил кассу и сбежал в Ялту с какой-то красоткой. Их уже ищут, но папа страшно рассердился, сказал, что ему надоело содержать такую прорву дармоедов, у Левы еще имелся младший брат, и твердо решил женить Леву на дочери хозяина ювелирной лавки Фиме Бляхерович. Совершенно неэффектной толстозадой девице с бородавкой под носом, к тому же старой, осенью ей исполнилось двадцать пять. На фоне перечисленных недостатков у Фимы имелось единственное, но очень весомое достоинство. Ее приданое.
Лева безутешно рыдал, положив кудрявую голову на Лелины колени, клялся в вечной любви и что скорее умрет, чем женится на этой корове. Увы, Левин папа тоже закусил удила и перекрыл сыну всяческое финансирование.
Придется дать Леве отставку и подыскать ему достойную замену. Хотя найти такого состоятельного, сентиментального и наивного дуралея, как Лева Людиновсков, дело непростое, размышляла Леля, постукивая каблучками модных заграничных туфелек по асфальтовой мостовой. Юбка нового шелкового платья модного лавандового цвета игриво вилась вокруг ее ножек, легкое пальто подчеркивало стройность фигуры, а глазки озабоченно стреляли по сторонам.
Буйная весна, ворвавшаяся в город в венке из одуванчиков и с охапкой сирени в руках, располагала к романам. Душистые ветры носились по садам и скверам, кружа горожанам головы, чирикали как сумасшедшие воробьи, тенькали синицы, ворковали ошалелые от любовных игр голуби. Девушки хорошели, мужчины становились отчаянней и щедрее, кипели страсти, назначались свидания. Бурлила молодая кровь. А подхваченная весенним, дурманным водоворотом Лелечка спешила на свидание.
Леля Пичугина была девушкой в меру легкомысленной, в меру кокетливой и… в меру прагматичной, а потому совершенно ясно понимала, что только состоятельный муж раз и навсегда решит ее финансовые затруднения. Главное, правильно его выбрать, не сердцем, оно, как известно, плохой советчик в важных делах, а умом. И кое-какие соображения на этот счет у Лели уже имелись.
– Лелечка! – протянул навстречу девушке охапку тюльпанов молодой стройный брюнет, в ладно сидящем модном костюме. – Вы прекрасны, как весенний рассвет! Как цветущая сирень, как эти небеса, как сама любовь! – склоняясь к Лелиной ручке со сдержанной страстью, проговорил кавалер.
Леля зарделась.
С кавалером Лелечка познакомилась несколько дней назад прямо на улице, он прошел за ней по пятам половину Невского, прежде чем решился заговорить. И вполне мог бы быть отвергнут, Леля была очень придирчива в выборе знакомых, но хороший модный костюм, шляпа и стильные ботинки явно импортного пошива говорили в его пользу и, разумеется, букет настоящих оранжерейных цветов. Они познакомились.
Новый знакомый был молод, интересен собой, остроумен, в меру образован, а главное – богат! Он оказался не жмотом, а, напротив, коммерсантом, причем из Москвы.
Обедали они в «Англетере». Домой новый знакомый довез ее на авто. Вечером пригласил в кабаре «Хромой Джо», очень модное местечко! Он был щедр, галантен, влюблен, намекал на серьезность намерений и желал познакомиться с семьей. Леля уже планировала переезд в Москву к мужу и новый гардероб. Образ преданного, нескладного Левы стремительно таял в дымке прошлого.
– Николай Михайлович, где сейчас находятся ваши сестры?
– Мои сестры? – Казалось, его удивлению нет границ. Было заметно, что художник ожидал любого вопроса, кроме этого. – Но при чем здесь они?
– Скорее всего ни при чем, но таковы правила. Мы должны установить местонахождение всех членов семьи потерпевшего на момент совершения преступления, – доброжелательно пояснил Поликарп Петрович, намекая на незначительность вопроса.
– Ерунда какая-то, – недоуменно пожал плечами Пичугин. – Но извольте. Моя старшая сестра проживает с семьей в Москве, там она, очевидно, и находилась в день ограбления. Я не виделся с ней много лет, иногда мы шлем друг другу поздравительные открытки. Вторая моя сестра проживает на Васильевском острове, недалеко от Академии художеств, ее муж преподает живопись. У нас с сестрами большая разница в возрасте. Когда я родился, они уже были взрослыми барышнями, так что близких отношений между нами нет. Последний раз мы виделись год назад на Троицу, отстояли панихиду, потом посетили могилу отца. Но, знаете, должен вам честно признаться, не могу себе представить, чтобы моей сестре, ее мужу или племянникам пришло в голову украсть Лелины панталоны или шубу жены. Согласитесь, это абсурд, – многозначительно улыбнулся Поликарпу Петровичу Пичугин.
– Соглашусь. А кстати, ваши племянники проживают вместе с родителями?
– Нет, что вы! Они уже совсем взрослые люди. Старшему, Василию, вероятно, уже сорок, он тоже художник, женат, имеет детей, проживает где-то на Васильевском острове. Точного адреса не знаю. Младший, Дмитрий, ему, кажется, около тридцати, врач, живет на Выборгской стороне, адреса тоже не знаю.
– А как фамилия ваших племянников?
– Вы их подозреваете? – вытаращился на Поликарпа Петровича Пичугин.
– Ну, что вы. Простая проверка.
– Коневы их фамилия, – сухо ответил Николай Михайлович.
– Благодарю. А что же третья сестра?
– Нина? Она умерла, еще в восемнадцатом. Летом восемнадцатого они с мужем уехали в Польшу. Это случилось как-то вдруг. Мы ничего о них не знали, а в девятнадцатом пришло письмо от ее мужа. Оказывается, Нина заболела воспалением легких и умерла. Зять с племянниками уехал в Америку. Больше мы от них вестей не имели.
– Гм… Понятно. В таком случае у меня к вам имеется еще один, последний вопрос. Что именно грабители искали в вашей квартире?
– Что искали грабители в моей квартире? Вы имеете в виду, кроме того, что украли? Ну, деньги, вероятно, – вполне правдоподобно пожимал плечами и озабоченно моргал Николай Михайлович. – Может быть, рассчитывали найти какие-то драгоценности? Вероятно, посчитали, что раз мы живем в отдельной квартире, то располагаем какими-то средствами. Но, знаете, мы всегда жили довольно скромно, а то, что у нас и имелось из украшений жены, все было продано и проедено во время голода. А больше ничего у нас не имеется. Я хоть и тружусь, не покладая кисти, так сказать, и денег на жизнь нам хватает, но никаких излишеств мы себе позволить не можем.
«Кроме шелкового белья и шуб», – усмехнулся про себя Поликарп Петрович.
Да и вообще, дочурка у Пичугиных выглядела как картинка из модного иностранного журнала. Разряженная в пух и перья, не студентка, а нэпманская штучка. Жена и сын выглядели скромнее и приличнее.
Николай Михайлович хитрил, и дело было не в нарядах дочери.
– И все же некая фамильная ценность у вас имеется, – твердо проговорил Поликарп Петрович, – иначе зачем грабителям понадобилось залезать в дом вашего покойного отца на бывшей Гороховой.
– Что, в дом отца?
– Скажите, Николай Михайлович, а вы никогда не задумывались, как и почему погиб ваш отец?
– Ну, что же тут задумывать? Время было тревожное. Отец был уже очень стар, жил один в огромном доме. Я его сто раз просил переехать к нам, он ни в какую! Ночью в его дом влезли какие-то бандиты, он, очевидно, услышал шум, пошел взглянуть, что происходит, и вот, пожалуйста. Ужасно.
– Да. Но вот что интересно. Семнадцатого мая грабители наведались в вашу квартиру и перетряхнули ее от пола до потолка, прихватив с собой сущие пустяки, а спустя два дня кто-то влез в помещение конторы «Кишпромторг» на Комиссаровской улице, бывшей Гороховой. Знаете, в чем тут связь?
– Понятия не имею, – равнодушно ответил Пичугин.
– Контора располагается в бывшем доме вашего родителя. Грабители взломали двери, вошли в помещение конторы, ничего там не украли, только перетряхнули ее, затем по черной лестнице пробрались на первый этаж, там сейчас находится винная лавка, также все обыскали, даже стены кое-где попортили, и, украв пятнадцать бутылок спиртного, скрылись. Что вы об этом скажете?
– А что я должен сказать? Хулиганы, скорее всего пьяные, ограбили винную лавку. При чем здесь я? Или вы меня подозреваете?
– Нет. Но я твердо уверен, что вы что-то скрываете, гражданин Пичугин. И убийства вашего отца, и попытка ограбления вашей квартиры, и дело «Кишпромторга» – звенья одной цепи. Я уверен, что грабители ищут какое-то сокровище, принадлежащее вашей семье. На вашем месте я бы честно рассказал, что именно ищут грабители, потому что, учитывая факт убийства вашего отца, они готовы на все. Вы и ваша семья в опасности. – Последнюю фразу Поликарп Петрович произнес тоном опереточного злодея, только что не завыл в конце.
– Мне кажется, вы ошибаетесь, – с виноватой улыбкой возразил Пичугин. – Во-первых, потому, что нет никаких сокровищ, а во-вторых, отца убили шесть лет назад. В то беспокойное время в городе творился сущий ужас. А ограбление моей квартиры и этого «Кишкоторга» – простое совпадение.
– Ну что ж, гражданин Пичугин, не смею вас больше задерживать. Можете быть свободны, – холодно проговорил Поликарп Петрович, и Николай Михайлович, кланяясь и жалко улыбаясь, стал торопливо пятиться к двери.
Повернуться к сотруднику Уголовного розыска спиной он так и не решился.
Поликарп Петрович с интересом наблюдал за доктором Коневым, пока сестра развязывала многочисленные узелки на спине его операционного халата.
Доктор был молод, хорош собой, с темными густыми волосами и искристыми веселыми глазами, без халата и шапочки он выглядел сущим мальчишкой.
– Ну, вот, – надевая свежий халат и присаживаясь за рабочий стол, проговорил Дмитрий Алексеевич. – Слушаю вас, товарищ. Вы родственник Лукониной, хотели узнать, как прошла операция?
– Нет, я из Уголовного розыска, – доставая документы, объяснил Поликарп Петрович.
– И что же вам угодно? Разве в больнице произошло преступление? – озадаченно нахмурился доктор.
– Нет, я здесь в связи с ограблением вашего дяди Николая Михайловича Пичугина. Вы с ним знакомы?
– Ну, разумеется. Хотя и не сказать, что близко. У мамы с дядей Колей большая разница в возрасте, но, пока был жив дед, мы регулярно встречались, на Рождество, на Пасху, на дедовы именины.
– И как давно вы видели дядю в последний раз?
– Думаю, года три назад. Да, около того, – задумчиво подтвердил Дмитрий Алексеевич. – Виделись на кладбище на могиле деда. А почему вас, собственно, это интересует? Неужели вы подозреваете меня в ограблении? – с недоверчивым смешком уточнил доктор.
– А вы, значит, не грабили? – не спасовал Поликарп Петрович.
– Господи! Нет, конечно! Что за странные идеи? Я же врач, а не бандит с большой дороги, – на этот раз вполне серьезно возмутился Дмитрий Алексеевич. – Когда произошло ваше ограбление?
– Вашего дядю ограбили около полудня семнадцатого мая, а бывший особняк вашего деда ограбили в ночь с девятнадцатого на двадцатое мая.
– Особняк деда? Про него вы ничего не сказали.
– Говорю сейчас. Так что же вы делали во время ограбления?
– Семнадцатого в двенадцать дня, разумеется, был на службе, это могут подтвердить и персонал больницы, и больные. А ночью девятнадцатого был на дежурстве, здесь же, в больнице. Опять-таки тому есть свидетели. И кстати, раз уж вы подозреваете меня, наверняка подозреваете и брата, – сообразил Дмитрий Алексеевич. – Так вот, могу вас со всей ответственностью заверить, он тоже ни при чем. Что за дикая идея подозревать кого-то из нас в грабеже? – В голосе Дмитрия Алексеевич звучали обида и оскорбленная гордость.
– Я никого не подозреваю, – решил не злить понапрасну свидетеля Поликарп Петрович. – Я просто провожу обязательную проверку. Вот и все. А скажите, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, что могли искать грабители в квартире вашего дяди и в бывшем особняке деда?
– Понятия не имею. А что, разве Николай Михайлович не знает, что у него украли?
– Знает, сущие мелочи. Но я думаю, что воры влезли в квартиру вашего дяди, а затем в особняк не ради жалких двадцати рублей, нескольких бутылок водки и шелковых панталон.
– Хм… – усмехнулся Дмитрий Алексеевич. – Панталоны наверняка были Лелины?
– Вы знакомы с Ольгой Пичугиной?
– Да, и с Марией Григорьевной и с Андреем. Они лечатся у меня. Мне кажется, эта идея принадлежит исключительно Марии Григорьевне. Дядя, вероятно, даже не в курсе. У них с мамой сложные отношения. А Мария Григорьевна считает, что лучше довериться родственнику, чем искать хорошего доктора на стороне.
– А почему у вашей матери с Николаем Михайловичем плохие отношения?
– Я бы не сказал, что они плохие, скорее не очень хорошие, – неохотно пояснил Дмитрий Алексеевич. – Понимаете, они и так никогда не были очень близки, слишком большая разница в возрасте, к тому же мама недолюбливала вторую жену деда. Мать Николая Михайловича. А потом еще наследство… Мама очень обижалась на деда. Но винила во всем дядю.
– А какое наследство?
– В том-то и дело, что никакое. Понимаете, дед был очень богатым человеком до революции, – без всякого смущения пояснил Дмитрий Алексеевич. – Он был художником. Причем очень успешным, точнее, даже модным, писал портреты всякой знати. Хорошо зарабатывал. Когда мама выходила замуж, она получила приличное приданое, но отец, тоже, кстати, художник, был всего-навсего скромным преподавателем Академии художеств, жили в нашей семье всегда скромно, и мама, вероятно, скучала по прежнему достатку. Но дед был человек прижимистый и суровый, состоянием делиться не желал, щедрых подарков не делал, и мать очень надеялась рано или поздно получить наследство. Но грянула революция, частную собственность и деньги у всех отобрали, точнее, экспроприировали, а деда вообще убили грабители. Так что ничего нам не досталось, – с беззаботной усмешкой пояснил Дмитрий Алексеевич. – Но мама почему-то вбила себе в голову, что дед все ценности спрятал, а место сообщил дяде, Николаю Михайловичу, как единственному сыну и наследнику. Или вообще просто отдал. По маминым рассказам, у деда хранились драгоценности ее матери, всякие там ожерелья, серьги, перстни и прочее, драгоценности ее бабки, бриллианты, изумруды, сапфиры. Я признаться, ничего подобного у деда никогда не видел, но мать говорит, они хранились в сейфе. Лично я сомневаюсь, что дед успел все это спрятать, он сам говорил, что к нему несколько раз приходили какие-то вооруженные люди с мандатами и все, что было ценного в доме, вынесли.
– Но если ваша мама верит, что этот клад существует, может верить и кто-то еще? – логично предположил Поликарп Петрович.
– Ну, не знаю. А кто, например?
Но Поликарп Петрович на его вопрос не ответил, а задал свой:
– Скажите, где сейчас находятся сестры вашей матери?
– Ну, это вам точно не поможет, – отмахнулся Дмитрий Алексеевич. – Тетя Нина умерла. Они с мужем летом восемнадцатого уехали в Польшу, у него там был завод и имение, а потом тетя Нина умерла, а ее муж с детьми уехал в Америку.
– Откуда вам это известно?
– В девятнадцатом году нам пришло письмо с американским штемпелем от Станислава Яновича, в котором он все объяснял. В Америке у него есть свой бизнес, весьма успешный. Он также писал, что возвращаться на родину не собирается. С какой стати он бы стал врать?
– Ну а вторая ваша тетя?
– Тетя Саша? Она сразу после замужества уехала в Москву, мы не виделись лет десять, если не больше. Она иногда пишет маме. Тетя Саша – старшая из сестер.
– А дети у нее есть?
– Да. Дети есть, – чуть раздраженно проговорил Дмитрий Алексеевич. – Дочь, арфистка, играет в оркестре Большого театра. И сын, профессор математики, ему уже за пятьдесят, а дочери, кажется, лет сорок с хвостиком. Уважаемые люди, у профессора уже внук имеется. Сомневаюсь, чтобы им вдруг пришло в голову приехать в Ленинград с целью ограбить дядю. Украсть Лелькины панталоны! Бред! – фыркнул он возмущенно.
– Я еще раз объясняю, это простая проверка. А кстати, почему вы считаете, что драгоценности семьи не перешли к вашему дяде? Как мне кажется, живут они неплохо.
– Неплохо. Тут вы правы. Но дело не в дедушкиных бриллиантах, а в том, что Николай Михайлович работает с утра до ночи. Он очень удачливый и трудолюбивый человек. Это у нас семейное. И потом, как мне кажется, если бы у дяди остались какие-то ценности, Леля бы давно уже все спустила на свои шляпки-тряпки.
– Я вижу, вы хорошо знакомы с двоюродной сестрой.
– Не так уж и хорошо, я лечил ее раньше, но вот уже год, как я ее не видел. То ли не болеет, то ли повзрослела. Может, смущается, – улыбнулся Дмитрий Алексеевич. – Знаете, некоторые дамы стесняются раздеваться перед молодым доктором. Хотя… Лелю к числу скромниц не отнесешь. Очень современная девица, напрочь изжившая из себя все буржуазные предрассудки.
– Вы имеете в виду, что она потеряла всякий стыд? – без всякой шутливости уточнил Поликарп Петрович.
– Можно сказать и так. Вы ее видели?
– Да, имел удовольствие, – усмехнулся Поликарп Петрович.
– Меньше всего эта девица походит на советскую студентку. Скорее уж на нэпманскую вертихвостку или буржуйку недобитую, а еще точнее, женщину легкого поведения. И ведет себя соответствующе. Я уже намекал Марии Григорьевне, что они ее очень распустили и неплохо бы ей устроить хорошую порку. Но родители совершенно не в состоянии прибрать ее к рукам. О чем, безусловно, потом пожалеют. А какие у нее знакомства? Студенты, ровесники ей неинтересны. Она предпочитает состоятельных кавалеров, не удивлюсь, если женатых, постоянно бывает в ресторанах, в кабаре и прочих сомнительных заведениях. Увлеклась театром, занимается в какой-то театральной мастерской со странным названием «ФЭКС», об этом мне Мария Григорьевна рассказывала. Я полюбопытствовал, что это за «ФЭКС» такой, и знаете, что за лозунги они провозглашают? «Лучше быть молодым щенком, чем старой райской птицей» и «Мы все искусство кроем матом. Мы всем экранам шлем ультиматум!». А? Каково? – взглянул он на Поликарпа Петровича, ожидая безоговорочной поддержки, тот, не поняв ничего из вышесказанного, на всякий случай твердо кивнул. – По мне, так обыкновенные хулиганы. Руководят ими некие Козинцев и Трауберг, снимают какие-то бездарные фильмы, Лелька даже несколько раз отметилась в массовке. Мария Григорьевна водила меня на премьеру в числе прочих знакомых. А как она вела себя у меня на приемах? Разденется догола и давай красоваться! Нет, тело у нее, безусловно, соблазнительное. И вообще, она девушка весьма привлекательная, но это же неприлично! К тому же мы родственники. А как она одета? А как накрашена? В ее возрасте! Она похожа не на юную, порядочную девушку, студентку университета, а на женщину полусвета, если вы понимаете, о чем я.
Поликарп Петрович понимал, а еще отчего-то ему пришло на ум, что благонравный Дмитрий Алексеевич просто неравнодушен к своей сестре. И мучит его не праведный гнев, а прозаическая ревность. Но это все лирика, не имеющая отношения к делу. А вот сомнительные знакомства Лели Пичугиной к делу вполне могли иметь самое прямое отношение.
