Юана Фокс
Средневековые сказки
– И мой чёртов брат, и мои чёртовы слуги – к Дьяволу их! – она махала бутылкой, и ослабевшие повязки на её руках закачались, как рваные рукава привидения. – А больше всех, дальше всех, пусть в ад катится мой женишок! Аха-ха, чёртов мерзкий… как его? Тьфу, забыла!
– Ну и не вспоминай, голубка моя, теперь ты моя невеста, не его! – пересел к ней поближе довольный, пьяный Енот, и они обнялись.
– Так ты хотел какую-то правду открыть мне? – я отхлебнула, но немного, завтра должна быть звенящей струной, всё подмечать и на всё ответ свой иметь.
– Ах да! – хлопнул себя по лбу шут. – Засмотрелся на тебя, любимая, и чуть не забыл! – нежно улыбнулся он.
– Хорош сюсю, давай уже докладывай, что там у тебя? – оборвала я его, смутившись такими слюнявыми нежностями. Почему Стрела никогда со мной так не говорил? Всё «дурында» да «матушка медведица»? И-эх…
– На самом деле, Якобина, никакая Марихен не простушка, – проговорил шут ужасно серьёзным голосом. – Она дочь Анны-Гертруды-Анхелы-Доминики Вершбен, графини фон Готтен!
Замолчал и многозначительно уставился на меня. Я только кивнула. А чего он ждал? Я уж и так догадалась.
– Ну и? – сломала я долгую тишину.
– И за то, что ты нас приютила, мы тебе безмерно благодарны, – заторопилась Марихен. – И ты меня, ради всего святого, пожалуйста, прости, и я бы тебе ответила добром, но у меня все мои драгоценности были в… в кармашке в одежде, которую мы выбросили, когда собаки… собаки… – она осеклась.
– Да, мы очень-очень, просто небесно благодарны тебе, – подхватил Енот, – но ты должна понимать, что ты подвергла себя огромной опасности, когда приютила нас, ведь наверняка искать нас будут со всем рвением, ведь если не найдут, то графиня Анна головы с плеч щедро покатит по кровавой реченьке!
– Зачем ты так? – прошептала Марихен, и шут, сообразив, что перегнул, снова принялся с ней сюсюкаться.
– Ну и что же, мне уйти, вас тут на растерзание бросить? – изогнула я бровь. – Или к чему ты эти откровенности подбрасываешь?
– Да я не то хотел… я не к тому… – запутался шут.
– Поняла я всё, не дурында тебе и не матушка медведица! – зло сплюнула я на пол, а кому отомстить-то хотела? То ли самой себе, то ли мужу, но уж точно не несчастной парочке. Гляжу вот на них, головой качаю и уже яснее ясного понимаю – провожу я их не короче, чем до города, где они затеряться смогут! Не дойдут они сами, сгинут, поймают их графинины псы, обязательно! Шуту – башка с плеч, к дьяволу, а дочурку – замуж за образину какую немилую. Да лучше уж в петлю!
– Не брошу я вас, будь спок! – сказала я как отрезала. – Мне и самой на попятную идти поздненько, не находишь? – ядовито добавила я. – Если вас брошу, вас тут же изловят, так? Так! А если вас изловят, вы моментом мой дом укажете, вон невеста твоя – пальчиком ткнёт, и тут махом свора солдатни образуется, так? Так и не спорь! – прикрикнула я, и эти оба-два рты закрыли. – Ну и что тогда, голова с плеч! Ха, да этому ещё и рад будешь, потому как так просто тут не отделаешься, сперва собаками потравят, потом медведю графскому бросят, чтобы как на ярмарке, поразвлечься!
Тьфу, ты, дьявол, и дался мне этот медведь грёбаный… пора уже забыть о нём.
И я ещё не знала, что казнят, да не меня.
Я замолчала, шут что-то пискнул, а Марихен вдруг запела высоким, чистым голосочком. Какую-то милую, невинную тарабарщину, я ни слова не поняла, но догадалась, что небось о возвышенной любви, какой на свете нет, распевает.
– Это по-каковски? – спросила я, когда она замолчала перевести дыхание.
– А это французский, мон ами! – проворковала она и рассмеялась злым и горьким смехом. – Ненавижу французский, – сжала она пальцы и сузила глаза, – и уроки музыки. И учителей.
А вот она ещё не знала, что вовремя все свои песенки вспомнила и что будет этим на кусочек хлеба себе зарабатывать.
Дьявол нас не уберёг, и наутро я растолкала мирно сопящих подопечных своих, чтобы отправляться в дорогу. Я думала, они разноются, станут проситься ещё поспать, жаловаться на дурной утренний голод с похмелья, но оба вскочили так резко, будто денёк намечается самый что ни на есть славный – купаться на тёплое озеро идём!
– Ух, холодятина! – весело закричала Марихен, открыв дверь первой. Я чуть голову ей не оторвала – какого хрена, это я должна вперёд всех тише мыши рожу из дверей высунуть и, только если увижу, что вокруг полный покой, никого страшнее лесного кота вокруг не шароблудится, разрешить и им пойти следом! Но я сдержалась.
– Лягуха ты лопоухая, – проворчала я, отодвигая её с дороги. – Иди строго за мной и не ори давай, ради бога и дьявола! Забыла где? Это тебе не графские сады.
Она губу прикусила и, взяв жениха за руку, засеменила за мной.
* * *
Мы шли весь день, всего раз остановившись размочить присохшие повязки и перевязать им изъязвленные царапины заново. Я свой бок даже не трогала – не кровит и есть не просит, так чего зазря дрыгаться?
– Волчица ты безжалостная, – ворчал шут, пыхтя и отдуваясь. А девчонка хромала, но гордый нос не вешала, волоклась тропинками и прыгала через коряги молча, без единого писка.
– Волчица или нет, а дойти до города надо быстрее графских собак! – огрызалась я и шаг не сбавляла. Отоспятся там, где будет тому место. А здесь смерть всё ещё горячо дышит в спину вонючими псиными пастями, жёлтыми глазами сверлит, подгоняя. На еду я тоже время не тратила, сытый в лесу – лёгкая добыча, тем паче, что с похмела их разморит, не подымешь потом. Сунула им в руки по кости с подгнившими остатками мяса – глодайте, мол, на ходу. Да буркнула:
– Столы я вам тут накрывать не собираюсь!
Зато к ночи ровно половину пути отмахали, и собаки нам больше не встретились! Загнала своих подопечных на дерево. Так устала, что даже смеяться не тянуло, когда шут ловко, как медведик, вскарабкался на высокую ветку и оттуда руку своей красоточке подал, а она вся раскорячилась и повисла. Какой уж там смех, когда пришлось её силком подпихивать да на себе тащить наверх эту дурынду! Она с виду-то тонкая, лёгкая, а на деле – та ещё кобылица! Уф, и сыпала б я руганью, если б самой не было проще смолчать. Не хочу расстроенные рожи эти видеть. Положу вот лучше под голову кулак – да спать, чутким звериным сном.
* * *
Что мне снилось этой тревожной ночью на дереве? Да ни черта мне не снилось. Когда рядом два неуклюжих кулька ворочаются, того и гляди свалятся – не до снов! Да ещё горячие червяки в боку всё ковырялись, ковырялись, твою мать! С первыми лучами распихала парочку, и злых, заспанных, помятых потащила за собой одной мне известными путями. Ну ещё братьям моим, отцу и Стреле, но уж точно не вам, олухам! Не знаете вы наших тайных примет, не разглядите тропы до города, никогда! Так что нечего тут умничать да с прищуром кивать! Вы бы и до полудня тут не дожили. Уф, и сама я злая да бешеная от этого всего.
– Якобина, – раздалось вдруг за спиной умоляюще. Я за нож схватилась и резко повернулась. – Чего?!
– Помилуй ради господа, но мы есть хотим… – взмолился Енот, а его подружка слабо закивала.
– И чего теперь? – я аж руками всплеснула. – Я тоже хочу!
– Да, но… – замялся этот дурак.
– Может быть, ты подскажешь, что тут съедобного? – прошелестела девчонка и добавила совсем тихо: – Пожалуйста…
– Да вот, травы пожуй да листьев сухих! – кивнула я под ноги.
– Не обижайся, но мы бы не стали тебя тревожить, просто… просто голод становится нестерпимым! – шут и наглел и виноватился одновременно. Вот умелец же!
– Еды нет, вся еда бегает, так просто не возьмёшь! – отрезала я и пошла дальше.
– Но может, тут орехи где-то есть, а? – догнал меня шут и, запыхаясь, попытался сравнять шаг с моим.
– Орехи, – усмехнулась я. – Орехи, может, и есть, и даже грибы, увидишь – съешь, а пока не видишь – шевели штанишками и не ной!
– А часто они попадаются? – с надеждой спросил он.
– Я бы особо не рассчитывала, – покачала я головой. – Давай уже до города доберёмся, а там таверну какую найдём, будет вам и кроватка с клопами, и пиво тёплое!
– Твои слова да богу в уши, добрая хозяюшка! – рассмеялся он. А девчонка подхватила:
– Но ведь до города мы уже в голодный обморок можем упасть!
– А ты откуда знаешь про голодный обморок? – я заржала, как конь, даже не побоялась возможных близких охотников.
Она аж вспыхнула:
– Я не в раю жила, про нужды и бедствия простого народа знаю, литературы в замке фон Готтен предостаточно!
– Литерату-у-у-уры, – презрительно протянула я и снова отрезала: – Нет!
– Что – нет? – в один голос переспросили оба два.
– Ничего нет, до города терпеть будете или жуйте, что подбёрете, но за потроха ваши я не в ответе!
И замолчала, они тоже мои уши больше не тревожили. Так и шли, похрустывая сухими ветками да пригибаясь под поваленными деревьями. Только раз остановились – напиться из ручья. Зна-а-а-аю, знаю я, как их скрючило голодной болью – вода ведь дразнит только, хуже делает! Но и не пить совсем тоже нельзя. Пусть терпят, если жить хотят. Они и терпели, больше со мной о еде не заговаривали. Опасались, должно быть, что разозлюсь и исполню угрозу свою – брошу их тут одних со своей страшной судьбой разделываться. А вот как они вообще собирались куда-то бежать? Ну не безмозглые ли петух да курица? Баран да овечка, только режь да ешь! Куда, куда б они без меня пошли? Псам в зубы? Мамаше ейной на повешенье? Да я ангел для них, и дорога без еды – уж точно не самое поганое, что могло бы с ними быть!
Возле огромного старого орехового великана я остановилась. Они озлобленно и устало уставились на меня. Я пригнула тяжёлую ветку, усыпанную ровными коричневыми котомочками:
– Вот ваша еда, налетайте!
Они аж подпрыгнули! Повезло же вам, птенцам, что орехов в этот год чистый урожай! Я и сама с удовольствием колупала съедобные свёрточки. Половина, правда, оказалась червивой и пустой, отчего мордахи кривились и языки вываливались, но всё равно удалось славно набить пузы и карманы. До города точно не пропадём, ещё раз обожраться по уши хватит! А там уже и таверна. И может, даже в одной из питейных встречу своего Габриэля и уши отрежу любой бабе, которую с него сниму! А его заставлю эти уши жрать, непосоленными, ха-ха!
Уже густая чёрная паутина сумерек плюхнулась на лес, когда вдруг забрезжили огни и потянуло дымом, копотью, лошадьми и людьми так сильно, как бывает только в одном месте – в городе. Пришли! Живые! Выдыхайте…
Тут вам ничего не грозит, тут вы затеряетесь среди смрада, и гомона, и стада неохватного человеческого.
– Ну чего, мои драгоценные! – повернулась я к своим котятушкам. – Вот мы и вступаем на землю князя Вацлава Лисицкого! Скажите досвиданьица госпоже графине и поклонитесь господину князю!
Они непонимающе на меня уставились, а я усмехнулась и смачно на землю сплюнула. Графиня ты или князь – провались в преисподнюю, а мне и сам Сатана не власть!
* * *
Вы как хотите, а я первым делом бросилась искать едальню. Жрать охота – кишки к спине прилипают!
Долго искать не пришлось, я не привереда – в первую попавшуюся нос сунула и… лучше бы мне с этим повременить, поосмотреться бы. Но поздно – нас уже заметил хозяин маленького грязного кабачка, больше похожего на свиной загон.
– Пожалуйте, господа! – надменно махнул пухлой рукой этот хряк.
Такой, знаете, тошнотворный кабан. Румяный, как колобок, жирную тушку обтягивает фартук весь в сальных пятнах, как будто пузо прохудилось, и жир вытек на поверхность. Меня чуть не стошнило, но я почему-то осталась… Наверное, голод заставил, готова уже и свиные помои хлебать!
На своих приятелей я даже не смотрела, мне и так уж ясно, что не место здесь для домашних птах. Здесь таких на обед едят, вместе с костями, и не морщатся, а только похрюкивают.
Я уселась за первый попавшийся стол и кивнула этой свиноте:
– Подай нам пива, трактирщик! И хлеба, и что там у тебя ещё съестного, хоть сколько-то годного, найдётся!
Тот недовольно хрюкнул, нехотя отлепился от косяка и уплыл куда-то в темноту.
Марихен – так ведь её зовут? – неуверенно села на край стула. Шут взгромоздился на высокий стул между ней и мной. Мы все молчали.
Хряк царственно вынес свою тушу и вместе с ней – две кружки пива. Одну он поставил передо мной, едва удостоив взгляда пуговичных глазок. Шута вообще будто тут и не было, а вот девчонка его так и притянула, будто была сделана из ведёрка спелых желудей. Он поставил кружку перед ней нарочито близко, будто боялся расплескать пенное, и при этом чуть не рухнул на неё всей мерзкой тушей. Марихен вся сжалась, стараясь исчезнуть, стечь под стол и там провалиться куда подальше. Уж я-то её отлично поняла! Рука сама потянулась за ножом… но я остановила её и направила к желанной толстобокой тёплой кружке. Вспороть этого упыря я всегда успею, а пока можно сделать пару глоточков, и я эту возможность не упущу!
– Эй, хозяин, ты так и не сказал, чем угощать нас будешь! – я постаралась, чтобы голос мой звучал вальяжно, расслабляюще. Пусть уже этот хрен займётся делом и отстанет от девчонки!
– Да есть там у меня кое-чего, – покосился он на меня. – Готовится, обождите!
– Ну и славно, – примирительно кивнула я и, повернувшись к шуту, едва заметно покачала головой, мол, не время, погоди, может, он сам угомонится. Шут сжал кулаки на столе так, что костяшки побелели. На скулах его ходили желваки.
– А платить-то вам есть чем? – хряк придвинулся к девчонке ещё ближе. Его жирное пузо нависло над бедняжкой, перекрывая дорогу к бегству.
– Такую милашку я бы и задаром угостил, – грязно ухмыльнулся он. – Кое-чем полакомей жалкого кусочка мышиного мяса! – и он самодовольно покосился на Енота.
– Спасибо, добрый человек, но моя невеста сыта! – решительно встал мелкий храбрец. – И мы бы предпочли отправиться спать, покажите нам нашу комнату!
Хряк повернул к нему свиную рожу, его сальные глазки уставились на карлика, а пузо всё ещё припирало несчастную девочку.
– Ну так ты иди, а мы тут с твоей подружкой сами полакомимся, ага? – беззастенчиво выдал он.
– Дружок, давай без этого дерьма, ага? – в тон ему ответила я, вставая и совершенно спокойно доставая нож.
…Ох и не хотелось же мне опрокидывать стол… и в один прыжок перелетать через него… и прижимать ледяное лезвие к жирному горлу… и шипеть: «Чего встали, бегом!»
Да, возможно, я и погорячилась. Возможно, уже сытые спали бы в грязном, но тёплом свинарнике. Но как они хохотали, как были… счастливы?… Безумцы… дурачьё! И как хохотала я вместе с ними, будто заразу веселухи подхватив, аж чуть бочина моя не разошлась! Деньжат-то у нас и в самом деле не было. Совсем. Я прихватила кое-что в пещере, помню. Но где они?.. бес унёс, не иначе!
Я устало села под стеной, холодный камень обжигал спину.
– Что ж, судари и сударыни мои, будем ночевать! – невесело усмехнулась я.
– На улице? – неуверенно прошептала девчонка.
– А ты хочешь вернуться в загон этого кабана? – зло огрызнулась я. Лежала бы себе сейчас дома, под тёплой шкурой. Да и они тоже, на кой чёрт надо было куда-то бежать, если не умеете на свободе жить?
– Но мы же можем найти другой уголок, не так ли? – излишне бодро сказал шут и молодцом выпятил грудь. Ишь, боец! Как же вы мне надоели оба! Хандра, непонятная капризная маята властно подняла голову внутри меня.
– Ага, только платить чем? – ехидно покачала я головой.
– Ну… я могу… эм… – замямлил карлик. Его подружка хотела было что-то сказать, но осеклась, закрыла рот и опустилась рядом со мной, привалившись к стене. Она тихо запела опять на чёрт знает каком языке, но красиво. Шут подхватил, едва заметно подрагивающим голосом. По лицу бедняжки потекли слёзы, оставляя дорожки в припыленных щеках. Им, поди, пора уже повязки на ранах менять, отдирать с кровью присохшее, да где же я им тут воду найду и тряпьё на перевязку? Только и остаётся, что…
– Как вы хорошо поёте, дети! – старушечий голос раздался так внезапно, что я вскочила и схватилась за нож.
– Тьфу ты, бабушка, как ты напугала! – сплюнула я под ноги, дикими глазами разглядывая сухонькую старушку, притаившуюся в тени дома, к которому мы так удачно привалились. Бабка, ростом едва мне по плечи, чуток повыше Енота, куталась в тёплую шаль и мягко улыбалась нам. Она вышла в полосу света, и Марихен, торопливо утерев щёки, встала и сделала книксен. Шут поклонился.
– Благодарим, добрая госпожа!
Когда он не кривлялся, его можно было счесть вполне приличным человеком, пусть бы даже и ростом не выше собаки.
– А что вы, детки, делаете в такой час на улице? – заботливо спросила старушка.
– Да мы вот… – начал было шут, но бабуся его перебила.
– На бродяг вы вроде не похожи! – она покачала седой непокрытой головой. – Ночевать негде? – вдруг оживилась она.
– По правде сказать, да! – выпалила Марихен, и я ожгла её страшным взглядом. Обалдела, дура? Что мы знаем об этой ведьме, а ну как у неё полон дом свирепых сынков, похуже троллей? Вдруг у неё там людоедское логово? Думаете, сказки? Да если бы… Вы у нас в лесу хоть денёк проводили? Что мои братья творят, знаете?! Нет? Вот и заткнитесь!
А бабка не на шутку раздухарилась, схватила размякшую девчонку за локоть и, воркуя, потащила за собой. Я ринулась было её из ведьминских цепких лап выдирать… но так соблазнительно звучал голосок бабуси, лепечущий о горячем супе, и тёплом хлебе, и уютной постели, и о жарком камине… «А платить?» – промелькнула мысль, но я отмахнулась – будь что будет! Вот поедим, там разберёмся! В конце концов, мой нож всегда меня кормил, и он всё ещё за поясом!
Марихен дала себя вести как безропотную тёлочку, а мы с Енотом за её спиной только настороженными взглядами обменялись. Я тихо кивнула, он прикрыл глаза в ответ. Куда мы идём… и надо ли… чёрт, да уймись ты!
Постоялый двор бабуси оказался совсем крошечным, всего на две комнатки. В одной, по её словам, ночевал какой-то бродячий лекарь, в другую она запросто поселит нас. Аромат съестного очаровал почище розовых кустов, и я моментально решила – остаюсь! И даже нож выпустила. Шут осмотрелся вокруг и довольно разулыбался. Полутьма свечей, небольшой чистенький обеденный стол да три стула – вот и всё убранство. А, и ещё чучело совы на жёрдочке над камином. Что ж, прекрасненько – по крайней мере, людоедским троллям тут точно места нет, и то хорошо! Я уселась с ногами на широкую скамью и почти придремала в блаженном тепле, из-под ресниц растворяя зрение в ласковом пламени камина… когда шут пихнул меня в бок, молодец, что не в порезанный – старуха принесла дымящиеся миски супа!
– Еда! – возликовали мы и набросились на ложки так, будто мы голодные коты, а те были мышами. Марихен старалась есть сдержанно и чинно, а мы с Енотом хлюпали ещё так! Моя непонятная хандра растворялась в горячей пище, как льдина в ладонях.
Старуха присела у камина с довольной улыбкой на морщинистом гномьем лице, наблюдая за нами да приговаривая: «Кушайте, кушайте, бедняги! Намаялись небось!» А если и отравит – да и ладно, вечная жизнь ещё никому не грозила.
Налопались мы до отвала и сонные, на заплетающихся ногах, проволочились за хозяйкой на второй этаж. Комнатка и в самом деле оказалась такой маленькой, как лисья нора, всего на две кровати, почти впритык одна к другой. Я блаженно растянулась на той, что ближе к выходу – буду начеку, если вдруг какой скотине вздумается ломиться к нам посередь ночи! И тут же поплыла в сонной лодочке на кисельные берега… «А денег-то с нас так и не взяли, ну точно какой-то подвох тут есть!» – подумалось мне, но было уже всё равно, и, переложив нож поудобнее, я сладко уснула…
В низкое окошко солнце пробиралось едва, но довольно, чтобы разбудить меня. Я села на постели, спину ломило страшно – не привыкла я к мягким лежанкам, дома-то оно пожёстче будет! Да и ворочаться туда-сюда, как я люблю, мне бок не давал, неуютно. С трудом продрав глаза, я огляделась – а эти где?! Уж не сбежали ли? Не сделалось ли с ними какой беды? И как это я могла так беспробудно уснуть и не учуять их исчезновенья? Я же сплю как волчица! Не бесы же их утащили, в самом деле!
Но, конечно, никуда они не делись – вот сквозь тонкую стену просочился нежный смех девчонки, весёлый голос Енота что-то трещал и посуда звенела. Фух, порядок! Я свесила ноги с лежанки, растёрла лицо и уши горячими спросонья ладонями и, перевязав волосы, вышла.
Я нашла своих сотоварищей и старуху-хозяйку на кухоньке, прямо за соседней дверью. Пахло мылом, печным сытым духом, варевом, мясом… в общем, очень здорово и уютно там было. Шут чего-то намывал в бадье на табурете, старуха ловко орудовала ножом над корзиной яблок, Марихен толкла в ступке какую-то пыльную ерунду, и больше было похоже, что попросту ничерта не делала. Енот повернул ко мне раскрасневшееся длинноносое лицо.
– Утречко добрейшее, фрау Якобина! – проорал он мне. Я насмешливо раскорячилась в книксене. Марихен прыснула в ступку, и вонючая пыль припудрила её лицо. Она громко расчихалась, попутно пытаясь извиняться за такую бестактность – смешные эти господа! Как они вообще живут, если и чихнуть спокойно нельзя?
Старуха по-доброму рассмеялась и, заохав, кинулась вытирать девчонкино лицо своим фартуком. Пока те были заняты, я подошла к шуту и зловещим шёпотом осведомилась:
– А платить-то мы за завтрак чем собрались?
– А мы договорились отблагодарить нашу добрейшую фрау Стефанию помощью по хозяйству, так как иных средств, увы, не имеем! – радостно доложил он мне. Я сделала на него страшные глаза и покосилась на названную Стефанией. Та сделала вид, будто и не слыхала, и продолжила хлопотать над яблоками. Ну что ж, отлично, коли так! В конце концов, волшебное «вовремя сбежать» меня ещё никогда не подводило!
Я тыкалась по кухне туда-сюда, пытаясь как-то приспособиться к ну очень уж непривычной домашней возне, но проку от моих разбойничьих лап было ещё меньше, чем от изнеженных ручек графиньки. Это дело быстро наскучило, и я уселась в уголок наблюдать да подмечать. Ага, мои приятели уже перебинтовки поснимали, и ссадины выглядят весьма неплохо, насколько мне видно из-под одежды. А не перекреститься ли и мне поперёк тела тряпкой какой? Пощупала осторожно бок – да вроде нет, края сошлись крепко, всё цело. Значит, чёрт с ним, само заживёт. Чистую рубашку бы раздобыть, а то рядом с этими щеглами лютой бабой, небось, смотрюсь.
Марихен бабулечка даже переодела в простенькое крестьянское платьице. Неплохо сидит, только в талии широковато. Бабка вся такая довольная, улыбается, прям цветёт и пахнет! Всё по спине девчонку оглаживает, а та млеет, дурочка. Енот как кот домашний – грудь выпятил, хвост распушил, потешает хозяйку какой-то ерундой. Да только стоит ли так уж расслабляться? Не у камина в замке за тремя рядами остроглазых лучников тут сидите же! Кто вот она, эта ваша добрая бабусечка? А если вправду ведьма? Или доносчица, что ещё хуже. Я втихаря поглаживала нож, придерживая друга под рукой. Как знать, не доскакали ли уже гонцы до соседей и не посулили ли щедрую плату тому, кто поймает графскую лань в силки, а с ней и кота этого драного, Енота? Если уж мы на своих двоих уже досюдова доехали, то уж что о верховых говорить? Графиня Готтен и князь Вишневецкий не враждуют, так что, так что…
– Ну, мои дорогие, пора и на стол собирать! – слишком уж радостно объявила старуха. Уф, не нравится она мне! Как запали злые мыслишки на её счет, так и разгораются сухой деревяшкой на костре!
Енот поставил передо мной дымную тарелку каши, щебеча свои потешки, но я слушала не его – я слушала запах каши. Вроде ничего… вроде годный… но как узнаешь, если это колдовской яд? Если он ничем не пахнет и никак себя не обнаруживает, словно чёрная змея – пока не наступишь, ни в жизнь не предвидишь! А живот-то сводит… что ж, подождала, когда эта спевшаяся троица усядется да по первой ложке в желудки отправит. Если замертво не упадут и за животы не схватятся, тогда и я попробую. Жрать же хочется, как в Аду!
Хм-м-м, вроде живые… Аккуратно дуют, хватаются губами, обжигаются, хихикают да влюбленными глазами переглядываются. Ла-а-а-адно, понеслась душа в рай! Я потянула ложку ко рту… ах да! И если рога у них не вырастут, тогда уж и я… да ладно, шучу. Хоть бы и вырастут, не беда! Габриэль меня и такой будет любить. Сердце заныло – где-то здесь они и должны быть, где-то в дебрях этого города… а ну как не ушли ещё? А ну как свидимся? Эх, хотелось бы, да невелика вероятность!
А тем временем за кашей явился яблочный пирог – прямиком из печи! Такой славный дух от него валил, что я окончательно разжала тиски. Ну всё, бояться нечего! Коли уж до пирога дошло, то зла тебе тут никто не сделает! Умяли в один присест весь большой, круглый, горячий, как майское солнце, пирог, запили подогретым молоком, и я отвалилась к стене, сытая и круглая, как клоп. Я довольная, ковырялась в зубах кончиком ножа, а голуби мои трещали с хозяйкой. И откуда у людей столько слов берётся во рту? Как они сами там заводятся, будто золотишко у богачей? Я вполуха прислушивалась, думая о своём, о муже – где мне его искать и надо ли – может, тут этих двоих и бросить и сразу, как пирог в животе уляжется, рвать когти в обратную сторону? Хм-м-м, тоже может быть… А у этих дураков радость до небес – в городе сегодня казнь! Каких-то смутьянов казнят, охочих до чужого добра.
– И чего же в этом такого радостного? – не удержалась я, едко запульнув в самую серединку веселой компании.
– Как – чего? – округлил глазёнки шут. – Значит, будет заработок! Ведь я же могу смешные трюки показывать, а Марихен – прекрасно петь! – оживлённо орал он. – За такое люди всегда готовы платить, я знаю! А наша добрая фрау Стефания пирожки печёт, понесёт торговать! Народу-то небось набежит полная площадь! Всем прибыль!
Хороша прибыль, нечего сказать! Какого-то честного человека на плаху отправят, а мы – радуйся! А чего вы-то вылупились – ясно же, что человек непременно хороший на смерть идёт, дурных-то не казнят! Такое вот оно, милое правосудьице!
Ни единый волосок не шелохнулся на теле… ни единого удара сердце не пропустило. Как я могла ничего, ничегошеньки не почувствовать?
Город сделал меня глухой, лишённой нюха, обезноженной! Как старая, слепая волчица при дворе, я спала и ни единого шороха не уловила! Какого там шороха, набат бил – я не услышала!
* * *
А народу-то и впрямь набилась полна коробочка, яблоку упасть не особо просто будет! Самое приволье – рыбку по карманам удить!
Мы сговорились держаться поближе, не теряя друг друга, но и виду, что знакомы, не казать. Если уж схватят – так по-отдельности, дружба дружбой, а мяско по своим косточкам!
Каждый принялся за дело – шут кренделя вверх ногами наворачивать, Марихен песни свои заунывные петь, а я оболтусов побеспечнее да побогаче высматривать. Прохаживаюсь, лениво на товары зазывал поглядываю – то горшок мёда покручу, то серьги к мордахе приложу. А сама думаю: «Э, ребятки, научили б вы свою Марихен толковым песенкам-то, а?» Ну унывщина же, слушать противно, ни одна рука за монеткой для неё не потянется!
Так вот, башка сама себе наворачивает, что хочет, а краем глаза притом ухватила девицу. Приметная такая, не то чтоб очень богато выряжена, но как-то… цепко, что ли? И росточка невысокого, а издаля – видать. Красный камзол или как там он у барышень называется? Одёжка, в общем. Юбка такая чёрная, шёлковая, в узорах. Волосы тоже чёрные, как воронье крыло, и шляпка миленькая набекрень, с пером. На поясе сумочка – ага, вот оно! «Девка-то красотка», – думаю я, а сама эдак невзначай поближе подбираюсь. Вот, думаю, такая бы Габриэлю понравилась! На меня потому что похожа, только я повыше и пошире. Нацелилась я, как рысь на куропатку, на её заветную котомочку, а она и ухом не ведёт – уставилась на дурацкого Енота и смеется, смехом таким грубоватым, холодным, зубы белые-белые, аж завидки берут! Ни в жизнь таких не видела – что твоих жемчугов нитка!
Ну я, значит, тихой сапой как бы невзначай сквозь люд базарный протекла, к ней притулилась, лапу понемножечку тяну. А сама думаю: «И на что ты, дура, сама себя уговорить дала – ты ж разбойница, а не воровка! Не умеешь же ты, охапка ежевичных веток тебе в бока! Пальцы вон дрожат… поймают тебя, тётя ты лошадь!» А сама так и пру, так и волокусь к её красной бархатной котомочке! И так мне эту котомочку себе хочется, так жаром и заливает от хотения! Ещё чуточку… ещё…
– Руку отрежу, – сказала девица, я даже не поняла, что мне! Она вдруг повернула голову и снизу вверх посмотрела мне прямо в глаза чёрными, ядовитыми вороньими ягодами. Я отшатнулась, а она схватила меня за запястье и придвинулась ко мне так близко, будто для поцелуя. Её губы, алые и блестящие, точно в крови, раскрылись:
– Якобина-разбойница! – хрипло прошептала она и выпустила мою руку. Я чуть не грохнулась на задницу. То ли бежать, то ли остаться и сделать рожу, мол, не мне это всё?! Откуда она… как так?… Растерянные мыши метались в голове, и впервые в жизни я… растерялась… Только сейчас я заметила, что весь люд тесно толпится и друг к дружке жмётся, а от красавицы шарахается, образуя свободный круг, где она привольно стоит одна, без всякой охраны…
– Ох, дура ты проклятая, куда подевалась! – закричали за моей спиной, и я, подпрыгнув, обернулась. Старуха Стефания, бойко распихивая локтями народ, неслась в мою сторону. Подскочила, схватила за руку и, сделав страшные глаза, зашептала:
– Свинина ты тупорылая, это же госпожа Катэрина, ты с дуба упала, куда свои свиные лапы тянешь? – и ещё что-то в этом роде, я плохо её слышала. Я переводила взгляд со старухи на эту Катэрину и обратно на старуху. А та причитала и чуть не лбом билась оземь перед этой злой нафуфыренной барыней – прости, мол, госпожа, внучка это моя.
– Внучка, внучка моя, – всё повторяла она и шарилась в сумке через плечо. Наконец достала яблоко, красивое и сочное, осенней спелости, и всучила девке с поклоном:
– Не гневись, ради господа, госпожа Катэрина! – причитала она, и люди с любопытством уставились на новое представление: – Она дурочка, сумасшедшая, не в себе, сама не понимает, куда идёт и чего вытворяет! Не обидься, добрая госпожа, мы люди бедные… – и бабка пустила фальшивую, как золотая монета, слезу. Катэрина взяла яблоко белой рукой и, осмотрев его как что-то ценное, усмехнулась, подбросила в воздух, ловко поймала.
Повернулась ко мне, насмешливо осмотрела с ног до головы:
– А что, не такая и полоумная идея, – задумчиво проговорила она: – Носить мужской костюмчик девушке… неплохо, неплохо, даже дерзко! – она оценивающе склонила голову, будто я товар. Я не спорила, мне лишнее внимание вообще вот не надобно! Пусть поиграется, и я свалю потихонечку на сторону. Жизнь, она ведь завсегда дороже гордости! Я лучше всех знаю, как легко она отнимается!
