Эйми Моллой
Спокойной ночи, красавчик

Глава 5

– Похоже, вам уже лучше, по крайней мере, в творческом плане, – говорит Сэм. Он скрещивает ноги и смотрит на часы на полу рядом с кушеткой, где пациенты не могут их видеть. Еще шесть минут.

– Да. У этого места хорошая энергетика, – говорит Кристофер. – Что-то в нем заставляет меня раскрыться.

Кристофер Цукер. Чуть за тридцать. Креативный директор новой дизайнерской фирмы, оккупировавшей бывшую бумажную фабрику вдоль реки. Он начал приходить к Сэму после того, как его врач порекомендовал ему обсудить с кем-нибудь его тревожность. Последние двенадцать минут сеанса он рассказывал Сэму, как работал в кофейне на первом этаже своего офисного здания, изо всех сил пытаясь преодолеть творческий блок. – И прекрасный вид, – добавляет Кристофер.

Сэм кивает. – Патио с видом на реку, верно?

– Да, но я имею в виду девочек. Студия йоги на втором этаже. Если правильно рассчитать время… – Он подмигивает. Пациент пытается нормализовать привычку объективировать женщин через согласование с терапевтом, и затем меняет тему на Софи, двадцатиоднолетнюю чешскую модель, с которой он познакомился в интернете. Сэм кивает, заставляя себя признать внезапный укол раздражения, возвращающий его к мысли о том, что Кристофер и Энни одновременно были в той кофейне. Энни упомянула ему об этом месте на днях, сказав, что остановилась там пообедать после пробежки вдоль реки, и Сэм представил, как Кристофер разглядывал бы ее, как презрительно она посмотрела бы на него в ответ. (Она бы возненавидела этого парня, его комментарии о женщинах и его самокат.)

Сэм должен быть начеку и не дать мыслям блуждать. За ходом мыслей Кристофера бывает трудно уследить, и, чтобы оставаться вовлеченным, нужно сосредотачиваться. Но, прежде чем он успевает сфокусироваться, память возвращает его в холодный день прошлой осени, в «Брукс Бразерс^[18]» в Нижнем Манхэттене, где он впервые увидел Энни. Было четыре часа дня, а она стояла у вешалки для галстуков, в узких джинсах и твидовом блейзере.

– Дайте угадаю, – сказала Энни, когда он подошел к ней и попросил подсказать ему, что такое «коктейльный наряд». – Вы плохой парень, ставший классным и общительным ученым, который предпочитает футболки с рок-группами, но только если рисунок или надпись ироничны. В обеденный перерыв вы играете в баскетбол со своими неакадемическими братанами, а потом пьете виски с закусками со своими коллегами. Один из них пригласил вас на свадьбу, уже вторую, где-то к югу от четырнадцатой улицы, и теперь вам нужен пиджак. – Она указала на заднюю часть магазина. – Подождите меня в раздевалке.

Она принесла ему пять различных комбинаций костюмов и рубашек, восемь вариантов галстуков и классический темно-синий блейзер. Подождала снаружи, пока он переоденется, встала рядом с ним перед большим зеркалом, смахивая ворсинки и разглаживая морщины на рукавах.

Сэм купил все, что она предложила. – Это больше, чем я в жизни тратил на одежду, – отметил он, найдя ее у витрины с галстуками после того, как заплатил. – Вы должны получить прибавку к жалованью.

– О, я здесь не работаю, – ответила Энни. – У моего парня скоро день рождения. Пришла купить ему галстук. «Парень» был забыт через час, примерно в то время, когда Сэм и Энни допили вторую порцию в баре напротив, где Сэм расспрашивал ее о жизни, узнавал о ее детстве в штате Мэн, о том, как она росла в доме, который ее давно уже покойный отец построил сам.

Энни стала его парой на свадьбе на следующей неделе и его женой в течение года. Она вышла за него на заднем дворе их нового дома в день, когда они покинули старый. Энни Поттер – женщина, не похожая ни на одну другую. Умная, забавная, чертовски сексуальная. Ему все еще трудно поверить, что он убедил ее последовать за ним в Честнат-Хилл, штат Нью-Йорк. Очаровательно, вот что сказала Энни, впервые приехав сюда: девяносто девять минут на поезде из Нью-Йорка. – Ты знал, что прямо здесь, в Честнат-Хилле, нашли нефть? – спросила она, потянув Сэма за руку, чтобы указать на памятную доску возле кафе-мороженого, которую он никогда не замечал.

И она все еще думает, что он очарователен. Ей даже нравится навещать его мать в «Бурных водах», где она составила список дней рождения каждого жителя. Заходить в пекарню «Миссис Филдс» в торговом центре, чтобы купить им печенье размером с тарелку. Возвращаться домой, говоря Сэму, что было верным переехать сюда, чтобы помочь Маргарет.

Его мама ошибалась. Он никогда не причинит ей боль.

Поток мыслей перебивает телефонный звонок, и Сэм чувствует, как напрягается тело, понимая, что это его телефон, звонящий из внутреннего кармана его спортивного пиджака. Кристофер замолкает. Что, черт возьми, он говорил? Сэм смущенно лезет в карман. – Простите, – извиняется Сэм. – Обычно я не забываю выключить эту штуку. – Он видит номер, начинающийся на 1–800 – еще одна кредитная компания, прежде чем выключить телефон и вернуть его в карман. Сэм дает Кристоферу еще несколько минут, чтобы тот закончил мысль, а затем слегка ерзает на кресле. – Похоже, у нас мало времени, – сообщает он.

– Уже? – Спрашивает Кристофер, не делая попытки встать. Что-то меняется в выражении его лица. – Потому что я хотел упомянуть еще кое о чем.

– О? – Протягивает Сэм.

– Одна девушка на работе обвинила меня в сексуальных домогательствах.

Сэму приходится сдерживаться, чтобы не расхохотаться вслух. Классическое откровение «у дверной ручки». Клиент проводит сеанс, говоря о чем-то умопомрачительно безобидном, например, о плюсах и минусах кофе из пуровера^[19] по сравнению с кофе из дрип-пакетиков^[20], а затем прямо перед тем, как время истекает – бац! – бросает бомбу и уходит. Ему нужно сказать все, что угодно, вслух, внутри комнаты, но он не хочет слышать ответ терапевта. – Что ж, это определенно то, что нам с вами стоит обсудить, – предлагает Сэм. – В следующую среду?

– Звучит неплохо. – Кристофер хлопает себя по коленям, и они оба встают. – Увидимся на следующей неделе, – говорит он. – В это же время, с того же места.

Сэм льстит Кристоферу с тем же смешком, который он выдавливает из себя каждый раз, как Кристофер это говорит. Наружная дверь громко хлопает за ним. Эта проклятая дверь. Сэм достает телефон, и, по мере воспроизведения голосового сообщения, в его желудке нарастает тошнота. Он ошибался. Это была не кредитная компания, а банк, который держит их ипотеку. Сэм удаляет сообщение, не слушая. Все будет хорошо. Телефонные звонки, которых он избегает. Из банка. От кредитных компаний. Ему нужно избегать их еще неделю или около того, пока он не получит доступ к деньгам отца.

Сэм наткнулся на письмо отца в кухонном шкафу матери, когда готовился продать дом. Она жила в «Бурных водах» уже несколько месяцев, когда он нашел его, напечатанное на дорогой бумаге, которую его отец использовал для писем, которые посылал Сэму несколько раз в год, с его именем, выбитым сверху. Если не считать телефонных звонков каждый год или полтора, это был предел их отношений. Все письма были напечатаны на машинке, и Сэм представлял, как отец произносит несколько фраз в диктофон и передает его секретарше. – Напечатай это для меня, хорошо, милая?

Сэм сел за кухонный стол, тот самый, за которым когда-то давился куском худшего в мире кокосового торта от «Барбарисовой Фермы», и попытался разобраться в том, что читал. Письмо было адресовано его матери. Есть кое-что, о чем я должен тебе сказать, Мэгги.

В письме длиной в три страницы сквозило сожаление, которое отец испытывал последние двадцать лет – как тяжело было Теду жить с тем, что он сделал со своей семьей. Я понимаю, почему ты не хотела говорить со мной, когда я пытался, но я хочу, чтобы ты знала, что худшую боль в жизни мне причиняет то, что я не знаю собственного сына.

И тогда Сэм добрался до последней страницы, его ждало большое открытие. Тед и Федра развелись, и Тед получил значительную сумму денег в качестве компенсации. Он хотел, чтобы Маргарет получила половину. «Два миллиона долларов», написал Тед, объяснив, что уже перевел деньги на счет Маргарет в банке «Северная Звезда^[21]». Пожалуйста, не упрямься. Используй деньги, как захочешь, для себя и Сэма. Ты столько трудилась, воспитывая нашего сына, и, честно говоря, я никогда не смогу вернуть тебе этот долг.

Маргарет смотрела телевизор, когда Сэм пришел к ней на следующий день. По выражению ее лица он понял, что она в стабильном настроении. – Мама, что это? – спросил он ее.

Она покраснела, увидев письмо, смущенная, как в тот раз, когда нашла Сэма в гараже с экземпляром журнала «Хастлер^[22]». Он сказал, что нашел его в школе, слишком пристыженный, чтобы признаться, что журнал дал ему отец; и что Тед отдавал Сэму каждый новый номер с тех пор, как тому исполнилось двенадцать.

– Присядь, – сказала Маргарет, забирая у него письмо. – Давай поговорим – И, словно он снова стал мальчишкой, на ее лице возникло то старое выражение, когда она изо всех сил старалась наладить с ним контакт – с единственным парнем, который у нее остался. Но на этот раз Сэм действительно заинтересовался тем, что говорила Маргарет. Все это ее так взбесило, призналась она. Тед Статлер думал, что сможет компенсировать все, что натворил, просто бросив ей деньги, которые даже не сам заработал. Ее челюсти были стиснуты от гнева, пока она говорила, и для Сэма это было нечто совершенно новое. Захватывающее. Его мать злилась на Теда Статлера, худшего говнюка в мире. Наконец-то. – Вот почему я отдаю все деньги тебе, – подытожила она в конце своей обличительной речи.

Сэм не мог поверить, что это его мать, та самая женщина, что была такой тряпкой всю его жизнь. – Что?

– Я начала процесс выдачи доверенности на тебя, – сообщила она. – Ты получишь все, что у меня есть, включая деньги твоего отца.

На следующий день, возвращаясь поездом в Нью-Йорк, Сэм перечитал то письмо, наверное, раз двести. Поначалу все это приводило его в бешенство. Его мама была права, это было лицемерно и манипулятивно, как и следовало ожидать от Теда Статлера, человека, который соизволил позвонить сыну всего пару раз за последние несколько лет, и думает, что все может быть прощено за один росчерк пера.

Но потом Сэм начал думать о том, что могут дать ему деньги отца – более легкую жизнь, немного роскоши. Он был готов к переменам, проработав почти десять лет в детском психиатрическом отделении больницы «Бельвью», обучая аспирантов и леча безнадежно больных детей. И внезапно ему стало легче. На их втором свидании он рассказал эту историю Энни, которая мудро предложила ему подождать, пока мать не подпишет доверенность, прежде чем тратить деньги, но это было сложно. Сэм не мог сказать «нет» деньгам, да и сама мысль о том, что они у него будут, жгла ему карман. Вот он и тратил их, маниакально, и каждая покупка была направлена на то, чтобы стереть эту ухмылку с лица Теда Статлера. Как только Сэм начинал, то уже не мог остановиться и спускал деньги на самое глупое дерьмо. Почти 5000 долларов – на кресло руководителя от «Имс», из полированного литого алюминия, с фиксацией роликов? Спасибо, папа! «Лексус»-350 с кожаным салоном и автоматическим зажиганием? Спасибо, папа! Живя на широкую ногу в кредит, Сэм с нетерпением ждал момента, когда все это будет немедленно выплачено, как только мать перепишет на него деньги, что произойдет буквально со дня на день, по словам Салли Френч, директора «Бурных вод».

Но это было три месяца назад, и его мать до сих пор не подписала документы. – Мы работаем над этим, Сэм, – продолжает уверять его миссис Френч. (Она просила называть ее Салли, но в его детстве она была их соседкой, и он считает невозможным общаться с ней, как со сверстницей.) Состояние Маргарет ухудшалось быстрее, чем кто-либо ожидал, и, как того требует закон, ей нужно пройти ряд тестов, чтобы доказать, что она подписывает бумаги в здравом уме. Она все время их проваливает.

Сэм старается унять беспокойство. Все будет хорошо. Она сдаст тесты, и он получит доверенность. Деньги переведут на его счет, и он сотрет накопившуюся кучу долгов, десятки счетов, которые он прячет здесь, в ящике стола, скрывая их от Энни. (Не стоит ее волновать. Все скоро наладится!)

Раздается звонок в дверь, и он кладет счета обратно в ящик. Глубоко вздохнув, он нажимает на кнопку, чтобы разблокировать дверь.

– Привет, – говорит Сэм, приветствуя пациента, вставшего у кушетки. – Входите, присаживайтесь, где вам нравится.

Глава 6

– Обычно самка может отложить от 500 до 600 яиц, – с отвращением читаю я на сайте. – Коричнево-желтый, с черепом на груди, этот вид известен как мотылек – бражник «Мертвая голова». – Я внимательно рассматриваю иллюстрацию, гадая, может быть, это те самые раздражающие твари, которые вылезли из коробок Агаты Лоуренс, проедая себе путь сквозь постельное белье. – Во многих культурах они считаются дурным предзнаменованием, и…

Снаружи кто-то есть. Я выглядываю в окно. Это Сэм, он сидит на нижней ступеньке крыльца и читает. Когда я открываю входную дверь, чтобы присоединиться к нему, он уже на ногах, с книгой под мышкой.

– Хочу посидеть с тобой за чашечкой кофе. Уже поздно для этого?

– Да, мне нужно вниз. Пытался немного почитать.

– Что за книга? – спрашиваю я.

Он поднимает книгу, показывая обложку.

– «Мизери», Стивена Кинга. Абсолютное безумие. – Он понижает голос. – Говоря о безумии – пора снова за работу.

Я бросаю на него шутливый взгляд и смотрю, как он удаляется по тропинке. Вернувшись в дом, я защелкиваю засов и направляюсь в кабинет. Он прав: снова за работу.

* * *

Я знаю его распорядок дня наизусть:

Он делает себе чашку кофе в приемной.

Идет к своему столу и включает радио, угнетая себя политикой в «Утреннем выпуске», ожидая прибытия первого пациента.

Раздается звонок, и он идет к шкафу, где держит свой синий спортивный пиджак от «Брукс Бразерс».

Пиджак надет, радио выключено, дверь открыта.

– Доброе утро, – говорит Сэм.

– Привет, Сэм. – Это Мороженая Нэнси, точно к ее десяти утра. Она возглавляет отдел развития в «Мидоу-Хиллз», частной школе-интернате в двадцати трех милях к северу и недавно утратила жажду к жизни.

– Входите, присаживайтесь, где вам нравится, – говорит Сэм. Он часто так говорит. Разрешение пациентам выбрать, где сидеть – это часть работы (из книг о методах психотерапии, прочитанных мною в свободное время стало ясно, что работники этой сферы рассматривали бы это, как диагностику). Нэнси садится на противоположной стороне дивана, в самой дальней точке от кресла Сэма (и прямо под вентиляцией). Это место выбирает большинство пациентов. Только жена аптекаря выбирает другой край дивана.

Нэнси расстегивает молнию на сумке. – Дайте мне минутку, чтобы подготовиться, – просит она.

У нее есть проблема со здоровьем. Тарзальный туннельный синдром. Он вызывает онемение обеих пяток, и лечение включает в себя прокатывание подошв по двум твердым, шипастым шарикам как минимум три раза в день. И лучшее время для этого – следующие сорок пять минут, которые, судя по прошлой неделе, Нэнси проведет, бурча Сэму по поводу Анджелы, своей семнадцатилетней дочери.

– Анджела утром спросила, можно ли пригласить этого мальчика провести с нами выходные, – начинает она. Бинго. «Этот мальчик» – так она называет бойфренда своей дочери, хотя ему уже двадцать два.

Нэнси знает об их отношениях только потому, что несколько недель назад поставила будильник на четыре утра и прокралась в комнату Анджелы, чтобы порыться в ее телефоне. Она обнаружила их переписку, а также секретный аккаунт своей дочери в «Инстаграм», который, честно говоря, довольно обличителен. Это закрытый аккаунт, и мне пришлось создать себе фальшивый, притворяясь угрюмой, но привлекательной семнадцатилетней девушкой, взяв фотографии с Фэйсбука кого-то из Брисбена, Австралия. Это сработало – Анжела приняла мой запрос на следующее утро, предоставив мне доступ ко всем двумстам шести фотографиям, которые доказывают, что она и «этот мальчик», похоже, очень любят друг друга.

Для ясности – я знаю, что то, что я делаю – неправильно (то есть подслушиваю сеансы терапии Сэма, пять дней в неделю в течение последнего месяца), но кто бы этого не сделал? Теперь я знаю так много. У художницы, рисующей губную помаду – парень-импотент! Жена аптекаря теряет интерес к мужу! Мрачная директриса школы, которую я часто вижу в продуктовом магазине, переживает экзистенциальную тревогу. Как тут остановиться?

И меня интересуют не только они, но и он сам, доктор Статлер. Слушая каким тоном он беседует с пациентами – как утешает их, принимая их уязвимость, слыша это сочувствие, я не могу прекратить. И если что-то не правильно, это еще не значит, что это плохо. Я же не сажаю детей в клетки. Вообще-то, я думаю, что мое участие даже полезно пациентам Сэма – еще одна доза позитивной энергии, ведь я искренне болею за каждого из них.

Точнее, за всех, кроме Кристофера Цукера, вице-президента идиотов в новой компании по разработке приложений, где он зарабатывает достаточно, чтобы потратить полчаса, болтая Сэму о своем слепом обожании Дэвида Фостера Уоллеса^[23]. Узкие Джинсы – такое прозвище пришло мне в голову для Кристофера. И вы бы поняли почему, увидев, как он неторопливо выходит из кабинета Сэма в этих нелепых «Дизелях» за триста баксов. Он единственный клиент Сэма мужского пола, и именно такие парни всегда вызывали у меня ненависть. Красавчик с подружкой модельной внешности. Ее зовут Софа, оканчивается на «а». Она чешка и, судя по рассказам Узких Джинсов, безумно горяча в постели. Восточноевропейские девушки, как известно, ведут себя именно так, объяснил он, приписывая это «всему этому коммунистическому угнетению», и мне потребовалась каждая унция сдержанности, чтобы не заорать на него через вентиляцию, напомнив, что Чешская Республика вернулась к либеральной демократии в 1989 году.

Сэм и Мороженая Нэнси некоторое время беседуют. Ее муж говорит, что она слишком строга с Анджелой, но он не в курсе того, каков сегодняшний мир. Затем в кабинете внезапно становится тихо.

– Что-то случилось прошлым вечером, – говорит Нэнси. – Я готовила ужин, и вдруг у меня в голове всплыло это воспоминание. Моя мама, уходящая ночью и оставляющая нас с Джилл одних.

– Сколько вам было? – Спрашивает Сэм.

– Наверное, шесть. Значит, Джилл было три. Я вижу это так ясно. Встав с постели, я обнаружила, что дом пуст, а мамина постель застелена. Я была в ужасе.

– Как вы думаете, где она была?

– Понятия не имею.

Сэм немного подождал. – И как часто это происходило?

– Определенно не раз. – Ее голос напряжен. – На днях я позвонила Джилл и спросила, помнит ли она об этом что-нибудь. Но она не помнит.

– А вы спрашивали свою маму?

– Нет. Боюсь, я все это выдумываю.

– Зачем вам это выдумывать? – переспрашивает Сэм.

– Вы же доктор. Вы мне и скажите.

– Ладно. Вы ничего не выдумываете. Скорее, это переживание, которое вам пришлось тут же подавить, столкнувшись со страхом узнать, что вы и ваша сестра были в доме одни. Как старшая, вы были главной, что усиливало тревогу. Вполне естественно, что в такие травмирующие моменты мозг в каком-то смысле отключается, подавляя память, так что к ней трудно получить доступ.

– Травмирующие? – ее голос звучит еще напряженнее. – Слишком громко звучит.

– Я так не думаю. – Сэм делает паузу, а затем мягко произносит. – Я проработал в области детской психотравмы большую часть своей профессиональной карьеры, и поверьте мне, травма проявляется во многих формах.

Представляю, как он сейчас выглядит. Вольготно устроившись в кресле, скрестив ноги, пальцы домиком сложены у губ.

– Давайте еще немного поговорим о вашем детстве, – тихо предлагает он. – Каково было расти в вашем доме?

Я закрываю глаза. В моем доме? – переспрашиваю я. – Это была катастрофа. Счастье, что мне удалось быстро его покинуть, – Я иногда так делаю, притворяюсь, что это я сижу на диване напротив Сэма и признаюсь ему в том, чего никогда не говорил.

– Мне неприятно это говорить, доктор Статлер, но кое в чем мне пришлось вам соврать.

– Например?

– Например, я не тот самоуверенный человек, которого изображаю, с радостным детством и любящими родителями. На самом деле мои родители ненавидели друг друга, и ни один из них понятия не имел, что со мной делать.

Мне хочется верить, что он бы не рассердился. Вместо этого Сэм предложил бы нам выяснить, почему у меня возникла необходимость лгать, откуда возникло это чувство. После добрых сорока пяти минут обсуждения мы бы пришли к выводу, что я хочу верить в рассказанную мною ложь. По сути, нет ничего, чего мне хотелось бы больше, чем быть частью счастливой семьи, поэтому и выдумалась эта альтернативная реальность.

Не было намеренной лжи. Ведь если кто и способен принять правду о несчастном детстве, так это соавтор статьи «Последствия детской психотравмы и сложность симптоматики на примере выборки из 1653 учеников начальной школы». Эта статья была опубликована в январском номере журнала «Личность и психология» за 2014 год. Но потом мы встретились с Сэмом, и он был таким компетентным и впечатляющим – доктор наук, курирующая должность в больнице Бельвью. Нельзя было говорить ему правду.

– Это было полезно, – говорит Сэм. – Давайте обязательно вернемся к этому на следующей неделе.

Вздрогнув, я открываю глаза и смотрю на часы, стоящие на полу рядом со мной. 10:46. Мы на одну минуту превысили время окончания сеанса Мороженой Нэнси. Меня одолели грезы наяву.

– Это безумие, – говорит Нэнси со смехом, звучащим уже чуть менее замороженно. – Сегодня я пришла, думая, что мне нечего сказать.

– Это мой любимый вид сеансов, – говорит Сэм. – Я знаю, что это нелегко, но вникать в такие вещи очень полезно.

Я слышу, как Сэм провожает ее в приемную, и гадаю, хватит ли у меня когда-нибудь смелости сказать ему правду и, наконец, раскрыть кому-то, кто я.

Но если не Сэму, то кому?