Эсмира Исмаилова
Стамбульские сплетни, или Секретная кухня турецких красавиц

– Aferin sana!^[31] – весело рассмеялся старик и ловко водрузил большую чугунную сковороду на старую эмалированную плиту темно-зеленого цвета с затертой латунной табличкой «Sougland». Это был прекрасно сохранившийся образец антикварной печи – их массово поставляли в Стамбул из Франции в первой половине двадцатого века. – Это само собой! Но я про другое: нельзя принимать решения, если не посоветовался с женой! – и он кокетливо подмигнул стройняшке Мелек, которая, казалось, сияла от этого признания, как медный чайник на подоконнике.

Рыбак еще с минуту покрутился у выхода на задний дворик, отбирая в корзине со свежими яйцами те, что покрупнее – так у плиты скоро оказался десяток пестрых крутобоких яиц, которые, будто позолоченные, переливались в мягких лучах утреннего солнца. После этого он скрылся из виду. Со двора еще долго доносилось старческое кряхтенье, вздохи, перемежавшиеся с восклицаниями «Aha!», пока наконец в дверях не показалась уже полюбившаяся мне грузная фигура добродушного хозяина, которому так не терпелось удивить свою гостью. Впрочем, чем он мог удивить меня, я и представить не могла. Разве только яичницей с шафраном, собранным на собственном участке…

Рыбак торжественно пронес мимо несколько грязных картофелин, после чего принялся тщательно смывать с них землю, то и дело поглядывая так, будто я не понимала чего-то важного. Я же, чтобы не обидеть хозяина, старалась не переставая улыбаться в ожидании развязки: уверена, на завтрак будет картофельный омлет, которым так любит лакомиться моя соседка-гречанка из квартиры напротив. Блюдо не самое оригинальное, но не стану ведь я разочаровывать рыбака. Придется делать вид, что пробую его впервые.

Старик тщательно вымыл клубни, промокнул полотенцем и бережно положил на стол прямо у моей тарелки.

– Kokla!^[32] – почти шепотом произнес он, и тут я замерла. Через мгновение рот наполнился слюной, и я в блаженстве закрыла глаза. Не было никаких сомнений, что передо мной лежали два совершенно свежих трюфеля, от нестерпимого запаха которых сводило скулы и кружилась голова. Но как? Откуда? Как истинной ценительнице французской кухни, мне было доподлинно известно, сколько стоят сто граммов этого «черного бриллианта», а здесь были все триста, не меньше…

– Но где вы их взяли? – обратилась я к рыбаку, который уже разжигал огонь на плите. Как только чугунная сковорода начала слегка дымить, он бросил в нее добрый кусок топленого масла, и мягкий ореховый аромат полетел по кухне, оседая на кончиках носов ее счастливых обитателей.

– Смотри внимательно! – и он широченным лезвием ножа, едва помещавшимся в огромной ладони, ловко раздавил чесночную головку целиком. Слегка примятые зубчики тут же повыпрыгивали на дубовую столешницу старого стола, вобравшего в себя запахи тысяч блюд, готовившихся здесь долгие десятилетия… Отправив чеснок в пузырившееся масло, седовласый повар деликатно вернул себе трюфели и принялся ловкими движениями счищать с них кожицу.

– Смотри, только не выбрасывай никогда, – серьезно заявил он, будто мне изо дня в день приходилось резать трюфели. Ах, если бы… – Кожуру я кладу в бутылку с оливковым маслом – и через несколько дней это уже не масло, а… эликсир молодости, полный витаминов и афродизиаков. Хотя я в эти афродизиаки не верю. Будь они в этом грибе, моя женушка была бы посговорчивей! – и он задорно рассмеялся, а Мелек-ханым погрозила миниатюрным кулачком. После откровения о женской красоте я не переставала наблюдать за ее ушами и ртом. Они и впрямь были крохотными.

Поверх трюфельного великолепия веселый рыбак разбил яйца и присыпал щепоткой крупной соли, которую тут же размял в неподъемной каменной ступке.

Через несколько минут на тарелках лежал причерноморский завтрак. Пожалуй, такой изысканности позавидовал бы сам султан Османской империи, доживи он до наших дней. Ломти черствого хлеба, прикрытые салфеткой, оказались как нельзя кстати. Хозяева отламывали по небольшому куску и ловко подхватывали ими оранжевые желтки, пропитанные таким тонким и кружащим голову трюфельным маслом. Вначале вкус кажется слегка терпким и нарочито приторным. Одно мгновение – и на его месте оказывается совершенно новое ощущение бархатистой мягкости, которую так и хочется раскатать по языку, чтобы лучше понять… И только ты достигаешь ощущения ясности, как все исчезает, оставляя лишь легкую дымку воспоминания, которое тает так же стремительно, как и возникает. Еще один кусочек блаженства – и та же игра повторяется снова и снова, и ты в результате остаешься в неизменном проигрыше, рассчитывая непременно отыграться в следующий раз, во время очередной встречи с загадочным трюфелем.

– Это keme^[33]. Так мы называем этот гриб. Пожалуй, единственный гриб, какой мы едим. В остальных не разбираемся. Стамбульцы не любят ходить за грибами, как, скажем, французы… Тех за уши не вытащишь из лесу! – рассуждал рыбак, тщательно вымакивая остатки масла хлебным мякишем. Я же с восхищением смотрела на него, как можно смотреть разве на маэстро Робюшона^[34], снискавшего 32 звезды Мишлен и неожиданно вышедшего, чтобы поприветствовать благодарных посетителей одного из своих ресторанчиков.

Мне хотелось сказать этим милым людям, приютившим меня прохладным утром в своем удивительном мире, так много важного, но, как бы я ни начинала мысленно фразу, она казалась ужасно банальной и бессмысленной. Что я могла сказать? Спасибо? Благодарю? Было очень вкусно?.. Будто прочитав мои мысли, очаровательная Мелек-ханым положила свою крохотную ладонь поверх моей и по-доброму улыбнулась:

– Ну, вот и еще один день начался на этой планете. Спасибо тебе, родная, за это прекрасное утро!

В ее словах было столько искренности, что я даже не посмела ничего добавить и просто кивнула. Пора было собираться домой, иначе Дип скоро начнет трезвонить или, что еще хуже, примется сам готовить завтрак детям. Нужно было непременно появиться дома до этого смертоубийственного номера, грозившего легким задымлением, а то и вовсе пожаром.

Перед тем как направиться обратно в сторону пляжа, я еще раз окинула взглядом уютное обиталище рыбака и его красавицы. Резной джумба^[35], сплошь уставленный цветущими цикламенами, казался сказочной башенкой на фоне скучных стен, обитых традиционной коричневой доской.

– Мы тебя проводим, – улыбнулась Мелек-ханым, натягивая поеденный молью на рукавах кардиган. – Sırp^[36], набрось куртку, ветер с моря…

Так вот как зовут этого гостеприимного рыбака!

– Sırp-bey? Приятно познакомиться… – Однако на это парочка лишь звонко рассмеялась.

– Sırp в переводе с турецкого означает серб. Мой муж из тех давних переселенцев, которых привез на эти земли еще Сулейман Великий. Здесь было много сербов, и все они жили по распоряжению султана в Белградском лесу. Это название лесу дали именно они.

– Серб или не серб – какая разница? Мы так смешались за последние столетия, что уж никто не разберет, в ком какая кровь течет, – задумчиво произнес рыбак, закрывая за нами скрипучую калитку.

– Его предки по папиной линии были янычарами. Поэтому он такой большой и сильный, – с гордостью объяснила статность супруга Мелек-ханым. Таких, как он, здесь много. Когда я была девочкой, в этом поселении говорили только по-сербски. Теперь и представить сложно…

– Смотри, – вдруг взял меня за руку рыбак и притянул к старой лещине, росшей у самой дороги. – Видишь проплешину в земле?

Еще бы не видеть! Среди бурого мха четко виднелась округлой формы пустошь, как на загривках бездомных лишайных котов. Мы пригнулись ниже, и рой крохотных мушек тревожно зазвенел над проплешиной.

– Не бойтесь, – тихо произнес рыбак и нежно отодвинул мошкару рукой. Затем он достал из кармана кусок хлеба, оставшийся после завтрака, и плотно прижал его к земле – как раз к тому месту, над которым кружила мошкара. Потом поднес к носу, и довольная улыбка разлилась по обветренному лицу. Я тоже начала принюхиваться. От хлеба пахло настоящим трюфелем, отчего снова защекотало в животе.

– Это трюфельные мушки, – старик указал на рой крохотных насекомых. – Они откладывают личинки в спелых грибах и охраняют их. Это первый признак. Второй – проплешина. Ведьмин круг. Трюфель – благородный гриб, не терпит никакого соседства. Поэтому там, где его грибница, ничто больше расти не будет.

– А третий? – не унималась я. Казалось, меня посвящают в величайшую из тайн мироздания, так что я даже дышать боялась.

– А третий – это хлеб. Если в земле действительно есть грибы, он впитает их запах.

– Значит, здесь растет трюфель?! – моему восторгу не было предела.

– А почему бы нет? На моем дворе он тоже растет, но я же не бью от этого в колокол, а наоборот, помалкиваю…

– Но ведь вы могли бы его продать… Эти грибы очень дорогие…

– Да, можем продать и купить, скажем…

– Новый диван, – быстро вставила Мелек-ханым, и я поняла, что тема дивана в их доме стояла остро.

– Опять за свое! – схватился за голову рыбак. – Ты каждый день будешь сидеть на одном и том же диване. И каждый день будет таким же, каким был прежний. Но когда я готовлю тебе на завтрак keme, ты всегда чувствуешь что-то новое…

Пока милые бранились, я аккуратно начала ковырять пальцем землю.

– Глубже давай, – прикрикнул на меня рыбак, видимо, раздосадованный снова всплывшим диваном.

– Боюсь, тут без собаки не обойтись! – попыталась я проявить эрудицию. Ведь именно собак обучают хитрости отыскивать и выуживать из корней деревьев ценные грибы.

– Ты еще свинью попроси помочь тебе. Некоторые умельцы и их обучают.

– А разве нет? – Сказочный мир трюфелей, за которые лучшие шефы выкладывают на аукционах тысячи евро, рушился на глазах.

– Прежде чем вытащить, и собаки, и свиньи твой трюфель хорошенько пожмякают зубами, а то и вовсе сожрут. Так что, если тебе охота вырывать из пасти пса грибы, пожалуйста!

Мелек-ханым, видимо, забыла о новом диване и снова рассмеялась как ни в чем не бывало. Она ловко вывернула верхний слой почвы широкой веткой. Среди корней действительно проглядывали бугристые клубни, источавшие невероятный земляной запах, бездушно уносимый в сторону ветром.

Рыбак вытащил два самых спелых гриба, а остальные прибил землей и присыпал сухими листьями. Он бережно укутал добычу в носовой платок и протянул мне.

– Это тебе второй подарок от меня.

Я вспомнила про перламутровую ракушку, что лежала в кармане, и улыбнулась. Это были лучшие подарки в моей жизни.

Прощаясь, мы крепко обнялись. Несмотря на карантинные меры, эти двое держались свободно, будто за последний год ничего страшного и не произошло. Возможно, в их мире, полном предрассветных выходов в море, трюфельных завтраков и скоротечных споров о новом диване, и вправду ничего не изменилось. Когда я уже сидела в машине, Мелек-ханым заглянула в окно и, подмигивая, тихо прошептала:

– А ведь трюфель и впрямь афродизиак. Ест муж – молодеет жена. Этот секрет пусть будет третьим подарком – уже от меня…

Я немного отъехала и остановилась, чтобы еще раз посмотреть на море. На его сером холодном фоне стояли две фигурки: одна большая, крепкая, а другая тонкая, едва заметная… И то ли стояли они очень близко друг к другу, то ли туман заволок берег, но казалось, будто их теперь вовсе не двое, а вместе они нечто единое – прекрасное и настоящее…

Рецепт

Трюфельная яичница по рецепту сербского рыбака

Это блюдо, полюбившись однажды, будет нередко терзать вашу душу, призывая готовить его снова и снова. И все бы хорошо, если бы не крохотный, но важный нюанс: трюфель! Отнюдь не дешевый ингредиент, который вот так просто не встретишь ни на прилавках шумных рынков, ни на полке супермаркета, хотя… В последнее время все чаще стали появляться крохотные баночки с консервированными слайсами необычного гриба, за которым гоняется полпланеты, и тщетно… В крайнем случае можно прибегнуть к совершенно неказистому, но вполне себе рабочему способу и обратиться за помощью к шампиньону обыкновенному, но в этом случае нелепого компромисса обязательно использовать концентрированное трюфельное масло. Выход, конечно, так себе, и за подобный совет не сносить мне головы в, скажем, логове трюфеля – городке Мотовуне^[37], однако мы не там, поэтому любые ухищрения в погоне за изысканным вкусом вполне оправданы. Но если каким-то образом вы все же выторговали у упитанного торговца с хитрым взглядом пусть даже крохотный yer mantarı^[38] размером с грецкий орех, немедленно спешите на кухню, чтобы тут же пустить его в дело.

Для романтического завтрака на двоих мне понадобятся:

• 4 куриных яйца

• Слайсы трюфеля (чем больше, тем лучше)

• 100 мл сливок средней жирности

• 0,5 столовой ложки топленого масла

• 2–3 зубчика чеснока

• 4 перышка зеленого лука

• Щепотка куркумы

• Щепотка молотого черного перца

• Соль и сахар по вкусу

Объяснять, как готовить яичницу (пусть даже и с трюфелями), немного странно, поэтому я обойдусь лишь одним советом: готовьте быстро! Если быть расторопным, это блюдо запросто можно состряпать за пять минут, а после долго и медленно наслаждаться его терпкими нотками, в которых смысла не меньше, чем на полотнах Караваджо и в рапсодиях Листа.

Я бережно опускаю тяжелую чугунную сковороду на средний огонь: сильный жар совершенно не нужен, так как все ингредиенты готовятся быстро. Топленое масло на теплой поверхности начинает плавно кружиться – значит, самое время припылить его куркумой с сахаром и забросить пропущенный через пресс чеснок. Ароматное облако взмывает прямо к моему носу: запах так хорош, что уже на этом можно было бы остановиться, но я иду дальше и добавляю тонко нарезанные пластинки черного трюфеля.

Несколькими движениями вилки взбиваю яйца со сливками и специями и тут же заливаю ими основу омлета. Можно накрыть крышкой и дать блюду одну-две минуты потомиться наедине с собой, а можно слегка помочь ему и пару раз провернуть лопаткой. Главное – не пересушить.

Выбираю тарелки поинтересней и серебряные приборы, потому что завтрак непростой: он надолго запомнится тем двоим, которые вкусят его однажды солнечным или пасмурным утром. В любом случае, на погоду никто не обратит внимания, так как оно будет приковано к одному: трюфельной яичнице…

Главная мышца стамбульской женщины и как держать ее в тонусе

10 декабря, Стамбул

Погача, или главный конкурент круассана. – Шумное соседство болтливых бомонтийских бездельниц. – Прическа жены мэра города. – Три дня в стамбульской неделе. – Неравенство полов как неизбежный мировой порядок. – Врожденный иммунитет стамбульцев к лямблиозу. – Авторитет бабушки в свадебном платье. – Традиционный стамбульский вид фитнеса. – Пожелтевшие платаны и надежда на снег.

Колокол на миниатюрной башенке собора Нотр-Дам-де-Лурдес нежно пробил утреню, и шелест голубиных крыльев, взметнувшихся над крышами, окончательно развеял так и не соизволивший прийти сон. Семь утра. Суббота. Храп Дипа. Чем не предпосылки для очередного приступа депрессии? Классическая картина…

Жизнь срочно требовала изменений. Сроки новой рукописи горели каждый день, периодически взрываясь тактичными напоминаниями из издательства. Со страхом просматривая почту, я боялась обнаружить очередное письмо с шеренгой восклицательных знаков в теме от разгневанного редактора. Пытаясь как-то исправить ситуацию, каждое утро я отправлялась в кафе MOC у рассыпающейся от старости византийской арки, занимала дальний столик в углу и давала себе слово не покидать это место, пока не закончу главу. Я самонадеянно раскрывала лэптоп и внимательно перечитывала последние абзацы, вспоминая сюжетную линию. Чтиво увлекало, и, воодушевленная, я принималась за пышные сырные погачи^[39]. Это крохотные булочки, наполненные нежной творожной пастой с зеленью и нежнейшим крем-сыром лабне – удовольствие, тающее во рту.

Все дифирамбы, спетые когда-либо круассану, покажутся нелепыми стишками тем, кто пробовал те самые погачи.

Наслаждаясь изысканными завтраками, которые сытностью отводили меня все дальше и дальше от поставленной литературной цели (а как известно, художник и поэт должны творить голодными), я отчетливо понимала, что должна бежать из изобилующих калориями заведений. О, как мне нужно было тихое место вдали от сливочной выпечки и болтливых бездельниц! Именно таким типом женщин был полон очаровательный квартал Бомонти, в котором мы снимали не менее очаровательную квартиру в доме среди зеленых акаций, чьи кроны как раз доходили до наших окон. В этом же районе я скиталась по узким улицам каждый день в поисках неуловимого вдохновения и уютного столика без шумного соседства местных тетушек.

Болтливые бездельницы – особый тип стамбулок, которые вначале вызывают массу вопросов, а после становятся неотъемлемой частью вашей жизни.

Их невозможно не заметить: они повсюду – расслабленные и спокойные, кочующие из одной кофейни в другую, тяжело вздыхая от удручающей скуки, в которую погружена вся их жизнь. Их движения всегда плавные и неспешные, потому что и торопиться им некуда. А если они и опоздают, в Стамбуле все равно этим никого не удивишь…

Одна из таких дамочек, Миле, садится обычно за столик напротив и читает одну и ту же книгу вот уже шесть месяцев подряд; гладит проходящих мимо кошек и подолгу смотрит вдаль. Иногда к ней подсаживается ее пожилая мама, и тогда они сидят вместе, цепляя каждого проходящего, чтобы перекинуться парой словечек. Стоит ли удивляться тому, что я стала для них легкой добычей, которую можно было дергать по любому поводу, стоило им заскучать. Особенно доставалось в дождливые дни: посетителей было мало, и тогда изнывающая от безделья парочка набрасывалась с расспросами на ту, что все еще с трудом сводила турецкие слова воедино.

Мы обсуждали с нелепой серьезностью все, что видели: дешевую обивку кресел, трещинки на тарелке с менеменом, располневшего баристу, скверную погоду и прическу жены мэра города, о которой я не имела ни малейшего представления. Словно второсортные актрисы заезжего театра, громкоголосые собеседницы разыгрывали бессмысленные сценки с пустыми диалогами, от которых ужасно клонило ко сну. Я просила чашку за чашкой крепкого кофе, от которого в конце концов уже не способна была написать ни слова. Зевота напористым приступом щекотала где-то в гортани, но я с трудом боролась с ней, а они все говорили и говорили…

Спектакль был частью жизни этих загадочных женщин, больше походивших на избалованных кошек.

По наследству от безвременно ушедших отцов и мужей им доставались деньги, которых хватило бы еще лет на двести подобного существования; но, как водится, к безлимитным счетам одним пакетом идут безграничные тоска и печаль, от которых нещадно щемит в сердце.

Словно тени, днями напролет эти дамочки снуют по мощеным тротуарам старого города, напоминая больше привидений, нежели живых людей. Одна из них – та самая Миле – очаровательная коренная стамбулка, вечно взвинченная и с обиженным лицом, вздернутом носом и непременно с кошкой под мышкой. Кошка была уличной, однако добродушные официанты подкармливали ее так долго, что однажды та просто осталась и теперь неторопливо перемещалась от столика к столику, принуждая добросердечных посетителей отломить ей кусок жирного лахмаджуна. По брезгливому выражению лица некоторых гостей заведения угадывалось, что они приезжие, потому что ни одному местному не придет в голову нахмуриться при виде кишащего блохами существа с проплешиной под ухом и обгрызенным хвостом.

Не так давно я сидела с компьютером за дальним столиком, и это пушистое создание стало атаковать меня со всех сторон (видимо, за неимением других посетителей), несмотря на очевидную мою неприступность, выражавшуюся в безразличной позе и таком же выражении лица. Я каждый раз учтиво поднималась, чтобы позволить кошке беспрепятственно пройти по моему креслу, но ей этого было мало. Она улеглась на куртку, лежавшую рядом, и мирно уснула. Я пару раз дернула за рукав, но кошка недовольно зарычала, хищно блеснув узкими глазами.

– Вы можете мне помочь? – взмолилась я, едва не плача, перед официантом.

– Конечно… нет… – засмеялся тот.

– А что так? Ведь она может быть грязной… Лежит на куртке и не отдает.

– Эта кошка чище меня, вас и всех в этом городе, – поспешил успокоить забавный парнишка и тут же скрылся за гигантской кофемашиной, которая издавала фыркающие звуки работающим капучинатором.

Что ж… Этот город не переставал удивлять отсутствием логики во всем, что окружало. Более того, прежде казавшиеся такими странными традиции коренных жителей Стамбула постепенно приклеивались и ко мне, превращая жизнь в сплошной водоворот ускользающих событий и несдержанных обещаний.

Скажем, привычка отодвигать сроки. Эта муторная игра со временем все прочнее закреплялась в слабовольном образе жизни, теперь походившем на затянувшийся отпуск в скучном санатории. Часов в сутках с каждым днем становилось все меньше: дни в бумажном ежедневнике, который я исправно вела, будто и вовсе исчезали. Так, после понедельника непременно наступала среда, а за ней неминуемо шла пятница.

Я уповала на выходные, в которые обещала себе с головой погрузиться в работу, однако они и вовсе не наступали: заснув поздно в пятницу, я просыпалась ужасно невыспавшейся в понедельник и тщетно вспоминала, чем была занята в воскресенье.

– Это все 2020 год, – увещевала знающая подруга из инстаграма, на днях запустившая марафон по заполнению карты желаний. – Космические коридоры. Кармические пересечения. Квантовая физика, понимаешь?!

Нет, я определенно не понимала, по какому праву космические пространства пересекались с моими коридорами, все еще заставленными неразобранными чемоданами после поездки на озеро Сапанджа, что в полутора часах езды от Стамбула. Неделя с детьми в крохотном номере отеля с «ковидными» ограничениями принесла массу впечатлений и нервный тик в левом глазу. Теперь, объясняя старшей дочери математику или вычищая аквариум для улиток младшей, я должна была придерживать пальцем веко, иначе, как мне казалось, я смахивала на старушку с первого этажа, которую все знали по трясущимся рукам и дергающемуся подбородку. Мне было всего тридцать шесть – определенно, нужно было срочно что-то менять в погружающейся в хаос жизни. Однажды вечером, когда дети спали, я заявила об этом Дипу, который наслаждался очередной книгой Харари, в которой тот убедительно рассуждал на тему неравенства полов как неизбежного и вполне естественного мирового порядка.

– Оказывается, – заявил радостно Дип, – мужчины обладают более сильными коммуникационными способностями. Мы умеем лучше договариваться. Возможно, это и определило наше гендерное доминирование.

Я задумалась. Интересно, многие ли женщины согласятся с тем, что их мужья так уж легко выстраивают социальные связи? А главное, где они занимаются реализацией этой уникальной биологической особенности? На школьном собрании, которое посещают в лучшем случае раз в году? На приеме у терапевта, где не в состоянии определить разницу между сухим и влажным кашлем? Или, может быть, на базаре с не менее коммуникабельными продавцами капусты и сельдерея (уверена, большинство сильных половинок с трудом отличат эти овощи друг от друга)? Возможно, мужчины зависают на часок-другой, разговаривая со скучающими молодыми папашами, которым навязали собственных трехлетних чад и отправили к песочнице? Не уверена…

В Стамбуле мужчины любят поговорить. Они делают это постоянно, легко и непринужденно. Новости формата «son dakkika»^[40] передаются ими во время утреннего визита к куаферу^[41], непродолжительного звонка другу или за регулярными чаепитиями, которые нередко переносятся из домов прямо на тротуары людных улиц. Вначале меня это пугало: а как еще можно отнестись к десятку подпирающих стены бородачей с грушевидными стаканчиками в крупных ладонях? Они делали глоток обжигающего напитка янтарного цвета и делились насущным с невероятно сосредоточенным видом, совершенно лишенным шуточности и наигранности. И главное, чайные посиделки продолжались часами!

И все же были те, на чьем фоне стамбульские мужчины меркли в своем глобальном предназначении коммуницировать (точь-в-точь по Хараре). И этим фоном были… стамбульские женщины, потому что переговорить их – задача не из легких.

Моя знакомая Миле (ее я упоминала как любительницу кошек) каждое утро начинает с пробежки – так она называет променад в несколько сотен метров до небольшого кафе, в котором я обычно начинаю трудовые будни. Не успеваю я раскрыть крышку лэптопа, как она, в полной экипировке женщины-марафонца – лосинах и бейсболке – уже подсаживается ко мне и вполголоса начинает рассказывать о бессоннице. Вполголоса – потому что за соседним столиком завтракает владелец цветочного магазина, что за углом. Он вдовец и все еще хорош собой, а потому незачем ему знать, что у одинокой девушки по ночам бессонница. Миле старательно улыбается в его сторону, но все тщетно: очаровательный цветочник лишь кивком головы приветствует нас и тут же испаряется. Еще бы! Сегодня у него завоз новогодних елок.

– Выберите мне попышнее! Пожалуйста… – Мило улыбаюсь. – Моя дочка уже не дождется, когда будем украшать елку.

– О! Для кючук-ханым^[42] я выберу самую красивую! – Амку в районе знают все. Она шумная, капризная и совершенно непослушная – все, что обожают в детях турки, при ней. Стоит ли удивляться, что стамбульские женщины так далеки от образа покладистых хранительниц очага, если местные дети и вовсе не совместимы с общепринятым представлением о «цветах жизни»?

– Кстати, как твоя дочурка? – интересуется Миле и тут же подзывает официанта, чтобы заказать традиционное фасулье^[43] и несколько стаканчиков чая. За легкой перебранкой с официантом, который не понимает, как ей подать тушеную фасоль на завтрак, она, конечно же, пропускает мимо ушей все, что я успеваю рассказать про Амку, и как ни в чем не бывало продолжает утомительный рассказ о бессоннице, правда, теперь намного громче.

Миле – настолько настоящая стамбулка, что, пообщавшись с ней, складывается впечатление, будто побывал в самом центре старого города. Она заглушает всех и вся своим шумным присутствием, так что приходится с трудом пробиваться сквозь дебри ее монолога, чтобы добраться поближе к сути и быть услышанным …

Город ведет себя так же. Он необъятный, и оттого ему прощается многое: невнимательность, сбивчивость, сумбурность и отрешенность. Стамбул всегда думает о своем, а ты идешь тихо рядом и едва слышным голосом спрашиваешь: «О чем ты думаешь?», но в ответ он молчит…

Не хочет отвечать или не знает, что ответить?..

Миле никогда не в курсе своих дел: у нее одновременно все сложно и очень легко. Ну разве так бывает? Скажем, можно ли после пробежки (пусть даже такой сомнительной) уминать пшеничный симит, залитый сливками и медом?

– Ты думаешь, я не знаю, что делаю? – удивляется она, когда я задаю вопрос о ее рационе. – Я в плохой форме?

– Конечно, нет, ты выглядишь изумительно, – после этих слов она запихивает очередной кусок бублика в рот, а я лишь сглатываю слюну. История с весами до сих пор не выходит из головы.

– А ты что не ешь? Или до меня уже успела перехватить, проказница? – смеется она.

– Я на диете… Хочу сбросить немного… – тоже полушепотом произношу, а Миле начинает оглядываться: нет ли рядом симпатичного цветочника…

– Ты неправильно худеешь, – авторитетно заявляет она, и я ей верю. В сорок с лишним у нее стройная фигура даже при весьма калорийном рационе. Плешивая кошка появляется на горизонте, и моя собеседница приходит в полный восторг. Понимающие взгляды официантов обращаются к ней. Все умиляются идиллической сценкой встречи кошки с человеком, а я лишь качаю головой, перебирая в голове известные заболевания, передающиеся от беспризорных четвероногих человеку. Но, кажется, в этом городе у людей врожденный иммунитет к лишаю, лямблиозу, бешенству и всему остальному, к чему причастны эти очаровательные создания. Миле звучно чмокнула розовый нос и тут же получила лапой по уху:

– Hoppala!^[44] Драться вздумала?! – И в качестве наказания она сунула добрый ломоть хрустящего симита в морду заносчивой кошке. Та вяло попинала его прямо на диване и принялась слизывать воздушный каймак.

– Если хочешь похудеть, есть надо то, что любишь, но!

– Но? Неужели есть какое-то «но», которое будет работать?

– Конечно! Посмотри на меня. – И она сложила пальцы щепоткой и потрясла ими прямо перед собой. – Нужно делиться. Тем, что ешь, понимаешь? В этом секрет.

То, что делиться хорошо, нас учили еще в детском саду – это я хорошо помнила. Но еще лучше я усвоила то, что оставлять на тарелке ничего нельзя. За мастерски размазанное по донышку пюре с котлетой посудомойка тетя Клава грозилась наподдать половником и вспоминала непременно войну, когда за точно такую котлету дети Родину могли продать. «Эх, вы-ы-ы-ы… Сытость не беда, сама не придет», – с негодованием заводила она и резко выдергивала из-под хлюпающих носов тарелки. То были первые уроки жизни, диетологии и истории, преподнесенные однажды невзначай, но так надолго…

Миле щедро отложила половину порции ароматной, только что приготовленной фасулье и продолжила чтение лекции по правильному питанию, полагаясь на собственные опыт и умозаключения.

– Ты ешь… Это блюдо для тонкой талии. А я буду объяснять. – И она приступила к сумбурному жизнеописанию давно усопшей родственницы, а я принялась за фасоль, рассчитывая на скорый эффект в области корсета, так некстати отвергнутого прежними поколениями. – Моя бабушка до последних дней была стройной, как девочка. Когда ей было восемьдесят пять, она решила примерить свое свадебное платье. И представь себе, оно прекрасно село на нее! Она столько знала! И все это рассказывала нам долгими вечерами…

– О том, как быть в форме? – Я представила бабушку Миле в свадебном платье. Этот образ показался довольно авторитетным. Будь я основательницей курсов по похуданию, непременно в качестве рекламы взяла бы бабулю в подвенечном наряде с подписью «Время уходит, объемы остаются».

– Она говорила с нами обо всем… Даже так и не припомню… Усаживала нас кушать и начинала истории про то, как ходила на базар, как ей не ту фасоль продали…

Не знаю, что там было с фасолью у бабушки Миле, но у меня на тарелке лежали невероятно нежные стручки, запеченные в ароматном томатном соусе. Прежде такого блюда я не встречала.

– Ешь-ешь, это полноценный белок, да еще и море клетчатки, – подзадоривала Миле и продолжала рассказывать про все, что помнила, знала и слышала…

– Ты сама ешь, – напомнила я ей об остывающем завтраке, на что она равнодушно махнула рукой, но несколько жирных стручков все же запихнула в рот, не переставая при этом говорить.