Эрнест Бикмуллин
Нью-Йорк. Рецепты выживания
Лотерея грин-карт
Казань. Случилось это в 2001 году. Письмо, написанное вручную, было брошено в почтовый ящик. Не покидало ощущение, что он написал «на деревню дедушке». Спустя год домой пришел большой конверт с плотным содержимым.
Подумав, куда девать столько рекламы, мужчина захотел выбросить его в мусор. Конверт был открыт с чувством потерянного времени. Первые строчки английского языка, давно забытого со школы, поздравляли его словом «Congratulations!».
Чувства взрослого человека, верящего до сих пор, что сказки и мечты сбываются, шептали ему, что письмо это настоящее.
Весь следующий год он переводил документы на английский язык и ждал приглашения на собеседование в Москву. Приглашение пришло.
Белый снег на улицах столицы встретил его приветливо. На удивление, у Посольства США собралось мало народу.
Мужчина на адреналине проходил собеседование, заглядывая в узкие окошки для ответов на английском. Последнее испытание – было предложено три раза расписаться на отдельных бумажках – проверка подписи на соответствие в документах. Рука задрожала, но человек взял себя в руки. Все! Она улыбнулась ему из окошка! Счастье озарило его бледное лицо. Гудбай и велком ту Америка! Выдохнув, мужчина вышел из посольства.
Свежий зимний воздух трепал его волосы.
ТОЛЬКО ТОГДА ОН ПОНЯЛ, ЧТО СКОРО ПОЛЕТИТ В АМЕРИКУ.
Заветный конверт с документами для обмена на грин-карту прислали уже в Казань.
Он улетел из Шереметьево 1 мая и через девять часов ступил на американскую землю.
Перелет Москва – Нью-Йорк
Америка кажется до сих пор недоступной. В последний раз я летал на крепком и надежном «Ту-154» в далеком 1989 году. Вижу огромный «Боинг». Вхожу по трапу в самолет с невесть откуда взявшимся чувством собственного достоинства. Лететь десять часов. После бешеного страусиного разбега «Боинг» оторвался от земли. Он уходил в небо, завалившись крыльями набок для виража. А потом последовал плавный подъем до «потолка».
Стюардессы начали надевать на себя спасательные жилеты на случай «плавания» в океане. До сих пор испытываю панику перед первым движением, потому что, засунув руку под сиденье, вытащить жилет оттуда у меня не получалось никогда.
Первые «воздушные ямы». Кишки прилипают к горлу. Смотрю на людей. Большинство сидит спокойно. Кто-то уснул, нарочно выпив водки, надеясь умереть незаметно.
Пытался заснуть – бесполезно… Так я и не научился спать в перелетах. Зато научился осознавать самолет. Наконец объявили о приближении к аэропорту Кеннеди.
Долгое снижение выносит мозг. Какие-то маленькие домики в иллюминаторе… а где же небоскребы? Приземление. Напряжение спало. Болит голова. Ноги затекли. Теплынь за окошками самолета. Пассажиры похлопали летчику и пошли. Толпа меня вынесла в огромный зал со змейками очереди, где люди ждут прохождения таможни у грозных служителей аэропорта, сидящих в стеклянных кабинках. Опыт небожителей сразу дал мне понять, что язык жестов здесь никто не отменял. По указательному пальцу афроамериканки я встал в нужную очередь. Уже скоро у меня отобрали конверт, сказав, что я свободен, а грин-карту мне пришлют на адрес родственников, живущих в Нью-Йорке.
Знакомство с Бруклином и Таймс-сквер
Русские магазины, русские медицинские бизнесы. Все готово к твоему приезду. Довольно скучные пейзажи города Бруклина. Кирпичные шестиэтажные дома, построенные в начале двадцатого века. В теплом климате дома стоят долго. Внутри легкие гипсокартонные перегородки «джипсум боард». Ощущение какой-то «ненадежности» квартир. Дверь входная обита тонким слоем металлического листа, и так у всех жителей. Замки во всем доме одинаковые, только ключи разной нарезки. В туалете окно на улицу немного смутило меня. Рамы поднимаются вверх/вниз, сперва непривычно. Окна постоянно открыты, даже ночью. Продуваемость отличная, воздух свежий, легкий. Обстановка у родственников неказистая, мебель дешевая, в квартире, кроме кроватей и маленького шкафчика с книгами, ничего нет. Телевизор разве что. Зато большая кухня. Удивляют размеры холодильника – с метр в ширину… и такая же широкая метровая плита!
Первое, что поставили мне на стол, – икра. Она здесь стоит копейки, и прилетевший родственник наелся быстро. Сразу же сказалась усталость, и я лег спать.
Утром, гуляя по Оушен-авеню, зашел без страха в неблагополучный район. Посмотрев впервые на местную гопоту, я пришел к выводу, что они мне напоминают нашу молодежь восьмидесятых. Во многом, их манера поведения была скопирована у нас от скуки в эпоху застоя через художественные американские фильмы того времени.
Английский, что врывался в уши, был неузнаваем. Как я ни напрягался – произношение было настолько инопланетным, что я стал сомневаться в своем школьном английском.
На следующий день пейзажи Бруклина сменились впечатлением от Таймс-сквер, что залита огнями двадцать четыре часа в сутки. Было и тут чему удивиться. Мне казалось по фильмам, что весь Манхэттен освещен огнями по самые уши. Оказалось, ничего подобного. Только Таймс-сквер. Остальное – темные колодцы из авеню и стритов, сформированные строгими, пепельно-серыми небоскребами разной высоты.
Первые доллары
На третий день меня «погнали» устраиваться на работу в Бруклине. Здесь нельзя жить «у родственников» просто так, как в России. Первая работа. Как и у всех, неблагодарная, малооплачиваемая. Да к тому же в ночь, так как днем надо было оформлять себе «соушел секьюрити», открывать счет в банке под названием «чекинг аккаунт». Но обо всем по порядку. Итак, работа в бруклинской хлебопекарне, что на Мак-Доналд-авеню, на всю жизнь врезалась мне в память. Газета «Русская Реклама» весом два паунда. Звонок. Собеседование по телефону:
– Сорок долларов в ночную смену. Согласен?
А куда деваться? Надо с чего-то начинать. Семь вечера, родственники ужинают, смотрят телик, я надеваю кроссовки и иду пешком сорок минут до работы. Восемь вечера – на старт, быстрое знакомство с ребятами, простые задания, и вот меня уже поставили в тройку по упаковке хлеба в целлофановые пакетики.
Опишу суть отупляющей операции: три человека работают у станка по нарезке хлеба. Один стоит на ящике и давит хлеб по металлической плоскости, что стоит под углом к ножам. Вдавливая хлеб в бешено работающие ножи, нужно вовремя убрать руки и схватить следующий батон или буханку. Второй человек принимает нарезанный хлеб, вытаскивая его из-под ножей руками, и отдает его третьему человеку. У того на подхвате пакетики целлофановые на специальном крючке напротив механизма, что осуществляет поддув воздуха в пакет. Пакет надувается, и туда закидывается батон. Срывается пакет руками с крючка, и при этом так устроено, что конец пакета зажимается в узел при срыве. Булка летит в коробку, что будет погружена в хлебовозку. Вот и все. Обед поздно ночью, с двенадцати до часу. Знакомимся поближе. Кто с Украины, кто из Молдавии, кто из России. Сосед чуть не подавился, узнав о моем территориальном происхождении. Оказывается, до меня работал здесь парень из Люберец. Так он успел всем из бруклинской хлеборезки рассказать, как он ненавидит казанскую уличную орду, доставившую немало хлопот качкам из Люберец своими набегами.
Продолжу немного в том же духе. В хлеборезке ребятушки мне объяснили, что различные группировки контролируют теперь Нью-Йорк, после облавы на семью Гамбино. И эта семья – последняя из сицилийской мафии. Не знаю, правда или нет, но я лишь передаю услышанное. Помню еще, как Леннокс дрался с Кличко и мы горячо обсуждали тот бой лета 2003 года.
Теперь немного о грустном. Перед окончанием смены, в четыре утра, я увидел, как свежий хлеб, сделанный сверх нормы, был упакован в два черных мешка и выставлен на улицу как «гарбич». На мой вопрос, зачем такое отношение к хлебу, почему бы его не раздать малоимущим или отдать на корм, мне ответили, что хозяину проще его выбросить в мусор, ибо здесь панически боятся просроченных продуктов.
– Но это же свежий хлеб! – сказал я. На это смотреть было больно, особенно после прожитых девяностых в России… Вспомнились пустые прилавки, голод, картошка… Хозяина магазина я не воспринимаю до сих пор. Он не знает цену хлебу. Кстати, видел этим же утром, как два наших пенсионера, развязав эти мешки, бережно вытащили понравившийся им батон хлеба и переложили к себе в авоськи. Наши люди никогда уважение к хлебу не потеряют.
Ну что же, четыре утра! Иду домой после первой работы, мимо красивых районов с частной застройкой, просыпающихся под журчание автоматической поливочной системы для газонов и цветов. Фасады, выходящие на улицу, дорогие и милые. Боковые фасады бедные и неухоженные, но их не видно за оградой и кустарником.
Вот я и дома. Вхожу в подъезд, поднимаюсь на этаж. Осторожно поворачиваю ключ в двери, боясь разбудить родственников, и слышу шорох за спиной. Оглянулся – парень идет по коридору мимо меня, что-то бормочет.
– Откуда он взялся? – Вдруг он резко поворачивается и идет обратно. Руки у него трясутся, лицо перекошено, весь дерганый и постоянно говорит сам с собой. Спина у меня похолодела, ведь ключ я уже повернул, а он за спину заходит, я весь напрягся: «Ф-фу ты…» – парень прошел мимо. Я закрыл дверь за собой.
– Все! – подумал я. – Спать! С меня на сегодня хватит. И я неслышно упал на кровать, моментально уснув. В голове мелькали батоны, которыми жонглировал парень из коридора, с трясущимися руками.
Знакомство с афроамериканцами, или Гоп-стоп
После бруклинской хлеборезки удалось найти работу в бригаде строителей одной из республик бывшего СССР. Район, где предстояло работать, назывался «Сигейт», недалеко от Брайтона.
Доехав на метро, далее шел пешком, через небольшой черный район. Читая газету, изучая английский, я не заметил, как ко мне сзади подошел здоровенный афроамериканец. Он шел справа от меня. Рост метра два, вес центнер, не меньше. Слева медленно ехала старая легковушка, в которой сидело четыре ниггера.
Дальше произошло все быстро и банально просто. Гоп-стоп. Он затребовал все мои деньги. Настроение у меня было паршивое, но я ничем не рисковал – в бумажнике лежало пять долларов на завтрак и обед. Деньги перетекли из моих карманов в карманы моих попутчиков. Вдобавок он затребовал мои механические офицерские часы. Желание потренировать мой английский неожиданно проявило себя под напором адреналина. И я проскрипел: «Ит из нот электроникал, ит из механикал».
Лицо гопника просветлело. Он готов был слушать. И я сказал нечто ужасное: «Ю нид ту тен он зис метал свич ту мейк ит ворк эври дей…» – интеллектуально я его победил. Механические часы расстроили его своей технологией завода, и они вернулись из его рук в мои руки. Услышав досадливое «Гоу!» – я, еле живой, сдвинулся с места.
В бригаде строителей полдня смеялись надо мной. Я услышал много полезных советов, которые потом мне пригодились на практике. И главный – никогда одному не ходить по черным районам, если, конечно, у тебя нет «глока» в кармане. Самые страшные рассказы были про таксистов, которым «волыну» суют в лицо в машине и «просят» ехать прямо в черный район. Если таксист остается жив, то после такого случая он пьет два дня подряд и только потом возвращается на работу, иначе психику не восстановить. В первый год моей жизни в Бруклине в разное время было убито из-за доллара четверо русских. Например, мужчина встречал жену с ночной смены. Пара только приехала в Штаты с надеждой на новую жизнь. К ним подошли два черных подростка, девочка и мальчик, попросили доллар. Мужчина отпугнул подростка, сжав кулаки. А девочка выстрелила ему в живот. Рассказывали, что он умер в «Скорой помощи» по дороге в больницу.
Помню, кажется, году в 2010 (плюс-минус год), как в Бруклине ночью застрелили возле ресторана парня, который заступился за свою знакомую. Подошли черные, и среди них был один, который должен был вступить в их банду. Проверка кровью. Для того чтобы стать членом черной банды, требовалось убить любого белого.
Вот такие здесь реалии. Тут даже в полицейских стреляют. Но с полицией лучше не связываться. Сначала весь полицейский Нью-Йорк демонстративно хоронит своего товарища, что является преддверием бури для всех незаконопослушных граждан. Потом для них наступают черные дни, потому что полицейских убивать нельзя. И за сведения о стрелявшем в полицейского здесь дают десять тысяч долларов.
На почту – как вариант трудоустройства
Чтобы работать почтальоном, нужно было в 2003 году пройти курсы и заплатить за них четыреста долларов. Хотелось тренировать свой английский, и я искал любые способы устроиться на работу не в русскоязычном бизнесе. Казалось, дело в шляпе.
Сделав звонок агенту, ты летишь на собеседование. В манхэттенском офисе тебя встречает клерк-неудачник, похожий на Чендлера Бинга из сериала «Друзья». Он с восхищением говорит, что ты достоин пройти эти курсы. Завтра ты приходишь в класс, где сидят люди всех рас и национальностей. Это хорошая школа для изучения произношения. Для начала в течение двух дней такой же «Чендлер Бинг» вам вдалбливает в голову, что почтальон – это супермен, который запоминает много цифр, кодов, умеет их отличать, сортировать, и, что самое главное, внушает вам же, что такими математическими способностями с ним не могут сравниться выпускники Йеля и Гарварда.
Далее на доске появляются математические задания на внимательность к цифрам, по поиску соответствий и несоответствий, эдакие маленькие головоломки уровня четвертого класса советской школы из книжек Перельмана. Не могу сразу понять преподавателя – мне пока не знакомо американское произношение, поэтому приходится включать интуицию.
Наконец, через две недели людей подводят к экзамену – нужно набрать не менее семидесяти баллов. Чем балл выше, тем больше шанс найти работу в штате Нью-Йорк, и даже в его основных городах Манхэттене, Бруклине, Квинсе или Бронксе. Для человека норма сдачи теста не менее девяноста пяти баллов – и ты в городе! Ну, а если ты не местный, да еще отсвечиваешь бледным английским, то тебя с семьюдесятью баллами возьмут на работу по причине нехватки кадров в маленьком городке отдаленного штата.
Да, я зря выкинул деньги на ветер, ибо уезжать из Нью-Йорка мне не хотелось. Экзамен я сдал, учитывая мой плохой английский на семьдесят с лишним баллов, и мне приходили конверты с приглашением поработать в соседних штатах в какой-нибудь ковбойской деревне…
Наконец-то! Знакомство с настоящим работодателем
В этот нерадостный момент судьба приготовила мне сюрприз. Надо было искать жилье, так как здесь не принято бесплатно жить у родственников.
Прошло три месяца. Я поддался временному отчаянию и решил, что надо заработать четыреста пятьдесят долларов на самолет до Москвы и возвращаться домой. О съемной квартире я мог только мечтать. Никто мне не давал информации, как здесь правильно начать жить. Это угнетало, и скоротечность моего решения была понятна. Но грин-карта дала мне шанс!
И это маленькое счастье нашло меня в бруклинском агентстве по трудоустройству для русскоязычных граждан. Передо мной сидела Дама чуть-чуть недавно средних лет и удивлялась моему решению улететь без боя домой. Выслушав мою историю, она мне сказала, что «…я не первый и не последний».
И предложила мне альтернативу. Позвонила кому-то, работодатель оказался рядом, и собеседование состоялось тут же через десять минут. Так я познакомился с Мариком.
Лет пятьдесят семь на вид, деловой, уверенный в себе человек, поговорил со мной, объяснил, как добраться до магазина, и уехал. Утром я впервые шел по улицам, сотканным из небоскребов, и душа моя радовалась. Я поклялся выдержать две недели, так как понимал, что у меня нет технического английского. Уверенность, что меня выкинут из бизнеса, была стопроцентной – это вам не Бруклин с его русскоговорящими конторами. Сжав зубы, я начал работать в «хардвере». «Хардвер» – это строительно-хозяйственный магазин. Пахал без остановки, по десять часов в день. Молчал постоянно, отчего сводил с ума клиентов магазина. Пролетели две недели как один день. И вот вердикт: «Эрик, я беру тебя на работу. Ты первый человек, который навел порядок в моем магазине».
И я с жадностью начал приезжать на работу на Манхэттен. Каждый день я бродил по улицам по два-три часа после работы, как будто боялся, что этот шанс ускользнет у меня из рук. Я полюбил этот город. Эти небоскребы. Этот темп жизни.
Магазин – первые дни работы. Шок
Магазин – это нечто! Ибо не рассказать о нем я не могу. У магазина есть своя аура. Она поселилась в нем в лице его хозяев – Марика и Давида.
Аура магазина – это великий русский язык, дух которого сыпался на головы «небожителей».
Великий и могучий заходит в мозг любому покупателю, и он, улыбаясь, проглатывает фразы из русского языка с восхищением и улыбкой. Это делало меня «деревянным» в начале моей работы (под многоточием подразумевается все что угодно, только не литературный русский язык):
– Эрик! Подай этому… лампочку!
С недоумением шел я с товаром к покупателю, смущенно смотря куда-то себе под ноги.
– Эрик! Видишь этого… дай ему краску, которую он хочет!
Я с трудом начал осознавать, что в финансовой столице мира все «небожители» не знают русский язык и не могут его отличить от любого другого!
– Эрик! Видишь эту… дай ей скотч! – И так каждый день в течение десяти часов. Люди не знают язык главного стратегического соперника их страны!
– Эрик, посмотри на эту!.. – Женщина улыбается и спрашивает: «Вот лангвич ду ю спик?»
– Эсперанто, – с усмешкой дается ответ, и дама с деликатной улыбкой уходит из магазина.
Как к этому привыкнуть? А никак! «Небожители» не знают, как отличить русский даже по произношению. Великий и могучий льется рекой каждый день. И люди улыбаются, ибо для них это незнакомое покрикивание, на фоне которого они совершают покупки.