Энтони МакКартен
Zero. Обнуление
26 дней 18 часов
Центр «Слияние», Вашингтон, округ Колумбия
Динь.
Сай отодвигает ноутбук в сторону, чтобы прикоснуться к стеклянной столешнице; как по волшебству, та становится матовой, затем превращается в карту Соединенных Штатов, а там и того больше.
Лос-Анджелес мигает красным, красным, красным…
Он постукивает кончиками пальцев по столу, прокручивает и выбирает. Они только что накрыли Нуля-4 – дрон со специальной камерой с высоты выявил потайную полость Фредди за стеной с помощью георадара (разработанного израильтянами для поиска туннелей хамасовских террористов), – а теперь еще и потенциальное обнаружение Нуля-3 – Марии Чан, бывшей студентки-активистки из Гонконга, которой недавно было предоставлено политическое убежище в Америке. Крутой выбор. Профессиональный вызов, учитывая, сколько лет она скрывалась от ареста. Эта молодая женщина знает, что свой обычный мобильник надо оставить дома, взяв вместо него одноразовый, никогда не используя аппараты повторно, ведь каждый снабжен уникальным международным идентификационным номером мобильного оборудования, который легко отслеживается; а еще переключаясь между разными VPN – виртуальными частными сетями, способными замаскировать местоположение пользователя, – расплачиваясь наличными или неотслеживаемыми предоплаченными кредитными картами, а голосовую связь приберегая на крайний случай.
Сай думает, что еще как-то рановато оступаться столь подкованному человеку. Почему Марию обнаружили так скоро? Он узнаёт, что все ее гаджеты вырубились в полдень, в момент приказа «Обнулиться!», как и следовало ожидать, но команда Нуля-3 картографировала сеть ее друзей и идентифицировала парня, проводившего с ней последние месяцы в Лос-Анджелесе, чей телефон ушел в офлайн точно в то же время. Если эти двое на самом деле объединились, это хорошая новость для любой шпионской сети: двое подозреваемых означают удвоенную вероятность промашки. «Парню следовало оставить телефон включенным, – думает Сай, – но продумать все от и до трудновато».
Затем команды взялись за дружескую сеть этого парня. Когда же трое из них встретились в «Старбаксе» корейского квартала, «Слияние» навострило уши. Их бесконтрольный треп записывал специалист с противоположной стороны улицы с помощью новой технологии прослушки: если направить подобие лазерной указки на какой-либо предмет – скажем, пластиковый стаканчик для кофе (вроде того, в который тогда был налит фраппучино[26] с двойными сливками), – тот чудесным образом превращается в настоящий микрофон. Программное обеспечение для перевода дало стенограмму приглушенного, но возбужденного обсуждения подробностей плана по исчезновению Марии, подтвердившую, что она работает с сообщником. «Слияние» отследило автомобиль парня с помощью лос-анджелесских дорожных камер, показавших, как он доехал до Сан-Бернардино и припарковался.
– У нас есть глаза? – произносит Сай в гарнитуру.
Отзывается Лакшми, бывшая фэбээровка:
– Лос-анджелесский беспилотник.
В надлежащее время Сай получает на столе скверное, зато в режиме реального времени изображение обширных зеленых просторов резервации Сан-Мануэль.
– У нее там есть друзья?
Ответ:
– Зять нашего второго объекта летает на легкомоторном самолете гражданской авиации из Сан-Бернардино. Только что зарегистрировал план полета в Сиэтл.
– Значит, она добирается в аэропорт?
– Таков наш прогноз, сэр.
– Зовите меня просто Сай. – Госслужащие всегда такие чинные.
– Судя по всему да, Сай.
Карта перед ним обозначает трехмильный радиус вокруг положения Марии, показывая у самого его края аэропорт Сан-Бернардино.
Сай:
– Доложите.
Ответ:
– Мы уведомили службу безопасности аэропорта, задержали пилота и конфисковали самолет.
– Отличная работа. – Встав, Сай подходит к своей стеклянной стене, смотрит сверху вниз на команды и большой экран, раскрывающий с экстраординарной дотошностью факты тайной жизни Марии, настоящей и прошлой, интимное и живое досье, собрать которое не сумела бы даже она сама, и все это препарируется, изучается и анализируется. Какое же устрашающее оружие получилось, размышляет Сай, а ведь до сих пор его потенциал едва зачерпнули. Сай постигает опасность куда лучше остальных: жизнь нараспашку сродни операции на открытом сердце, думает он, грудина разрезана, ребра развернуты, живое нутро обнажено, чтобы все каталогизировать, анализировать, всем манипулировать… Но каким бы ошеломительным не было ощущение неподобающего посягательства, он знает – знает, – что его компенсирует куда большее добро, которое они пытаются здесь сотворить. Будь мир добрее, тогда, пожалуй, их деяния пошли бы во зло. Но добра в мире меньше с каждым годом, свидетельства тому повсюду, так что хирург должен быть готов погрузить свои руки в кровь и внутренности по локоть. А если воздержится, пациент зачахнет и умрет.
В наушнике раздается: «Пошел видеоряд «Медузы», и правая сторона гигантского экрана замещается сделанным с большой высоты, но кристально четким изображением домов, спортплощадок, ручья, потом экран мигает, пока камера выполняет наезд и фокусируется, снова мигает, наезжает и фокусируется, и Сай с высоты двадцати тысяч футов смотрит на изображение мужчины и женщины, бегущих по сухому речному руслу. Супердрон, за разработку которого пул инвесторов Сая выложил громадные средства, снабжен массой камер и исключительной оптикой, позволяющей ему выдать безупречный крупный план Марии Чан и ее спутника, одновременно продолжая озирать пятнадцать квадратных миль окрест.
– Звук, – требует Сай.
И тотчас же невинная голубая фляга в потных ладонях Марии становится – благодаря лазеру в вышине – акустическим шпионом.
Четко слышится тяжелое дыхание Марии Чан, чуть ли не ее сердцебиение. Невероятно. Даже краткий обмен репликами.
Мужской голос: «Держишься?»
Женский: «Ага».
Сай с улыбкой выходит из кабинета, подходит к перилам, смотрит на бурлящую внизу деятельность по улучшению общества.
– Сколько до перехвата?
– Двадцать минут. Ее будут ждать у ворот аэропорта.
«Вот так запросто», – думает он. Надзор в лучшем виде. Причем в американском стиле, а не ковровая китайская модель «хватай-всех-везде-всегда», в которой стоит тебе просто попытаться загрузить «Вотсапп», ездить за кордон слишком часто, отрастить бороду, выйти через черный ход или слишком часто наведываться в храм, – алгоритм позаботится, чтобы тебя арестовали и отправили составить компанию миллиону других злоумышленников в «лагере перевоспитания» в Синьцзяне, помогли тебе «не отрываться от коллектива». Нет-нет, в Америке передовые технологии вроде этой будут использоваться только в случае необходимости, всегда с уважением к праву гражданина на неприкосновенность частной жизни, пока откровенно подрывная деятельность упомянутого гражданина не лишит его этого права, как в том случае, который будет преследовать Сая неотступно, вплоть до самого конца – случае, во многих отношениях и породившем все это. «Люблю тебя, Майкл, – думает он. – Люблю тебя, брат…»
Смотрит на часы, ведущие обратный отсчет. Три дня прошло, три Нуля готовы, семь осталось. А потом? Дивный новый мир, детка. Дивный новый мир.
26 дней 16 часов
Муз-Ривер-Плейнс, штат Нью-Йорк
На закате четвертого дня ее пребывания на воле – в этот момент она уже вынуждена признаться себе, что отчасти ожидала, что вот-вот оступится – Нуль-10 абсолютно уверена только в одном: что, несмотря на соблюдение всех инструкций и чертовски тщательную установку стойки A в отверстие B, тускло-зеленая ткань палатки все равно провисает. Садится на фольгированное клетчатое одеяло для пикников и смотрит на унылое сооружение, пока вдруг не осознаёт, что добрую минуту не думала вообще ни о чем.
В лесу настолько тихо, понимает она, что непременно расслышала бы жужжание дрона в высоте или рычание двигателя машины на опушке, даже шаги пешего путешественника, прежде чем ее заметят вдали от торных троп. Она обосновалась тут дикарем. В двух милях от места, где оставила горный мотоцикл, который подобрала в Ютике. Питала искушение катить и дальше на аккуратной машинке: будто летишь над поляной на сердитом шершне. Но теперь она в миллионе миль от забегаловки «Киз» в Олд-Фордж, где съела свой последний настоящий завтрак. Теперь Кейтлин Дэй еще долго не видать блинчиков, как своих ушей.
Кофр с замком, который она оставила здесь под грудой валежника месяц назад, никто не тронул, так что у нее имеется аварийная палатка и пайки (сублимированные макароны и витамины), а также таблетки для обеззараживания воды из ручья в полумиле ниже по склону от лагеря. А еще экземпляр «Анны Карениной». Только насекомые достают. Она извлекает блокнот из кармана куртки, служащий скорее для хранения вырезок, чем для записей: в мозгах у нее полный раздрай. Куда-то в конец блокнота она сунула листовку, объясняющую, как легко установить палатку.
Снова перечитывает, закатив глаза, когда замечает, что цвета фланцев стоек типа 1 и типа 2 различаются. Закрывает блокнот, положив на одеяло рядом с собой, и начинает вставать, когда слышит голос – громче нормального – у себя в голове: «А каковы правила?» – вопрошает голос. (Голос мужской. Внятный. Без неприязни.) «Ну же, каковы правила?» Подняв блокнот, она отвечает вслух:
– Всегда иметь при себе блокнот. Всегда иметь при себе наличные. Огонь по ночам. Днем саморазогревающаяся еда. Нигде не задерживаться более трех дней.
«Почему?»
– Заметят в первый день, насторожатся на второй, сообщат на третий.
Может ли голос в голове кивнуть? Да, если он принадлежит Уоррену. «Сосредоточься, детка. Или и полпути не пройдешь. Будь бдительна».
– Ладно.
«Вот и чудненько!»
Блокнот отправляется в карман на бедре тактических брюк, и она возвращается к титанической борьбе женщины со стойкой палатки.
В конце концов стойка поддается, но земля твердая, а ее организм, оказывается, химически разогретые макароны с сыром принимать как-то не хочет.
* * *
Она просыпается в сером предрассветном сумраке, чувствуя, что беспокойная ночь лишь усугубила изнеможение.
– Я размякла, – говорит она вслух. Ощущение такое, словно кто-то заменил ее тело телом восьмидесятилетней старухи. Да вдобавок запойной. Оставляет попытки снова уснуть. Садится в спальном мешке. Волосы всклокочены.
Теперь, когда посветлело, она штудирует пару журналов о выживании в дикой природе, которые прихватила на автобусной станции, делает пометки, допивает воду. Думает о книжных полках, оставшихся в Бостоне. Полное собрание сочинений Хемингуэя. Решает, что Хемингуэй ей не по душе; в его интерпретации вся эта лесная дичь типа «На Биг-Ривер» представляется романтичной. Вся эта «тяга к перемене мест», вечная американская история. Хер с ней. И спасибо тебе, Господи, за промышленную революцию. Да здравствует двигатель внутреннего сгорания. В эту минуту она боготворит разум Майкла Фарадея[27] и возвышение центрального отопления, стиральных машин и кофеварок. Честь ей и хвала!
Но она должна призвать себя к дисциплине.
«Знаю, Уоррен, знаю. Слышу твой низкий голос, слышу твой ласковый укор и совет соблюдать дисциплину, притормозить до скорости природы, достичь единства с нею, окаянной; ведь в глубочайшей глубине естества все мы немногим больше, чем продвинутые звери. Как там звучит та забавная латинская фразочка, что ты мне говорил? Ах да, вспомнила: Homo homini lupus est. Человек человеку волк. И правда ведь, милый, мы настоящие волки друг для друга, и для себя мы волки, потому-то ты сейчас и не со мной. Тебя осаждают хищные, жестокие твари, относящиеся к тебе даже хуже, чем к животному. Будь жив, милый, будь жив!»
И этими мыслями она возвращается к настоящему: как провести сегодняшний день? И завтрашний? И послезавтрашний? Чем заняться? Чем занять свой рассудок, свои одичавшие думы?
Ответ, единственно разумный: ничем. Вообще ничем, если удастся. Есть, пить, спать, мыться, мочиться, может, вырыть небольшое отхожее место. Сегодня, как предписывает ее план, каковой она и намерена исполнить, она должна изо всех сил бить баклуши.
24 дня 17 часов
Центр «Слияние», Вашингтон, округ Колумбия
В 5:00 вечера его снова вызвали в зал ВР. Наручные датчики с хрустом закреплены на запястьях, гарнитура надета, будто маска для подводного плавания. Система отслеживает глазные яблоки Сая, спиральные проблески огоньком синхронизируют их с программным обеспечением – и бац, будто входишь в живописное полотно, внезапно оказываешься в забитой книгами квартире.
Он озирается. Так вот как живет бостонская библиотекарша… Очередной мягкий диван с наброшенным на него клетчатым пледом. Сай приближается к окну. Озирает пейзаж: за окном и пожарной лестницей начинается дождь, серой пеленой завесив восток небосвода.
– Уютненько, – раздается голос у него за спиной.
Эрика подключилась к сеансу. Откликаясь на ее присутствие, ВР-программа отрисовывает приблизительные контуры тела рядом с Саем в виде человекообразного облака голубых точек. Значит, при желании они могут указывать друг другу на предметы в квартире в случае необходимости и при этом и не сталкиваться лбами в «Слиянии», избежав самого верного способа ощутить себя полным лохом, играя с личным голографическим симулятором за восемь миллионов долларов.
Сай прямо готов ощутить зябкую сырость бостонского воздуха и вынужден напоминать себе, что находится в цифровой репродукции. Проходит в зону кухоньки. В сушилке предметы посуды, не подходящие друг к другу и наверняка купленные в магазине низких цен. Миска для хлопьев, кофейная чашка.
– Как думаешь, она моет посуду сразу после еды, – спрашивает Эрика, – или навела порядок, получив сигнал к началу? Это означало бы, что она крута – ни намека на панику или спешку.
– Когда сигнал пришел, она была в полной готовности, – пренебрежительно отзывается Сай.
«В этом вся Эрика, – думает он, – человек, знающий меня лучше всех на свете и теперь пытающийся подбодрить меня, чтобы я не изошел говном из-за фиаско с телефонами. Да притом как же хорошо она знает лучшие средства от моих недугов, улавливает мое состояние и всегда под рукой, чтобы справиться с ним… Благослови Господь эту добрую женщину».
Сай проходит сквозь стену, как призрак. Его тело уже привыкло к таким фокусам, и инстинктивные панические вскрики подсознания, протестующего против столкновения с твердыми объектами на скорости, способной сломать нос, убыли до недовольного ворчания и вздрагивания миндалевидного тела[28]. Постель опрятная: лоскутное покрывало, лоскуты с бутонами роз и в клеточку. Пока что по всем приметам – женщина, живущая одна, причем уже давно. Покрывало Кейтлин, вероятно, изготовила сама: неровные стежки сделаны не очень умелой рукой. Модный кустарный стиль, дешевая одежда и все органическое, старается все делать своими руками, скверно и затратно (возможно, и расточительно) – халаты, юбки, бесчисленные вязаные салфеточки, свечи из пчелиного воска, – и, вздрогнув, он вдруг вспоминает усилия собственной матери свести концы с концами, матери, вынужденной прибегать к подобным средствам не ради спасения планеты или собственного здоровья, а чтобы выжить и вырастить сына. В ее рукоделии и домоводстве не было ничего модного, и все же в нищенском доме, где после щелчка выключателя свет мог загореться, а мог и нет, вызрел такой субъект, как он. Уму непостижимо… Мама, я тебя люблю.
Сай моргает. Старается удержаться, чтобы не удариться в свои коронные мысленные экскурсы в сторону. Через стену проходит обратно в главную комнату, где голубое облако Эрики изучает полки, забитые книгами на нескольких языках: Бодлер в оригинале, Виргилий на латыни, несколько путеводителей на разных языках. «Это местечко, – думает он, – как раз по части Эрики». Она до сих пор выкраивает время – хотя занята ничуть не меньше, чем он – на чтение беллетристики. Ее сторона стола всегда завалена романами с загнутыми страницами, которые она не успевает дочитать, когда уже приходят новые, заказанные онлайн. Сай частенько подшучивает, что в «Амазон» она инвестирует больше, чем в «Уорлдшер», но шутка так себе: ее собственный капитал вывел ее на двадцать восьмое место в «форбсовском» списке богатейших женщин мира, добившихся успеха собственными силами.
В тех местах, где стены чудом избежали книжного столпотворения, они увешаны арт-постерами среднего размера в рамках. Гипертрофированные цветы сочной пастелью, густые леса с мультяшными тиграми, выглядывающими сквозь листву. Та самая картина с трубкой и подписью «Ceci n’est pas une pipe»[29]. И тому подобная чушь. Сюрреалисты раздражают его почти так же, как рукодельники. Эта сторона характера Сая – дерганая, беспокойная, вздорная и сварливая – может вырваться из-под контроля, если на него слишком давить. В подобные редкие моменты с ним не совладать ни его пиарщикам, ни даже самой Эрике. В него будто что-то вселяется, какой-то мстительный внутренний ребенок, рвущийся исправить некую давнюю несправедливость. Им овладевает порыв орать с какой-нибудь крыши: «Опомнитесь! Опомнитесь!», вкупе с желанием чинить вред, крушить то, что выпестовано с таким усердием, – и найти в себе аварийный рубильник бывает трудновато. Но притом он знает, что надо обязательно находить его, завоевать господство над этими разрушительными приступами, особенно теперь, когда их корпорация начала оказывать на рынки реальное воздействие. Если на Уолл-стрит учуют, что у него съехала крыша, сорвало резьбу или просто его малость вольтануло, «Уорлдшер» в любой день может потерять от десяти до двадцати пунктов еще до закрытия торгов. Его настроения имеют вполне ощутимое экономическое воздействие. Черт, да их страховать можно.
И даже более того, он отчетливо осознает, что теперь даже безопасность страны уязвима для его настроений, и ЦРУ это осознает, и АНБ, и военные, и даже Конгресс до некоторой степени. Он живет в свете юпитеров, под бдительным контролем, но по сей день не может сжиться с осознанием собственной важности. Теперь надо держать эти свои настроения под спудом, не только ради поддержания цены собственных акций, но и ради блага державы, в буквальном смысле, потому что беда в том – и здесь заключается фатальный изъян в его генеральном плане, – что в какой степени он и есть «Уорлдшер», в такой же степени он же теперь и есть «Слияние». Без него все пойдет прахом. Ибо несмотря на всю изощренную продуманность сети, мириады ее дотошно выстроенных беспрецедентных возможностей, в системе есть баг, баг известный, – он сам…
– Сай! – В голосе Эрики сквозит настороженность. Она отчетливо сознает, что его куда-то понесло.
– Извини, детка. Я просто… Невероятно важно, чтобы мы все сделали правильно. – Он не просто нуждается в этой женщине, но еще и знает, что такой момент, когда она будет не нужна ему, не наступит никогда. – Я понимаю, что на взводе. Мне просто нужно, чтобы все удалось.
– Все удастся, Сай. Все уже работает.
– Ты до сих пор веришь, что мы справимся, правда?
– Верю, Сай. Да. Безусловно.
Он ценит это.
– Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще проходил через… через то, что прошли мы, – говорит он. Голубая кисть ее руки приближается, и Сай чувствует ее прикосновение в реальном мире, тактильно ощущает настоящую Эрику. – Это наследие Майкла.
– Я знаю, Сай, – голос у нее слегка перехватывает.
– Мне без тебя не справиться, – признается он.
– Я никуда не денусь. Ты сам знаешь. – Когда она тронута, голос у нее становится ниже.
Стены, даже виртуальные стены этого помещения, наваливаются на Сая клаустрофобическим удушьем. Долго сносить эту ВР-хрень невозможно. Мутит. Скоро он отсюда выберется, но дело еще не закончено.
Телевизор меньше, чем ноутбук, и даже снабжен настоящей проволочной антенной. Никакого кабеля. Проигрыватель. Джазовые пластинки. Разумеется, Кейтлин слушает джаз. В квартирке грязно.
Физически его даже нет здесь, но Сай все равно реагирует. Его душит кашель, кожа зудит, хочется надеть перчатки и маску.
– Расскажи мне о ней. Расскажи все.
24 дня 16 часов
Муз-Ривер-Плейнс, штат Нью-Йорк
После двух дней бивачной жизни у нее кончилась питьевая вода. Невелика потеря, она была к этому готова.
Она старается размяться, разогреть задеревеневшие кости после третьей ночи сна на слишком твердой почве. Выползает на четвереньках из палатки под рдеющие зарей небеса, встает и шагает по прелой лиственной подстилке в сторону ручья с пустой флягой в руке.
Безмолвие начинает сводить ее с ума. Лесное одиночество – серьезное испытание. Она отчасти сбегает, отчасти съезжает по склону к ручью, присаживается на корточки у воды, моет руки и чувствует, как свирепая хватка ледяной воды немножко бодрит. Горстью зачерпывает чистейшую H2O, какую видела за всю жизнь, чтобы плеснуть в лицо. Думает о другом путешествии, давным-давно, вместе с Уорреном.
Он тоже не был походником. Ну да, всегда говорил, что любит бывать на природе, и в самом деле был не против небольшого пешего похода, ночного купания; но что он больше всего любил во время их вылазок, так это ночлег в хижине, костер, бутылочку шотландского, шкуру на полу. Капельку роскоши, когда у них водились деньги.
«Нечего думать в этом направлении, – обрывает она себя. – Сосредоточься». Поднимает голову и озирается по сторонам. Деревья по-весеннему зеленеют вовсю. Солнца еще не видать. Наполнив флягу, она бросает туда обеззараживающую таблетку, трясет и пускается в обратное путешествие к лагерю. От этой тишины в голове звенит. Или это кровь шумит в ушах? Или собственное сердце с ней говорит? Нелегко тут быть при ее-то состоянии рассудка, но что ж еще остается? Обратный отсчет тюремного срока в днях, часах, минутах… Может, надо было просто рвануть в Лас-Вегас, насладиться жизнью? Нет-нет. Дисциплина, женщина. Вернись в лагерь, возьми себя в руки, составь расписание – ей нравятся расписания: когда есть, когда спать, когда заниматься гимнастикой, читать, разжигать походную плитку, готовить, мыть посуду, стирать одежду, спать, если удастся. Мысль о строгом распорядке немного оживляет ее, заполняет некоторые пустоты, снижает психологический уровень угрозы. Чтобы победить, она должна править рассудком и содержать все в порядке.
Добравшись до верха откоса, она по собственным следам в прелой листве идет обратно к лагерю. Ее тропа пересекает старые следы кроссовых мотоциклов. Очевидно, она делит этот лес не только с белками, оленями, птицами и полчищами насекомых, но и с малолетними ездунами, гоняющими по этим непроходимым чащам.
Будь бдительна, напоминает она себе. Будь внимательна. Нельзя позволить, чтобы кто-нибудь ее заметил. Оставив следы шин позади, она вскоре шагает там, где не ступала нога человека, не считая ее собственную. И произносит вслух:
– Опушка – и развилка двух дорог. / Я выбирал с великой неохотой, / Но выбрать сразу две никак не мог…[30]
Эх, а ведь знала все стихотворение. Но предпочла «ту, где путников обходишь за версту»[31], в том-то и суть. Ага, она как раз на этой тропе. Во всяком случае, пока. Именно так она думает: «Я здесь в безопасности, я в безопасности», – в тот самый миг, когда мир исчезает.
Бац. Свет гаснет, и все погружается во тьму.