Эми Хармон
Закон Моисея

Глава 4. Джорджия

Папа говорит, что лошади отражают энергетику людей. Если ты напуган, лошадь будет избегать тебя. Если сомневаешься в себе, она воспользуется твоей неуверенностью. Если сам себе не доверяешь, то и она не станет. Они как детектор лжи. Это вам не ядерная физика и не вуду. Есть определенные причины, почему, потерявшись, мы даем лошади самой выбирать направление. Она всегда приведет нас домой.

От моего внимания не ускользнуло, что лошади боялись Моисея. И если папина теория верна, на самом деле страх испытывал Моисей, а они просто отражали самую сильную эмоцию. Некоторые люди опасались лошадей. Они такие массивные и сильные. И, будем честными, в противостоянии человека с лошадью… ну, лошадь надерет вам зад.

Но я не думаю, что Моисей боялся самих лошадей. Не совсем. Он боялся чего-то в общем. Испытывал тревогу, отчаяние, депрессию – что угодно. И наши лошади это чувствовали.

– Помнишь, как Сакетт лягнул меня? – спросила я отца одним утром, пока мы готовились к сеансу иппотерапии.

– Угу.

– Он просто отзеркалил эмоции Моисея, не так ли?

Папа резко поднял взгляд – ему явно не нравилось предположение, что Моисей хотел ударить меня по голове.

– Моисей боится, пап. Мне кажется, рисование помогает ему выпустить часть этой негативной энергии. Но я тут подумала: может, если мы наладим его контакт с лошадьми, ему это тоже поможет…

– Первое правило терапии, Георг.

– Это какое?

– Можно пригнать коня на водопой…

– …Но пить его не заставишь, – вздохнула я, заканчивая старую пословицу.

– Верно. Может, ты и права насчет Моисея, и мы наверняка сможем ему помочь, когда и если он этого захочет. Почти любому можно помочь иппотерапией: детям, супружеским парам, людям с зависимостью, депрессией. Я не знаю никого, кому не стало бы лучше от времяпрепровождения с лошадьми. Но это выбор Моисея. Ты девочка упертая, Георг, но вы с этим парнем два сапога пара.

В этом я даже не сомневалась. В смысле в том, что Моисей – моя пара. Может, тот удар в голову или короткое столкновение с насилием на фестивале навеки меня изменили. Может, дело в его образе спасителя, или же я просто влюбилась в художника, который оживил белого коня на стенах моей спальни. Но Моисей отказывался выходить у меня из головы. Я поймала себя на том, что с утра до вечера искала его взглядом. Его прабабушка обратилась за помощью ко всем знакомым, и как только Моисей закончил работу для моего отца, то начал чинить забор для Джин Пауэлл. Вероятно, это займет его на всю оставшуюся часть лета, учитывая, сколько у нее акров земли. В довершение всего его наняли для демонтажа старой мельницы к западу от города, которую закрыли двадцать лет назад.

Я могла придумать сотню причин, чтобы совершенно «случайно» проехаться вдоль забора, но вот старая мельница – это уже совсем другое дело. В итоге я решила, что буду разбираться с проблемами по мере их появления, но в моей голове уже зарождался план. О своей одержимости я старалась не думать, поскольку тогда пришлось бы признать, что она есть. А я не из тех девушек, которые одержимы парнями и постоянно проверяют, не смазалась ли помада, и поправляют прическу в их присутствии.

Однако именно это я и делала: распускала косичку и расчесывала пальцами волосы, подъезжая на лошади к границе территории Джин Пауэлл поздним июлем. С собой у меня был обед для Моисея. Я специально перехватила Кэтлин, когда она выходила из дома, и как бы ненароком упомянула, что мы с Сакеттом как раз направляемся в нужную ей сторону. Она игриво улыбнулась, давая понять, что ее так просто не обдурить, и я почувствовала себя глупее некуда. Может, Кэтлин Райт и восемьдесят, но она почти ничего не упускала из виду. Особенно учитывая, что я «случайно» перехватывала ее уже третий день подряд.

Заметив мое приближение, Моисей недовольно нахмурился, и я уже в энный раз задалась вопросом, чем я так ему не угодила.

– Где Пиби? – спросил он.

– Кто это?

– Моя прабабушка. Но я зову ее сокращенно Пиби.

– Я увидала, что она идет в эту сторону, и поскольку я с Сакеттом и так сюда направлялась, то решила прихватить твой обед.

– Правильно говорить «мы с Сакеттом». И ты «увидела», что она идет в эту сторону, – он посмотрел на меня с отвращением. – А не «увидала».

Мне так не казалось, но я взяла его слова на заметку. Мне не хотелось, чтобы Моисей считал меня глупой.

– Все местные так говорят. Даже моя бабушка! Этот город сведет меня с ума, – проворчал Моисей.

Да, похоже, кто-то встал не с той ноги. Но, как по мне, пусть жалуется сколько влезет – главное, чтобы он общался со мной.

– Ладно, я поработаю над своей грамматикой. Может, тебя еще что-то во мне не устраивает? А то это явно не единственный пункт в твоем списке.

Моисей вздохнул, но вместо ответа предпочел задать собственные вопросы.

– Почему ты здесь, Джорджия? Твой отец в курсе, где ты проводишь дни?

– Чтобы доставить тебе обед, Эйнштейн. А по поводу второго вопроса – нет. С чего бы ему знать? Я не обязана отчитываться перед ним каждый раз, как решаю прокатиться на лошади.

– А он знает, что ты перепрыгиваешь через заборы?

Я пожала плечами.

– Я научилась держаться в седле раньше, чем ходить. Это пустяки.

Он позволил теме закрыться, но, немного пожевав сэндвич, вновь начал придираться ко мне.

– «Джорджи-Порджи, ну и нахалка! Всех мальчишек перецеловала»^[2]. Что это вообще за имя – Джорджия?

– Мою прапрабабушку звали Джорджия. Первая Джорджия Шеперд. А папа зовет меня Георг.

– Да, я слышал. Звучит отвратительно.

От злости к моим щекам прилила кровь, и мне искренне захотелось плюнуть ему в лицо, глядя с высоты своего коня на его аккуратно подстриженную, идеальной формы голову. Моисей поднял на меня взгляд и слегка ухмыльнулся, что привело меня в полное бешенство.

– Не смотри так на меня. Я не пытался тебя обидеть. Но Георг ужасное имя для девочки. Черт, да оно для любого ужасное, за исключением разве что короля Англии.

– А мне кажется, что оно мне подходит, – надулась я.

– Ой, да неужели? Георг – это имя для старомодного мужчины с британским акцентом или для мужчины в белом напудренном парике. Я бы на твоем месте надеялся, что оно мне не подходит.

– Ну, мне ни к чему кокетливое имя, не так ли? Я никогда не была сексуальной.

Я пришпорила Сакетта и резко натянула поводья, желая поскорее убраться отсюда. Клянусь, больше никаких обедов для Моисея! Он придурок, и мое терпение подошло к концу.

Но, отъехав чуть подальше, мне показалось, я услышала его бормотание вслед:

– Просто продолжай убеждать себя в этом, Джорджи-Порджи. Как и я.

На следующий день я снова привезла ему обед.

Моисей

– Знаешь, а ведь ты ей нравишься, – игриво улыбнулась мне Пиби.

Я просто хмыкнул в ответ.

– Ты нравишься Джорджии, Моисей. И она чудесная девочка – милая, симпатичная! Почему бы тебе не уделить ей немного внимания? Это все, чего она хочет. – Пиби подмигнула, и по моей груди и животу начал распространяться жар, хотя я всегда гордился своей способностью его контролировать.

Может, сейчас Джорджия и хочет только внимания, но долго это не продлится. Если я проявлю к ней интерес, она захочет проводить больше времени вместе. А затем захочет, чтобы я стал ее парнем. И в таком случае она захочет, чтобы я был нормальным – как она. А нормальный – это настолько не про меня, что я даже не представляю, как им стать.

И все же…

Я подумал о том, как она уснула, пока я расписывал потолок ее комнаты. Я посмотрел через щель между подмостков и увидел ее прямо под собой – свернувшуюся калачиком вокруг подушки, которую стащила с кровати. Казалось, будто я парил в двух метрах над ней. Ее волосы цвета пшеницы, которая росла в полях вокруг нашего городка, рассыпались вокруг плеч. Но они не были жесткими и не торчали во все стороны. Нет, они были густыми, шелковистыми и вились из-за косички, которую она носила весь день. Джорджия была высокой – не настолько высокой, как я, – и стройной, с карамельной кожей и темно-карими глазами, которые резко контрастировали с русыми волосами. Моя полная противоположность. У меня были светлые глаза и темные волосы. Может, если нас скрестить, все физические различия сгладятся. Мой живот сжался. Никто бы о таком и не подумал. И уж тем более со мной.

Временно позабыв о картине, я просто наблюдал, как она спит. Мужчина в углу комнаты – он мысленно визуализировал мне историю Джорджии, и мои руки быстро воплощали в жизнь образы из головы – исчез. Я гадал, удастся ли мне призвать его обратно. Картина еще не была готова.

Но я этого не сделал. Вместо этого я очень долгое время смотрел на Джорджию – на девушку, которая обосновалась в моем разуме так же бесцеремонно, как призраки. В кои веки в моей голове витали собственные образы и идеи для картин. Я впервые заснул с умиротворением на душе и Джорджией рядом.

Джорджия

До того, как Лакки оказался у нас, его вообще никто не пытался укротить. У папы не было времени его дрессировать, а вот у меня его было навалом. К тому же все говорили, что я в этом деле мастак. Так что я проводила с Лакки несколько часов каждое утро, чтобы он привык ко мне, собственноручно кормила его и делала все возможное, чтобы он изо дня в день видел только меня. Он отбегал при моем приближении, нервно топтался, когда я преграждала ему желанный путь, и всем своим видом показывал, что мое присутствие ему досаждает. Только спустя целый месяц он наконец позволил мне закинуть лассо ему на шею и выгулять его на лужайке. Еще через две недели он позволил надеть на него уздечку и поворачивал голову в ту сторону, в которую мне надо.

– Вот так, хороший мальчик. Ты наконец-то начал слушаться, да? – я улыбнулась, пытаясь не выдать свою радость.

Лошадей нужно тренировать при помощи физических нагрузок. Не бить их, нет. Нагружать. Лошадь не хочет забираться в фургон? Не стоит заталкивать ее. Пусть наматывает круги вокруг фургона, пока не выбьется из сил. Затем снова попытайтесь поднять ее по рампе. Не хочет? Пускай еще побегает. В конце концов она поймет, что, если залезть в фургон, ей дадут отдохнуть. И каждый раз будет подниматься по рампе с энтузиазмом.

Я начала терять терпение. Папа всегда говорил: работая с людьми или животными, главное – не терять терпение, это большая ошибка. Но меня немного занесло. Лакки позволил управлять его головой, а я хотела управлять им целиком. Я сжала его гриву в кулаках и подтянулась, задевая животом его бок. Он замер, слегка подрагивая, и я почувствовала эту вибрацию в своем животе. Меня охватило предвкушение, затуманившее здравый смысл.

– Мы же друзья, Лакки, верно? – прошептала я. – Давай немного пробежимся. Так, совсем чуть-чуть.

Он не отстранился, и я приняла это за знак согласия. А затем одним быстрым движением перекинула ногу и забралась на него. Как только мой зад приземлился на его спину, мы сорвались с места, и мой желудок скрутило от чудовищного понимания, что он не готов. Но было слишком поздно. Я уже сидела на нем, и деваться было некуда. Лучше бы он просто решил меня сбросить – я умела группироваться при падении. Вместо этого он помчался галопом по полю, и я насмерть вцепилась в его гриву. Мы перепрыгнули через забор, отделяющий наш участок от Джин Пауэлл, и я изо всех сил попыталась слиться с ним в одно целое, но очень трудно держаться на лошади без седла. Они гладкие, скользкие и могучие, и мои бедра дрожали от прилагаемых усилий. Мне удалось преодолеть еще один забор и остаться верхом, но я боялась, что Лакки может себе навредить. Если лошадь сломает ногу, то поездка в больницу и гипс с костылями не помогут. Для нее все будет кончено. За себя я не волновалась, только корила за ошибку в своих суждениях – я перегнула палку и не знала, как теперь все исправить.

Перепрыгнув через очередной забор, Лакки приземлился с такой отдачей, что я начала соскальзывать. Ругаясь самыми грязными словами из своего арсенала, я что есть силы дернула его за гриву и попыталась вернуться на место. Но мое падение было не остановить, и я сильно ударилась плечом и бедром о землю. Перекатившись, я уставилась на небо – слишком голубое, как для загробного мира.

Не будь я так занята попытками сделать вдох и пошевелить своими конечностями, я бы непременно заметила, куда Лакки меня привез. Но осознание пришло лишь тогда, когда Моисей присел рядом и всмотрелся мне в лицо.

Он не интересовался, цела ли я. Да вообще ничем не интересовался. Мы просто пялились друг на друга, и оба часто дышали. Мне было приятно думать, что он помчался мне на помощь, чтобы убедиться, что я не смертельно ранена.

– Вот дерьмо, – вздохнула я, пытаясь присесть.

Моисей отодвинулся и наблюдал, как я стряхиваю грязь с правого бока. Проведя рукой по плечу, я скривилась. От предплечья до локтя тянулась длинная царапина, но в остальном обошлось без травм. Завтра все тело будет чертовски болеть, но зато я ничего не сломала. Поднявшись без какой-либо помощи со стороны Моисея, я начала отряхивать себя сзади, не сводя глаз с горизонта.

– Ты видел, куда он побежал? – спросила я, осматривая поле.

– Нет, – наконец ответил Моисей. – Я был слишком занят, наблюдая за твоим падением.

– Я довольно долго продержалась, – возразила я с оскорбленными нотками в голосе. – Мы перепрыгнули через два забора!

– И это у тебя в порядке вещей?

– Что?

– Ездить без седла на коне, который явно не хочет, чтобы на нем катались?

– Он дал мне свою голову. Я думала, он готов… но ошиблась.

– Дал тебе свою голову?

– Да… забей, это профессиональный термин. Когда лошадь позволяет тебе управлять ее головой, откидывает ее и двигает в нужном тебе направлении, значит, она под контролем. Но Лакки никто не объезжал. Нужно было еще немного за ним поухаживать.

Моисей поджал губы и вскинул брови, и на секунду мне показалось, что он вот-вот рассмеется. В моем присутствии с ним это частенько случалось.

– Заткнись, – огрызнулась я.

Как я и предсказывала, он разразился смехом.

– Я молчал!

– Ты громко думал.

– И о чем же я думал?

– О чем-то грязном. У тебя это на лице написано.

– Не-е, это не грязь. Я просто черный.

– Ха-ха.

– Тебя раньше никогда не скидывали, не так ли? – Он встал рядом со мной.

– Да кучу раз, – отрезала я, отворачиваясь.

Я направилась в сторону дома, чтобы взять грузовик. Искать Лакки по округе пешком не было смысла.

– Так вот что ты пытаешься сделать? Хочешь, чтобы я дал тебе голову, как лошадь? – крикнул Моисей мне в спину.

Я резко остановилась. Моисей не слишком радовал меня своим вниманием. С тех пор, как он разрисовал мою комнату, я вилась вокруг него каждый день, неделями напролет, прямо как с Лакки. Лакки поддался. Моисей – нет.

– Ни черта мне от тебя не нужно, – солгала я.

– Поэтому ты постоянно приносишь мне обед, шпионишь за мной и останавливаешься у бабушкиного дома каждый вечер?

Я будто бы снова рухнула с небес на землю, только на сей раз у меня заболело не плечо. По моему сердцу словно потопталась лошадь.

– Не нужна мне твоя голова, Моисей. Я просто думала, что тебе не помешает друг.

– Я не дам тебе пробраться ко мне в голову, Джорджия. Поверь, ты сама этого не хочешь.

– Ладно, пусть так. В таком случае я дам тебе свою, – ответила я, быстро поворачиваясь. И куда только подевалась моя гордость? Мне стоило плюнуть ему в лицо и послать ко всем чертям. Вместо этого я кланялась ему в ноги.

– Судя по моим последним наблюдениям, в твоей голове пусто. Тебя и лягали, и сбрасывали, но могу поспорить, как только ты найдешь своего коня, то возьмешься за старое.

– Иди в задницу, Моисей.

– О, наконец-то ты предложила хоть что-то интересное.

Я ахнула, а он рассмеялся. Снова. Понятное дело, он просто пытался вывести меня из себя, чтобы я убежала в слезах. Но я ему не плакса какая-нибудь. Меня лягали и сбрасывали, а я приходила за добавкой.

Поэтому я сделала кое-что неожиданное. Я промаршировала к нему, взяла его лицо в руки и быстро поцеловала. Наверное, это был худший поцелуй за всю историю сердитых поцелуев. Просто ужасный. Раньше я никогда не целовалась. Мои губы поджались ниточкой, глаза зажмурились, ладони вцепились в его лицо, как в гриву Лакки.

Моисей слегка отстранился, обдавая меня своим теплым дыханием.

– Осторожней, Джорджия. Тебя вот-вот сбросят.

– Ах ты су…

А затем его губы снова слились с моими, прерывая мою гневную речь, и я сразу же забыла, какой он придурок. Моисей не был торопливым, напористым или грубым – в отличие от меня. Он никуда не спешил и учил меня наслаждаться моментом. Одной рукой он придерживал мою голову, а другой скользнул вокруг талии и остановился на пояснице. Но как только я попыталась перехватить инициативу, он укусил меня за губу.

– Прекрати, – прошипел Моисей. – Позволь мне руководить.

И я позволила.

Он направлял меня по кругу, вверх и вниз, пока у меня не подкосились ноги и не закатились глаза от удовольствия. Мне пришлось опереться на него, чтобы не упасть.

Моисей тихо посмеялся, а я с трудом подняла отяжелевшие веки и вернулась в реальность.

– Кто бы мог подумать, а?

Я помотала головой, чтобы прочистить ее, и проследила за его взглядом.

По полю позади нас как ни в чем не бывало прогуливался Лакки, будто ничего страшного и не произошло.

– Видишь? Как только ты перестала гнаться за ним, он сам к тебе пришел. Он ревнует. Думает, что ты нашла ему замену.

Мы встретились взглядами, и я отстранилась от него, пытаясь вести себя так, словно уже сотню раз целовалась с другими парнями.

Моисей посмотрел на мои губы, и я спрятала руки в карманы, чтобы побороть искушение вновь притянуть его к себе и доказать, что я тоже неплохо могу руководить.

Словно прочитав мои мысли, Моисей кивнул на Лакки.

– Ступай. Ты выучила свой урок. Он не хочет, чтобы его объезжали.

Желание снова его поцеловать как рукой сняло. Стиснув зубы и сжав кулаки, я развернулась и промаршировала к своему коню.

Лакки пристально наблюдал за моим приближением, но не отступал и не напрягался. Не позволяя себе поддаться сомнениям, я схватила его за гриву и за секунду запрыгнула ему на спину. Он немного привстал на дыбы, покрутился, потоптался на месте, но я была к этому готова и не ослабила хватку.

И тогда Лакки сдался.

Я направила его в сторону дома и, не сдержавшись, оглянулась. Моисей стоял, как громом пораженный, с выражением чистого изумления на лице. Теперь пришла моя очередь посмеяться.

Глава 5. Моисей

Я спал на втором этаже, напротив спальни Пиби. Дом был старым, без кондиционеров, и к концу дня в верхних комнатах царила духота. Бабушку это никогда не заботило – она вечно мерзла, – но я каждую ночь открывал окно, мочил футболку и включал на полную мощность маленький вентилятор в углу, чтобы случайно не утонуть во сне в луже собственного пота.

Этим летом температура в Юте била все рекорды, но первая неделя августа выдалась самой невыносимой. Уже четвертую ночь подряд я несчастно ворочался в кровати и подумывал еще раз принять душ, чтобы остыть, как вдруг кто-то позвал меня по имени.

Я сел и прислушался.

– Моисей!

Выключил вентилятор и подождал.

– Моисей!

Выглянув в окно, я увидел под ним Джорджию в шортах и майке, с полотенцем, закинутым на шею, и большой пляжной сумкой в полоску.

Она радостно помахала мне, словно ее присутствие и странный выбор наряда были вполне логичны.

– Я уже собиралась пробраться к тебе в дом, но затем подумала, что ты можешь спать голым, и не захотела тебя смущать.

Я продолжал ошарашенно пялиться на нее. Она даже не пыталась понизить голос. Я оглянулся на комнату Пиби. В коридоре было темно, и из-под ее двери не просачивался свет, но я все равно на всякий случай прижал палец к губам и помотал головой. Понятия не имею, как она узнала, какая из комнат моя.

– Я собираюсь к водонапорной башне. Присоединяйся! Сейчас слишком жарко, чтобы спать, – все так же громко произнесла Джорджия.

– Тише! – зашипел я.

Она просто улыбнулась и покачала головой.

– Чем раньше ты переоденешься в плавки и спустишься с ключами от джипа, тем быстрее я заткнусь. Мы не можем поехать на Миртл. Она разбудит всех соседей.

Я аж хрюкнул от смеха, и Джорджия ухмыльнулась. Мы оба прекрасно понимали: если кто и грозил разбудить всех соседей – или как минимум мою бабушку, – то это она.

– Ай, черт с тобой. Сейчас действительно слишком жарко, чтобы уснуть, – я вздохнул, и ее губы расплылись в широкой улыбке.

– Встретимся у крыльца, – прошептала она.

О, вот теперь, добившись своего, Джорджия решила говорить потише.

Я никогда не был у водонапорной башни, но Джорджия показала мне узкую асфальтированную дорогу к югу от города, которая извивалась через поля и пересекала железнодорожные пути, пока не приводила к металлическому силосу с лестницей сбоку. На табличке рядом было написано, что все нарушители будут караться законом, да и проволочная ограда с замком на воротах не поощряла наши намерения, но Джорджию это не волновало.

– Я кучу раз перелезала через забор – это проще простого. Купаться в башне намного круче, чем в каньоне, куда я обычно хожу в отчаянные времена, но я не могу плавать здесь днем, иначе меня поймают и привлекут к ответственности «в полном соответствии с законом», – насмешливо процитировала она табличку. – Но прошлым летом я приходила сюда каждую неделю – всегда где-то в это же время, – и меня ни разу не поймали. Это мой личный бассейн.

Мысль, что Джорджия купалась здесь по ночам, совсем одна, без чьего-либо ведома, вызвала у меня мурашки по коже. Я помотал головой и вышел из джипа. Хорошо, что мне хватило ума надеть кроссовки, раз уж нам придется лазить по заборам. Джорджия вручила мне сумку и ловко перепрыгнула через ворота, словно и вправду делала это сотню раз. Я закинул сумку на плечо и тоже перелез без затруднений. Джорджия уверенно поднялась по лестнице, весело болтая всю дорогу.

Мы открыли маленькую дверь и, не закрывая ее, шагнули на узкий выступ, опоясывавший внутреннюю часть башни. От страха, что мы можем застрять в ней на многие дни, я также подпер дверцу обувью и несколько раз проверил ручку.

– Она запирается снаружи, глупый. И замок сломан – как еще, по-твоему, мы бы получили башню в свое полное распоряжение?

Джорджия достала светодиодный фонарик из своей полосатой сумки, которая по-прежнему висела у меня на плече, и включила его, освещая всю водонапорную башню. Из-за игры света и плеска воды она напоминала пещеру.

– А теперь закрой дверь, чтобы никто не увидел свет.

Я тут же повиновался.

– Круто, да?

Стоило признать, это действительно было круто. Фонарик откидывал наши тени на стены, и Джорджия потанцевала перед ним, вызывая смех у нас обоих.

– Ты упадешь, – предупредил я, когда она начала повторять популярный танец из «Триллера» Майкла Джексона: с руками как у зомби и шагами вбок на носочках.

Выступ был недостаточно широким для танцев, но Джорджия, по всей видимости, считала иначе. Я стянул футболку через голову, положил ее на наши полотенца и всмотрелся в гладкую черную поверхность, ожидая дальнейших инструкций. Первым я не прыгну ни за какие коврижки.

Джорджия сняла майку и отшвырнула шорты в сторону, почти полностью оголяясь, не считая голубого бикини. Я совершенно позабыл о воде и о страшном чудище, которое наверняка притаилось на глубине и любило полакомиться темным мясом. Джорджия меня спасет. Я с радостью ей позволю – в таком-то купальнике. Она была стройной и подтянутой, с удивительными изгибами и округлостями во всех нужных местах. Но лучше всего было то, что ее это, казалось, абсолютно не заботило – она выглядела полностью уверенной в своем внешнем виде и не считала нужным красоваться передо мной, чтобы я высказал свое одобрение.

Джорджия потянулась за моей рукой, но я резко отпрянул – мне нужно было морально настроиться перед прыжком.

– Мы прыгнем вместе. Первый прыжок всегда самый лучший. Вода здесь просто замечательная, вот увидишь.

Она продолжила протягивать мне руку, но я не поддавался.

– Да ладно, Моисей! Я позволю тебе руководить.

Ее шелковый голосок, отражающийся от металлических стен, был заманчивее, чем у любой певицы в любом ночном клубе страны. Хочешь не хочешь, а пора было прыгать в воду, иначе я мог опозориться в своих тонких плавках. Я взял Джорджию за руку и без предупреждений нырнул, затягивая нас обоих на чернильную глубину. Вопли Джорджии поглотил поток воды, сомкнувшейся над моей головой, и я отпустил ее руку, чтобы всплыть на поверхность.

Мы начали отплевываться – я от страха, Джорджия от смеха, – но он был таким заразительным, что вскоре я присоединился к ней. Она брызгала в меня, трещала без умолку и дурачилась в подрагивающих тенях, что выплясывали на стенах. Как ни странно, нам было совершенно комфортно в компании друг друга, и мы плавали очень долгое время, не заботясь ни о позднем часе, ни о том, что нас могут найти.

Только облокотившись на выступ, чтобы немного передохнуть, я заметил переливающиеся блики воды на стене перед собой, из-за чего она будто сияла. Я вытянул руку и провел по ним пальцем, гадая, как бы передать это сияние краской. Джорджия пристроилась рядом и наблюдала, как я вырисовываю невидимые линии.

– Когда ты берешься за новую картину… у тебя есть для нее задумка? Или ты просто отдаешься на волю сердца? – тихо спросила она.

Хороший вопрос, даже милый, и ее доброта послужила ключиком к чему-то внутри меня, что, как правило, я предпочитал держать взаперти. И все же свой ответ я подбирал тщательно, не желая полностью ей открываться и портить этот момент горькой правдой. Но в то же время мне не хотелось врать и омрачать воспоминания об этом дне.

– Я вижу многое… чего не хотел бы видеть. Мою голову затапливают образы, о которых я предпочел бы не думать. Галлюцинации, видения… или же у меня просто слишком бурное воображение. Ты как-то сказала, что у меня ломкий разум, но не он один. Небо тоже покрыто трещинами, и порой я вижу, что находится по другую сторону.

Я украдкой посмотрел на Джорджию, чтобы проверить, не напугало ли ее мое признание. Но она выглядела не напуганной, а заинтригованной, восхищенной. Прекрасной. Воодушевившись ее реакцией, я продолжил:

– В детстве я часто боялся. Когда я приезжал на лето к Пиби, она пыталась успокоить меня сказками. Библейскими историями. Она даже рассказала мне о Моисее – младенце, которого нашли в корзине, прямо как меня. Кстати, так я и получил свое имя.

Джорджия кивнула. Все это знали.

– Бабушка зачитывала мне их, чтобы отвлечь на мысли о чем-то приятном. Но по-настоящему все изменилось, когда она показала мне картины. У нее была книга с сакральными произведениями искусства. Кто-то пожертвовал ее церкви, но Пиби забрала книгу домой, чтобы никто не оскорбился из-за иллюстраций с обнаженными белыми людьми. Она зарисовала все причинные места черным маркером.

Джорджия рассмеялась, и у меня перехватило дыхание. От ее смеха, грудного и мелодичного, мое сердце начало раздуваться, как воздушный шарик, увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, пока мне не стало трудно дышать.

– Значит, тебе приглянулись те картины? – поторопила Джорджия, когда я слишком долго простоял в молчании.

– Ага.

Она снова рассмеялась.

– Но не из-за голых людей! – я почувствовал себя нелепо и начал заливаться краской. – Мне нравилась красота. Цвета. Страдания.

– Страдания?

– Они не имели ко мне никакого отношения. Эти страдания были очевидны каждому, не только мне. И никто не ждал, что я каким-то чудом решу все проблемы.

Взгляд Джорджии прошелся по моему лицу – мимолетно, словно шепот – и тут же вернулся к моим пальцам.

– Ты когда-нибудь видела «Пьету»? – Я хотел, чтобы она вновь взглянула на меня, и добился своего.

– Что это? – спросила Джорджия.

– Ее создал Микеланджело. Это скульптура Девы Марии, держащей Христа. Ее сына. После его смерти.

Я замолк, сам не зная, зачем ей об этом рассказываю. Что-то мне подсказывало, что Джорджию это мало интересует. Но я все равно продолжил:

– Ее лицо, лицо Мадонны… оно такое прекрасное. Умиротворенное. Сама скульптура мне не очень нравится, но лицо Марии просто невероятное. Когда образы в моей голове становятся невыносимыми, я вспоминаю о ней и пытаюсь думать о чем-то другом. О красках и игре света в картинах Мане, о деталях в картинах Вермеера. Он прорисовывал все до мельчайших подробностей: маленькие трещинки на стене, пятно на воротнике, один гвоздь – и в этих мелочах, в их идеальной простоте, присутствует своя красота. Я пытаюсь потеснить этими мыслями те, что не могу контролировать, что не хочу видеть, но вынужден… беспрерывно.

Я наконец замолчал. Мое дыхание сбилось, язык будто онемел, как если бы я исчерпал свой дневной лимит слов, и мои губы ослабли от нагрузки. Не помню, когда я в последний раз столько говорил.

– Идеальная простота… – выдохнула Джорджия.

Она подняла руку и провела по влажной дорожке, которую я вывел пальцем, будто тоже хотела рисовать. А затем твердо на меня посмотрела.

– Я очень простая девушка, Моисей, и всегда ею буду. Я это понимаю. Я не умею рисовать. Не знаю, кто такой Вермеер или Мане. Но если ты считаешь, что в простоте есть своя красота, это дает мне надежду. И, возможно, однажды, когда тебе потребуется сбежать от страданий в твоей голове, ты подумаешь обо мне.

В тени ее карие глаза казались черными – того же цвета, что и вода, в которой мы купались, – и я слепо пытался найти какую-то опору, чтобы не утонуть в них.

Правая рука Джорджии по-прежнему была прижата к стене рядом с моей, и я начал обводить ее пальцы – как ребенок обводит мелками свою ладонь, вверх, вниз и вокруг, – пока не остановился у большого пальца. Затем легонько, как перышко, поднялся к ее плечу. Очертил хрупкие ключицы, продвигаясь ко второму плечу, и спустился вниз по левой руке. Нащупав ее пальцы, я переплелся с ними своими и крепко сжал. Я ждал, что она подастся вперед и прижмется ко мне губами, возьмет контроль над ситуацией, как обычно. Но Джорджия не двигалась – просто держала мою руку под водой и наблюдала за мной. И тогда я сдался. С превеликим удовольствием.

Ее губы были мокрыми и холодными, как, наверное, и мои. Но тепло ее языка поприветствовало меня жаркими объятиями, и я прильнул к ней со вздохом, который непременно бы меня опозорил, если бы она не вторила ему своим собственным.

Джорджия

Мы с Моисеем наблюдали, как мои родители проводят сеанс иппотерапии с небольшой группой наркоманов из реабилитационного центра Ричфилда, находившегося в часе езды южнее Левана. Раз в две недели к нашему дому подъезжал фургон с молодежью – детьми моего возраста и чуть постарше, – и на протяжении двух часов родители позволяли им общаться с лошадьми в круглом загоне, проводя череду различных упражнений, чтобы они разобрались в собственной жизни.