Эми Хармон
Любимый незнакомец

4

Мэлоун не пришел завтракать, и Дани, собрав для него поднос, постучалась в дверь его спальни. Она знала, что он уже встал. Она слышала, как он выходил в ванную, как вернулся к себе. В коридоре, перед закрытой дверью его комнаты, витали запахи мыла и лосьона после бритья.

Дани постучалась еще раз, одной рукой прижимая поднос к груди:

– Мистер Мэлоун?

Он не откликнулся.

– Мистер Мэлоун? Я принесла вам завтрак. Я оставлю поднос у двери. Я просто хотела сказать, что поставлю его здесь.

Дверь распахнулась, на пороге показался Мэлоун, свежевыбритый, с зачесанными назад темными волосами, открывавшими квадратный лоб. Тени под его глубоко посаженными, грустными глазами почти исчезли. Он приветливо поздоровался с ней, но не улыбнулся. Дани хотелось бы увидеть его улыбку. Она подозревала, что улыбка преображает его лицо. Может, поэтому-то он и не улыбался. Преображение могло оказаться пугающим.

Одет он был так же, как и накануне, – в белую рубашку и серые брюки, с черными, в цвет туфель, подтяжками. Ни галстука, ни пальто на нем не было – по крайней мере пока. Но Дани показалось, что он собирается уходить.

– Не нужно было, – сказал он, взглянув на поднос, но тут же поспешил к столу и сдвинул в сторону стопку папок с бумагами. – Я собирался подняться наверх… но проспал чуть дольше, чем следовало.

– Сон пошел вам на пользу, – заметила она. А еще заметила, что в ее присутствии он по-прежнему чувствует себя неловко.

Интересно, помнит ли он все, что было. Ей казалось, что помнит. Накануне, за ужином, она подметила смятение во взгляде, который он на нее бросил. Ей был знаком этот взгляд. Она много раз его подмечала. Этот взгляд означал, что он считает ее особенной.

Интересно, можно ли ей обращаться к нему по имени. Ей не нравилось называть его мистером Мэлоуном. Произнося это имя, она всякий раз вновь чувствовала себя десятилетней девочкой, что сжимала в руках тряпичного зайчика и ждала от полицейского подтверждения тому, что и так уже знала. Они ведь умерли?

Она кашлянула, разгладила юбку:

– У меня есть одна ваша вещь, мистер Мэлоун. – Лучше сразу покончить с этим. Она достала из кармана его носовой платок и положила рядом с подносом. Платок был аккуратно сложен, в уголке виднелись инициалы. Мэлоун замер.

– Я не собиралась его брать, – объяснила она. – Но в тот день, когда я сошла с поезда, он оказался у меня в кармане пальто.

Он молчал. Просто глядел на маленький белый квадратик, не вынимая рук из карманов.

– Вы все это время его хранили? – спросил он наконец, подняв на нее глаза.

Она пожала плечами:

– Я не могла его просто выбросить. Он ведь ваш.

– М-м.

– Простите меня. Наверное, вы его искали.

– Нет. – Он помотал головой. – Не искал. Это печальное напоминание.

Она не знала, что сказать. Может, ей лучше забрать этот платок? Прошлое затягивало их в водоворот, окружало вопросами и сомнениями, неверием и отрицанием. Она не могла больше терпеть повисшее в комнате мучительное напряжение и повернулась, собираясь уйти.

– Вчера, когда я назвал вас мисс Флэнаган, ваша тетя меня исправила, – заметил он, стараясь ее удержать. – И теперь я не знаю, как мне вас называть.

– Тетушки считают, что мой отец был бандитом и негодяем, который убил мою мать. Они даже имени его не произносят, – мягко пояснила она.

– Я так и подумал. Вряд ли вам стоит на них обижаться. Они верят в то, что им сказали.

– Да, пожалуй. Я зовусь их фамилией, потому что они попросили меня об этом, когда я переехала к ним. Тогда мне нужно было знать, что я принадлежу к ним, что я – часть семьи. Но я с этим до сих пор не смирилась. Я считаю себя Дани Флэнаган. Здесь, в глубине души, – она прижала руку к груди, – я говорю себе, что все это не имеет значения. Мама и папа поняли бы меня. Но все равно я будто бы их предала.

– Как мне вас называть?

– Можете звать меня Даниелой… или Дани. Мне бы хотелось называть вас Майклом… или хотя бы Мэлоуном. Думаю, так будет чуть менее странно.

– Не могу представить себе ничего более странного, чем все это, – сказал он. Но теперь выражение его лица смягчилось. – Вам хорошо жилось, Дани? Я переживал за вас. Думал о вас.

– Я тоже думала о вас. Вы мне поверили. Я не забыла об этом. – Она не стала объяснять, что имеет в виду. Решила, что в этом нет необходимости.

Он немного помолчал, и она подумала было, что он изобразит недоумение. Но он лишь сказал:

– Вы говорили так убедительно. И у вас не было причин лгать.

– Не было. Ни единой. И до сих пор нет. По крайней мере, не вам.

– Почему? Почему не мне?

– Потому что… вы и так все знаете. – Она робко улыбнулась ему, но он по-прежнему смотрел на нее грустным взглядом.

– Как бы там ни было, Дани… я никогда не думал, что ваш отец убил вашу мать. Не верил в это. Но я был простым патрульным. Молодым. Совсем зеленым. И мне велели молчать. Дело закрыто, сказал мне начальник. Но я знал. И все чертово отделение тоже знало.

Она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Странностей у него не меньше, чем у нее. И они, совершенно чужие друг другу люди, говорят друг с другом так откровенно. Без пустой болтовни, без обиняков обсуждают убийство и недобросовестных полицейских. У нее закружилась голова. Она решила, что это от облегчения. Как же хорошо, что они это обсуждают!

– Тетушки говорили, что мой отец был контрабандистом, – сказала она. – Путался с бандой ирландцев. Так им сказали в полиции. Думаю, так все и было на самом деле. Его часто не бывало дома, он работал безо всякого расписания. Мама переживала. Поэтому, думаю, они и ссорились. Но он бы не убил маму. Себя, может, убил бы. Но точно не ее. Он бы с ней так ни за что не поступил. И со мной.

Мэлоун молчал.

– Я была ребенком. Не знала ничего… кроме того, что они без ума друг от друга. Я это видела. Я это помню. 11 теперь воспоминания о том, какими они были, приносят мне утешение. Мало кому из нас дано такое изведать. Многие из нас встречают любовь. Но не такую. – Она сглотнула, пытаясь остановить поток слов, рвавшийся на волю. Ее рассказ звучал так пылко… и так глупо. Но Мэлоун медленно кивнул ей в ответ.

– Мистер О’Брайан сказал мне примерно то же самое, когда я пришел за Чарли.

– Мистер О’Брайан так сказал? – прошептала Дани. Благослови его бог за это. – В полиции моим тетушкам сказали, что отец в спешке бросил машину у дома и вошел – нет, вбежал, – выкрикивая мамино имя. Он злился. Через несколько минут послышались выстрелы. Что из этого правда?

– Думаю, когда ваш отец вошел в дом, там уже кто-то был. Ваш отец и правда был контрабандистом. Может, он перебежал кому-то дорогу. Попытался переманить покупателей, отобрать заказы у поставщиков. Может, попался под ноги кому-то из крупных дельцов. Из гангстеров. Или, может, он решил начать собственное дело, а им не нужны были конкуренты. Честно говоря, я не знаю. Но тогда эта история наделала много шума. Хотя картинка и не складывалась. Но все говорили как по нотам. Соседи. Полицейские. Газетчики. Все рассказывали ровно то, что должны были. И никто больше не пострадал.

– Никто больше не пострадал?

– Никто, кроме вас, – мягко пояснил он. – Я вскоре уехал из Чикаго. Но постарался исправить дело, когда мне представилась такая возможность. Можно сказать, я сумел отплатить за Джорджа Флэнагана.

– Что вы имеете в виду?

Он вздохнул – так, словно ему не хотелось вдаваться в подробности. А потом качнул головой, отказываясь продолжать этот разговор.

Они помолчали. Дани чувствовала, что у нее по-прежнему кружится голова.

– Я с тех пор не бывала в Чикаго, – сказала она. – Не знаю, где их похоронили. Никогда не видела их могил.

– Их похоронили вместе. Недалеко от моей… – Мэлоун помедлил, словно не желая продолжать. Но она ведь знала. И от смущения даже не попыталась это скрыть.

– От Айрин? – спросила она. Вчера, в ателье, она уже упоминала Айрин. Может, тогда он не расслышал ее слов. Зато теперь он все четко расслышал и побледнел.

– Я держала в-в руках в-ваше пальто, – запинаясь, пояснила она. – Вы, наверное, надевали его на похороны? Это ведь были ее похороны… да?

– Да. – Он кивнул в знак согласия. – Это были похороны Айрин. Я похоронил ее в первый день Нового года. Но вы наверняка уже знаете об этом. – Его ответ прозвучал резко и холодно, и Дани вздрогнула, словно от боли.

Слишком много, Дани. Слишком много правды. Ты его пугаешь.

– Нет. Я об этом не знала. Я не все вижу… и редко понимаю, что именно вижу. К тому же я редко допускаю подобные ошибки.

– Какие еще ошибки, Дани?

– Мне не следовало говорить вам об этом. Обычно я молчу о том, что знаю. Но вчера, когда вы внезапно вошли к нам в ателье… спустя столько лет… я была потрясена. И не совладала с собой.

Я и сейчас не слишком собой владею. Извините меня.

Он снова кивнул, но чувство близости и откровенности, объединившее их, уже рассеялось. Они снова были чужими друг другу. Он настороженно глядел на нее. Она скрестила руки на груди. На сегодня им обоим достаточно. Она двинулась к двери.

– Дани?

– Да?

– С днем рождения, – мягко сказал он.

Она молча кивнула, прямо как он минутой раньше, и вышла, оставив его в неловкой тишине, наедине с давно остывшим завтраком.

* * *

Сначала он хотел все отрицать. Его злило, что Дани влезла в то, что касалось его одного, и призналась в этом ему. В конце концов, она могла бы притвориться. Но он не хотел врать насчет Айрин. Айрин умерла, и Дани это было известно. Дани многое было известно.

Она так и не выросла из своих «историй».

Он чувствовал себя уязвимым, словно вдруг оказался под пулями, не имея при себе пистолета, или вошел в помещение, где полно незнакомых людей, а выхода нет. Внутренний голос кричал ему, что надо бежать, но он уже давно выучил, что бегущий человек вызывает подозрения, привлекает ненужное внимание. Вместо того чтобы бежать со всех ног, он не двигался с места – и эта тактика уже много раз спасала его от смерти. Но сейчас он был растерян, ошеломлен. В первый раз за пятнадцать лет он вдруг подумал, что, возможно, не справится. Придется сказать Элиоту, что ему нужно другое жилье, или просто признаться, что это задание ему не по силам.

Он выждал, пока из ателье не послышались голоса женщин – Ленка с Зузаной о чем-то спорили, Дани молчала, но он отметил, что она быстрым, легким шагом спустилась по лестнице и торопливо прошла мимо его двери. Еще один голос, распевавший песню на незнакомом ему языке, слышался от задней двери дома – скорее всего, из прачечной: это прислуга, решил он.

Определив, где находятся все обитательницы дома, он отправился в швейную мастерскую, к телефону, который Дани указала ему накануне. Он позвонил в офис Элиота Несса, и его тут же соединили.

– Мэлоун. Ты устроился?

– М-да, хотя я никак не возьму в толк, где ты отыскал эту комнату.

– Ав чем дело? Тебе там не нравится?

– Нет, комната хорошая. Просто… я знаком с хозяйкой.

– Знаком с хозяйкой? – изумленно переспросил Элиот.

– Да. Она знает меня. С прежних времен. Когда я был патрульным.

Несс молчал, но Мэлоун чувствовал, что тот раздумывает.

– И ты считаешь, что это проблема? – спросил Элиот. – Не понимаю, чем это может нам помешать.

Мэлоун вряд ли сумел бы ему ответить. Так что он просто спросил напрямик:

– Мне любопытно, как ты вышел на нее. Сюрпризы я не люблю. И в совпадения не верю.

– Когда я узнал, что ты, возможно, свободен, то попросил помощницу подыскать жилье. Она увидела объявление в газете и сняла комнату.

– Потому что это рядом с Кингсбери-Ран, – продолжил Мэлоун.

– Ну да. И прямо напротив больницы Святого Алексиса.

– А это тут при чем?

– Я тебе все расскажу. – По его голосу Мэлоун понял, что Элиот не хочет обсуждать это по телефону. – У меня есть время в пятницу. Давай я заеду за тобой, где-нибудь в час. Жди меня возле дома. Не хочу за тобой заходить.

– Почему?

Несс вздохнул:

– Потому что в городе меня знают. Это не слишком удобно, так что, раз мы хотим сохранить все в тайне, будем встречаться в машине. Или приходи ко мне как-нибудь вечером.

– Хорошо. До пятницы.

Мэлоун с озабоченным видом вышел из швейной мастерской и чуть не столкнулся с краснощекой, рыжеволосой женщиной, которая словно вся состояла из одних округлостей.

Завидев его, она взвизгнула, но тут же выпростала ему навстречу пухлую руку и приветственно встряхнула его ладонь:

– Я Маргарет, – с широкой улыбкой объявила она. Акцент у нее был сильнее, чем у Зузаны и Ленки, вместе взятых. – А вы, наверное, мистер Мэлоун. Я о вас позабочусь, не тревожьтесь. Накормлю, обстираю, приберусь. Если вам что-то нужно, зовите Маргарет. – Она кивнула, словно уже обо всем с ним договорилась, и, не дожидаясь ответа, поспешила прочь, но на ходу обернулась поглядеть на него: он заметил ее взгляд, когда входил к себе в комнату. В этом доме за ним все время будут следить.

Было всего десять утра, но его снедала непонятная тревога. Сидеть взаперти не хотелось, хотя он до сих пор так и не коснулся груды бумаг, высившейся у него на столе. Этим можно заняться позже, после того как Несс расскажет ему о том, что нельзя обсуждать по телефону.

Он решил прогуляться, но перед этим перенес бумаги в машину и запер дверцы. Ему вовсе не хотелось, чтобы Маргарет обнаружила фотографии отрубленных рук и ног и побежала к хозяйкам. Придется четко установить для нее границы: ему не хотелось, чтобы она свободно входила в его комнату. Но это вполне могло подождать. Сейчас ему нужно было проветриться.

В бутербродной, лепившейся к частной клинике на углу Бродвея и Першинг, он купил столько сэндвичей, что хватило бы на целую армию. Он не знал, что любят женщины из семейства Кос, но счел, что это не слишком уж важно. Если они не слишком отличаются от других жителей Кливленда – да, собственно, и от прочих американцев, – они оставят на ужин то, что не съедят на обед. Дани принесла ему завтрак, и потому он считал, что должен позаботиться об обеде. Он всегда старался поддерживать равновесие в подобных делах, щепетильно следил за этим.

Он занес сэндвичи в ателье, оставил на стойке у входа и выскользнул обратно на улицу. На звон колокольчика из задней комнаты выглянула Дани, но он лишь махнул ей рукой со словами:

– Я принес вам обед, – и двинулся дальше, по своим делам.

Он свернул к югу и пошел по Бродвею к Восточной Пятьдесят пятой, решив прикупить разных мелочей и осмотреться. Две главные артерии района сходились на элегантном перекрестке. Украшенные арками здания красного кирпича, где помещались театр, бакалея, банк и библиотека, подступали прямо к мостовой. Прямо за театром, на Пятьдесят пятой улице, стояло здание Пятого полицейского участка – надо будет запомнить. Он двинулся дальше к югу, к церкви Богоматери Лурдской, занимавшей соседний квартал, и скользнул внутрь. Вот-вот должна была начаться полуденная месса.

Он не был истово верующим, но знал, что многие сочли бы его таким. Вера давала ему прочный фундамент, была якорем, державшим его на плаву. Именно в этом он и нуждался. Ему нужны были правила, четкая структура. Нужен был покой, чувство облегчения, которое даровала исповедь.

Выходя из церкви, он всегда чувствовал себя лучше, чем когда входил. Не потому, что церковь давала ответы на все вопросы, но потому, что ответы, которые давала она, устраивали его больше, чем его собственные. Церковь удерживала его от того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Раз или даже два раза в жизни он был к этому близок. Пятнадцать лет назад, когда ему встретилась Дани Флэнаган, он даже разработал подробный план действий.

Перед сменой он почистил оружие. Обычно эти действия – разобрать пистолет, снова его собрать – его успокаивали. Но в тот день все было иначе. В тот день они его словно подначивали. Это так просто. Он не боялся. Он знал, что ничего не почувствует. Тот, кто больше совсем ничего не чувствует, обретает мир и покой. Решение казалось единственно верным. Нажать на курок и со всем покончить.

При мысли об этом он испытал блаженство.

Все его дела были в полном порядке. Айрин получит его армейское пособие и небольшую выплату от полицейского профсоюза. Она так и жила с родителями. Она была их единственной дочерью, и они в ней души не чаяли. И в Мэри тоже. Когда он вернулся из Франции, они и с него пылинки сдували. Ему хотелось обзавестись собственным домом – маленьким домиком, где жила бы его маленькая семья, – но этому так и не суждено было сбыться. Жизнь рассудила по-своему. Поначалу родители Айрин твердили, что в доме достаточно места, а у них, у молодых, достаточно времени.

Но ни того ни другого у них не оказалось.

Когда родителей не станет, Айрин унаследует их дом – через три дома от Молли и Шона, у которых он прожил последние пару месяцев. За Айрин будет кому присмотреть. Его присутствие не потребуется.

Он отправился на работу, зная, что идет туда в самый последний раз. Он упивался этим знанием. Всю смену он игнорировал Мерфи, не обращал внимания на его придирки. Всего через пару часов жирный Мерфи перестанет иметь значение. Ему никогда больше не придется ни на что закрывать глаза, не придется слушаться указаний напарника. Мэлоун сохранял бодрый настрой вплоть до последнего вызова, поступившего в самом конце смены. Стрельба в жилом доме на Дирборн, близ пересечения с Чикаго-авеню.

Они прибыли, когда все уже закончилось. Мерфи даже не удивился. Он знал, что они не успеют. Подъехал прямо к дому, припарковался и сразу отправился к соседке. На место преступления он не пошел, не стал проверять, есть ли раненые, нужна ли кому-то помощь. Соседка рассказала Мерфи ровно то, что ему было нужно. Наплела о том, что видела своими глазами, сдобрив рассказ подходившими к случаю сплетнями и злословием.

Мэлоуну просто хотелось домой. Он хотел поскорее со всем покончить. Не хотел думать, не хотел переживать. Но потом Мерфи велел ему присмотреть за ребенком. За той бедной девочкой. И он не смог о ней не позаботиться. И потому переменил планы.

Он все отложил. До тех пор, пока не заберет для нее котенка по кличке Чарли. Потом отложил снова. До тех пор, пока не доставит девочку и котенка поездом в Кливленд.

Но Дани Флэнаган взглянула ему в глаза и сказала: «Никто, кроме вас, не станет искать». И тогда весь его план развеялся, а его место заняла странная, совершенно новая цель. Сама того не понимая, Дани Флэнаган спасла ему жизнь.

5

В пятницу, ровно в час, Мэлоун ждал Несса на подъездной дорожке. Элиот не опаздывал. Мэлоуну это в нем всегда нравилось. Перед домом затормозила обычного вида черная машина, Мэлоун сел в нее, хлопнул дверцей, и Несс тут же снова тронулся с места, плавно встроившись обратно, в непрерывный поток машин.

Мэлоун указал на приборную доску, на вмонтированное справа от руля радио, похожее на панель управления космическим кораблем:

– Мы в космос летим?

– Это двусторонняя радиосвязь, – гордо объяснил Несс. – Я пытаюсь оснастить ими все машины. Вот оно, будущее полиции. – Он ткнул пальцем в радиопередатчик. – Никаких больше телефонных автоматов, никаких сирен на перекрестках. Стоит оно до черта – больше, чем сама машина. Но теперь у нас в каждом участке есть хотя бы одна машина с таким передатчиком. – Он покрутил ручки настройки, переключил несколько рычажков, чтобы продемонстрировать, как все работает, а потом, когда радио зашипело и забормотало что-то бессмысленное, выключил его.

Они ездили с час – кружили по улицам, минуя мосты и железнодорожные переезды. Несс хотел показать Мэлоуну места, представлявшие интерес для расследования, и районы, где всегда стоило ждать беды. На одной из улиц им попалась очередь на полквартала – сплошь мужчины, почти все в рабочих комбинезонах и кепках.

– За супом стоят? – спросил Мэлоун.

– Нет. За пособием. Вроде дела идут на лад. Я на это надеюсь. Но полгорода до сих пор сидит без работы, а заработков, которые они все же умудряются получить, не хватает, чтобы платить за жилье. Поэтому в Кингсбери-Ран и растут трущобы. Многие из тех, кто там живет, на самом деле работают, но не могут себе позволить жить в другом месте.

– Я думаю сходить туда, оглядеться. Проехаться на поездах. Поговорить с местными. Но мне нужна другая одежда. И потом, прямо сейчас мне не слишком хочется кататься на поездах. За последний год я здорово разнежился. Не люблю холод и грязь – а там меня ждет и то и другое разом.

– Есть одно место, откуда можно взглянуть на Кингсбери-Ран с высоты, не выходя из машины. Сейчас ты поймешь, что это за место.

Миновав несколько кварталов, Несс свернул с мощеной дороги на грунтовку. Если бы земля не промерзла, дорога была бы непроезжей, но Несс явно знал, куда ему нужно. Когда он остановил машину, прямо перед ними, внизу, раскинулся кратер Кингсбери-Ран – высохшее русло реки, где пересекались бесчисленные железнодорожные пути и высились горы мусора.

– Мне говорили, что тут раньше был настоящий оазис, – сказал Несс. – По тенистым дорожкам, прямо как в каком-нибудь Центральном парке, гуляли дамы под кружевными зонтиками, целые семьи с детьми в колясках, влюбленные парочки.

– Хм-м. Что-то не верится.

– А теперь тут рельсы, палатки да жестяные лачуги. И это еще не самые страшные трущобы. – Несс невесело хохотнул. – Все эти ряды ящиков и картонных коробок образуют отдельный город. Я много раз думал, что надо просто прийти туда и сжечь все до основания. Так жить нельзя. И нельзя просто закрывать на это глаза.

– Прежде чем решишь все это сжечь, подготовь для них новое жилье, – заметил Мэлоун.

– Да я понимаю, – вздохнул Элиот. – Там полно хороших людей. И гадких людей. И разных оригиналов.

– Оригиналов?

– Там есть до ужаса странные люди, Майк. Их повсюду достаточно, но там, внизу, скрывать свои странности куда сложнее. Мне докладывали о человеке, который живет под мостом Лорейн. У него целая коллекция обуви. Сотни пар. И он их не продает. Просто расставляет, будто их носят его невидимые друзья. И говорит с ними. Мы пару раз пытались его допросить, просто потому, что он до чертиков странный. Но всякий раз, когда мы приходим, он успевает все убрать.

– В любви к обуви нет ничего преступного. Я знаю нескольких женщин, повинных в том же грехе. И множество гангстеров.

– Да. Понимаешь… мы думали, вдруг среди этой обуви есть башмаки наших жертв.

– И как же вы собирались искать эту обувь? Вы ведь даже не знаете имен большинства жертв, – парировал Мэлоун.

– Майк, я просто хочу отыскать убийцу. И все тут.

– Версии у тебя есть? Хоть какие-то?

– С полтора года назад мы устроили «Конференцию по Расчленителю». Собрали психологов, коронеров, специалистов из Бюро научных расследований, криминалистов, патологоанатомов и, конечно же, следователей, которые работают над этим делом. Даже пару журналистов позвали. Тогда мы все вместе сумели составить портрет Мясника.

– У вас есть его описание?

– Не внешности, нет. Научное описание черт характера, присущих безумцу, который это творит.

– Надо полагать, это вовсе не один из оригиналов, населяющих Кингсбери-Ран, – заметил Мэлоун.

– Нам было бы проще, если бы он там жил. Но нет. Не думаю, что он оттуда. Мы пришли к выводу, что этот человек либо мясник – то есть он правда работает мясником, – либо врач. Либо есть еще какая-то причина, в силу которой он обладает схожим опытом. Он знает, что делает, когда расчленяет трупы. Знает, где суставы, умело режет плоть вокруг них. И все в этом духе.

– Ты поэтому не хотел ничего мне рассказывать по телефону? Боишься, что твой Мясник обладает определенным положением в городе?

– Это одна из причин. Дело в том, что телефоны прослушивают. Я не говорю по телефону ничего, что не хочу увидеть в газетах. Этот урок я усвоил во времена Капоне, он вечно прослушивал мой телефон.

– До чего еще вы додумались на своей конференции?

– Он умный. Сильный. Скорее всего, мужчина. С этим все согласны, хотя у многих вызвало вопросы то, что он оскопил несколько трупов.

– У меня это тоже вызвало вопросы.

Несс поморщился:

– В частной клинике рядом с похоронным бюро Рауса работают пять врачей. Кстати, в списке вероятных профессий Мясника есть и гробовщик. Так что ты в своей комнате на Бродвее очутился в самой гуще событий. К тому же у тебя через дорогу больница Святого Алексиса. За всеми ее сотрудниками мы тоже следим. – И он указал большим пальцем себе за спину, на коробку, стоявшую на полу между передним и задним сиденьями.

Мэлоун вскинул брови:

– Полагаю, это все мне?

– Сегодня в городе нет ни единого врача, мясника, санитара или могильщика, на которых у нас не собрано хоть что-нибудь. – Указательным пальцем Несс очертил в воздухе круг. – Он здесь охотится, здесь разбрасывает трупы. Значит, наверное, и живет он здесь же. Пусть не в самом Кингсбери-Ран, но где-то поблизости. Ему здесь все знакомо. Он знает все входы, выходы и тайные тропки. Знает, как что устроено и как что работает. Знает людей, которых никто не станет искать. Возможно, сам он человек небезызвестный… но жертвы его безымянны.

– То есть ты хочешь, чтобы я шнырял по району вокруг больницы, вынюхивал, кто и когда дежурит, пытался найти закономерности, следил, не случится ли что-нибудь необычное.

– Да. Этим ты и займешься. А еще тебе придется побывать там. – Несс кивнул на лежавшие впереди, под ними, трущобы. – Думаю, тебе захочется посмотреть, что там к чему. У тебя в бумагах собраны все зацепки, которые детективы, работающие над делом, отмели за последние пару лет.

– Я просмотрел бумаги. Но пока не читал внимательно. Хотел сначала осмотреться, а потом уже перейти к подробностям.

– Ну что ж, у тебя все впереди. Просто чтобы ты знал, мы уже проверяли наводки на храм вуду, абортарий, тайную секту и пожирателя душ – он, кстати, сам себя разоблачил. Мы допрашивали горбуна, который вместо ножа и вилки в разные дни недели пользуется то средневековым мечом, то секирой. На одну дамочку с Карнеги-авеню, которая живет недалеко от дома Жертвы Номер Три, донесли из-за коллекции безголовых кукол. Ее навестили мои детективы. Куклы у нее разные. У некоторых просто нет головы, других она режет на куски и складывает в тряпичные мешочки. Мы узнали множество увлекательных подробностей, – не скрывая сарказма, продолжал Несс. – Она продает их в качестве сувениров на пляже Евклид-бич. Называет их Расчлененными Куклами. И люди их покупают. Так что она продолжает их кромсать.

– Послушай… времена нынче тяжелые, – без всякого выражения заметил Мэлоун. – Дамочке надо на что-то жить.

– Мы решили было, что напали на след, когда получили жалобу на одного негра по прозвищу Однорукий Вилли. Он был знаком и с Фло Полилло, и с Роуз Уоллес – с Жертвами Номер Три и Номер Восемь. Послужной список у него ого-го какой длинный, и начальство уже обрадовалось, почуяв развязку. Но у него, черт дери, всего одна рука. Справляется он неплохо, тут я ничего не скажу, но все-таки я ни за что не поверю, что он и есть Безумный Мясник из Кингсбери-Ран. Он на такое не способен физически.

– М-да. Вот она, беда козлов отпущения: вроде бросил их за решетку, а убийства-то продолжаются.

– Ага. И потом, перед людьми неловко. – Элиот горько усмехнулся, но вдруг как-то осел, словно от усталости. Снял шляпу, запустил пальцы в свою соломенную шевелюру.

– Несс, ты в порядке?

– Я в порядке, Мэлоун. Просто давненько не спал по-человечески. В последнее время я сплю на диване, у себя в кабинете.

– Эдна тебя выгнала? – Мэлоун спросил об этом лишь потому, что понял: Несс ему все выложит.

– Нет. Она ушла. Так что по вечерам я не вижу смысла возвращаться домой.

– Совсем ушла?

– Ну да. Осталась у матери после Рождества. Я вернулся сюда один. Она не хочет больше здесь жить.

– Не хочет здесь жить? Почему? – Мэлоун обвел рукой трущобы, что лепились друг к другу внизу, в лежавшей перед ними котловине. Он прищурился, и тогда беспорядочное нагромождение лачуг и камней стало походить на грязное, изорванное лоскутное одеяло. Лоскутное одеяло на свалке.

Несс молчал.

– Мне жаль, Несс, – буркнул Мэлоун. Проявлять сочувствие он не умел.

Элиот со вздохом обхватил ладонями руль, не отводя глаз от лабиринта трущобных тропок.

– Да, мне тоже. Но с другой стороны… мне так легче.

– Понимаю. – Он и правда понимал Несса. Когда Айрин попросила его уйти, ему тоже стало гораздо легче. Быть в ответе за счастье другого человека – та еще мука.

– Она сказала, что будет приезжать на официальные мероприятия, если мне это поможет. Чтобы газетчики ничего не пронюхали. Мне-то плевать на газеты. Но конгрессмен Суини не дает мэру Бертону покоя с этим Мясником. Да ты и сам знаешь, демократы вечно собачатся с республиканцами. Вечно ищут, как бы выставить противника в дурном свете. А я не хочу создавать лишних поводов для болтовни.

– Да, приличия нужно соблюдать, – сухо заметил Мэлоун. Элиот всегда умел соблюсти приличия, хотя сам в политику не лез. Даже в Бюро научных расследований политика и служение обществу сводились в основном к соблюдению приличий. Но Мэлоун давно усвоил, что личина, которую большинство людей надевают на публике, очень далека от реальности. При мысли об этом он по неведомой причине вспомнил о Дани Флэнаган. У нее был собственный способ поиска правды.

– Как тебе кажется, шестое чувство… правда существует? – вдруг спросил он, отвлекая Элиота от мыслей о развалившемся браке.

Тот хмуро уставился на него:

– Ты об умении предвидеть, что произойдет?

– Нет. Не о нем. Скорее… о способности видеть то, чего другие не видят. Но, может, «видеть» не совсем правильное слово. Пожалуй, это что-то вроде обостренного осязания. Ты берешь что-то в руки и знаешь… где раньше была эта вещь. – Он не знал, действительно ли Дани чувствует что-то подобное, но не хотел усложнять.

– Никогда о таком не слышал. Хотя… дай-ка подумать. Возьмем, например, мою мать, она всегда точно знала, где я болтался.

Мэлоун вздохнул.

– Ты это к чему вообще?

Мэлоун махнул рукой:

– Да ни к чему.

– Ты что же, видишь всякое, Майк? – Несс приложил ему ладонь ко лбу, словно проверяя, нет ли у него жара. Мэлоун оттолкнул его руку, но Элиот уже снова заулыбался.

– Не я. Нет. Правда, в детстве я видел, что от людей исходит цветное свечение. Иногда тусклое, иногда яркое. Я тогда думал, что вижу, какого цвета душа у этих людей.

– Да неужто? И какого же цвета моя душа? Как тебе кажется?

– Зеленая. Ярко-зеленая, с говнисто-коричневыми вкраплениями.

– Ха! – весело прыснул Несс.

На самом деле его свечение было голубым, под цвет глаз. Мэлоун несколько раз видел его вокруг Элиота – что-то вроде тени. В разные годы он порой замечал исходившее от людей свечение, но тут же спешил отвернуться.

Вот и теперь он отвернулся к окну, но не смог забыть о том, что его тревожило.

– Думаю, Несс, я просто пытаюсь разобраться, чему я верю, а чему – нет.