Эльвира Барякина
Князь советский

3

Нина шла вслед за Оскаром по анфиладе комнат и не верила своим глазам: посреди краснознаменной Москвы существовал настоящий остров капитализма! Каждый стул, каждая ваза в этом доме были произведениями искусства.

Кем работал Оскар Рейх? Иностранным дипломатом? Почему советское правительство позволяло ему жить в такой умопомрачительной роскоши? Нине очень хотелось расспросить его обо всем, но она держала язык за зубами. Кажется, этот человек мог ей помочь; главное было не спугнуть его.

Проходя мимо большого зеркала, Нина втайне порадовалась, что догадалась надеть красивое платье. Было бы жутко неудобно садиться с Оскаром за стол в заштопанной юбке и вылинявшей кофте.

Териса разлила суп по тарелкам. Нина попробовала ложечку: о господи, настоящий новоанглийский клэм чаудер! Хрустящие тонкие сухарики, свежая зелень… Ради такого удовольствия стоило немного поиграть в самозванку! Как ни крути, но громкий титул Шило обеспечивал кое-какие привилегии.

Нина показала Оскару на деревянные панели под потолком.

– Видите ангелочков? Это я и мои братья. Мама приказала вырезать наши портреты из дерева: это Миша, а там – Илья и Антон. – Нина называла ангелочков наугад: кто ж знает, кто из них кто?

Оскар смотрел на неё со смешанным чувством удивления и недоверия.

– Где вы жили всё это время?

Нина на ходу сочинила трагическую историю о том, как после революции она долго скиталась по стране и в конце концов решила уехать за границу.

– Меня здесь ничего не ждет, – горестно произнесла она. – Мне нужны деньги и документы, и поэтому я выкопала мою коробку.

– Да, я понимаю, – кивнул Оскар.

Вроде всё шло так, как надо.

«Я немного пококетничаю с ним, а потом попрошу у него в долг, – подумала Нина. – Что ему стоит ссудить меня деньгами? При его-то богатстве!»

4

После ужина Оскар велел Терисе разжечь в библиотеке камин и подать бутылку вина и пару бокалов.

Нина обрадовалась: это был хороший знак!

Войдя в библиотеку, она направилась к окну. Как и говорила Шило, снизу в подоконнике был устроен крохотный тайник, закрытый дощечкой. Нина сдвинула её и вытащила из расщелины несколько окаменевших от времени конфет в серебристой обертке.

– Угощайтесь! – сказала она, протягивая их Оскару.

Он рассмеялся.

– Ого, антикварные леденцы!

У него были неестественно белые, будто фарфоровые зубы. Сколько ж могли стоить такие коронки? Ведь они наверняка были гораздо дороже золотых!

– Выпьете со мной? – спросил Оскар, открывая бутылку. – Вину, в отличие от конфет, выдержка идёт только на пользу.

Они чокнулись и выпили за Нинино здоровье. Она совсем приободрилась и все-таки не удержалась от вопроса:

– Скажите, кто вы такой?

– Красный капиталист, – отозвался Оскар. – Когда в России был голод, я привез сюда из Америки полностью оборудованный полевой госпиталь и консервы на шестьдесят тысяч долларов. За это советское правительство предоставило мне концессию, и теперь у меня своя карандашная фабрика на Дорогомиловской заставе.

Нина уже ничего не понимала. Основой основ большевистской политики была борьба с капитализмом. Как же они разрешили американцу владеть фабрикой в Москве?

Видя Нинино замешательство, Оскар рассмеялся.

– Большевики хотят построить общество нового типа, но у них нет технических специалистов, потому что все они либо разбежались, либо погибли во время войны. Восемьдесят пять процентов населения СССР живет в деревне, и половина из них не умеет читать и писать. Так что первым делом стране нужны карандаши и перья, чтобы бороться с неграмотностью. Вот для меня и сделали исключение.

– И вы не боитесь, что однажды у вас отберут фабрику? – удивилась Нина.

– Не надо путать политику и пропаганду, предназначенную для простого народа. Вы, наверное, заметили, что большевистская пресса в основном нападает на англичан, французов, поляков и китайцев, а Соединенные Штаты, напротив, ставятся в пример – как образец модернизации и деловой хватки. В Кремле сидят отнюдь не идиоты, и там прекрасно понимают, что для восстановления промышленности им потребуются тесные контакты с США. Европа до сих пор не оправилась от мировой войны, и технологии и долгосрочные кредиты можно добыть только в Америке. Успех моей фирмы – это залог того, что в один прекрасный день Вашингтон признает СССР и создаст здесь своё посольство. А как только это случится, сюда потекут иностранные инвестиции.

– Кажется, вы гений дипломатии, – в восхищении произнесла Нина.

Оскар пожал плечами.

– Просто у меня есть чутьё в бизнесе. Я заработал первый миллион, когда мне было девятнадцать лет.

Они сидели на диване и разговаривали. Нина совсем разнежилась – то ли от тепла и уюта, то ли от прекрасного итальянского вина. Все-таки одно из главных удовольствий в жизни – это беседы с умным человеком, который к тому же смотрит на тебя с явным интересом.

Думать о будущем, даже самом ближайшем, совершенно не хотелось, но тем не менее Нина поглядывала на часы на каминной полке: уже было глубоко за полночь. Хорошо бы Оскар разрешил ей переночевать в его доме! Ведь не выгонит же он её на улицу? Нина несколько раз аккуратно намекнула ему, что ей некуда идти.

Допив вино, Оскар поставил бокал на пол и, ни слова не говоря, повалил Нину на диван.

Она сдавленно ахнула:

– Вы что делаете?!

Но он зажал ей рот ладонью и принялся торопливо расстегивать штаны.

5

Не выпуская сигареты изо рта, Ефим ударил кием по шару, и тот с грохотом улетел в дальнюю лузу.

– Вы когда-нибудь сифилис подхватите, – мрачно произнес он, когда Оскар вошел, насвистывая, в бильярдную.

Тот лишь отмахнулся.

– Да ладно! Хорошая дамочка попалась, чистенькая. Только слишком стеснительная.

Ефим поставил кий на место.

– Я хотел кое-что показать вам.

Он принес большой серый конверт из шкатулки барона Бремера и вывалил его содержимое на зелёное сукно. Это были акции немецких и шведских предприятий, а также заверенное нотариусом завещание, согласно которому всё имущество старого барона переходило его детям.

Оскар перевел изумлённый взгляд на Ефима.

– Ты думаешь, это подлинные бумаги? Наша баронесса оказалась миллионершей?

– Очень может быть.

Оскар поскреб в затылке.

– Это наследство невозможно получить, будучи в СССР.

– А вы подумайте, как это сделать, – отозвался Ефим. – Лишние деньги нам явно не помешают.

Оскар всем говорил, что дела на его фабрике идут прекрасно, но на самом деле земля горела под его ногами. Согласно изначальному плану, он должен был стать образцовым концессионером и привести в СССР иностранных инвесторов, но из этой затеи ничего не вышло – и в первую очередь потому, что у большевиков правая рука не знала, что делает левая. Одни их ведомства давали гарантии частному капиталу, а другие грозились уничтожить всех капиталистов на земле. Кто ж к ним придёт на таких условиях?

Но самое ужасное заключалось в том, что большевики постоянно меняли правила игры в угоду себе. Когда Оскар приехал в Россию, ему пообещали, что он сможет переводить советские деньги в доллары по государственному, сильно заниженному курсу и свободно перечислять прибыль на заграничные счета. Но в стране начался валютный кризис, и теперь Госбанк делал всё, чтобы Оскар не мог вывести и цента.

Кроме того, его постоянно терзали всевозможные комиссии – то по линии профсоюзов, то из милиции, то из Главного концессионного комитета. Все они делали вид, что заботятся о положении рабочих, но на самом деле вымогали взятки.

Чем хуже шли дела в экономике, тем чаще на карандашную фабрику наведывались серьёзные молодые люди с красными повязками на рукавах.

– Почему на вашем предприятии не выполняется директива ЦК о партийной работе? С какой стати у вас заработная плата выше на восемьдесят процентов, чем в среднем по Москве? Почему вы увольняете общественников из фабричного комитета?

– Да потому что они ни черта не делают и только мешаются под ногами! – злился Оскар.

Проверяльщики переглядывались и записывали в свои книжечки: «Не даёт трудящимся бороться за свои права».

Большевистское начальство на словах поддерживало Оскара, но ничего не могло поделать с нахальными выскочками, которые пытались сделать карьеру на бдительности. Во всех газетах писали, что коммунисты должны бороться с капиталом – вот они и боролись. Откуда ж им было знать про тайные планы государства насчёт сотрудничества с Америкой?

Ефим первым заговорил о том, что из СССР надо уходить, и как можно скорее. Он никогда не питал особых иллюзий по поводу большевиков: до революции он был владельцем шикарных бань с номерами и прошел через все круги национализации: у него отобрали счета и недвижимость и в конце концов выселили из дома. Если бы мистер Рейх не взял его в помощники, Ефим давно бы спился.

Оскар и сам понимал, что пора сворачивать бизнес, но он вложил в фабрику все, что у него было, и её невозможно было продать. Он чувствовал себя глупым мальчишкой, которого сто раз предупреждали: «Не играй с огнём – обожжешься!» Оскар никому не верил – ведь он же был гением! И вот гений доигрался…

Ценные бумаги баронессы Бремер действительно могли выручить Оскара, тем более что их было несложно прибрать к рукам: ведь Нина даже не подозревала, насколько она богата.

Он вспомнил, как она смотрела на него, когда они сидели в библиотеке: через неделю ухаживаний, цветов и конфет эта дамочка по уши влюбилась бы в него и отдалась бы ему с потрохами. Но Оскар всё испортил, приняв её за обычную лишенку, с которой не стоило церемониться.

Лишенцами в СССР называли бывших дворян, священнослужителей и прочий «классово чуждый элемент», лишенный избирательных прав. Они не могли ни устроиться на работу, ни получить кредит, и, чтобы хоть как-то прокормиться, молодые и красивые дамочки часто соглашались на роль содержанок, а то и проституток, и Оскар вовсю пользовался этим. В глубине души он вел свою собственную классовую борьбу: он был евреем, и при других обстоятельствах князья и бароны не пустили бы его на кухонный порог, а теперь он тискал их дочек, и они почитали это за счастье.

Но, кажется, на этот раз Оскар совершил непростительную ошибку.

Он чуть ли не бегом побежал назад в библиотеку: надо было поговорить с Ниной, извиниться и убедить её, что он не сумел совладать с приступом любовной страсти.

Глава 5. Немецкий журналист

1

«Что могло произойти с Ниной? – в страхе гадала Магда. – её ограбили и убили?»

Скорее всего, так и случилось: фотокамера и шуба стоили немалых денег, а преступность в Москве была чудовищной.

Идти в милицию Магда не решилась: кто знает этих борцов с капиталистами и белыми эмигрантами – вдруг они примутся не за бандитов, а за их жертв? В стране, где царила диктатура пролетариата, «классовые враги» не могли рассчитывать на государство.

Единственным, кто мог помочь Магде, был Фридрих – все-таки у него были кое-какие связи. Но после поступления на новую службу он по три дня пропадал за границей, отсыпался и снова отправлялся в полет.

– Я могу переехать в Германию, и мы будем видеться там, – предложила ему Магда. – Хотите?

Фридрих ничего не хотел. Ему с большим трудом удалось вывернуться из китайской заварушки, и он не собирался компрометировать себя свиданиями с англичанкой.

Вдобавок ко всем проблемам у Магды кончалась виза. Она долго приставала ко всем знакомым: «Помогите мне найти работу в Москве!», и наконец немецкий журналист Генрих Зайберт сказал, что у него есть хорошая новость:

– В четверг у меня дома будет Эдвард Оуэн, вице-президент американского новостного агентства «Юнайтед Пресс». Его московский корреспондент сломал ногу и уехал за границу лечиться, так что Оуэн ищет ему замену.

Магда страшно разволновалась: мистер Оуэн был живым классиком журналистики! Поговаривали, что в его лондонской штаб-квартире все стены увешаны фотографиями, где он запечатлен с королями, президентами и маршалами. Ему платили бешеные деньги, и он действительно стоил того: под его руководством европейское отделение «Юнайтед Пресс» процветало.

Если бы Магде удалось стать московским корреспондентом, ей бы не только продлили визу, но и позволили съехать из ненавистного «Метрополя» на частную квартиру. Более того, она превратилась бы из буржуйки в трудящуюся, и Фридриху не было бы нужды прятаться от неё.

Впервые за много лет Магда сходила в парикмахерскую, и помолилась Богу, и на всякий случай купила у соседа новый фотоаппарат фирмы «Кодак»: она хотела продемонстрировать Оуэну все свои таланты – от писательских до фотографических.

2

Генрих Зайберт приехал в Москву вскоре после революции и устроился как нельзя лучше: у него была прекрасная квартира в бывшем кафе «Неаполитанка», автомобиль и множество друзей. В Германии на него не посмотрела бы ни одна девушка: невысокий, широкоплечий и лобастый, он походил на стареющего сатира, – а в Москве он вызывал интерес уже потому, что был иностранцем и обладателем неисчислимых сокровищ, недоступных простым смертным: наручных часов, порошкового шампуня, очков от солнца и тому подобного.

В тот вечер Зайберт сидел у окна в полупустом ресторане гостиницы «Большая Московская» (бывший «Гранд-отель»). У него был маленький личный праздник: знакомый инженер контрабандой вывез в Германию его статью о причинах экономического кризиса в Советском Союзе, и она наделала много шуму.

Большевики зорко следили, чтобы никакие материалы, «порочащие советский строй», не попадали за границу, так что подобного рода статьи приходилось публиковать под чужим именем – иначе тебя могли лишить визы. Но Зайберт всё равно был доволен: была в этом особая, щекочущая нервы прелесть – обдурить советских цензоров и назло врагам опубликовать то, что ты думаешь на самом деле.

Официант подал Зайберту холодную осетрину с хреном и графин водки во льду.

Уже смеркалось, большие окна ресторанного зала посинели, и в них отразились нарядные люстры и столики, накрытые белыми скатертями. Зайберт налил себе рюмку водки и чокнулся с собственным отражением:

– За свободу слова!

В своей статье он рассказал о том, что советским гражданам невыгодно заниматься производством чего бы то ни было, и в особенности – сельским хозяйством. Чтобы прокормить Красную армию, милицию и чиновников, правительство нарочно занижало закупочные цены на хлеб, и с каждым годом крестьяне сеяли всё меньше и меньше: какой смысл трудиться, если у тебя всё заберут за гроши? А когда Кремль распустил слухи о том, что Англия собирается напасть на СССР, перепуганные мужики попрятали всё съестное и перегнали зерно в извечную российскую валюту – самогон. В результате городские рынки и магазины опустели.

Советские граждане быстро сообразили, что самое верное дело – это работать чиновниками, которые имеют право на обслуживание в специальных кооперативных лавках, закрепленных за каждым ведомством. Все стремились устроиться на тёплое местечко, армия дармоедов росла, а правительство боролось не с пухнущим на глазах бюрократическим аппаратом, а с оппозицией и остатками частных предпринимателей. Разумеется, в такой стране должен был начаться кризис – а как же иначе?

Выглянув из окна, Зайберт увидел у подъезда гостиницы таксомотор, из которого вышел элегантный иностранец в тёмно-сером пальто и шляпе хомбург. Вслед за ним из машины выпрыгнула нарядная девочка лет четырех. Под мышкой у неё был зажат игрушечный конь.

Через несколько минут они вошли в ресторан, и Зайберт чуть не подавился куском осетрины: дочь франтоватого иностранца была китаянкой! Щёки её разрумянились на морозе, чёрные глаза блестели, а волосы, примятые шапкой, топорщились на затылке смешными ро́жками. Она принесла коня с собой и усадила его за стол, в двух шагах от Зайберта.

Отцу девочки было лет тридцать пять – сорок. Стройный, холеный и загорелый, он напоминал европейского аристократа. Как он мог жениться на китаянке? Ведь после этого его ни в одном приличном обществе не примут! Да и его дочку, удавшуюся в мать, ждала весьма непростая судьба – расизм в Европе и Америке никто не отменял.

– Китти, положи, пожалуйста, лошадку на пол, – произнес незнакомец по-английски, но с довольно сильным акцентом. – За стол с лошадьми не садятся.

– Садятся! – отозвалась девчонка.

– Правда? И кто это решил?

– Я! Я уже большая: я знаю, что два плюс два равно четыре!

– А два плюс три?

Китти насупилась, но тут же рассмеялась:

– Ну хорошо! Я покормлю мою лошадку в номере.

Они говорили на смеси трех языков: русского, английского и, вероятно, какого-то диалекта китайского.

Дожидаясь заказа, незнакомец показывал Китти фокусы с куском сахара: то прятал его в кулаке, то вынимал из-за манжета или из-за уха.

Девочка заливисто хохотала:

– Ещё! Ещё!

Зайберт не выдержал:

– Извините… Мне просто любопытно: вы артист?

Незнакомец обернулся:

– Нет, журналист.

Он протянул Зайберту визитную карточку, на которой значилось: «Klim Rogov».

– О, так вы русский? – ещё больше удивился Зайберт.

– Только по происхождению. У меня американское гражданство, но мы с Китти живем в Шанхае. Я работаю на радиостанции, вещающей на английском языке.

– А я – в новостном агентстве «Вольффс Телеграфише Бюро», – сказал Зайберт. – Как вам Москва?

Клим неопределенно пожал плечами.

– Я пытаюсь разыскать людей, которые принимали участие в гражданской войне в Китае, но мне везде говорят, что Советский Союз никого в Китай не посылал и все, что там происходило, – это дело рук местного пролетариата.

Зайберт понимающе улыбнулся.

– А чего вы хотели? Тут вся политика – это сплошные мифы и легенды, в которые все обязаны верить. Вот и вы верьте!

– У меня не очень-то получается, – нахмурился Клим. – Моя знакомая выехала в СССР вместе с военными и политическими советниками, работавшими в Китае, и после этого они как испарились. Я уже месяц пытаюсь их найти, и всё без толку.

– Приходите ко мне, – благодушно предложил Зайберт. – Завтра в пять часов у меня будет небольшая вечеринка, и туда явится одна леди из Великобритании, Магда Томпсон. Она знакома с людьми, работавшими в Китае.

– Спасибо! Вы просто спасли нас с Китти! – Клим повернулся к дочери. – Я же говорил тебе, что всё будет хорошо!

Зайберт ощущал себя добрым волшебником, который одним щелчком пальцев может осчастливить простых смертных.

3

Маленькая записная книжка Клима Рогова

Вести тайный дневник – это всё равно что повесить на дверь табличку «Не входить!» и слегка приоткрыть створку. Я много раз бросал эту вредную привычку, но, увы, я принадлежу к племени графоманов, письменных людей, которые живут охотой на слова и собирательством смыслов. Отними у нас нашу добычу – и мы вымрем.

Впрочем, я обещал Фернандо детально описывать свои приключения в Советской России, так что будем считать это моим оправданием.

Этот ежедневник попался мне на глаза в киоске во Владивостоке. Я купил его и только потом разглядел, что на каждой странице в нём указаны «памятные даты» – казни революционеров, разгон демонстраций и покушения на царей. Мой дневник можно смело называть «Книгой мертвых», хотя я всё ещё надеюсь, что это будет история выживания, а не гибели.

Моя жена пропала без вести, и единственная зацепка, которая у меня есть, – это статья, опубликованная в газете «Правда»: в ней говорилось, что её «китайская группа» прибыла в Москву.

Мои шанхайские знакомые решили, что я сошел с ума, отправляясь в Россию: в глазах большевиков иностранец с русской фамилией может быть только белоэмигрантом, а белоэмигрант – это по определению враг.

Но на границе никто не обратил на это внимания: американский паспорт и приличное пальто сразу делают из тебя важную персону. Мелкие советские служащие боятся с тобой связываться: а то кто тебя знает – может, ты знаменитый инженер или учёный, которого пригласили на празднование десятилетия Октября?

Мы с Китти добирались до Москвы шестнадцать суток и чего только не насмотрелись по дороге! До Хабаровска поезд шел под конвоем красноармейцев, которые дежурили на площадках вагонов и на паровозе с тендером. Дальний Восток страдает от набегов разбойничьих шаек, и те нередко нападают на пассажирские составы – точь-в-точь как индейцы в фильмах про Дикий Запад.

Мы видели несколько ржавых поездов, лежащих под откосом ещё со времен Гражданской войны. Многие мосты были взорваны, и вместо них большевики навели временные деревянные переправы. Поезд шел по ним еле-еле, балки трещали от тяжести, а пассажиры, затаив дыхание, молились: «Только бы всё обошлось!»

Один раз мост таки обрушился сразу за нами – паровоз едва успел втянуть последний вагон на берег. Странное это было чувство: мы как будто пересекли Рубикон.

Возвращаться мне некуда: я бросил работу на радио, отдал на хранение мебель и вещи и вернул хозяевам ключи от дома. Я не знаю, сколько продлятся мои поиски и на сколько мне хватит денег: у меня никогда не было доступа к Нининым счетам, так что мы с Китти проедаем мои скромные сбережения.

Это действительно безумие – поставить на карту всё и добровольно отправиться в страну, которой наши эмигрантские мамочки пугают детей. Даже если мне удастся отыскать Нину, скорее всего, мы вновь разойдемся. Ещё до её отъезда мы оба осознали, что наша семейная жизнь не сложилась, и только подгоняли неминуемую катастрофу.

Что заставляет меня гоняться за призраком давно угасшей любви?

Я всегда восхищался Нининой энергией, чувством собственного достоинства и способностью возрождаться из пепла, но, наверное, дело не в этом. В ней присутствует особая женская прелесть, перед которой нельзя устоять. И это не только мое предвзятое мнение – я видел, как на неё смотрят другие.

Где я найду вторую такую женщину? Если бы я не поехал в Москву, я бы обрек себя либо на одиночество, либо на бесплодные поиски Нининого двойника – а мне даже думать об этом не хочется.

Наверное, я похож на пассажира «Титаника», который замерзает в ледяной воде, но продолжает считать, что его корабль не погиб – это были такие учения. Сейчас он вынырнет из глубин, все дыры на корпусе затянутся, и капитан поведёт судно по прежнему курсу.