Эльвира Барякина
Женщина с большой буквы "Ж"

19. Как мы развлекаемся

Океанский лайнер «Queen Mary» очень похож на «Титаник». Та же роскошь, те же пропорции, те же чёрно-оранжевые трубы… Его палубы помнят многих звезд XX столетия, от Уинстона Черчилля до Кларка Гейбла. Это был корабль-мечта – может быть, не столь широко разрекламированная, но зато непотопляемая.

«Королева Мэри» давно вышла на пенсию: теперь в её каютах располагается гостиница. Мы с Кевином забрели сюда ради фотовыставки Джорджа Хёррелла. Золотой век Голливуда, чёрно-белая красота…

Я смотрю на Кевина.

– Представляешь, мой отец плавал на этой посудине, – говорит он чуть слышно. – В 1944 году сюда затолкали шестнадцать тысяч солдат и повезли в Европу. А в мирное время корабль был рассчитан на две тысячи пассажиров.

Отец Кевина каждый вечер писал письма домой – без надежды отправить. По ночам небо гудело: немецкие бомбардировщики пытались атаковать транспорт. Громыхали зенитки, орали офицеры… Акустики то и дело докладывали о подводных лодках.

Днём – тишь, штиль и силуэты конвойных судов неподалёку. Куда ехали? Зачем? Если ударит торпеда, никому не спастись. Если доплывут, то половина сгинет в европейской мясорубке.

Я хожу по палубам «Королевы» и наяву слышу шум тысяч голосов. На стенах вместо голливудского гламура – плакаты: «Покупайте облигации военных займов!» В коридорах – вытянутые ноги, каски, котелки… Плиты на камбузе горят круглосуточно. В туалет – очереди как в кинотеатр.

Мне преподавали историю так, будто американцы только купоны стригли на этой войне. Как будто не было ни Пёрл-Харбора, ни Нормандии, ни Иводзимы. Ан нет: всё та же боль, всё тот же страх, всё тот же шёпот: «Вернись живым!»

20. Мой племянник решил стать воякой

Джошу удивительно идут душевные терзания. Когда он в печали, у него и лицо одухотворяется, и глаза становятся как у приличного человека.

– Значит, ты решил записаться в армию? – осведомилась я.

Джош угрюмо вертел в руках ключи от машины.

– Угу.

Да, Джош у нас смертоносец, что и говорить… Помнится, он как-то демонстрировал приёмы рукопашного боя на Ронском-Понском. Ронский победил.

– И что тебя навело на эту гениальную мысль?

Джош вскинул на меня гневные очи.

– Тёть, ну смотри… Тебе каждый месяц платят зарплату, но при этом ты живёшь на всем готовом и тратишься только на стрижку и форму. Плюс бонус… Они, кстати, хотят поднять его до сорока тысяч долларов. Если мне дадут сорок штук, то…

– Мы тебе на них дивный памятник отгрохаем. Со скульптурной группой в изголовье: «Исламисты отрезают голову американскому герою». Закажем у Церетели – он как раз специализируется на эпических композициях. У нас и исходные материалы будут: наверняка «Аль-Джазира» любезно предоставит нам видеозапись твоей кончины.

– Ну, тёть! Может, я вообще ни на какую войну не попаду.

Я смотрела на своего племянника. Что творится в голове у этого балбеса?

– Как думаешь, те, кто лежат сейчас в могилах, думали, что убьют именно их? А те, кто валяются по госпиталям, предполагали, что именно они напорются на мину? Что ты скажешь себе, если нечаянно пристрелишь беременную бабу? Что ты не хотел? Что это не нарочно?

Выражение лица Джоша было достойно фотоаппарата Джорджа Хёррелла.

Пусть думает, ему это идёт.

Джош стесняется говорить со мной об истинных причинах. Он считает меня циником, способным воспринимать только бонусы и тысячи долларов.

На самом деле Джош хочет стать героем.

В его возрасте я сама была такой же. Помню, как я мыла посуду: тряпка из старых колготок, «Пемоксоль» на раковине… Я ненавидела этот мир, потому что в нем не было места подвигу. Мне казалось, что жить обычно – это унизительно.

Нынешней молодёжи хорошо – у неё есть интернет. Там такие баталии ведутся – ого-го! Сколько радости по поводу вражеских потерь, сколько искреннего счастья, когда нашим удаётся замочить не наших!

Разумеется, Джош самозабвенно защищает Америку. Наверняка кто-нибудь ляпнул ему, что воевать за компьютером может любой дурак, а ты пойди послужи, если не слабо́.

Джошу не слабо́.

21. Про мой возраст

Подслушала, как Джош описывал меня своему приятелю:

– У меня мировая тётка: ей почти сорок лет, а выглядит на все сто.

Непонятно, почему они не сошлись характерами с Ронским-Понским? Ронский проявляет любовь ко мне в том же духе: писает от восторга мне на ноги.

22. Моя первая любовь

Свою школьную любовь, Вову Запаскина, я любила целых семь лет.

Это сейчас на него тошно смотреть – прикормленный депутат Мосгордумы. А когда-то Запаскин был опасным человеком… Когда-то от одного его взгляда у девушек трепетали сердца и снижалась успеваемость.

Меня Запаскин не любил, и за это я его била. Его бабушка – строгая дама с широкой, как стол заседаний, грудью – почти еженедельно требовала у моих родителей выдачи преступницы. Папа в экстрадиции отказывал. Он не верил, что я способна выкручивать мальчикам руки и кричать: «Жри землю, гад!»

Чего я хотела от Запаскина? На пение романсов под окном рассчитывать не приходилось: мы жили на девятом этаже. Дуэль? Но Запаскину было всё равно, что физрук говорил девушкам: «Ну, понеслись, кобылицы!» Нашим мальчикам даже в голову не приходило вступиться за честь дам.

К девятому классу я была уже согласна на простое «I love you». Вместо этого Запаскин влюбился в златокудрую Ковязину.

Я всё понимала: Ковязина давала ему списывать алгебру. Что я могла противопоставить ей?

Мы с Запаскиным дежурили в кабинете химии. Он мыл первый и второй ряд, я – третий и середину.

– Запаскин, – сказала я, отжимая мокрую тряпку в ведро. – А ты знаешь, что такое эротика?

Запаскин поднялся из-под парты.

– Чё?

Кажется, тогда я впервые поймала на себе заинтересованный взгляд мужчины. Железо надо было срочно ковать, и я вывалила на бедного Запаскина всё, что знала по данному вопросу.

Поздние рассказы Бунина, уличные анекдоты и самиздатовская «Тысяча и одна ночь» произвели должное впечатление. Давно стемнело, а мы с Запаскиным всё сидели друг напротив друга и беседовали о греховном.

– «И возлегли они на ложе любви, и познал он её», – шептала я.

– А хочешь, я тебя научу спирт разводить? – застенчиво спросил Запаскин. – Химичка его под замок прячет, только она не знает, что у её стола крышка снимается.

Он перелил ворованный спирт в колбы. Его локоть касался моего локтя, а левый ботинок наступал на мою туфлю. Но я ничего не замечала – сердце билось, руки тряслись.

Мы отсалютовали колбами великим химикам на стене.

«Я его соблазнила! – пронеслось у меня в голове. – Он специально предложил мне выпить для храбрости».

Его лицо покачивалось в опасной близости. О, этот высокий лоб, эти чуть наметившиеся усики, эта длинная чёлка…

Запаскин почему-то медлил. Видимо, ему нужен был внешний толчок.

– Чего ты хочешь больше всего на свете? – тихо спросила я.

Он медленно прикрыл глаза.

– Честно?

– Честно.

– Стать моряком.

В ту ночь я его так и не познала.

Сначала Запаскин рассказывал мне про море, потом блевал в химичкину раковину, а потом пришёл сторож и сказал, что напишет на нас докладную.

23. Про пионерлагерь

О, вот ещё что вспомнила! Надо написать про моё пионерское детство.

Раздолбанные автобусы завезли нас на территорию лагеря.

– Портянко Вера – первый отряд! – начали выкрикивать вожатые. – Кружкин Миша – седьмой отряд!

Разобравшись, кому куда, мы понеслись к корпусам, стараясь занять тумбочки получше.

– Постели застелить! Чемоданы сдать в камеру хранения! Все выходим на общий сбор отряда!

Сбор назначили на лавочках у входа. Мы крутили головами, вычисляя будущих друзей и врагов.

Охрипшая за день вожатая зачитала лагерные правила:

– Все пионеры участвуют в общественных мероприятиях. В 7:30 зарядка… Каждую субботу – уборка территории. Выходим все без исключений.

– Да знаем, знаем… Не в первый раз приехали. Когда обедать пойдём?

– После того как придумаем название нашему отряду.

Мы затрясли поднятыми руками – вожатая нам очень нравилась, и мы хотели произвести на неё впечатление.

– «Орлёнок»! Наш девиз: «Сегодня – орлёнок, а завтра – орёл, мы верная смена твоя, комсомол!»

– «Дружба»! «Миру – мир, войны не нужно – вот девиз отряда „Дружба“!»

– «Чебурашка»! «Чебурашка – наш герой, за него стоим горой!»

«Чебурашка» всем понравился, но этот вариант был отвергнут воспитательницей.

– Что вы, детсадовцы, что ли? Вы бы ещё «Погремушками» назвались.

– А давайте назовем «Чегевашки», – предложила я. – Ну или «Чегеварщики». А девиз будет «Че Гевара – наш герой…»

Че Гевару воспитательница одобрила, но решила, что «Чегеварцы» будет звучать приличнее.

Утренняя линейка. Зевающие пионеры выстраивались перед трибуной. Вразнобой долбили барабаны.

– Лаге-е-ерь! Стой, раз-два!

Начальник Василь Василич – взъерошенный, замученный похмельным синдромом мужичок – махал на нас руками: «Давайте быстрее!» По утрам у него вечно трещала башка.

– Товарищ председатель совета дружины! Отря-я-яд…

– Че-ва-ва-ва!

– К утренней линейке готов! Наш девиз…

– Че-ва-ва-ва-ва-ва-ва!

Серьезная девочка-председатель сказала «вольно», и мы расслабились.

На трибуну взошёл гроза наших тумбочек – лагерный врач Виктор Палыч, именуемый в народе Интерполыч.

– У второго отряда опять проблемы с койками. Я вчера прошёлся по корпусу – сплошная неаккуратность! У койки в первой палате вместо головы – ноги! Как вам это нравится?

Пристыжённые, мы молчали. Тишина стояла такая, что было слышно, как за трибуной чесалась бездомная колли по кличке Моя.

Интерполыч поднял над головой облезлого пупса с западающим глазом.

– Кукла Юля-Чистюля переходит седьмому отряду!

В седьмом – ликование, во втором, нашем, – скорбные вздохи.

– Кто спит в первой палате? – шипела воспитательница. – А ещё девочки, будущие матери!

Я незаметно отступила за спины товарищей.

Вадька Солнцев – лучший друг и соратник – нагнулся к моему уху:

– Ну что, идём сегодня Мою дрессировать?

– Идём. Мне Матвеев булку с маслом в дурака проиграл. Ты выходи после завтрака и стой под окном, я тебе скину.

Интерполыч строго следил, чтобы пионеры ничего не выносили из столовой: он боялся, что у нас в палатах заведутся крысы (хоть мы не возражали). Тем не менее контрабанда процветала. Ловля рыбы, вызывание гномиков, карточная игра – всё это делалось «на хлеб».

Мы с Солнцевым особо нуждались в хлебе – мы надеялись с его помощью приучить Мою убирать за нас территорию.

Во время «Весёлых стартов» я заманила её за трансформаторную будку, украшенную плакатами «Не влезай – убьёт!» и «Пионер растёт смелым».

Моя влюблённо смотрела на бутерброд.

– Видишь пустую бутылку? Неси её сюда!

Глаза Моей светились преданностью и полным непониманием.

– Фас бутылку! А я тебе хлеба с маслицем дам!

– Моя, ты дура! – кипятился Солнцев. – Тебе русским языком говорят: фас!

Ни уговоры, ни угрозы не помогали: Моя соглашалась приносить только палки, которые мы сами же ей и кидали.

После обеда был скандал. Василь Василич носился, как казнокрад перед проверкой, орал на вожатых, но причину гнева не объяснял.

– Всех повыгоняю! На секунду отвернуться нельзя!

Что случилось – мы узнали, вернувшись к корпусу. У крыльца, виляя хвостом, сидела Моя, а рядом валялась поллитровка, только что привезённая Василичем из сельпо.

Перед родительским днём нас погнали на сбор лекарственных трав. Это называлось «трудовой десант».

– Все организованно выходим на мать-и-мачеху! – кричали воспитательницы фельдфебельскими голосами.

Интерполыч бегал между отрядами и проверял наличие головных уборов. Моя восторженно носилась за ним.

Солнце в небе, пот на лбу, скука в сердце. По зелёному склону, как жуки, ползли пионеры.

– Кто сдаст меньше всех травы, того не отпустим на родительский день! – подбадривало нас руководство.

Мы знали, что это враньё, но нам всё равно было страшно. Родительский день для пионера – всё равно что побывка для фронтовика.

– О, бурёнка! – заорал Солнцев.

Со стороны дороги на поле забрела одинокая корова. У неё были большие глупые глаза и шкура, похожая на чёрно-белую карту. Забыв обо всём на свете, мы ринулись к ней.

– Назад! Она кусается! – Интерполыч метался, растопырив руки, но мы обходили его с флангов.

Мы любим коров! Нам нужно срочно погладить это прекрасное животное! Мы хотим отдать ей нашу мать-и-мачеху!

Корова несколько секунд смотрела на нас, а потом бросилась наутёк. За ней, скуля и повизгивая, понеслись Моя и пионеры. Следом – воющее начальство.

Мы не зря играли в «Зарницу». По всем правилам военного искусства мы взяли корову в тиски и прижали к реке. Спасаясь от нас, она запрыгнула на стоящий на берегу трактор и замычала, вызывая подмогу.

– Ах вы, нехристи! – Почтальонша Анфиса бежала к нам, размахивая хворостиной.

– За что?! – только и успел охнуть Интерполыч, сражённый наповал.

Подхватив ситцевую юбку, Анфиса вскарабкалась на трактор.

– Никому в город звонить не дам!

Атака тут же захлебнулась. Анфисин телефон был единственным средством связи с Большой Землёй.

Родительский день. Всех моих подружек давно разобрали, и я одна осталась сидеть на воротах при въезде на территорию. Как выяснилось потом, папа забыл, в какой лагерь сдал ребёнка, и приехал совсем не туда.

Ко мне подошёл Стас Сундуков, вожатый четвёртого отряда.

– А ты что, интернатская?

Я оценивающе посмотрела на него. Ого: девятнадцать лет, майка с иностранным словом и кеды сорок третьего размера. Стасик был очень интересным молодым человеком.

Я тоже не была девочкой-ромашкой. Я уже два раза ходила на кино «до шестнадцати», и мне разрешали гулять до десяти.

Видит Бог, я не хотела изменять Запаскину, но у меня не было выбора. По ночам все девчонки в нашей палате рассказывали про своих пацанов: Ольга ждала парня из армии, Светка переписывалась с кубинцем, а Нонка вообще была целованная. Я же, как дура, притворялась, что сплю.

– Я не интернатская, – гордо отозвалась я. – Просто у меня дел по горло. Мне некогда с родителями шастать.

Стасик стоял и задумчиво плевал на землю. «Интересуется!» – пронеслось у меня в голове, и я принялась развивать успех.

– Меня в редколлегию назначили – велели к концу смены открытки нарисовать для всех сотрудников.

Вообще-то редколлегией у нас была Нонка, но Стасик не стал бы это проверять.

Он лениво пнул створку ворот, и я со скрипом уехала в сторону. «Он меня катает!»

Некоторое время мы молчали.

– Тебе лет-то сколько? – спросил наконец Стас.

Я улыбнулась, как учила Нонна.

– Пятнадцать.

– Сегодня вечером танцы в клубе будут. Небось, придёшь?

– Ага! А ты?

– Ну и я пойду.

– Нонка! – Я чуть не плакала от счастья. – Меня Стасик на танцы пригласил!

– Как?!

Получив необходимые советы, я помчалась договариваться насчёт гардероба.

Нонкина ярко-розовая кофта, Светкина юбка в полоску, Валькины туфли почти на каблуках… Стрелки на глазах наводили всей палатой – цветными карандашами из запасов редколлегии.

На танцплощадке гремела музыка. Малышня носилась вокруг, нарушая нам всю «атмосферу».

С бьющимся сердцем я протолкнулась внутрь круга и сделала несколько изящных взмахов руками. Стасика нигде не было видно.

– Он на сцене! – прокричала мне на ухо Нонка.

Я обернулась: моё счастье сидело на ступеньках и курило. Носы его тапочек были протёрты, из них торчали салатовые носки.

Я набрала в лёгкие воздуха и пошла навстречу судьбе.

– Привет!

Стасик оглядел меня.

– Ты чего руками-то махала? Комары зажрали?

Я не сразу сообразила, что это он о моих эротических па.

– Ага, – обречённо соврала я. Танцевать я никогда не умела. Это мой крест ещё с детского сада – меня даже в снежинки под Новый год не брали.

– На, затянись! – Стасик великодушно передал мне окурок. – Сигареты – первое средство от комаров.

Мы сидели на виду у всего лагеря и курили один бычок на двоих. И никто нам ничего не сказал.

На следующий день на асфальте перед столовкой кто-то написал: «Сундуков + Теньшова = любовь».

Я гордилась этим до конца смены, а на прощальном костре преподнесла Стасику открытку – срисованных с книжки Муху-Цокотуху и Комарика с надписью: «Никто не забыт. Ничто не забыто. Лагерь им. Зои Космодемьянской».

24. Про моих виртуальных друзей

Раньше я была книжным червём, а теперь стала интернетовским: целыми днями брожу по соцсетям. Это как семечки: раз начнёшь – потом не оторвёшься.

Мы со Сбышеком никогда не виделись вживую, но уже несколько лет следим друг за другом в Сети. Сбышек – буржуй постперестроечного разлива. На чём делает деньги – непонятно. Живёт себе в Сибири хозяином тайги: усадьба, дворня, псарня, все дела.

Сбышек – талант: я каждый раз ухохатываюсь над его рассказами о миллионерском житье-бытье. И в то же время с ним невозможно разговаривать, когда речь заходит о политике: что бы в мире ни происходило, у него во всём виновата «закулиса». Сбышек искренне верит, что Запад хочет развалить Россию и что в этом заключается смысл существования Америки. Классика жанра: США загнивают, их ждёт неминуемый крах, все американцы толстые и тупые (хотя это не мешает им «везде хозяйничать»).

Разубеждать его бесполезно.

– Ну приезжай в гости, посмотри, пообщайся с людьми! – кипячусь я.

Но Сбышек и не думает поддаваться.

– Ага. Чтобы меня стошнило прямо в аэропорту.

Так и дружим, считая друг друга фанатиками и жертвами пропаганды.

Сегодня забрела в его дневник: Сбышек сделал ремонт в ванной и вывесил фотографии – похвастаться. Написал, что съёмку организовали журналисты из какого-то издания по интерьерам.

В пустой белокаменной ванне сидела голая модель: обе подчёркивали красоту друг друга. Та же участь постигла унитаз и душевую. Я минут десять разглядывала девицу – исключительно хороша!

А вот у меня нет ни одной голой фотографии. Раньше стеснялась фотографироваться, а сейчас стесняюсь показываться.

Если бы двадцать лет назад у меня были интернет и голова на плечах, я бы обязательно снялась голой и выставила снимки в Сети. На следующий день проснулась бы звездой.

И никакой Нобелевской премии не надо.

25. Про мою конкурентку

Светкина красота не была идеальной – у неё нижние зубы были чуть кривоваты, да и ногти на руках некрасивые. И всё же, всё же, всё же…

Пышные кудрявые волосы, узкая спина, грудь, едва умещавшаяся на тонком, будто щепочка, теле, – Светка была зримым символом красивой жизни. Помню, как она явилась ко мне в гости: белые носочки, белые шортики и ярко-синяя майка, подчёркивающая божественную грудь.

Хотелось быть такой, как она. Хотелось и кололось. И постоянно тянуло помериться с ней силами.

В первый раз мы схлестнулись, когда наш 10-й класс направили на картошку. В автобусе, не сговариваясь, мы подсели к херувимчику Запаскину, сжали его с двух сторон и наперебой замурлыкали.

У Светки было больше самоуверенности, у меня – воли к победе. Запаскин достался мне. Но, пока я целовалась с херувимчиком, Светку позвали к себе охотники из Внешторга (у них там неподалёку были дачи). Они освободили её от полевых работ и каждый день катали на машине.

Вечером, собравшись у умывальников, девушки обсуждали Светкины похождения. Ахали, таращили глаза и неизменно выносили вердикт: «гулящая».

Мы со Светкой презирали друг друга. Она меня – за исторический роман, который я писала с 15-ти лет. Я её – за откровенное желание выезжать на других.

– Во-первых, твой роман никогда не издадут, – говорила Светка, угощая меня импортной жвачкой. – И даже если издадут, ты за него не получишь и рубля мелочью.

– А ты… ты просто… шлюха – вот кто!

– Куртизанка, – поправляла она. – Ты ведь с меня и списываешь героиню своего романа.

Пока мы с девчонками готовились поступать в вуз, Светка жила настоящей жизнью. В неё влюбился молодой человек из высокопоставленного семейства. У неё появились глянцевые каталоги «ОТТО» и французское бельё. Она прилетала из Сочи, мягко журила нас за «зря прожитую молодость» и вновь уносилась на Парнас.

Но вскоре случилось страшное. Светкиного хахаля посадили за растрату. Она поехала к нему в тюрьму, а её не пустили: «Ты кто? Жена? Нет? Ну и вали отсюда!» А у Светки любовь, верность и всё, что положено в романе…

Его освободили через несколько месяцев за помощь следствию.

– Сиди пока у матери, – сказал он Светке. – А мне нужно съездить кое-куда по делам. Потом я вернусь за тобой.

Но он не вернулся. Его нашли мёртвым на трассе Москва—Ленинград: вроде как он ехал на мотоцикле и не справился с управлением.

– Да он в жизни бы не сел на мотоцикл! – рыдала Светка. – Они это специально подстроили, чтобы повесить на него все долги!

Очередного жениха она искала в кафе «Лабиринт». Садилась за столик, заказывала чаю и ждала. К ней подходили – она оценивала: этот, не этот, нет, нет, нет…

Однажды к ней подсели двое.

– Ну, кого из нас выберешь?

Светка указала на Андрея, молодого плечистого директора овощебазы. Через день она переехала к нему жить, а через несколько месяцев позвала к себе всех подружек – справлять день рождения. Там я впервые попробовала кокос и посмотрела мультик по видаку.

Ещё через шесть месяцев Света родила дочку, и тут у них с Андреем начались разногласия. Воспитанный в крепкой деревенской семье, он был уверен, что жена должна смотреть за дитём, стирать пелёнки и разводить кашку «Малыш». Света была уверена, что с «Малышом» может справиться и няня. Дело кончилось банально: криками, звоном посуды и вызовом милиции («Там, кажется, кого-то бьют!»).

Потом я надолго потеряла Светку из виду. Общие знакомые рассказывали, что у неё всё хорошо с личной жизнью (начальник железнодорожной станции, начальник отдела снабжения завода…). А сегодня я наткнулась на Светкин дневник в интернете: она выглядит на десять лет старше своего возраста, увлекается оккультизмом и зарабатывает на жизнь продажей каких-то травок для заварки вместо чая.