Эллисон Сафт
Особо дикая магия

7

Проведя в Уикдоне почти две недели, Уэс разобрался в местных закатах. Обычно они развиваются неторопливо, жеманничают, как женщина, сбрасывающая шаль. А сегодня темнота падает, как театральный занавес. Жирные дождевые тучи выливают содержимое на горы и клубятся над морем до тех пор, пока за окном не остается ничего, кроме серой пелены.

В камине библиотеки сыплет искрами огонь, древесный сок и влага трещат в знойном пламени. Уэс склонился над учебником алхимии, запустив пальцы в волосы. Он не знает точно, сколько провел здесь – десять минут или десять часов, – но к тому времени, как наконец моргает, дрова прогорели до золы, почти вся глава улетучилась из памяти, а рядом выросла горка изорванной бумаги из блокнота. Бормоча про себя, он сметает клочки в ладонь.

До того как он бросил школу – еще в те времена, когда приходские школы сумистов не подвергались нападкам за якобы подстрекательство к бунту, – ему постоянно влетало за возню и ерзанье. И это, и прилюдное унижение, которое он терпел всякий раз, когда учителя вызывали его читать вслух, привели к тому, что от уроков его тошнило. Во время ученичества у алхимиков он старался лучше скрывать вредные привычки, рвал или теребил что-нибудь, чтобы помочь себе сосредоточиться. Бумагу, шнурки на ботинках, пуговицы на куртке, которые Кристина всякий раз нехотя пришивала обратно.

Уэс закрывает книгу и падает на нее головой. Мэгги ушла из дома несколько часов назад и забрала с собой Бедокура. Он так и не привык толком к здешнему одиночеству. Каждый звук кажется слишком громким: треск половиц, стук дождя по крыше, стон оконной рамы, которая шатается и разбухает в грозу.

Как Мэгги терпит все это? Живет в пяти милях от цивилизации. Брат умер, отец отсутствует, мать неизвестно где. Однажды он мечтал о чем-то похожем – о матери, которой нет до него дела, о доме, где он мог бы творить что хотел. Тогда наступил бы конец тем временам, когда он шатался по улицам, как бродячий кот, целовался с девчонками на пожарных лестницах или в парке, жадно ловя каждый звук. Но теперь, когда он видит, каково это, его слегка подташнивает, что когда-то он додумался завидовать подобной жизни.

Ну вот, опять он сочувствует Мэгги Уэлти. Она, наверное, выпотрошила бы его живьем, если бы только догадалась, о чем он думает.

Кто-то стучит во входную дверь.

Уэс рывком выпрямляется как раз в тот момент, когда раскат грома сотрясает дом до основания, а вспышка белой молнии рассекает ночь. Наверное, не следовало бы ему открывать дверь, ведь это не его дом, но стук повторяется, резкий и настойчивый, и Уэс нехотя выползает в прихожую. В дверной глазок он видит на веранде Халанана – тот задыхается, с него ручьем льет дождевая вода.

Изумившись, Уэс распахивает дверь.

– Халанан! Зайдете?

– Времени нет. Я пришел передать, что тебе звонили в гостиницу. Говорят, твоя сестра. Как ее… Маделин?

Черт. Звонки Маделин никогда не сулят ничего хорошего.

– Зачем звонили?

– Жаль, что сообщать об этом тебе пришлось мне, но она сказала, что с твоей матерью произошел несчастный случай.

* * *

Вестибюль гостиницы «Уоллес-Инн» такой же, как запомнился ему тогда вечером, – очаровательное подобие какого-нибудь пафосного столичного отеля. Над головой сверкает люстра, яркая, искристая, как шампанское, сквозь приглушенный гул голосов в ресторане слышно, как кто-то наигрывает на рояле переливчатую мелодию с синкопами, которая как раз сейчас вошла в моду в Дануэе.

Ровесница Уэса прислонилась к стойке администратора, почти скрытой из виду ветками какого-то раскидистого растения. В любой другой день Уэс не упустил бы случая пофлиртовать с ней, но сейчас едва замечает ее. Все, на чем он способен сосредоточиться, – беспрестанно повторять про себя услышанные от Халанана слова «несчастный случай». Не может быть, чтобы мама умерла. Халанан сказал бы ему. Вдобавок он сам понял бы в глубине души, уверен Уэс. Потому что сместились бы земные полюса или лопнула в нем некая жизненно важная жилка.

Он стаскивает кепку и торопливо выпаливает:

– Добрый вечер, мисс. Меня зовут Уэстон Уинтерс. Я слышал, мне звонили?

– А-а, – ее губы складываются в тонкую сочувственную линию. – Вы можете перезвонить вон там, мистер Уинтерс. Принести вам кофе?

– Пожалуй, да. Было бы замечательно.

Она ведет его за стойку, в уютный своей теснотой кабинет с плюшевым ковром и массивным деревянным столом. Он падает в кресло и ждет, когда девушка вернется. Ей требуется всего минута, чтобы скрыться за дверью, а потом снова вернуться и вложить ему в руки кружку. Тепло, проникающее сквозь кожу, ласкает его закоченевшие от холода суставы.

Собравшись с духом, он набирает на аппарате с диском свой домашний номер. Поверхность кофе дрожит, покрывается рябью, его отражение разбивается в ней, а телефон звонит ему в ухо. Он успевает издать лишь один сигнал, и в трубке становится тихо. Никто ничего не говорит, но по напряженному молчанию ясно, что кто-то слушает.

– Мад?

– Уэстон, – резко отзывается она.

Он резко втягивает воздух, услышав в ее голосе едва замаскированную ярость.

– Что случилось?

– Маме нужна операция. Она уснула на работе и загнала себе в руку иглу.

Уэс вздрагивает.

– Как она?

– Ты слышал, что я сейчас сказала?

Он прикусывает язык, чтобы не сказать еще чего-нибудь, о чем пожалеет. Мад не всегда мыслит здраво и отстаивает свою правоту яростнее, чем он.

– Да, слышал.

Она тяжело вздыхает. Ему представляется, как дымок вьется над ее сигаретой, как она выглядывает из окна. И почти слышит шум транспорта вдалеке и стук дождя по пожарной лестнице.

– Строго говоря, да, она в порядке. Но больше работать не может – по крайней мере так, как раньше. А если ей не сделать операцию, вообще не сможет больше пользоваться рукой.

– Вот черт.

– Ага.

Оба тяжело молчат, в трубке потрескивают помехи.

– Удачная вышла попытка, – продолжает она, слегка смягчившись, – но тебе надо домой.

А вот это удар ниже пояса. Удачная попытка? Будто он ставил какую-нибудь малобюджетку? У него путаются мысли, вырывается единственное слово «нет».

– Нет? Нашей матери под пятьдесят! И если тебе этого до сих пор не видно невооруженным глазом, больше она так не может. Ты хоть замечал?

– Конечно, замечал! – Он изо всех сил старается говорить ровным голосом. Орать он пока не хочет. Как не хочет и обеспокоить людей за пределами этой комнаты – неизвестно еще, что они подумают. – Боже, Мад, за кого ты меня принимаешь?

– Тогда тебе известно, о чем речь. Мы с Кристиной даже вместе не получаем столько, чтобы хватило на операцию, да еще на одежду и кормежку. Мне нужна помощь, Уэс.

– Знаю. Знаю, что она больше так не может. Знаю, что ты в одиночку не вытянешь. Но если ты дашь мне немного времени, тебе больше никогда не придется работать, и…

– Это ты уже в который раз говоришь. Все обещаешь, просишь то время, то дать тебе второй шанс. И я спускала это тебе с рук годами, потому что думала, что ты сам должен усвоить этот урок. Пора повзрослеть.

– Так чего же ты от меня хочешь? Чтобы я вернулся и нашел какую-нибудь жуткую тупиковую работу, на которую берут всех подряд? Хочешь, чтобы мы до конца наших дней еле перебивались? Этого я не могу. Мне надоело выживать, я хочу жить.

– А мне плевать на то, чего хочешь ты.

– Я же стараюсь, Мад. Стараюсь найти для всех нас выход.

– Теперь одних стараний уже недостаточно.

У него вылетает прерывистый вздох. Он не говорит ни слова, потому что она права. Права, черт бы ее побрал.

– Скажи что-нибудь, Уэстон.

– Что ты хочешь от меня услышать? – хрипло выговаривает он.

– Что-нибудь. Что угодно, только не о тебе самом.

Спорить бессмысленно. Всю свою жизнь он ничего не желал так, как стать алхимиком вопреки всему. Поверить, будто парнишка-сумист с банвитянскими корнями, выросший в Пятом Околотке, способен сравняться с политиками-катаристами, семьи которых правили здесь на протяжении поколений. Поверить, что кто-то вроде него способен хоть что-нибудь изменить. Но как он может надеяться защитить угнетенных этой страны, если он не в состоянии уберечь даже своих самых близких?

Проклятье, да он даже Мэгги не может защитить от Джейме Харрингтона и ему подобных, хоть она этого от него и не ждет. Ни она, ни он в этом не признавались, но Уэс не может отделаться от мысли, что и Мэгги сталкивается с предубеждениями того же рода, что и он. И потому он стремится оберегать ее.

Все Едино, и Единое – Все: таков основной принцип алхимии. Для Уэса он всегда был нравственным кодексом. Помочь одному человеку – помочь стать лучше целому миру. Но на этот раз не все так просто и понятно. Если он останется, обидит родных. Если уедет – бросит Мэгги на растерзание волкам. Как бы он ни поступил, он проиграет. Но если уж он вынужден принимать решение, оно будет одинаковым каждый раз: он выбирает свою семью. Если погоня за мечтой означает, что семью придется бросить, значит, эта мечта недостойна того, чтобы за ней гнаться. Какой в этом смысл? Он не станет лучше, чем думает о нем Мад. Эгоистичный, беспочвенный оптимист, вдобавок инфантил.

Может, он и впрямь все это время был наивен, если его идеалы оказалось так легко разрушить. Эта мечта не для него. Алхимики – люди того сорта, которые растут в богатых семьях и всегда будут богатыми. И он говорит:

– Ладно.

– Что «ладно»?

– Я приеду домой. – Уэс крепко сжимает трубку. – Я серьезно. Приеду следующим поездом.

Мад поначалу молчит. Весь ее боевой настрой вдруг улетучился.

– Хорошо.

– Сувенир хочешь? Здесь в этом году охота.

– Нет. – Она не смеется, но голос звучит мягче. – Вечером увидимся.

В трубке становится тихо, потом ему в ухо звучит гудок.

Это правильное решение. Он сам понимает. Но легче от этого не становится.

Если он даст себе волю, то вспомнит, как это было раньше, когда они с Мад еще ладили и она была для него целым миром. Ничего ему не хотелось так, как быть рядом с ней и быть как она. Когда оба были еще детьми, он пробирался в ее комнату ночью и дергал одеяло, пока она, смягчившись, не пускала его к себе в постель. Подрастая, он полюбил болтать с ней, пока она собиралась на смену в бар. Она работала даже в то время, пока был жив папа, потому что с деньгами было всегда туговато, и даже тогда она, должно быть, уже выдыхалась.

Он говорил что-нибудь вроде: «Когда вернешься домой, хочешь посмотреть кино?»

Иногда она швырялась в него чем попало, пока он не убегал. Иногда продолжала подрисовывать карандашом свои выщипанные в ниточку брови и заявляла: «Сегодня у меня найдутся занятия получше, чем зависать с тобой».

– Завтра?

– Завтра.

А потом еще завтра, и завтра, и завтра, и так далее. Мили между ними и океаны раздражения, заполнившие их.

К тому времени, как он вешает трубку, кофе чуть теплый. Невежливо было бы не выпить его, ведь сам попросил, и он опрокидывает кружку одним махом, что оказывается ужасной ошибкой. Кофе горький, как грех Божий, пить его – будто глотать жидкую грязь, и от такой встряски он аж вскакивает. На обратном пути через вестибюль он невольно стонет при виде окон в дождевых каплях. Он как-то ухитрился забыть, насколько ненавидит его Бог, и значит, ему еще придется топать несколько миль до Уэлти-Мэнора под дождем. Он накидывает отцовский тренчкот на голову, как капюшон.

– Эй!

Уэс оборачивается, видит девушку из-за стойки и вынуждает себя улыбнуться. Он давно овладел искусством держать чувства в себе. Если он не выпустит их на волю, отчаяние не потопит его.

– Еще раз спасибо за кофе.

Она кладет руку ему на плечо.

– Идемте. Давайте я вас домой отвезу.

– Да ничего, необязательно.

– Нет, обязательно. Льет как из ведра.

Он смотрит на небо, наклонив голову набок.

– Да уж.

Она выводит его задним ходом, где у края поля, которое быстро заливает вода, припаркована ее машина. Новая модель, сплошь блестящая черная краска и хромированная отделка.

– Пришлось потесниться, освободить место для приезжих. Под ноги смотрите.

Он забирается на пассажирское сиденье и принюхивается к приятному запаху новой кожи в салоне. Она садится рядом, приносит с собой аромат роз и дождя. Уэс пристегивает ремень, двигатель оживает. Даже объяснять не надо, куда ехать. Девушка проезжает по главной улице и прочь из города, прямо к Уэлти-Мэнору.

Девушка ничего не говорит, не спрашивает, что случилось или как он, и Уэс готов расплакаться от облегчения. Она слегка прибавляет громкость радио, так что музыку можно различить сквозь стук капель по крыше. Он прислоняется головой к оконному стеклу и закрывает глаза, узнав мелодию, которую Коллин любит напевать за мытьем посуды. Сердце сжимается от тоски, но какой теперь смысл тосковать по дому. Скоро он снова будет вместе со всеми.

Машина останавливается на подъездной дорожке у дома Уэлти, и Уэсу мерещатся вдалеке два белых круга, похожие на немигающие глаза.

– Послушайте, – начинает девушка, – я понимаю, это не мое дело, но я очень сочувствую вам из-за мамы.

Ну разумеется, не могло ему повезти так, чтобы эта тема вообще не всплыла в разговоре.

– Спасибо. Это много для меня значит.

– Возвращаетесь домой?

– К сожалению.

Кажется, она озадачена.

– Вот как? Почему вы так говорите?

– В Дануэе мне делать нечего.

– А здесь – есть? Верится с трудом.

Он поворачивается, чтобы взглянуть на нее. В темноте черт лица не разглядеть, но, когда она улыбается, он видит ее губы в алой и блестящей губной помаде.

– Вы там бывали?

– Нет, – почти мечтательно отвечает она. – Но очень хотела бы. Столько огней, и музыки, и людей… какое-то волшебство. Кажется, будто можно стать кем захочешь, сбудется все, что только пожелаешь.

Как мило. Хотел бы он пожить в городе ее романтичных видений.

Но пока он здесь, в этой машине, почему бы не попробовать? Если эта девчонка хочет видеть его искушенным столичным парнем, он ей подыграет. Будет делать вид, что его жизнь легка, необременительна и очаровательна. Ему же всегда нравилось окружать себя людьми, которые не мешали ему притворяться и болтать, заглушая шум его подавленных чувств.

– И кем бы вы стали? – спрашивает он.

– Актрисой, – она почти смущена.

– Понимаю. Большой город – как раз то место, куда надо отправиться, если хочешь достичь высокой цели. Может, поедем со мной?

– О, мистер Уинтерс…

Он подмигивает.

– Я же просто шучу.

– Как это жестоко – играть девичьим сердцем, – лукаво говорит она. – Я как раз собиралась ответить, что подумаю.

– Правда? Ну что ж, последний поезд через несколько часов. Сейчас или никогда.

Может, она и вправду чего-то добьется в большом городе; вид у нее сейчас такой, будто она обдумывает его предложение. Сбросив маску, смеется.

– Если бы я только могла!.. Но если вам перед отъездом что-нибудь понадобится, обращайтесь.

– Вы уже сделали более чем достаточно. Еще раз спасибо, что подвезли.

– Не за что. Берегите себя, мистер Уинтерс.

Он выбирается из машины и идет к входной двери в свете фар, лучи которых пронизаны иголочками дождя. Едва он оказывается за дверью, от недавнего веселья не остается и следа. Изнеможение – вот что его сменяет, и он даже не замечает Бедокура, сбежавшего по лестнице навстречу ему. Закрыв за собой дверь, он снимает тренчкот и сразу же спешит наверх, укладывать вещи.

8

Сквозь кружево занавесок огонь кажется не таким ярким. Здесь ее, надежно укутанную пледами и устроившуюся на подоконнике эркерного окна, ничто не потревожит. Ни холод, жадно жмущийся к мокрому от дождя стеклу. Ни хала, рыщущий по лесам вокруг ее дома. Ни Джейме и его колкости. Сейчас важно лишь то, что она пропитана теплом и светом и наконец-то совсем одна.

Последнее утешает и радует меньше, чем должно было. А Уэстон куда-то ушел в такую грозу.

Каждый раз, стоит ей представить, как он заходит в дверь, желудок у нее скручивается тугим узлом. Но ее время истекает. Завтра день записи, и она не позволит остановить ее боязни впустить его в свою жизнь и дать ему в руки верное средство нанести ей рану. Сейчас или никогда.

Зигзаги молний вспарывают небо, Маргарет тревожно возвращается к книге, лежащей у нее на коленях. Читает ради утешения один из потрепанных романов в бумажных обложках, которые раньше читал ее отец, думая, что его никто не видит. Маргарет проводит пальцами по рваной, выцветшей обложке, раскрывает дешевый томик, как Священное писание. В первый раз, когда мать застала ее с одной из этих книг, она застыла в дверях как вкопанная. С вытянутым побледневшим лицом она смотрела на Маргарет, будто увидела призрак. А потом, презрительно скривив губы, изрекла: «Не трать время на эту чепуху».

Маргарет порой жалеет, что ее сентиментальность выжила, несмотря на суровое воспитание, и тем не менее она жива. «Чепуху» она начала читать, поскольку стала забывать, каким человеком был ее отец – разве что помнила, что он ушел. С каждым днем его лицо мутнело в памяти, голос звучал в ушах все менее отчетливо, забывался его тембр. А в этих книгах содержится частица отца, которую она не в силах потерять, – не то что слова его песен, смысл букв в его Священном Писании или рецепт медового кекса с пряностями, который он пек каждую осень.

Она только начинает втягиваться в знакомый сюжет, как снаружи слышится шум двигателя. Бедокур, дремавший на ковре у камина, поднимает голову с элегантно скрещенных лап. Яркие фары нарезают темноту тонкими полосками, подсвечивают клубящиеся грозовые тучи, которые надвигаются с гор. Маргарет прижимается лбом к оконному стеклу и щурится в потоке света. Туман заволакивает стекло как раз в тот момент, когда она видит гладкий черный автомобиль, колыхающийся на ухабах подъездной дорожки. В такой час он выглядит воплощением ужаса. В Уикдоне почти никто не ездит на машинах, половине местных не по карману даже держать лошадь. И никому из Уикдона в голову не приходит бывать с визитами в Уэлти-Мэноре, будь то на машине или нет.

Пассажирская дверца открывается, выходит какой-то мужчина – нет, не какой-то: это Уэстон. Она узнает его по отросшим волосам и поношенному тренчкоту, наброшенному на плечи. А потом, присмотревшись, узнает и машину.

На ее удачу, Уэстон решил связаться не с кем-нибудь, а с Аннетт Уоллес, подружкой Джейме и одной из любимиц всего Уикдона. Семья Уоллес – потомственные толстосумы, разбогатевшие на разработке золотой жилы, теперь им принадлежат несколько городских компаний. Наверняка охоту нынешнего года в значительной мере спонсируют они.

В замочной скважине поворачивается ключ, Бедокур вскакивает и несется вниз по лестнице. Ее предала собственная собака. Дверь открывается, гроза слышится во всей ее мощи. Шумят ветками деревья, дождь с силой бьет в землю, взбивает полузамерзшую грязь. Добираться до города в такую погоду – сущий кошмар, на миг Маргарет беспокоится, как бы Аннетт не застряла. Но, к счастью, ревет двигатель, машина быстро вырывается из грязевого плена и удаляется в сторону предгорий.

Чем ближе слышатся шаги Уэстона на лестнице, тем судорожнее стучит сердце Маргарет. Хлопает дверь его комнаты. Маргарет снова углубляется в книгу, отчаянно пытаясь успокоить нервы перед разговором с ним, но сосредоточиться не может. Слышно, как он роется в своих вещах, гремит ящиками, и эти звуки сводят ее с ума. Да что он там делает?

Раздраженно фыркнув, она кладет раскрытую книгу страницами вниз и решительно выходит в коридор. Распахивает дверь его комнаты и застает Уэстона вываливающим свои вещи из шкафов. У нее падает сердце при виде наполовину собранных чемоданов.

– Что вы делаете?

Уэс вздрагивает, круто оборачивается к ней. Маргарет чуть не отшатывается при виде его лица. Он мертвенно-бледен, волосы облепили голову, он похож на дрожащего пса, мокрого и потому особенно тощего. Но хуже всего его глаза. В них нет ни озорного блеска, ни насмешки. Только опустошенность и изнеможение, знакомое Маргарет по собственному лицу.

В руке он сжимает четки, которые быстро прячет в карман, словно она застала его за каким-то неприличным поступком. Маргарет уже давно кое-что подозревает, и увиденное подкрепляет ее уверенность. Уэстон сумист. Но это открытие не приносит ни облегчения, ни объяснений, ведь он явно уезжает.

– Вас стучаться не научили? – выпаливает он.

– Куда вы едете?

Самообладание возвращается к нему ненадолго, он улыбается ей. Улыбка выходит кривой, лицо выглядит неподходящей по размеру маской.

– Домой.

– Что? – Она не в силах сохранить спокойствие. – Почему?

– Я не создан для сельской жизни, – беспечно бросает он, глядя на нее из-под ресниц. На их кончиках повисли дождевые капли, переливающиеся на свету. – Вы, похоже, расстроены. Будете скучать по мне?

В ней разгорается искра раздражения. В человеке, который показался ей таким преданным своей мечте, невыносимо видеть переменчивость. Особенно сейчас. Когда ей так необходимо, чтобы он остался. Когда она только-только собралась с духом…

– Вам нельзя домой.

– Что вы такое говорите?

– Вы готовы так легко отказаться от своей мечты? Стоило ли тогда унижаться, как псу, лишь бы остаться здесь, только чтобы затосковать по дому за какие-нибудь две недели? Вы так мало цените собственную гордость?

Его улыбка тускнеет.

– Не в этом дело.

– А в чем же?

Он проводит пятерней по волосам. Капли воды стекают по его подбородку и шее. Маргарет невольно прослеживает их путь, пока они не ускользают под воротник.

– Долго рассказывать. Скажем так: я нужен моим сестрам дома, и закончим на этом.

– А мне вы нужны здесь, – говорит она, прежде чем успевает опомниться. Она ведь была так осторожна, готовилась ко всему. Как она могла так ошибиться?

– Мне казалось, вам уже хватило денег на взнос.

– У меня нет напарника.

Лицо Уэса вытягивается в замешательстве.

– А я-то тут при чем?

– Мне надо, чтобы вы стали моим алхимиком. Моя мать уже не берет учеников, но тот самый хала нужен ей больше всего на этом свете. Вы – единственный, кому я могу довериться, потому что вы отдадите его ей, когда охота закончится. А отдадите потому, что тогда ей не останется ничего другого, кроме как отплатить вам ученичеством.

Судя по виду, Уэс совершенно ошеломлен.

– Но… но я же не алхимик. Официально.

– Не скромничайте. – Маргарет нерешительно присаживается на край его постели и этим, кажется, немного задабривает его. – Если вы способны производить трансмутацию, значит, вы алхимик. И потом, в правилах ничего не сказано насчет лицензии.

– Я ценю ваш вотум доверия, но я не в состоянии обеспечить вам какие бы то ни было конкурентные преимущества.

– От вас требуется только одно: зачаровать то, чем можно убить того самого хала, и показаться всем. Вот и все.

Это упрощенный перечень обязанностей алхимика во время охоты, тем не менее он верен. На самом же деле Полулунная Охота не так уж отличается от других лисьих охот, заполняющих осенние дни. Охотничьи клубы запускают в леса свору гончих, работающих по следу, и едут за ними верхом. И заканчивается охота лишь тогда, когда добыча скрывается в норе, оказывается разорванной в клочья или убитой. Разница лишь в том, что во время той самой охоты добыча может погибнуть только от руки алхимика в ночь Холодной Луны – по крайней мере, так утверждают непостоянные исторические источники. Несмотря на все старания, ни одному алхимику за последние двести лет не удалось убить демиурга. В настоящий момент единственный, кто знает наверняка, как это делается, – Ивлин.

Нет, должен же быть еще способ. Она обязана в это верить.

– Ничего подобного! – возражает Уэстон. – Слушайте, я же в курсе, что вытворяют алхимики во время охоты. А как же алхимические ловушки? Диверсии? Мы оба знаем, что я недостаточно сведущ и опытен для них. И потом, я ничего не знаю об охоте, – он поднимает растопыренные пальцы и начинает загибать их. – Я не знаю, какое снаряжение вам понадобится помимо оружия. Понятия не имею, как предвидеть то, что замышляют конкуренты. Не умею стрелять из ружья. Я даже верхом ни разу не ездил!

– Про все снаряжение, которое мне понадобится, я вам расскажу, верхом ездить научу. А что до остального, от вас ничего не понадобится. Вы нужны мне не ради дешевых трюков. Вы просто должны существовать. Зачем же вы со мной препираетесь?

– Я не препираюсь. Просто стараюсь дать вам понять, что мой отъезд – не повод для разочарований. Мне жаль. Искренне жаль. Но вам придется найти кого-нибудь другого.

– И вы правда готовы отказаться от такого шанса ради ваших близких?

– Всегда.

Что было бы, если бы все и всегда возвращались домой по ее просьбе? Если бы любовь всегда перевешивала амбиции?

– Ясно.

– Мисс Уэлти, я… я вижу, что вы расстроены, но не понимаю. Если завтра возвращается ваша мать, вы сможете участвовать в охоте вместе с ней, разве не так?

Она молчит, и его лицо медленно омрачается пониманием.

– Так вы в самом деле не знаете, вернется она или нет?

– Да. – Нож с поворотом вонзается в ее тайный позор. – Наверняка не знаю.

Это была не ложь. А истина, в которую ей хотелось верить.

Она собирается с духом, готовясь к его гневу, но, когда снова встречается с ним взглядом, он грустно улыбается.

– Значит, видимо, правильно вы говорили мне уезжать домой с самого начала. Почему же потом передумали?

– Потому что посочувствовала вам.

Она ожидает от него вспышки гнева, но по его лицу скользит тень чувства, которое намного хуже. Это жалость.

– Вы посочувствовали мне, а ваша мама пропала на три месяца? Мэг… то есть мисс Уэлти, я понимаю, что перехожу границы, но это же ненормально. Вы ведь понимаете, да?

Именно этого она и надеялась избежать. Больше ей ни к чему его самонадеянное возмущение ее поступками, и терпеть его осуждение она не намерена.

– Это не значит, что она плохой человек.

– Я этого и не говорил, – он медлит. – Но разве не лучше вам было бы уехать на это время куда-нибудь, где вам не пришлось бы жить одной?

– Я не против пожить одна. Она доверяет мне поддерживать порядок во время ее отсутствия.

– Доверяет вам? Неужто торчать безвылазно в этом всеми забытом доме еще и честь? – Его слова звенят в напряженной тишине, он широко раскрывает глаза. Он и не собирался говорить ничего подобного, но теперь уже слишком поздно.

А ведь это и вправду честь. Любовь Ивлин утонченна, ее трудно заслужить, и Маргарет научилась различать ее в каждом маленьком проявлении доброжелательности, в каждом редком ласковом слове. Ее лицо вспыхивает от унижения.

– Я и не ждала, что вы поймете.

Уэстон с размаху закрывает глаза ладонью, тянет ладонь по лицу вниз.

– Простите. Вы правы. Но я старался.

Если ее положения он не в состоянии понять, может, поймет хотя бы ее преданность.

– Моя мать исследует демиургов. Вот почему она так много путешествует. Но если я выиграю охоту и отдам ей того самого хала, она останется. Я точно знаю. Потому я и… – У ее начинает жечь в горле, она умолкает, делает прерывистый вдох. Плакать она не станет – только не перед ним. – Прошу вас еще раз, мистер Уинтерс. И вновь просить не стану. Пожалуйста, останьтесь. Мне больше некого попросить.

– Господи… – тихо выговаривает он. – Прошу, не надо на меня так смотреть.

Это, в сущности, отказ.

Бормоча себе под нос, Уэстон роется в своих пожитках, пока не находит блокнот. Вырывает страницу, царапает на ней что-то и протягивает Маргарет.

– Вот. Мой телефон и адрес. Просто на всякий случай, вдруг вам что-нибудь понадобится или ваша мама изменит своему правилу не брать учеников.

– Спасибо. – И хотя ей вряд ли может что-нибудь еще понадобиться от него, Маргарет складывает листок и сует в карман. – Уверены, что не хотите задержаться до утра?

– Уверен. Я обещал приехать ближайшим поездом, – он хмурится. – Мне очень неприятно бросать вас вот так.

– Понимаю. – Она и вправду понимает. Его выбор неудивителен, она не вправе обижаться на него за это. На том снимке Маргарет насчитала четырех сестер, Уэс упоминал, что его отец умер. Она думает, не сказать ли ему, что сожалеет о том, что ему вообще пришлось принимать это решение, но лучше оставить все как есть, резать – так резать сразу.

Она хватает один из его чемоданов и помогает снести с лестницы. Бедокур взбудораженно скачет вокруг, будто думает, что куда-то пойдет вместе с Уэстоном. Ее тревожит то, как к нему привязалась ее собака.

– Что ж… Хотел бы я сказать, что пребывание было приятным, – он прикасается к кепке, прощаясь с Маргарет. – Берегите себя, мисс Уэлти.

Он говорит это так искренне и душевно, словно хочет вложить свои слова ей в руку как подарок. И улыбается, но она видит только тревогу в его глазах. Дождевые капли сверкают, отскакивая от камней в саду, и звенят так громко, что она едва слышит свое дыхание.

– До свидания, мистер Уинтерс.

Пока она смотрит ему вслед, сердце щемит тревожно и до боли знакомо. Сколько еще раз ей предстоит смотреть, как кто-то уходит отсюда, не оглянувшись, в то время как она остается здесь, словно призрак, населяющий дом?

Когда мать впервые оставила ее одну, она не знала, куда себя девать. Поначалу пыталась радоваться свободе. Запускала проигрыватель, чтобы музыка заполнила пустоту. Съедала все сладкое, что находилось в доме, наливала себе стакан дорогого отцовского виски. Но наступало утро, голова ныла, желудок выворачивался, а она по-прежнему была сокрушительно, целиком и полностью одна. Часы становились днями, дни неделями, и она осознала, что если разум смог защитить ее от вспоминания неудачного эксперимента Ивлин, то сможет защитить и от этой боли. Можно научиться превращать в оцепенение острую боль осознания, что тебя бросили. Можно научиться абстрагироваться – до тех пор, пока не покажется, что в ней самой нет ни толики реальности.

Но пока Маргарет с трудом закрывает разбухшую от сырости дверь, отказ Уэстона кажется ей лезвием, вонзившимся в давнюю рану. Это острое, внезапное напоминание о том, что из-за материнского горя она страшно одинока. Здесь, в гулкой темноте усадебного дома, ее повсюду окружают призраки, которых она видит лишь отчасти. Прямо сейчас вновь оставаться наедине с ними невыносимо.

Все, чего она хочет, все робкое счастье, на которое она претендовала, ускользает сквозь пальцы. Ей не верится, что она опять сделала себя уязвимой для такой боли. Не верится, что так сглупила и дотянула до последней минуты. Будь она посмелее…

Нет, предпринять попытку она все равно может. Если уж выбирать между отказом от своих намерений и работой с кем-нибудь другим, все равно с кем, тогда она пойдет на компромисс. Завтра же она отправится в Уикдон и подыщет себе алхимика.

От одной этой мысли ей становится тошно, руки зудят от желания какого-нибудь дела. Бездумного, безопасного и полезного. Стирка, думает она. По крайней мере, это в ее силах.

Как в трансе, Маргарет бредет в комнату Уэстона и снимает с постели белье. Пока она перекидывает наволочку через руку, из нее вываливается загадочная записка – дважды подчеркнутое восклицание «на следующей неделе вспомни карбин», что бы это ни означало. От постели пахнет Уэсом. Удушливым лосьоном после бритья и чуточку серой. Вдыхать этот запах почти больно.