Элла Волобуева
Передать словами
– А ты на ней жениться не хотел?
– Я не думал об этом. Мне казалось, время еще есть.
Казалось, время есть. Я снова загрустил и посмотрел на волны.
– Бедненький, ты так одинок, – сказала мне Лиана и потянула за веревочку у своей шеи, стягивающую платье.
Платье мягко сползло к бедрам. Я без интереса взглянул на ее обнаженное тело. Поднявшаяся луна серебрила кожу Лианы. Тело у нее было красиво, как и она сама, но меня это сейчас не волновало. Я не испытывал к ней влечения, скорее, любовался, как любовался бы произведением искусства.
– Ты очень красива, правда, но мне что-то не хочется, – проговорил я.
– Мне будет жаль, если тебя убьют, – ответила она, – расслабься, насладись. Не упускай шанс получить удовольствие, жизнь коротка.
Жизнь коротка. Лиана, должно быть, где -то вычитала или подсмотрела в каком-то фильме эту шаблонную, расхожую фразу. Я не мог бы сказать, какие слова из тех, что говорила Лиана, от ее мыслей, а какие услышаны от поселенцев или перехвачены из тех журналов, газет и фильмов, что приносили им лазутчики из города. Из уст Лианы привычные фразы звучали как-то жутковато. Трудно было сказать, понимает ли она их смысл или просто бездумно повторяет то, что где-то услышала и запомнила. Речь Лианы была правильной, но невыразительной и неубедительной, а тон – слишком ровным. Я не чувствовал в ней искренности. Только пустоту и безразличие, едва прикрытые поверхностными рассуждениями.
Лиана медленно провела рукой по моему плечу, сунув руку под рукав футболки. Движением плеча я сбросил ее руку и поднялся. Решил прогуляться по берегу. Лиана за мной не пошла. Оглянувшись, я увидел, что она снова надела платье, изящно поднялась и направилась к танцующим.
Я прошелся по берегу, отыскал местечко между скал поуютней (насколько это было возможно), свернул футболку, лег и подложил ее под голову. Звезды были очень яркими. Этот уголок в других обстоятельствах и впрямь мог показаться чудесным. Я собирался хорошенько обдумать свое положение и пути выхода из него, но незаметно задремал под шум волн. Когда я проснулся, солнце уже встало. Рядом со мной, свернувшись калачиком, как кошка, спала Лиана.
– Давно ты тут? – спросил я, как только она раскрыла свои большие прозрачные глаза.
– Сюда могут забрести дикие звери. У меня чуткий сон. И нож.
– Защищала меня? – усмехнулся я.
– Пойдем скорее, – сказала она, что-то вспомнив и заторопившись. Она поднялась и потянула меня за руку, – доедим вчерашнего ягненка, пока никто не проснулся. Несколько кусков должны остаться на столе, надо успеть до остальных, да быстрее же!
Лиана тянула меня за руку и подгоняла всю дорогу до стола. Мы торопливо подошли к столу на побережье, накрытому вчера вечером. Поблизости никого из поселенцев не было. Над кусками мяса и фруктами жужжали мухи. Отогнав их, Лиана взяла кусок ягненка и впилась в него белыми зубами. Я последовал ее примеру.
– У меня есть хижина, – жуя, сказала Лиана, – можешь ночевать пока со мной. Деревню охраняют, в хижине можно спать без опаски. Я покажу тебе нашу деревню, хочешь?
Глава 3
Насытившись остатками вчерашней еды, мы с Лианой отправились осматривать поселение. Лиана вызвалась быть гидом. Перед некоторыми хижинами играли дети. Взрослых не было видно, то ли еще спали, то ли охотились, собирали фрукты или рыбачили. Жизнь в поселении казалась очень мирной, спокойной. Неподалеку от леса на отгороженном пастбище паслись барашки и ягнята, за ними присматривал мальчишка-подросток в штанах болотного цвета, которые были ему заметно велики. Чуть дальше был вскопан огород с петрушкой или кинзой, зеленым луком и укропом, на котором копошилось несколько женщин. Лиана окликнула их, и они, подняв головы, бодро помахали руками.
– А тебе работать на огороде не надо? – спросил я у Лианы.
– Только если захочу. Никто не должен ни работать на огороде, ни рыбачить, ни собирать фрукты или охотиться в лесу. Полина с Марианной сами захотели посадить зелень, их право, а остальные вызвались им помочь. Мы работаем, только если есть желание, от скуки, понимаешь? В огороде, или прядем, рыбачим, собираем фрукты, пасем ягнят, всё только по желанию. Каждый выбирает, что больше нравится. Если больше нравится плавать, гулять и загорать, можно провести день и так. Некоторые учат детей писать и читать. Если захотят. Мужчины охотятся в лесу, тоже только если захотят. Женщины тоже могут охотиться. Танина, например, научилась стрелять из ружья не хуже любого мужчины. Затем, к вечеру, всё съедобное приносят к столу, и те, кто свободен и у кого есть желание, готовит еду на всех. Я часто вызываюсь, мне нравится жарить угрей или ягненка и резать фрукты. И я лучше всех развожу костер.
Все поселенцы, которые проходили мимо, приветливо кивали, но никто ни разу не вступил в разговор. Раз я предпринял такую попытку сам, спросив у проходившего мимо мужчины с ружьем, чем он собирается сегодня заняться. Посмотрев на меня удивленно, мужчина снова кивнул и, не ответив, пошел дальше.
– Он разговаривает? – спросил я у Лианы, – понимает меня?
– Конечно, – ответила она, – мы все разговариваем и понимаем.
– Почему же тогда он мне не ответил?
– Вопрос был глупый, вот и не ответил.
Второй раз я подошел к загорающей на побережье женщине за тридцать. Ее платье было приспущено до талии и собрано у бедер, волосы завязаны в пучок.
– Нравится погода? – спросил я, присев рядом на корточки, – я – Филипп, журналист из города.
– Я знаю, – сказала она, ничуть не смущаясь своей обнаженной груди.
Сопровождающая меня Лиана молча села на песок рядом с женщиной и стала смотреть на море, подставив лицо ветру.
– О чем вы обычно говорите? – спросил я, ни к кому особенно не обращаясь.
– Мы обычно ни о чем не говорим, – ответила женщина, – если только есть сказать что-то важное. Зачем разговоры?
– Это ваша странная привычка – обсуждать всё, что увидите, – подтвердила Лиана.
Вечер прошел так же, как и вчера. Жители поселения собрались у стола, на котором на этот раз красовались куски морской рыбы, несколько поджаренных угрей и всё те же фрукты, разрезанные и разложенные на блюдах.
Вторую ночь я провел в хижине у Лианы. На полу хижины были расстелены какие-то покрывала. Больше в хижине ничего не было. Я обнял Лиану и заснул, вдыхая морскую соль, которой пропахли ее волосы.
Так мы и жили: ели, спали, плавали, загорали. Лиана не всегда меня сопровождала, чаще я уходил бродить по побережью один. С ее стороны никаких возражений не было. Казалось, она даже рада была от меня избавиться и провести день в одиночестве. Иногда я ловил угрей или собирал фрукты и приносил на лужайку. Иногда сидел у скал и смотрел на море у бухты.
Любовниками мы с Лианой стали через три дня. Природа взяла свое, я больше не мог из-за тоски по дому не замечать ее доступное соблазнительное тело. У Лианы оказалась потрясающе гладкая кожа, видимо, отшлифованная морем и мелким песком с побережья.
Вечерами я подходил к столу на побережье, где поселенцы собирались вместе пить, есть и танцевать. Это несколько разбивало однообразие дней и немного спасало от невыносимого чувства одиночества и тоски. Бывало, они разворачивали полотно, привязанное и скрученное между двух скал, и смотрели фильм через проектор. Я уже видел почти все эти фильмы, и с любопытством разглядывал жителей поселения, наблюдая за их реакцией. Во время любовных сцен женщины притворно вздыхали, закатывали глаза, прижимали руки к груди и игриво поглядывали на мужчин. Сцены ревности вызывали у всех насмешливый гогот и улюлюканья. Героические сцены – аплодисменты. Особенно им нравились сцены, где кто-то в последнюю минуту приходил на помощь; выручал попавших в беду с бравадой, апломбом или наигранной суровостью. «Я спасу твою задницу», – орал детектив с экрана своему напарнику с края небоскреба. Одобрительные смешки, хлопки, подбадривания. «Не думал же ты, что я брошу тебя здесь?», – вытаскивал он напарника рывком на крышу, спасая жизнь на последней минуте, когда пальцы уже готовы были вот-вот разжаться. Аплодисменты, поощрительные возгласы, одобрительные выкрики. Казалось, им нравится это очевидное позерство, сопровождающее сцены спасения, и это было тем более странно при том, что сами они никого не спасали, никакого сочувствия не проявляли, добротой не отличались, публичных представлений не затевали и эмоциональных связей не устанавливали. Я не мог бы описать личность ни одного из них или хотя бы основные черты характера. Ни о ком не мог сказать: о, вот этот весельчак, а та – грустная и мечтательная, рядом с ней – душевная и сердечная женщина, а этот вот отличается храбростью и отвагой. Никто ничем не отличался. Все они были какие-то обезличенные, равнодушные, ровные, непонятные.
Еще через несколько дней я увидел ту блондинку с пучком, которую встретил на второй день в поселении. Она загорала на том же месте с так же спущенным до талии платьем. Я присел рядом и спросил, не будет ли она против моей компании.
– Нет, – ответила она, – мне всё равно.
– Мы можем развлечься, – сказала блондинка.
– Как? – спросил я, но повернув голову, понял, что она имеет в виду.
Блондинка, приподняв бедра, стянула платье к ногам и отпихнула куски ткани стопой дальше на песок. Оставшись обнаженной, блондинка легла, изящно изогнувшись, и посмотрела на меня. Я в ответ смотрел на нее, не отрываясь, оглядывая изгибы ее тела, подмечая загар кожи с налипшим кое-где песком, и не находил причины, по которой я мог бы отказать себе в этом удовольствии. Через минуту я стянул футболку, снял джинсы и плавки и наклонился над блондинкой.
Лиана и блондинка были не единственными моими любовницами. Похоже, здесь все девушки и женщины были сластолюбивы, послушны и готовы развязать веревочки у шеи при виде каждого встречного мужчины.
Я заваливал их на побережье у леса, на песке у моря, у огорода.
Прошло около месяца моего пребывания в поселении, когда из леса на побережье двое охотников-поселенцев принесли окровавленного мужчину. Раны были повсюду на его теле, кровь стекала с лица, рук, ног, груди и паха. Лицо тоже было измазано в крови.
– Он из ваших? – спросил я у Лианы.
– Нет, – ответила она, – пришлый. Наверное, леопарды нашли в лесу.
Подошел старейшина и сел у стола, небрежно вытянув ноги.
Я подошел поближе. Мужчина слабо стонал. Кровь из раны на ноге образовала довольно глубокую лужицу на песке. Рана была настолько глубокой, что отчетливо виднелась кость.
– Ему нужна медицинская помощь, – взволнованно сказал я старейшине, – нужно остановить кровь, зашить рану. Иначе он не выживет. Его нужно перенести в город, и как можно скорее.
– Ну, его же сюда никто не звал, верно? Что мы можем сделать? Сам виноват.
– Я слышал, что если находятся желающие выхаживать больных и стариков, их в море не кидают, – вспомнил я, – я – тот самый желающий, буду ухаживать за этим охотником.
– Ну, хорошо, – степенно кивнул старейшина, – попробуй, поухаживай, если знаешь, что делать.
Я быстро осмотрелся, забрал у одной из неподалеку стоящих женщин ремень и перетянул ногу раненного охотника. Осторожно снял с него куртку, чтобы облегчить хриплое дыхание, умоляя еще чуть-чуть продержаться и не закрывать глаза. Нужно было зашить рану. Солнце нагревало слишком сильно, мне в глаза стекал пот и размывал зрение.
– Надо перенести его в хижину, – сказал я Лиане, – поможешь мне?
– Нет, – ответила она равнодушно, – кровью весь пол зальет. Возись с ним сам, меня не вмешивай. Я пойду.
Остальные жители поселения, немного поглазев на раненного, тоже разошлись. Я в отчаянии посмотрел на изодранного когтями леопардов охотника. Похоже, он потерял сознание. Я не умел зашивать раны, но думал, что справлюсь. Надо как можно быстрее продезинфицировать и стянуть рану, только аккуратно. Вспомнив про джин, я спросил у старейшины разрешения плеснуть немного на раны охотника и продезинфицировать иголку с ниткой. Он позволил. Кроме него и трех-четырех поселенцев, на побережье уже никого не было, все разбрелись, как ни в чем не бывало. Оставшиеся спокойно наблюдали за моими действиями, рассевшись на лавке, но помощь не предлагали.
– А где взять нитку и иголку? – спросил я у старейшины, – вы же шьете одежду? У кого можно спросить?
– Уже нет нужды, – ответил старейшина, – он умер. Я больше не слышу его дыхания.
Я взглянул на охотника. Лицо его, ранее искаженное от боли, разгладилось. Я потрогал пульс на шее. Пульса не было. Я растерянно поднял голову и взглянул на оставшихся поселенцев.
– Иди, прогуляйся, – предложил старейшина, – мы им займемся.
Я подошел к морю, сел у скалы на песок и видел, как тело охотника протащили к берегу. Я не видел здесь могил или кладбища, вероятно, они всех умерших отдают на корм акулам. Посидев так примерно с час и вернувшись к столу, чтобы закопать песок с кровью, я увидел, что куртка умершего охотника всё еще лежит на лавке. Вокруг никого не было. Я проверил карманы. Бумажник и телефон я трогать не стал, но паспорт решил забрать, и быстро сунул в задний карман своих джинсов. Вернув куртку на лавку и быстро закопав ногой песок, на который накапало кровью, я вернулся к бухте и просидел там до позднего вечера. Взошла луна, с побережья послышались звуки музыки. Я достал паспорт охотника и раскрыл на первой странице. «Синичкин Сергей Владимирович», – прочитал я при свете луны. Синичкин. Он был всего лишь на шесть лет старше меня и даже немного на меня похож. Я разглядывал фотографию, гадая, как скоро его начнут искать, и начнут ли вообще.
Вдали слышалась ритмичная музыка и гогот поселенцев, подбадривающих танцующих женщин. Мне хотелось заплакать или разнести всё вокруг. Я представлял, как возвращаюсь к столу, выхватываю у одного из поселенцев ружье и стреляю во всех, кто подвернется. Расстреливаю в упор старейшину и его приближенных, перезаряжаю ружье и стреляю в толпу танцующих женщин, которые падают с расползающимися пятнами крови на груди. Но ничего такого я, конечно же, не сделал бы.
В конце второго месяца я заметил, что грудь Лианы увеличилась и слегка округлился живот.
– Это твой первый ребенок? – спросил я.
– Да, – ответила Лиана безмятежно.
– Ты рада? – спросил я.
Лиана посмотрела на меня удивленно:
– Чему радоваться? Я в ближайшие семь-восемь месяцев буду неповоротливой и медленной. Возможно, будет тошнить, а потом еще год придется кормить ребенка грудью и просыпаться ночами от его криков. Надо заказать себе противозачаточные таблетки после того, как рожу, пусть привезут из города. Жалею, что не подумала об этом раньше.
– Лиана, – решил я поделиться своей догадкой, – а ты знаешь, что такое инцест?
– Да, что-то слышала. Вы у себя в городе осуждаете инцест?
– Да, мы осуждаем инцест, секс с близким родственником считается непристойным. Не думала ли ты, что вы все здесь – плоды инцеста? Поэтому вы все такие безжизненные. Ты же не знаешь отца и братьев, твоя мать не знает своих отца и братьев, и ты, и она, и любая поселенка вполне могли бы вступить в связь с кровной родней и родить после этого ребенка. С генетической точки зрения это очень плохо, Лиана.
– Не думаю, что мы все – плоды инцеста, – ответила Лиана, – пришлые часто появляются. И не сразу пытаются бежать, некоторые женщины успевают от них забеременеть. Может, я дочь одного из пришлых из города, я не знаю.
– И поэтому вы занимаетесь сексом со всеми пришлыми? Чтобы разбавить кровь?
– Мы занимаемся сексом со всеми, кто этого хочет, без всяких причин и мотивов, не выбираем, кто предпочтительней, – удивленно ответила Лиана, – и со своими, и с пришлыми, нам всё равно. Почти все пришлые соглашаются на секс с нашими женщинами. А с чего вам отказываться-то? Это приятно.
– Но есть и те, кто отказывается?
– Да, как раз недавно был один. Ни одна из наших женщин ему не понравилась.
– И чем он это объяснил?
– Верностью к жене. Он постоянно бубнил о своей жене, о том, как она, наверное, волнуется и места себе не находит, и уже через два дня леопарды догнали и разорвали его в лесу, когда он пытался бежать. Эти ваши родственные связи делают вас такими смешными и уязвимыми. Мог бы жить да жить. Жена бы нашла другого, в чем проблема-то?
– Как его звали?
– Кажется, Стас.
– Станислав?
– Мы звали Стас. У него еще была печатка на мизинце. Старый Кирилл забрал себе, ему она понравилась.
– Это тот, который старейшина? Ты считаешь Кирилла старым? Ему же не больше пятидесяти.
– У нас нет старейшины, нам это не нужно. Вот именно, почти пятьдесят. Уже состарился, скоро перестанет сам за собой ухаживать. Кирилл предупреждал его. Сказал что будет, если Стас захочет бежать. Я сама это слышала, была там вместе с остальными. Стас не послушался. Его обглоданные кости и куски одежды потом нашли охотники в лесу. Что за нелепая верность? Этот Стас хотел только одну женщину?
– Любил.
– Мне трудно это понять.
– Ты никого никогда не любила?
– А ты?
– Конечно. Родителей. По-своему, Софью, хотя к ней я мог бы быть и повнимательней, но всё же любил ее. И сейчас люблю, что это я говорю в прошедшем времени…
– Твою девушку?
– Да.
– И ты до сих пор скучаешь по ней?
– Да.
– Но верность ей не хранишь. Любовь может быть без верности?
– Вероятно, может.
– Я закажу с города что-нибудь про любовь. Книжки какие-нибудь.
Значит, Станислав не пытался приспособиться. Меня коробила мысль о том, что я так быстро оскотинился. Стал, как они. Но я злился больше на поселенцев, чем на себя. Это они создали такое общество, в котором легко развратиться, опуститься, деградировать.
Рано или поздно что-то должно было случиться, я это чувствовал. И ждал. Мне страстно хотелось домой, к людям, с которыми можно разговаривать, делиться мыслями, впечатлениями, обмениваться информацией, смеяться, развиваться. К родным людям. Здесь все были пустыми, безэмоциональными, бездушными. Казалось, эти люди даже к родным матерям не испытывают никакого тепла, никакой привязанности. Тем более, – к остальным поселенцам. Если кто-то пропадал в лесу, никто не беспокоился. Если кто-то умирал, никто не оплакивал. Любовь к детям была кратковременной, если это можно назвать любовью. Скорее, необходимое бремя, которое тянули только женщины, торопясь как можно скорее скинуть это ярмо.
Однажды на побережье я встретил молодую девушку, почти девочку, лет пятнадцати.
Увидев меня, она застенчиво улыбнулась и повела плечиком.
– Идешь купаться? – спросила она.
– Да. Думал поплавать.
– Хочешь?.. – спросила она, потянув за веревочку у шеи.
– С ума сошла? Ты же еще ребенок. Оденься.
– Нет? – переспросила она и наклонилась поднять куски материи, заменяющие ей платье.
Я пошел дальше, но вид ее обнаженного нежного молодого тела стоял у меня перед глазами.
Резко развернувшись, я догнал девушку, успевшую поднять с земли платье и завязать веревочки у шеи, повалил ее на песок и задрал подол. Я не думал о том, что могу сделать ей больно, ни о чем не думал. Безнаказанность и злость замутили мой разум, я уже не мог остановиться. Если говорить совсем откровенно, мне хотелось сделать ей больно, вызвать хоть какую-нибудь эмоцию, заставить плакать. Все эти поселенцы стали мне ненавистны. Насытившись ею, я поднялся и посмотрел на девочку сверху вниз. Она улыбалась. Улыбалась, лежа на траве с задранным платьем и синяками от моих пальцев на бедрах. Им всем всё было нипочём, ничем было их не прошибить, как ни старайся. Мне стало неловко, стыдно, я помог ей встать и завязать платье. Отряхнувшись, девушка улыбнулась мне и как ни в чем не бывало продолжила свой путь.
На следующий день я накинулся на поселенца. Не знаю, зачем. Просто захотелось разбить ему в кровь лицо, переломать кости, покалечить. Мне удалось свалить его с ног, от неожиданности он не сразу отреагировал, но потом пришел в себя и стал драться, нанося мне тоже ощутимые удары. Мы катались по земле, пока он не умудрился встать на ноги. У меня сил подняться уже не было. Во время этого нападения не думал о последствиях, хотя заметил, что у поселенца, на которого я набросился, есть ружье, он мог пристрелить меня. Но почему-то не стал.
