Элла Чак
Тёмный день

Глава четвертая. Принц заброшки

Потребовалось более двадцати минут и четыре резких смены курса, чтобы оторваться от хвоста фанаток. Девчонки становились все более изобретательными. Еще немного и у Дэна разовьется паранойя с побросанными под днище машины жучками и маячками слежения.

Он бы не удивился. Наверняка мать тратила огромные суммы на попытки узнать, куда пропал ее сын? Где он скрывается и когда вернётся?

– Никогда, – ответил Дэн сестре, встретив ее в клубе.

Ангелина была связующим звеном между двух домов: один под крышей неба, другой своей крышей упирается в землю. Она дала обещание, что всеми способами заставит брата встретиться с матерью.

– Хочешь привезу его тебе с забетонированными в таз ногами?

Геля разлеглась на кресле в офисе матери. Она мотала вверх и вниз золотой босоножкой. Ее русалочьи волосы – прямые и столь длинные, что, когда Геля их распускала, они доставали ей до колен, касались пола, делая виток по ковролину.

– Прибери локоны, – строго велела Анна, будто дочери семь.

– А то подстрижешь меня на лысо? – рассмеялась Геля, вспоминая детские страшилки матери.

Анна стояла спиной к дочери и лицезрела город пока под ее ногами на восемьдесят этажей ниже разрывались снаряды салюта.

– Не навреди брату, – опустила Анна тонкие пальцы на ледяные окна, вспоминая какой холодной была кожа ее сына после реанимации. – Но сделай все, что считаешь нужным, чтобы он вернулся.

– Я его ну упущу. Не то, что твои детективы-халявщики.

– Зачем он так со мной, Геля? Я на его стороне. Я делаю все для вас.

– Ага, – хлопнула девушка пузырем из жвачки, – ты по крайней мере убедилась, что твой сын способен выжить на помойке!

– Он Дробников. Наследник корпорации, а не бомз!

– Бомж, мама. Правильно говорить «бомж».

– Правильно говорить «олигарх». Знать не хочу ни о каких… маргиналах! Хватило с меня первого мужа. Нищего игрока в однорукого бандита!

Геля отшвырнула обе босоножки, и на цепочках подошла к матери, исполняя крутые повороты бедрами:

– Бандит Дробников с двумя руками тебя тоже бросил, – обняла она мать, опуская голову той на плечо.

Анна не стала спорить. Прикрыв глаза, она коснулась тёплой щеки дочери.

– Но хотя бы оставил империю, которую я усилила вдвое.

Она вздохнула:

– Как думаешь, что он сейчас делает?

– Вадим? Малюет картины, которые ты выкупаешь. И не отнекивайся. У меня три диплома. В твоих цифрах я разобралась.

– Пусть живет хоть на что-то… все-таки, Максим наш с ним сын. Пусть гордится отцом. Но я не про Вадима. И не про второго козла. Женщина сильнее всех мужчин и способна на любовь лишь к сыну.

Салют прекратился, сменяясь ударами грома. Скоро начнется гроза, какие бывают только в середине августа, когда наэлектризованный жаром воздух бьет молниями вверх.

– Денис? Надеюсь, он готовит себе тазик, – прищурилась Геля.

– В который ты зацементируешь его ступни? – не восприняла Анна фантазерку дочь на полном серьезе.

– Чтобы поставить под протечки в крыше. Он же бомж.

– Геля! Ты решила убить меня без ножа?

– А что ты хотела? – хлопала Геля большими карими глазами, – он не зарегистрирован ни в одном отеле, не снимает жилье и не тусуется у друзей. Он спит под мостом или в коробке.

Анна держала руку на сердце:

– Надеюсь не под Тёмным мостом, где все случилось…

Вызвав ассистентку, Анна отдала распоряжение:

– Закажи Ангелине подборку алюминиевых тазов и мешок цемента.

– …и еще кое-какого алюминия добавь, – стал взгляд Ангелины еще более азартным, – патроны. Восемнадцать на сорок пять.

– Для травмата, я надеюсь, – кивнула Анна ассистентке, чтобы та все заказала.

– Для осы, мам. Нужно запастись парочкой, а лучше сотней… горячих, острых жал.

Мать и дочь смотрели друг в другу глаза, думая об одном и том же человеке с жужжащей фамилией.

Дэн свернул к черному решетчатому забору, отгораживающему дорогу и дикий лес, когда-то называвшийся парком. Через пятьсот метров показался проход между отодвинутых жердей, и оглядевшись по сторонам, он юркнул внутрь. Теперь по прямой и скоро покажется овраг, в который полвека назад рухнула старая усадьба. Теперь усадьбу скрывали ограды из земли, кустарники с шипами и поваленные деревья.

Рухнувшая с ушедшей в низину насыпью усадьба, словно бы скатилась с горки, убежала и спряталась. Не дождавшись реновации, историческая постройка сбежала ото всех.

Дэн чувствовал родство со этим домом. Падая в овраг, усадьба порвала капиллярные сосуды труб, как и Дэн, рухну с моста. Электричество навсегда погасло в пыльных светильниках и люстрах, как остановились мозговые импульсы Дэна. Он переломал себе кости – в усадьбе обрушились колонны и лестницы. Ему выбило два зуба ударом об руль – дом потерял пару створок парадных дверей.

– Здоро́во, Зигзаг, – почесал Дэн пса за ухом.

Сев на корточки, выудил банку корма и положил ее в миску собаки, черканув вилкой пару раз, доедая со дна.

В усадьбе сохранилось более двадцати комнат, которые Дэн признал годными для жилья. В некоторых он хранил свое оборудование для экстремальных видов спорта: от байдарок и гоночных байков до парашютов. Были здесь и лонгборты, и горные лыжи, и ролики. Страховочные обвязки, кошки и веревки для альпинизма. Ледоходы, крюки, карабины. Отдельные полки занимали спортивные камеры, а в паре задних комнат Дэн разметил квадроцикл и снегоход.

Утварь развешивал по стенам и потолку, и только он знал, как пройти сквозь эти лабиринты к комнате, служившей ему и кухней, и спальней.

Небольшой генератор снабжал нужные помещения электричеством. По крайней мере холодильник у него имелся. Зачем-то Дэн купил самый большой, трехметровый. Еды в нем никогда не было, зато он стал единственным источником света. Если Дэн не зажигал свечи, он распахивал створку камеры, сидя возле ее на полу и читая книги или инструкции к видеооборудованию, которым оснащал ВМХ-ы.

Вода в усадьбу поступала через систему насосов из резервуара, раз в месяц, который пополнялся (за взятку) теми, кто не станет задавать лишних вопросов. Имелся и биотуалет с душевой.

Душевую Дэн оборудовал в старом зале, где когда-то в усадьбе находился фонтан. Он оставил все исторические детали – разбитую плитку пола и накрененную статую с богиней, имевшую три лица и три тела, прижатых спинами друг к другу.

Работа над заброшкой занимала все его свободное время и разум пока не наступило лето. Его некогда наменикюренные ногти забились грязью. Уложенные гелем волосы отрасли до плеч. Он перестал улыбаться, отразив свой внутренний мир в татуировке грустного смайлика, который набил на внешней стороне ладони от большого пальца до мизинца.

Сев спиной к холодильнику, Дэн набрал номер:

– Простите, я подписал соглашение о неразглашении. Ничем не могу вам помочь.

Адвокат первым сбросил звонок, и разбитый экран мобильника отразил покрытое трещинами лицо Дениса Дробникова, искаженное злостью.

Он был в уличной обуви, колени в грязи и паре новых ссадин. От его пальцев пахло непривычно сладко. Не машинным маслом и не смазкой для цепи, а чем-то цветочным. Когда он принес девушку с приступом на парковку, в его руке остался венок с ее волос. В своей машине, царапая скорую, находившуюся под меценатством матери, Дэн сдавил цветы, превратив их в пюре.

Он ненавидел материнскую протекцию.

Из-за ее связей, Дэн не мог получить ответ – кто умер из-за него год назад? Кого он сбил на Тёмном мосту, когда сбежал из коттеджа? Сбежал с собственной помолвки. Вспомнив тот вечер, он зарычал и вгрызся зубами в губы, сдерживая рвущуюся наружу боль.

После аварии, когда Дэн вышел из комы, в голове все перемешалось. Он помнил драку, помнил, что бил кому-то лицо, помнил месиво крови на своих кулаках, помнил, как мчит по дороге, помнил… как перед капотом выбегает. Это был Зигзаг.

Поворот руля, удар, опять удар, и беспросветный мрак, густая всеобъемлющая тьма, колыбель погребения, из которой его выдернули белые руки света. Резь в глазах, он задыхается, он в палате на аппарате жизнеобеспечения.

Суд начался и закончился без участия Дробникова.

Дэн знал только одно – из-за него на том мосту умер человек, но он не мог выяснить имя. Материалы дела затопило в хранилище суда при тушении пожара в октябре, а так оно числилось закрытым, бланки могут восстановить лет через пять. Юристы, работающие на мать по делу с аварией, все как один подписали бумаги с пожизненным молчанием.

Даже бывшая невеста Кристина уехала жить в другой город.

Она не могла простить убийцу, он не мог простить изменщицу.

Дэн тер виски.

Хоть до дыр их будет тереть, но не сможет вспомнить тёмный день, изменивший его жизнь, подаривший жизнь ему, которую он посылал к черту.

Зигзаг лизнул руку хозяина, жалобно поскуливая. Почесав белую окантовку пушистого уха, Дэн помнил лишь зигзаг, совершенный его автомобилем… полёт, тишину… помнил горячее прикосновение к его ледяной руке.

– Что было перед аварией, Зигзаг… куда исчезла Кристина? С кем она… – зажмурился он, – с кем он… ушла в те сауны?

Дэн хмурил брови. Он бы лучше врезался на скорости двести в бетонную стену, чем переживать снова и снова картину его невесты, совершенно голой, под телом мужика – его руки впивающиеся в ее бедра, красные следы чужих пальцев на нежной коже, синие острова засосов на ключицах и шее. Дэн помнил лицо Кристины, как она смотрит на него, как жмурится и начинает рыдать… но он не помнил парня, с которым она изменила в день их помолвки.

От рук Дениса пахло жасмином. И аромат этого цветка вызвал стойкое воспоминание.

– Официантка… – выдавил Денис, – конечно, – провел он пальцами под носом, вспоминая аромат жасмина и девушку, которую видел в коттедже, – это же та самая девчонка, которая рухнула на меня из кустов! Я видел ее год назад на помолвке.

В последний день лета Дробниковы и Гусенковы объявили о скорой свадьбе своих детей – Дениса и Кристины. На помолвку пригласили Максима, хоть Кристина и Дэн его недолюбливали из-за нелицеприятного общего прошлого.

Из Италии прилетел Вадим Котов, отец Максима, к чему сильно взревновала Ангелина, ведь их с Дэном отец проигнорировал приглашение. Наверняка, зависал где-то на экзотических островах с подружкой младше, чем невеста сына.

Официальная часть закончилась, когда невеста выпила из фужера, на дне которого лежало кольцо с зеленым бриллиантом в десять карат. Вспышки фотокамер, поздравления, банкет. Как только старшее поколение разъехалось, молодежь пустилась в отрыв. Девушки прыгали в бассейн в одном белье, музыкальный бит выбил из дупл всех дятлов с белками, кругом слышался смех, сновали официанты, заносили закуски, напитки и десерты, еле успевая подбирать осколки от то и дело бьющихся фужеров.

В какой-то момент Дэн потерял Кристину.

Он думал, она удалилась переодеваться в пятое платье, но прошло полчаса, а в эпицентр вакханалии Кристина так и не вернулась. Отправившись искать ее, решив, что она могла перебрать с ее любимым Кристаллом и спрятаться от шума и толпы, он поднялся в их спальню, обследовал тренажерку и кинозал, спустился в погреб, заглянул в припаркованные машины в гараже – ничего.

Кристины нигде не было.

Оставалось поискать в гостевом доме, но его занял кейтеринг и обслуживающий персонал. И Дэн направился к саунам, отдельно выстроенным в противоположном конце участка.

Он увидев девушку в черном платье официантки. Она неумело держала поднос и в ужасе озиралась по сторонам, как будто работает на вечеринке не в честь помолвки, а в честь жертвоприношения.

Оказавшись напротив, Дэн быстро окинул ее взглядом. Их взгляды пересеклись на мгновение, на то самое, что хватает пуле пробить сердце на вылет.

– Не видели здесь Кристину? – спросил Денис.

– Кого?..

– Мою невесту. Кристину Гусенкову, – не понимал он, слышит ли его сотрудница кейтеринга. Слишком уж рассеяно она держалась.

И пахло от нее… жасмином.

– Это оно… начало всего… – прошептала девушка.

– Чего начало?

– Это… начало Тёмного дня…

Перебирая в памяти диалог с незнакомкой, Денис резко сел на матрасе.

– Загзаг, я видел ее сегодня! Официантка… она бубнила что-то про Тёмный день!

Он ударил кулаками по матрасу.

– Черт! Как ее сразу не вспомнил?! Она же… да кто она вообще такая?

То, что произошло дальше Денис вспоминать ненавидел.

Девушка в черном платье слилась с темнотой. Толкнув дверь к саунам, он миновал холл и оказался в зоне отдыха с шезлонгами. Здесь он хранил свои старые байки, которым требовался ремонт.

Дэн нашел свою невесту. Она лежала на шезлонге. Обнаженная, покрытая испариной. Рот ее приоткрыт, глаза зажмурены, она стонала и задыхалась под телом мужчины со спущенными трусами и брюками.

Удар.

Драка.

Побоище.

Звон в голове, ушах и черные круги перед глазами.

Рев мотора, скорость.

Кровь сочится из разбитых бровей. Алые капли смешиваются с его слезами, застилая дорогу.

Дворники по сухому лобовому стеклу.

Его крик. Его стон и боль.

Он продолжает избивать руль машины, продолжает давить на газ, продолжает кричать.

Мост. Зигзаг. Падение. Удар. Вода.

И тёплая рука вокруг запястья.

Шестнадцать старых сотрясений мозга в анамнезе Дениса сыграли с ним злую шутку. После комы он помнил помолвку и случившееся на ней вспышками, выдернутыми из потока знаний картинками. И никто, ни одна живая душа не рассказала ему, кого он «убил».

Никто не знал имени парня, с которым уединилась Кристина. В ту ночь он сбежал. В ту ночь, много кто исчез.

Даже Максим.

Взяв отпуск и отгулы, он вылетел из страны, исчезнув на целый месяц.

Ровно столько Денис провел в коме.

Вот уже год длился Тёмный день, скрывающей правду. Осталось схватить тень за хвост, шарахаясь будто слепой в бесконечной дьявольской преисподней. Может, где-то там тоже была сауна, но Дэну представлялись лишь котлы бесконечных страданий.

Может быть, вселенной показалось мало той коллекции мук, что выпала на голову двадцатилетнего парня. Решив, давненько тот не мучался восемь тысяч четвертым видом боли его сердца, вселенная вибрировала на краю матраца внутри покрытого трещинами экрана.

Дэну могла звонить только сестра, раз в неделю уговаривающая его встретиться с матерью. Мог звонить Сергей, чтобы напомнить об очередном соревновании или контракте. Одного он уже видел сегодня, вторую посылал, а значит, звонков по делу быть не должно.

Дэн повернулся на бок. Трубка перестала вибрировать, и он прикрыл глаза, собираясь уснуть. Если и было еще место, где он мог забыться, куда мог сбежать, то лишь в своей голове, столько раз расколотой на кусочки.

– Зигзаг! – отодвинул Дэн слюнявую морду пса, мелко вибрирующую у его лица, когда пес принес ему мобильник. – Это не игрушка, – забрал Дэн резиновый противоударный чехол из пасти.

Дэн смотрел на экран и чувствовал, как его котел в дьявольской жаровне перешел в режим скороварки.

Он прочитал имя: «Кристина».

Год назад она уехала то ли в Сочи, то ли в Калининград. Ее родители оборвали с Дробниковыми все контакты. Будто не было их с Кристиной романа, их помолвки, а заодно и той адской вечеринки, на которой невеста изменила жениху, не продержавшись и часа в своей новой роли.

Он провел пальцем по разблокировке, но не смог произнести ни единого слова.

– Алло? – раздалось в трубке, – Дэн, ты меня слышишь? Не хочешь со мной разговаривать? – послышался то ли вздох, то ли всхлип. – Ты придурок, Денис Дробников! Я тебя ненавижу! И тот сраный день ненавижу! Господи, – всхлипывала она, – ты хоть представляешь, через что прошла я?!

Он представлял через что прошел сам: четыре осколочных перелома черепа, внутричерепные гематомы, отек мозга, дыхательную недостаточность, повреждения вентромедиальной префронтальной коры головного мозга. Такую ерунду, как выбитые мениски он даже не перечислял.

Кристина то рыдала, то из нее вырывались смешки, то ругательства. Дэн не понимал, он хочет убить его или вымолить прощение? Наезды на него сменялись приступами жалости к себе самой.

– Ты бросил меня… Ты меня бросил… как все. Родители, друзья, коллеги… Все отвернулись.

«Наверное потому, – отвечал у себя в мыслях ей Денис, – что ты трахнулась в день помолвки с любовником на собственной вечеринке под носом у жениха».

– Я вас ненавижу, – шептала Кристина, – и я прощаю вас… я учусь быть милостивой… я бы никогда тебе не позвонила, если бы не…

Он понимал, что ответить рано или поздно придется:

– Если бы не что? – выдавил он, стараясь стереть любую эмоцию из собственного голоса.

Он ненавидел Кристину. Никогда в жизни он ее не простит. То, что она сделала, повлекло за собой всю остальную цепочку событий.

– Я не изменяла тебе, Денис. Я что-то… выпила. Все было, как в тумане. Руки, как вата. Мозг, как кисель. Кто-то… взял меня под руку. Он шептал что-то приятное… был любезен. Потом толчок… я упала лицом на шезлонг. Блузку разорвал, юбку сдернул вниз. И начались толчки… внутри моего тела. Я не изменяла, меня изнасиловали.

Кажется, котел Кристины весь этот год варился не в печи, а в жаровне радиоактивного солнечного ядра.

– Поэтому сбежала. Я… виновата, я выпила что-то… кажется, это был фужер с моим любимым Кристаллом, в который ты положил кольцо.

– Что? – пропустил он что-то про шампанское и кольцо, – тебя изнасиловали? Кристина, если это ложь…

– Ты дебил, – ровно и спокойно произнесла она, и Денис уверовал, что так оно и есть. —Думаешь, я хотела с собственной помолвки отправиться на криминалистическую экспертизу, чтобы мне раздвигали ноги и ватной палкой искали остатки спермы? Думаешь, мечтала, чтобы спустя сутки после статьи «Громкая помолвка самой яркой пары столицы» вышли заголовки «Громкое изнасилование и авария со смертельным исходом?»

Ее голос стал звучать тише. Послышался шорох, бульканье, легкий звон, характерный для ножки фужера, коснувшейся каменной барной стойки.

– Ты пьешь?

– Только так я могу забыть.

– Я хотел бы вспомнить.

– Кого?

– Кого избил в сауне. Кто тебя изнасиловал? Ты, – растирал он лицо шершавой ладонь, – зря сбежала.

– А ты? Разве ты не сбежал? Мы оба выбрали тьму. Игру в прятки с собственной тенью, а ее можно спрятать лишь в ночи. Там, где никто не увидит нас, не услышит и не найдет.

Он молчал, понимая, что она права.

– Почему рассказываешь обо всем сейчас?

– Потому что, – слышал Денис, как она пьет на той стороне провода залпом, и нотка фужера уже урезается в камень, а не деликатно приземляется поверх, – я получила вот это. Сейчас пришлю фото. Черт… руки трясутся… Отправила… смотри.

На время повисла пауза. Денис открыл снимок, приблизил его. Это был лист бумаги. Он был смят, а потом снова расправлен.

Кристина комментировала:

– Сначала я его выбросила, но потом… вдруг, это правда?

Текст записки был вырезан и сложен из черных разномастных букв, как в примитивных детективах: «я знаю, что произошло в сауне. 500 миллионов рублей, и никто не узнает. Откажешься или заявишь, и видео изнасилования попадет в интернет»

Дэн молчал, первой заговорила Кристина:

– Что он знает? Какое видео, Дэн?! Если… – шептала она и голос ее звучал протяжно, как у сильно подвыпившего человека, – если есть видео, если оно уплывет в сеть… моя репутация, Дэн… у меня есть жених… он из Великобритании. И он… герцог или граф, плевать. Короче, из тех, кто вешает над камином семейный герб династии Планта… Планта…гигиенистов…

– Плантагенетов, – исправил Денис.

– Хоть трубочистов, феминистов и саксофонистов. Хочу вырваться! Мечтаю забыть…

– Кто это был, Кристина? Кто тебя… тронул?

– После бокала с кольцом, я помню, как кружилась голова. Словно сплю и не сплю. Споткнулась о чьи-то шлёпанцы возле бассейна, а в сознании образы: замки из песка, ракушки, и я иду и сплю, не различая реальность и вымысел… а потом шезлонг…

Кристина мечтала забыть, а Денис искал способы вспомнить.

– Это был гость? Кто-то из наших? Из персонала или посторонний?

– Я видела только тебя, когда ты пришел. Вы избивали друг друга. Он убежал. Ты потерял сознание, всего на пару минут. Потом бросился за ним. Еще помню девушку…

– Какую?

– В черном платье официантки… без фартука… Еле держалась на ногах. Качалась… у меня хватало сил, только чтобы открыть немного глаза… Она уронила велосипеды вдоль стены и упала.

«Опять та официантка! Откуда она? Что-то знала? Или знает? Действовала вместе с насильником в паре?»

– У меня пропало кольцо, Денис… бриллиант в десять карат, малахитовый… он пропал в ту ночь. Все ушли, Дэн! Вы все ушли и не вернулись! И я… понимаю. Я тоже больше не вернусь…

– Нужно идти в полицию.

– С ума сошел! Нет! Он сольет видео в сеть, и я буду навсегда прокаженной!

– Твой герцог поймет и простит, если любит.

– А ты? – перестал дрожать ее голос, – ты простил?

– Измену – нет, но я не знал, что на тебя напали.

– Теперь знаешь. И что? Завтра у нас помолвка номер два? Сохраним все в тайне и поженимся, а газеты напишут «Счастливые влюбленные снова вместе»?

По ее интонации он не понял – иронизирует она или говорит на полном серьезе о втором шансе для них?

– Нет, – тихо ответил он. – Я больше не счастливый и не влюбленный. Я всех ненавижу и никогда не влюблюсь. Хорошо бы вовсе разбить голову вдрызг окончательно и свалить на тот свет.

Она вздохнула:

– Появится еще одна могила. Еще одна несчастная семья.

– Иди в полицию, Крис. Шантаж уголовно преследуется.

– Статья 163 УК РФ, знаю. Только чем я докажу свои слова?

– Других вариантов нет.

– Мне нужна только флешка.

– Она может быть, где угодно.

– Я кое-кого подозреваю, Дэн. Ты же помнишь, что я работала танцовщицей в клубе «Время»? Лысый не хотел меня отпускать. Его люди угрожали. Говорили, что свадьба не состоится и шутили про трусы и темные переулки.

– И ты не сказала?

– Такая была работа, девушкам все время кто-то угрожает или домогается. Они смотрят на красотку, раздвигающую ногу в шпагате возле пилона и мечтают пихнуть свой пилон в ее шпагат. Но Лысый… он же… это совсем другой мир. Никто не знает, как он выглядит. Кто он? Может, он кто-то из тех, кого мы считаем другом? Может, он был приглушен на помолвку.

– Не помню никого лысого на вечеринке.

После травмы головы, Дэн не вспомнил бы динозавра или пришельца, если бы они трусили среди гостей.

– Лысый позвонил за сутки до того, как пришла записка. Сначала ржал и предлагал вернуться к пилону. А потом: твоя свобода хранится в моем сейфе, девочка. Ты еще будешь стоять на коленях под моим столом.

– Сука! Яйца ему оторвать, уроду!

– Моя свобода, как иголка внутри его яйца, точнее сейфа. Там флешка. Я знаю! Клуб в долгах и ему пятьсот миллионов не повредят. Слушай, – заговорила она быстрее, – всему своя цена. Помоги добыть флешку, и я… заплачу.

– Собачий корм, бензин и пара раз в году откачка канализационной ямы. Вот и все мои траты.

– А что ты… ешь?

Дэн бросил в рот пару собачьих галет:

– Да тоже, что и все.

– Я заплачу информацией.

– Какой?

– Расскажу, кто умер на Тёмном мосту. Это… – сделала она подсечку профессиональной сплетницы (сказывался длительный стаж работы в женском коллективе) – не совсем на мосту случилось.

– Как не на мосту?

– Ты не знал даже этого?

– Мне никто не говорит. Судебные папки сгорели или их затопило при тушении, юристы, как горох разбегаются, блокируют мои телефонные номера! Откуда? Откуда ты знаешь, кто умер?!

– Была на похоронах. Когда все разошлись…

– Зачем?

– Мне… было приятно видеть кого-то, кому хуже, чем мне.

– Кристина, скажи… Сейчас скажи. Кого я убил?

– Нет. Это условие сделки. Ты мне флешку из сейфа Лысого, я тебе правду.

Он не понимал, были ли вообще реален их роман? Их скорая помолвка? Их любовный треугольник, в котором Денис стал третьим углом, отбивая девушку своего брата. Дэн не знал, отбивал он ее, потому что влюбился или на зло Максиму. Лишь бы снова у него что-нибудь отобрать.

– Девочки шепнули, что Лысого завтра не будет. Клуб в твоем распоряжении.

– Я достану флешку, Крис. Пакуй чемоданы к своему герцогу и начищая корону.

– Апельсины! – вывалил высокий мужчина с круглым лицом, опоясанным баками с начавшейся сединой, горку оранжевых шариков.

Несколько фруктов упало на пол, закатились под койку Тёмы. Она только ноги приподняла, не мешая им улепётывать из властных отцовских рук.

– С ума сошел! Зевс! У нее аллергия! – собирала мама Тёмы оставшиеся на больничном столике апельсины обратно в авоську.

– Ей нужен витамин Цэ! Киви, апельсины, лимоны, – загибал пальцы Зевс, стоящий возле путаных жалюзи в палате дочери.

Он был готов до бесконечности перечислять фрукты, лишь бы не дать женщине в красном джинсовом сарафане и слова вставить.

– Грейпфрут, манго, черная смородина…

– Она станет красной. Начнет чесаться! – прыгала вокруг оппонента Марина, тыча в цвет своего платья. – Вот такой она была в три года. Ты забыл? Конечно! – отмахнулась она, – вечно на фабрике торчал. Потом, всегда потом, – выронила апельсины Марина и отвернулась к окну, сдерживая слёзы.

Она не хотела расстраивать дочь. Пыталась проморгаться, растягивала губы в улыбке, помня, что читала – натянутая улыбка тоже снижает уровень стресса. Лживая улыбка обманывает мозг, и тот выплёскивает эндорфины.

– Папайя! – крикнул Зевс максимально звучно, обдавая бывшую супругу облаком вчерашнего перегара.

– Дочь в клинике, а ты за бутылку? – отбежала Марина от окна, сжимая авоську, чтобы ни один апельсин не остался у Тёмы.

– Что за крики? Доброе утро.

Когда Максим вошел в палату Пчёлкиной, он застал её раскачивающуюся на кровати с двумя прижатыми к ушам ладонями и пару бывших супругов, орущих друг на друга. Отец Тёмы загибал пальцы, облокотившись на мешанину изогнутых жалюзи больничного окна.

Не прошло и суток, как на этом самом подоконнике Максим целовался с Лоной.

Он скорее отвернулся, чтобы не краснеть так, словно бы диатез у него.

– Максим Вадимович, простите. Зевс бушует, – ринулась Марина к врачу. – Тёме нельзя витамин Цэ, у нее диатез!

– Мам…!

– Фрукты надо кушать, не фастфуд и газировку, от которой у дочери понос.

– Пап!..

Максим призывал обоих к спокойствию:

– Родители Пчёлкиной, успокойтесь. Система питания в больнице регламентированная. Не уверен, что кто-то накормит пациентов газировкой или папайей.

– Достали вы все…

– Артемида! – пробовала остановить её мать, но дочь увернулась от требовательного материнского захвата.

– Оставьте меня в покое!

Тёма вырвалась в коридор, ловко обойдя три кегли из отца, матери и раскрасневшегося Макса.

Она пробежала несколько коридоров, поднялась по лестнице и уставилась на запертый люк, что вёл на крышу. Как ей хотелось просто посидеть на свежем воздухе, посмотреть на город, вдохнуть ароматы неба с привкусами пыли, рябины и желудей.

Но открыть в психушке люк на крышу… такое себе решение.

– Я не сумасшедшая… – пробубнила Тёма, обхватывая себя за плечи и пятясь к лестничным перилам.

– Знаю, – ответил за спиной голос. – И ты не в психушке. Это диагностический центр. Психиатрическое отделение располагается в соседнем корпусе, – облокотился Максим о перилла возле неё.

Он сунул руку в карман и первым делом достал пластиковый пузырек без наклеек, бросая в рот пару белых кругляшей, после чего протянул Тёме медный ключ:

– Пойдем, подышим.

Обогнув Тёму, он поднялся по свисающей пожарной лестнице, вставил ключ и после пары оборотов люк распахнулся.

– Тебя не уволят?

– А тебе это важно?

– Нет, – согласилась Тёма, – мне наплевать, но Лонка расстроится.

Максим как раз давил локтем на люк. Как только прозвучало имя Лоны, люк грохнулся ему на голову, даруя блаженную радость секундного забытья.

– Ай… тяжелый. Залезешь? Или витамин Цэ прописать?

Тёма зажмурилась, вынырнув головой суриката из норки.

– Солнце… – оглядывалась она на рубероид крыши, залитый заплатками бликов внутри остатков луж.

Вскарабкавшись, Тёма оправила пижамные больничные брюки и закатала рукава футболки. Черными крыльями трепыхались кончики ее банданы на запястье, словно птичка с цепочкой на ножке, пытающаяся взмыть в облака.

Она смотрела в спину молодого врача, который, успел украсть у нее частичку Лоны. Как только у сестры начинался новый роман, Тёма отходила на второй план.

– Откуда ключ? – уселась она рядом, подтягивая колени высоко к груди и опуская подбородок сверху.

– Стащил у вахтера года два назад. Я курил в то время. Лазил сюда в ночные смены.

– Бросил?

– От курения кучу видов рака можно заработать, эмфизему, гипертонию еще импотенцию.

– Из-за последнего Лонка огорчилась бы сильнее, чем от твоего увольнения.

– Джентльмены не обсуждают своих леди.

– Тебе она нравится?

– Да.

– Вы спите?

– Нда..

– Женишься на ней?

Он облокотился о воздуховод прикрывая глаза. Его рука была опущена в карман белого халата. Тёма слышала, как в пластиковой банке шуршат о стенку белые кругляшки пилюль.

– Ты не знаешь?!

– Она… не выйдет за меня. И вообще… скоро бросит.

Тёма пыталась скрыть свой внутренний эгоистичный восторг.

– Какая жалость! – через чур бодро произнесла она, – ну и почему? Ты что? Придурок?

– Да, – быстро ответил он, поворачивая к ней лицо.

Глаза его покрывали тонкие красные прожилки. Губы сухие. Нос блестел. И что только Лонка в нем нашла?

– Рисуешься так? – закатила Тёма глаза. – Ты взрослый. Не сопливый одноклассник и не аниматор с водной горки. Лонка в тебя втюрилась. Но, – строга вытянула она указательный палец, – окажешься на самом деле придурком и я, – оглядывалась она, – сброшу тебя с крыши!

– Я вряд ли умру. Тут пять этажей, но… – дважды пнул он затылком воздуховод, – иногда жить хуже, чем не жить.

– И это говорит психотерапевт, работающий с суицидниками! Поняла! Это такой прием? Типа ты несчастлив, и я вопреки должна тебя переубеждать, чтобы спасти, а на самом деле речь идет обо мне?

– Ты спасаешь меня, Тёма. Ты и Лона – вы единственные, кто у меня есть.

– А семья?

– В пятнадцать ушел из дома. Отец художник. Он любил казино, быстрые деньги и молодых крупье. Они развелись дет двадцать назад. Теперь он живет в Венеции. Сводные брат и сестра надо мной все детство издевались и подставляли в своих аферах.

Не выдержав, Максим сунул руку в халат, закидывая в рот новое драже.

– Надеюсь, это ментоловые леденцы.

– Это Ганнонет, Тёма. Твое экспериментальное лекарство.

– Что? – подскочила она на ноги, расшатывая Макса за плечо. – Ты жрешь Говнодат! Он же из говна, с ума сошел?! Даже я его не принимаю, а я псих побольше твоего!

– Но эксперимент никто не отменял, Тёма. Ты не принимаешь, значит должен я. Если кто спросит, ври, что пьешь.

– Так! А ну, вставай! – заставляла она его встать на ноги. – Макс, что с тобой происходит?

– Разное… как и с тобой.

– Поклянись, что это не… треннинг и ты не ломаешь комедию?

– Клянусь, – кивнул он медленно, словно пьяный.

Тёма волновалась за него. Максим был отличным парнем. Добрым к ней и к Лоне. Все время позволял им видеться, если Тёма поступала ночью и часы посещений заканчивались.