Эдвин Роберт Бивен
Династия Птолемеев. История Египта в эпоху эллинизма

В конечном счете Птолемей II и Антиох II заключили мир (в конце 252 года до н. э.). Вероятно, в Александрии это сочли триумфом дипломатии Птолемеев. Антиох согласился вступить в брак с дочерью Птолемея Береникой и сделать ее своей царицей. У него уже была жена Лаодика, родившая ему двоих сыновей, но он согласился дать ей развод или держать ее в малоазиатских Сардах или Эфесе, пока Береника будет царицей в Антиохии. Пожилой царь с пышностью проводил дочь до самого Пелусия^[117]. Может показаться, что этот факт, взятый сам по себе, свидетельствует о том, что Келесирия была включена в приданое Береники, поэтому Пелусий стал ее приграничным городом. Однако сейчас мы знаем, что это не так. В архиве Зенона есть письмо, отправленное дворецким диойкета Аполлония из Финикии весной 251 года до н. э., где говорится, что Аполлоний приближается к Сидону со свитой, «сопровождающей царицу до границы»^[118], которая, следовательно, находилась севернее Келесирии. Если в приданое и входила какая-то уступленная территория, нам это неизвестно. Во всяком случае, из-за величины этого приданого Береника получила прозвище Фернофора («приносящая приданое»). Птолемей, как нам известно, после свадьбы регулярно снабжал дочь нильской водой, что, как полагали, способствовало плодовитости. Когда Береника в должное время принесла Антиоху сына, Птолемей мог считать, что династия Селевкидов прочно связана с Египтом. Будущий царь Азии будет его внуком. Сейчас представляется вероятным, что он дожил до того дня, когда трагедия сорвала его планы.

В источниках содержатся сведения и о других направлениях внешней политики в царствование Птолемея II. В 273 году до н. э., когда Рим вел войну с Пирром Эпирским, в Италию прибыло посольство из Александрии, чтобы предложить Риму дружбу с Птолемеем. Тогда впервые на египетском горизонте появляется новая сила, поднимавшаяся на Западе. Несомненно, что Александрия из-за своей обширной торговли к тому времени уже сформировала связи по всему Средиземноморью. В 273 году до н. э. у власти еще стояла Арсиноя Филадельфия. В 264 году до н. э., когда началась Первая Пуническая война между Римом и Карфагеном, Карфаген обратился к своему африканскому соседу за займом. В то время, после смерти Арсинои, на александрийский двор можно было положиться в том, что он примет верное решение, если оно заключалось в том, чтобы сидеть тихо. Возможно, в данном случае самым разумным было сохранять нейтралитет. Птолемей отказался дать карфагенянам просимый заем. Оба противника, сказал он, его друзья. Он будет счастлив предложить свои услуги в качестве посредника, если они потребуются.

Весьма примечательно, что в папирусе 252–251 годов до н. э. (если ученым удалось его правильно прочитать) упоминается «римлянин Динн (или Динний)», названный наемником, служившим в армии Птолемея^[119]. Этот римлянин отправился в заморские приключения, привлеченный перспективами службы под началом великого египетского царя.

Палестина, как мы видели, была весьма важной колонией египетского царя. Папирусы из архива Зенона свидетельствуют о широких торговых связях между греками в Египте и страной южнее Ливана, поставлявшей оливковое масло, скот и рабов. Птолемеевское правление отразилось в новых названиях, которые получили расположенные в ней города. У западного края Галилейского моря стояла Филотера; в Ливанской долине выше Дамаска находилась Арсиноя. Стефан Византийский сообщает, что где-то в Сирии также располагались еще одна Арсиноя и Береника. Но главным городом власти Птолемеев в Палестине было старое поселение на побережье, называемое в Библии и в наше время Акко, но тогда переименованное в Птолемаиду, это же наименование город носил и в римские времена. Небольшому еврейскому государству на холмах – Иерусалиму и местности вокруг него – было дозволено жить своей жизнью, выплачивая дань Птолемею.

Папирусы из архива Зенона дают нам возможность мельком взглянуть на египетское владычество в Трансиордании, или, как ее тогда звали, стране аммонитов, по-гречески Амманитида, при Птолемее II. Мы уже знаем, что ее столица – ветхозаветный Рабат-Аммон, сегодняшний Амман – была переименована в Филадельфию в честь великой царицы. Из папирусов нам известен местный шейх Тувия – то бишь Товия на иврите, – командир конницы на службе у Птолемея. Всадники конницы наделены участками земли (клерами), предположительно в Амманитиде, как воины египетской регулярной армии. Из трех всадников, участвующих в сделке купли-продажи, два называются «персами», один «македонянином». Сделка заключается в Бирте Амманитиды: Bîrtâ – «крепость» по-арамейски.

Товия пишет царю Птолемею таким языком, который предполагает, что один властелин обращается к другому. Его сопроводительное письмо к партии животных, отправленных в Александрию, – возможно, для царского зверинца, – написано просто, без всяких фразеологических изысков:

«Царю Птолемею Товия, приветствия. Я посылаю тебе двух лошадей, шесть собак, одного помесного осла (дикого, скрещенного с домашним), двух белых аравийских вьючных животных, двух ослят от приплода полудикого осла, одного дикого осленка. Прощай»^[120].

Если сложить вместе упоминания в Ветхом Завете и у Иосифа Флавия, где встречается имя Товия, то кажется вероятным, что командир конницы Птолемея был главой местного влиятельного рода, происходившего из Амманитиды, и, будучи связанным со жреческой аристократией в Иерусалиме, ставшего наполовину еврейским. Товия Аммонитянин из Книги Неемии, который выдал дочь за еврейского первосвященника и которого Неемия грубо гнал из Иерусалима, вероятно, был предком Товии. Имя Товия («Яхве благ») явно еврейское, так же и имя Анания, которое, что любопытно, носил отец одного из служивших в коннице «персов». Позднее, в дни Антиоха Епифана, «сыны Товии» играют роль в междоусобной борьбе в Иерусалиме. Один из них по имени Гиркан в 183 году до н. э. удаляется в собственную каменную крепость в стране аммонитов. В наши дни в Трансиордании еще можно увидеть высеченные в скалах галереи, которые могут служить крепостью – в них есть конюшни более чем на сотню лошадей. Над входом в одну из них можно различить имя Товии (еврейскими буквами)^[121].

Рабы, которые требовались греческим хозяйствам Египта, доставлялись из Сирии и Палестины. Один из наших папирусов – контракт, по которому Товия продает Зенону девушку-рабыню по имени Сфрагис^[122]. Другой рассказывает о том, что Товия посылает диойкету Аполлонию молодого евнуха и четверых «черноглазых» юношей-рабов^[123].

В последние годы правления второго Птолемея ситуация в Кирене изменилась^[124]. Нет сомнений, что изменения были связаны со всем, что происходило в других местах – в Македонии и Греции, в Эгеиде, в царстве Селевкидов. Но ответом на вопрос о том, какой была эта связь, могут быть только смелые предположения, так как сама хронология, на которой они должны основываться, весьма условна. Когда в возрасте пятидесяти лет^[125] умер Маг, старый, необыкновенно ожиревший правитель Кирены, правивший там сначала в качестве наместника, потом царя, он оставил после себя вдову, селевкидскую принцессу Апаму, и дочь, тезку бабушки и кузины, Беренику (примерно 259–258 год до н. э.). Перед смертью он договорился со своим единокровным братом царем Египта, что его дочь и наследница Береника выйдет замуж за сына Птолемея, престолонаследника Египта. Это мог быть удачный способ воссоединить Кирену и Египет. Однако после его смерти Апама, которая, естественно, склонялась больше в сторону сиро-македонского союза, чем Египта, отправила посланников в Македонию, чтобы найти мужа для дочери из тех мест. Супругом Береники стал Деметрий Красивый, неполнородный брат царя Антигона Гоната и сын неполнородной сестры Птолемея Птолемаиды. Он действительно был так красив, что после его приезда Апама не смогла отдать его дочери. Хотя официально он был мужем Береники, на самом деле он был любовником Апамы. В том, как смело и уверенно она следовала своим страстям и амбициям, Апама не отличалась от тех ужасных македонских царевен, которых мы встречаем на протяжении всей этой истории. Но Береника, хотя и почти ребенок, тоже была македонской царевной. Она отказалась примириться с таким унизительным положением, вступила в заговор с воинами царской гвардии и убила Де-метрия в спальне матери. Она сама руководила предприятием и позаботилась о том, чтобы с Деметрием как следует расправились, но ее мать пощадили. Поэт Каллимах, знавший Беренику позднее, когда она стала царицей Египта, свидетельствует, что еще в детстве в ней действительно проявлялся этот дух ее народа^[126]. Теперь ничто не могло помешать Беренике выйти замуж за двоюродного брата, молодого Птолемея, согласно договоренности отца, и в конце концов стать египетской царицей, как она того, несомненно, желала. Однако брак Береники с Птолемеем Эвергетом состоялся лишь накануне того, как Эвергет отправился на войну в Сирию (245 до н. э.). Магаффи, как мы видели, высказал предположение, что он жил в Кирене в качестве наместника с 259–258 годов до н. э. до смерти отца. Исходя из этой гипотезы очень трудно сказать, почему брак откладывался тринадцать или четырнадцать лет! Если без нее никак нельзя сделать Эвергета загадочным соправителем с 266 по 258 год до н. э., то это аргумент против такого отождествления.

Если соправитель, исчезнувший в 258 году до н. э., был, как предполагаю я, старшим братом Эвергета, который в том году умер, то именно с ним, а не с Эвергетом была помолвлена Береника с самого начала, и смерть молодого царевича объяснила бы, почему не состоялся их брак, когда Береника заняла трон. Как бы то ни было, восшествие на престол девочки-царицы означало бы, что Киренаика отвернулась от Сирии и повернулась к Египту. Монеты с изображением Береники без покрова – то есть в виде девственницы, – видимо, относятся к этому периоду. На них значатся имена царя Птолемея и царицы Береники. Это могло бы указывать на то, что Береника признала Египет своим «сюзереном». Однако через несколько лет города Киренаики изображены на монетах как республиканский союз. По-видимому, он был образован под руководством двух приверженцев платоновской школы – Экдема (или Экдела) и Демофана, – прибывших в Кирену в 251 или 250 году до н. э., чтобы показать ей путь к свободе. Сколько продержался союз и что тем временем происходило с юной царицей – все это покрыто туманом. Буше-Леклерк предполагает, что Птолемей II снова подчинил Киренаику перед самой своей смертью, потому что в надписи из Адулиса «Ливия» названа одной из унаследованных, а не завоеванных Птолемеем III стран. Тарн считает, что союз существовал и в царствование Птолемея III, потому что первый доказанный случай, когда использовалось прозвище Эвергет, относится к пятому году правления царя, и его прозвище, вероятно, подразумевает блага, которые он добыл, вернув Киренаику. Но это всего лишь необоснованная догадка Буше-Леклерка, утверждавшего, что имя имело какое-то отношение к повторному завоеванию Киренаики, и мне кажется гораздо более вероятным мнение Иеремии, что оно имеет отношение к возвращению в Египет изображений богов. Возвращение кусочка отцовской земли было выгодно ему самому, более чем кому бы то ни было другому. Во всяком случае, брак Птолемея III с Береникой состоялся в начале его правления – возможно, даже до смерти отца. Может быть, именно после покорения Киренаики три киренских города получили новые имена: Евгеспериды стали Береникой, Тавхира – Арсиноей, а Барка – Птолемаидой.

В дни величия старого Египта фараоны приходили с оружием далеко на юг, дальше первого порога, в местность, которую греки называли Эфиопией (Страной людей с обожженными лицами) и которую теперь мы знаем как Судан. В большинстве своем жители Нубии и Верхнего Египта были родственными египтянам, не чернокожими, хотя, как кажется, и с некоторой долей негритянской крови, поскольку негры из внутренних районов страны теснили жителей верховий Нила^[127]. Египетская культура стала и культурой Эфиопии, или, во всяком случае, ее правящих династий: храмы «совершенно в египетском стиле» встречаются в южных районах вплоть до Хартума. В одном из предыдущих томов этой серии сэр У. Флиндерс Питри описывал, как цари Эфиопии в VIII и VII веках до н. э. временно объединили под своим скипетром всю нильскую страну до самой Дельты, и позднее, когда сам Египет пал под натиском чужеземцев, ассирийцев и персов, эфиопские фараоны и жрецы Амона по-прежнему продолжали править в верховьях Нила.

Когда власть персов сменилась властью греков, внешние признаки фараоновского величия исчезли из дворцов Александрии и Мемфиса, в Напате, эфиопской столице (рядом с современным Джебель-Баркалом), при дворе царя Настасена все еще жили традиции фараонов. Птолемеи не стремились, в отличие от прежних фараонов, присоединить Эфиопию к своим владениям. Будучи греками, они скорее интересовались средиземноморским миром на севере и вполне довольствовались тем, что южная граница Египта проходила в районе первого порога или чуть дальше. Мы видели, что при Александре Македонском его войско удерживает Элефантину, а греки и македонцы, бывшие в тамошнем гарнизоне в правление Птолемея I, оставили нам некоторые древнейшие из имеющихся у нас греческих папирусов. Возможно, в это время Элефантина была пограничным пунктом. Но Птолемей II, как пишет Диодор, отправился в поход в Эфиопию с греческим войском и так открыл для греков страну, до тех пор им неизвестную. Создается впечатление, что среди мотивов Птолемея II^[128] скорее были географическое любопытство и желание добыть необычных зверей, во всяком случае, мы ничего не слышим о попытках присоединить Эфиопию. Видимо, после смерти Настасена в 308 году до н. э. (по расчетам Райснера) Эфиопия была разделена на два царства. Новая династия стала править в Мероэ дальше на юге (современная Бегаравия примерно в 130 милях от Хартума с этой стороны). Она была более могущественной, чем династия в Напате^[129], хотя напатская династия еще продержалась какое-то время. Греки начали путешествовать далеко на юг. Первым за пределы Мероэ, как говорят, проник человек по имени Далион. Вероятно, это произошло в начале царствования Птолемея II. Он оставил книгу об Эфиопии^[130].

Фрагмент папируса на греческом языке, найденный на Элефантине, вполне вероятно, является отчетом коменданта тамошнего египетского гарнизона (судя по имени, египтянина), составленным во время войны между Египтом и Эфиопией. «Царю Птолемею, Пертей, сын Арнуфиса, приветствия… Эфиопы пришли и осадили… построили частокол, я и два моих брата… как подкрепления, и мы взяли…»^[131] Судя по стилю письма, фрагмент относится к первой половине III века до н. э., и, возможно, он связан с эфиопской кампанией Птолемея II.

12 или 13 ноября 247 года до н. э. молодой Птолемей (Птолемей III) стал соправителем отца на египетском троне^[132]. Возможно, фактически он сам правил страной.

В 245 году до н. э. (25-го числа македонского месяца диос, то есть 27 января) Птолемей II скончался в возрасте шестидесяти трех лет. Он мог сравниться с Соломоном своим богатством, превосходившим состояния всех остальных царей того времени, своими интеллектуальными интересами, склонностью поддаваться женским чарам. Поздние греческие авторы сообщают нам имена многих его любовниц. Одна была урожденной египтянкой, хотя называется греческим именем Дидима («близнец»). Другая, которую звали Миртион, была актрисой, игравшей в пошлых комедиях; ее дом, после того как она завладела благосклонностью царя, прославился как один из самых изысканных в Александрии. Мнесида и Пофина были флейтистками и тоже были известны великолепием своих домов. Еще одной была Клино, и статуи и статуэтки, безусловно пользовавшиеся спросом в Александрии, изображали ее одетой в один хитон с рогом изобилия в руках, подобно богине Арсиное. В делосской надписи упоминаются «две серебряные свинки», которые Клино посвятила божеству^[133]. Стратоника, еще одна любовница, известна по внушительной гробнице в египетском Элевсине рядом с Александрией, где упокоилось ее тело. Самой знаменитой была Билистиха, чье имя звучит не по-гречески, хотя, по всей вероятности, оно все же греческое^[134]. Плутарх^[135] сообщает, что она была из варваров, «рыночная проститутка»; Павсаний^[136] – что она происходила с македонского побережья; по словам Афинея^[137], она происходила из благородной аргосской семьи, ведущей род от Атрея. В настоящее время невозможно сказать, какая из этих версий правдива: сплетню о низком происхождении могли сочинить из злобы, а историю о высокородстве царской любовницы – из лести. В 268 году до н. э. Билистиха управляла колесницей в Олимпии во время гонок двухлошадных колесниц и получила приз. Вероятно, это та самая «Билистиха, дочь Филона», которая была канефорой Арсинои в 260–259 годах до н. э.^[138] Птолемей постарался, чтобы ее объявили богиней. Ей возводились святилища и приносились жертвы как Афродите Билистихе.

Возможно, Птолемей мог сравниться не столько с историческим, сколько с идеальным Соломоном, изображенным в Книге Екклесиаста – книге, написанной каким-то утратившим вкус к жизни евреем в эпоху, не очень отдаленную от времени правления Птолемея. Птолемей тоже был царем, который «собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей», который «завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих – разные музыкальные орудия», который «испытал себя весельем и насладился добром», который «предпринял большие дела: построил себе домы», который «предал сердце тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом»; и Птолемей тоже, согласно исторической традиции, в конце почувствовал, что все это суета сует. Мы читаем, что однажды после сильного приступа подагры он посмотрел в окно своего дворца и увидел у одного из каналов группу египтян самого бедного сословия, которые ели собранные ими объедки и беззаботно нежились на горячем песке, и заплакал в огорчении, что он не рожден одним из них^[139]. Или, быть может, эта история так же недостоверна, как и слова, которые автор Книги Екклесиаста вкладывает в уста Соломона, и в обоих случаях одаренный воображением моралист выбрал знаменитого царя, имевшего все, чего только могли желать ум или сердце, чтобы через него поведать миру о собственном опыте разочарования в жизни.

Глава 4
Люди, города, двор

Египтяне и греки

Когда Птолемей II умер, прошло уже восемьдесят шесть лет после того, как Александр пришел в Египет. Эллинистический Египет к тому времени обрел облик, который с небольшими изменениями сохранял вплоть до прихода Юлия Цезаря. Он уже не был «Египтом для египтян». В конце эпохи эллинизма население, по всей видимости, насчитывало около семи или восьми миллионов человек; пожалуй, при Птолемее II оно было по меньшей мере столь же многочисленным. Коренные жители страны, разумеется, составляли ее основную массу, но находились в подчиненном положении и продолжали возделывать богатые поля нильской долины по своим древним обычаям для своих новых господ. Толпы чужеземцев, переселенцев и купцов со всех стран Восточного Средиземноморья наполнили страну. Крестьяне в большинстве своем были коренными египтянами, но теперь вместо сельских домов египетской знати, стоявших там в старину, возникли принадлежащие грекам большие имения. Возможно, еще оставались египетские семьи, хранившие память о своем царском происхождении, но если и так, теперь они мало что значили в мире. Каждый египтянин, который хотел возвыситься, учил греческий, надевал греческое платье и поступал на службу при греческом дворе или к какому-нибудь греку из числа правительственных чиновников. Иногда они оставляли свои египетские имена, порой брали греческие, иногда носили одновременно и египетское, и греческое имя. Мы ни разу не слышим ни об одном светском аристократе^[140] из коренных египтян при Птолемеях. Египтяне победнее по-прежнему говорили на своем языке в его поздней форме, который через 600 лет превратился в коптский язык христианского Египта. Старая военная каста египтян, которых греки звали на своем языке махимами («воинами»), продолжала существовать, как мы увидим, отдельно от обычных крестьян и использовалась для выполнения некоторых задач – хотя в тот момент, по-видимому, в основном не в качестве воинов – в египетском войске. У старого Египта оставался лишь один путь сохранить прежнее величие – в религиозной сфере. Многие величественные храмы, построенные фараонами древности, все так же возвышались среди пальм, в них группы бритоголовых жрецов в белых льняных балахонах, как они изображены на памятниках фараоновских времен, все так же совершали традиционные обряды на древнем языке, в честь древних богов. Они все так же содержали божественных животных – быков, баранов и крокодилов – и поклонялись им. Именно священство, ограничивавшееся главным образом отдельными жреческими родами, теперь составляло единственную туземную аристократию Египта. Именно к ним, пользовавшимся авторитетом своего положения, богатством и священным знанием, обычные люди обращались как к национальным вождям и руководителям. Египтяне, владевшие греческим языком, вероятно, использовались в основном на нижних постах государственной администрации, но не на высших, и так было вплоть до последних Птолемеев. Возможно, высшие должности (как, например, пост диойкета) специально оставлялись для греков, но в I веке до н. э. египтянин мог стать своего рода генерал-губернатором (эпистратегом) Фиваиды. При первых Птолемеях египтяне столь высокие посты не занимали. Если Рем прав, предполагая, что Тахос, сын Гонгила, который появляется в милетской надписи в роли стефанефора в 262–261 годах до н. э., был египтянином и представлял власть Птолемеев в Милете^[141], то перед нами еще один пример того, что автохтонный житель Египта в принципе мог занять относительно высокий пост при Птолемее II.

Неподалеку от Гермополя находится искусно украшенная гробница египетского жреца Петосириса, который, видимо, занимал должность главного жреца в гермопольском храме Хмуну (Гермеса) в последние дни персидского правления и прожил много лет уже при Птолемее I. Отделка гробницы интересна тем, что по ней видно, каким сильным в то время уже было греческое влияние в кругах, к которым принадлежал Петосирис. Художник попытался изобразить греческую сцену – родных, собравшихся вокруг гробницы, – в стиле греческого барельефа. Многие фигуры участников процессий, изображенные на стенах гробницы, одеты в греческое платье^[142]. На стенах этой же усыпальницы можно увидеть картины из жизни тогдашних египтян. Обычные египетские крестьяне эллинистической эпохи уже не ходили голыми, в одних набедренных повязках, как они изображены на фараоновских памятниках, но одевались в свободные, подпоясанные и доходящие до колен туники, как сегодняшние феллахи^[143].

Из чужеземцев, явившихся поселиться в Египте, самым значительным элементом были греки и македонцы. Отчасти они расселялись по Египту, вступая во владение своими участками земли, образуя социальные группы в городах и деревнях и проживая бок о бок с местным населением, отчасти сконцентрировались в трех крупных греческих городах – старом Навкратисе, основанном до 600 года до н. э. (в период независимости Египта после изгнания ассирийцев и до прихода персов) и двух новых городах: в Александрии на берегу моря и Птолемаиде в Верхнем Египте. Александр и его преемники-Селевкиды были великими основателями греческих городов во всех покоренных землях; греческая культура была так тесно связана с жизнью греческого полиса, что любой царь, желавший представляться в глазах мира истинным поборником эллинизма, обязан был что-то сделать в этом направлении, но для царя Египта, хотя он, как и все, стремился прославиться в Элладе, греческие города с их республиканскими традициями и тягой к независимости оказались бы неудобными элементами в этой стране, где как ни в одной другой царила бюрократическая централизация. Поэтому Птолемеи ограничили количество греческих городов-государств в Египте тремя упомянутыми – Александрией, Птолемаидой и Навкратисом. За пределами Египта, как мы видели, они имели подвластные греческие города – старые города в Киренаике, на Кипре, на побережье и островах Эгейского моря, – но в Египте не больше трех. Да, там были сельские города с такими названиями, как Птолемаида, Арсиноя и Береника, где существовали и вели общественную жизнь греческие общины; похожие группы греков жили во многих старых египетских городах, но они не были политически организованы по примеру города-государства. Однако, если там и не было площади для политических собраний, они все же могли ходить в гимнасии, которые были одним из основных признаков эллинизма и в некотором роде выполняли функции университета для молодых людей. Далеко в верховьях Нила в Ком-Омбо в 136–135 годах до н. э. действовал гимнасий местных греков, который принимал резолюции и вел переписку с царем. А в 123 году до н. э., во время разразившегося в Верхнем Египте противодействия между городами Крокодилополем и Гермонтисом, из Крокодилополя посылаются переговорщики, молодые люди, прикрепленные к гимнасию, которые, по греческой традиции, отведали хлеба и соли с переговорщиками из другого города^[144].

Различия между греками и македонцами, которые вместе образовывали привилегированный класс, как сейчас представляется, не имели практического значения. Люди македонского происхождения на протяжении всей эпохи Птолемея официально называли себя македонцами, но, судя по всему, они были греками^[145]. Еще до Александра, если у македонца было какое-то образование, то это было греческое образование; в основном они носили греческие имена, представители их царской династии утверждали, что происходят от греков. И македонцы, после Александра разбросанные по всему Ближнему Востоку, имеющие тесные связи с греческими колонистами, вероятно, вскоре забыли македонский язык и стали говорить на обычном греческом койне. Большое количество найденных в Египте папирусов написаны людьми, которые называли себя македонцами, но никто никогда не находил папируса, написанного на македонском языке.

В противоположность коренным египтянам, греки чувствовали себя представителями более высокой цивилизации. И тем не менее, как уже говорилось, они находились под впечатлением от древности и таинственности неизменных египетских традиций. Им интересно было узнать что-нибудь об этом. Но их любопытство было легко удовлетворить. Ни один греческий знаток, насколько нам известно, не потрудился научиться читать иероглифы или самостоятельно изучить тексты, выгравированные на камне и написанные на папирусе. Греки, жившие в Египте, иногда все же учили египетский, как следует из папируса II века до н. э. – составленного на греческом письма матери к сыну (оба они предположительно происходили из эллинской семьи), в котором она поздравляет его с тем, что он учит «египетские буквы» (Αἰγύπτια γράμματα); но его цель, как мы узнаем дальше, не историческое исследование, он надеется получить пост учителя в школе для египетских детей и таким образом обеспечить себе старость^[146]. Все, что греки знали о египетской древности, – это то, что решили рассказать им египтяне. Греческий историк Гекатей Абдерский посетил Египет при первом Птолемее и добрался вверх по Нилу до самых Фив, чтобы собрать материал для истории Египта (Αἰγυπτιακά). Его особенно интересовала египетская религия, поставлять ему информацию могли египетские жрецы или двуязычные местные проводники, которые обслуживали приезжих греков. То, что рассказывает нам Диодор о Египте в своей первой книге, в основном взято из сочинения Гекатея. Несомненно, от своих информаторов Гекатей узнал множество правдивых сведений, а также и множество выдумок, сочиненных с целью изобразить перед греком Древний Египет в идеализированном виде. Гекатей дал греческим читателям то, чего они хотели, – правдоподобное литературное сочинение, которое распаляло их воображение и внушало им чувство, что они понимают Египет; и их не заботили требования современных исследователей, предъявляемые к анализу исторических источников. Иногда сами египтяне брались за перо, чтобы написать о своей стране и народе для греков. Египтянин из жреческого рода Манефон написал историю Египта на греческом языке, вероятно, по просьбе первого Птолемея. Манефон действительно имел представление о древних текстах, и написанное им главным образом основывалось на них, хотя он и привнес некоторую долю народных египетских легенд. Однако к его чести надо сказать то, что, как мы видим, по крайней мере в одном случае он особо подчеркивает, что рассказанное им является легендой, а не фактом, взятым из источников^[147]. История Манефона была самой полной и самой достоверной историей Древнего Египта, когда-либо имевшейся у греков и римлян. Сейчас его труд утрачен, но значительные его фрагменты, сохранившиеся в сочинениях Иосифа Флавия и других авторов, дали европейцам почти все существенные сведения о Древнем Египте, которые они использовали вплоть до XIX века, когда ученые открыли ключ к расшифровке древнеегипетских надписей. «Если мы правильно оцениваем дух Александрии тех дней, мы без колебаний скажем, что данное Манефоном сухое перечисление первых династий богов и царей не имеет шансов сравниться по популярности с занимательным сочинением Гекатея. Возможно, верховный жрец, которого называют одним из религиозных советников Птолемея, честно попытался противодействовать той принимавшейся на веру чепухе, которую рассказывали в музее о ранней истории его страны. При жизни Манефона его труд не имел успеха, хотя века спустя иудеи и христиане в своих спорах возвратили его из забвения» (M.).

Ни одна современная страна, где европейская раса управляет более многочисленным туземным народом, не похожа на эллинистический Египет. Южная Африка напоминает его только в том смысле, что и там европейцы сделали страну своим постоянным домом, будучи меньшинством по сравнению с туземным населением, но отличие состоит в том, что коренные жители Южной Африки принадлежат к первобытным племенам, они не являются представителями древней цивилизации, как египтяне, перед которыми европейские переселенцы испытывали определенное благоговение. В этом отношении Индия представляется более схожей с эллинистическим Египтом, но и Индия не похожа на него в другом отношении – в том, что европейцы не обосновались в стране как у себя дома, но являются лишь временным сообществом чиновников, солдат и торговцев. Есть и еще два важных отличия отношений между европейцами и туземцами в эллинистическом Египте от сложившихся между европейцами и туземцами сегодня. Во-первых, хотя сами греки и македонцы считали себя людьми высшей расы, обычный греческий или македонский поселенец (возможно, в больших семьях это было по-другому) не отшатывался в ужасе от брака с египетской женщиной^[148]. Поскольку греки и македонцы в основном прибывали в страну в качестве воинов, мужчин среди них должно было быть гораздо больше, чем женщин. Многие из них, как мы знаем из папирусов, имели жен в Европе, но перевозка европейских жен едва ли могла иметь место. Множество греков и македонцев женились на египтянках. Из-за этого колониального смешивания кровей этнические различия в эллинистическом Египте становились все менее и менее заметными. Впоследствии многие из тех, кто звал себя греками, по крови в основном были египтянами. Правда, в трех греческих городах, вероятно, существовал закон, запрещавший гражданам заключать браки с туземцами, и можно считать, что их граждане сохраняли чистоту эллинской породы на протяжении эпохи эллинизма. Но большинство греческих жителей Египта, как населявших города, так и имевших дома в египетских деревнях, которые не принадлежали к числу граждан трех полисов, оказалось в совершенно иной ситуации.