Эдвард Радзинский
Сталин. Вся жизнь

В огненной клетке

Предвидение тех, кто уговаривал Ленина не брать власть, сбылось. Передышка оказалась кратковременной. На просторах России началась война, точнее, множество войн.

Все державы, сражавшиеся друг с другом в мировой войне, начали растаскивать куски погибавшей Романовской империи.

Весной 1918 года немцы оккупировали ставшую независимой Украину, устремились на юг страны, в Закавказье, где установили контроль над частью территорий Грузии, Армении и Азербайджана.

В Закавказье высадились и турки. Они захватили ряд черноморских портов, в том числе Батум – город, где Коба когда-то начинал свою революционную деятельность.

400 000 квадратных километров и 60 миллионов подданных растерзанной Великой империи оказались в руках немцев и их союзников.

Естественно, не остались наблюдателями сражавшиеся с немцами страны Антанты. В марте 1918 года английские и французские войска высадились на севере России, в Мурманске.

Ленин и Коба по прямому проводу связались с главой Мурманского Совета Алексеевым (Юрьевым). Тот объяснил, что Совет заключил соглашение с англичанами и рассказал об их обязательствах защищать Север от вторжения немцев и снабжать голодный город продовольствием.

«Англичане никогда не помогают даром, как и французы… нам кажется, что вы немножечко попались», – ответил Алексееву Коба и предложил ликвидировать соглашение. Но голодные жители стояли на своем. (Коба не забыл этого разговора – по окончании гражданской войны Алексеева расстреляют.)

1 июля уже 4000 английских, французских, американских, итальянских и сербских солдат высадились в Мурманске и начали расползаться по Северу. В августе был оккупирован Архангельск.

«Американцы, – как справедливо писал Луис Фишер, – участвовали в интервенции крайне неохотно». «Русский вопрос» мучил президента Вильсона почти год, прежде чем он согласился на американское участие. «Меня доводит до кровавого пота вопрос, что делать в России и что было бы справедливо…» – писал Вильсон 8 июля 1918 года полковнику Хаузу.

Но согласиться пришлось. И дело не только в том, что большевики узурпировали власть и заключили союз с врагами Антанты – немцами. Тревожил призрак мировой революции, к которой не уставал призывать Ленин, эта постоянная большевистская угроза ввергнуть в хаос разрушенный войной мир.

Союзникам повезло – в то время в Сибири оказалось полсотни тысяч хорошо вооруженных и обученных иностранных солдат. Это были захваченные в плен еще при Николае II чехи и словаки, подданные Австро-Венгрии, воевавшей с Россией на стороне Германии. Но чехи и словаки, чтобы не воевать с братьями-славянами, тысячами сдавались в плен русским. После Февральской революции они тотчас были освобождены. Франция, испытывавшая недостаток в солдатах, перевооружила их и готовилась переправить Чехословацкий легион на фронт, когда разразился Октябрьский переворот.

Теперь союзники могли использовать его по-другому.

В это время легион двигался по Транссибирской магистрали, направляясь к границам России. Большевики потребовали от легионеров сложить оружие. 14 мая 1918 года начался мятеж. Отказавшись разоружиться, легион двинулся по Сибири к Уралу, сметая по пути советскую власть. С легионом соединились восставшие против большевиков казаки и бежавшие в Сибирь русские офицеры.

25 июля пала столица Красного Урала Екатеринбург (где большевиками накануне сдачи города была расстреляна царская семья). Легион стремительно перевалил через Урал, захватил Самару, Симбирск (город, где родился Ленин) и овладел Казанью.

В июле страшного для большевиков 1918 года с английских и японских судов сошел десант и высадился во Владивостоке. 3 августа в город вошли части японской армии. По соглашению между Японией и США в дальневосточной операции должны были участвовать по 7000 солдат от каждой стороны. Но к августу в России было целых 70 000 японских солдат.

На фоне иностранной интервенции разворачивалась в России и другая война – самая страшная, самая беспощадная, самая зверская: эту войну русские вели друг с другом.

Путями Каина

Еще накануне Октябрьского переворота русская армия и Россия погрузились в хаос анархии.

«На всех железных дорогах, на всех водных путях идут разбои и грабежи», – писал в книге воспоминаний будущий вождь Белого движения генерал Деникин. Донесения с фронта говорили: «Теперь нет сил больше бороться с народом, у которого нет ни совести, ни чести. Проходящие воинские части сметают все, уничтожают посевы, скот, птицу, разбивают казенные склады, напиваются, поджигают дома».

На эту озверевшую от пьяной свободы вооруженную армейскую массу, на стихию русского крестьянского бунта опирались захватившие власть большевики.

Нет ничего страшнее русского бунта. «Бессмысленный и беспощадный» – это пушкинское определение стало расхожим, много раз его повторили авторы, описывавшие гражданскую войну. Подавленная веками рабства и насилия, темная энергия бесправного народа обернулась чудовищными зверствами.

В 20-х годах в Берлине, находясь в эмиграции, Алексей Толстой любил показывать фотографию, сделанную в дни гражданской войны. На ней был снят огромный детина, увешанный оружием, – картинно развалясь, он сидел в кресле, а рядом с ним на тумбочке стояла отрубленная человеческая голова. Так попросил себя сфотографировать атаман Ангел – один из бесчисленных главарей бесчисленных банд, насиловавших и грабивших несчастных мирных жителей в гражданскую войну.

С момента взятия большевиками власти начинаются восстания на юге России. Заволновалось казачество. В ноябре 1917 года восстал генерал Каледин – атаман Донского казачьего войска, но уже в январе 1918 года был разбит революционными войсками.

29 января Каледин, докладывая Донскому правительству о поражении, сказал: «Положение наше безнадежно. Население нас не поддерживает». Ему пытались возражать, но он прервал: «Господа, говорите короче. Ведь от болтовни и Россия погибла».

В тот же день генерал застрелился.

Между тем выступление казачества было только началом.

На Дон и Кубань со всей России бегут офицеры. Од но временно с калединским восстанием 2 ноября 1917 года бывший начальник царского штаба генерал Алексеев приступил к созданию на юге антибольшевистских сил – Добровольческой армии. Этот день считается началом Белого движения.

Ядро Добровольческой армии составил ударный корпус генерала Корнилова. На фуражках и рукавах корниловцев были черепа: победа или гибель.

В Белой армии – лучшие силы офицерского и генеральского корпуса царской армии, прошедшие школу Первой мировой войны.

Впрочем, выдающиеся царские офицеры и генералы служили и в Красной армии. Причем порой (страшный символ!) это были родные братья.

Генерал Плющик-Плющевский служил у белых, его брат – у красных, генерал Махров был в Добровольческой армии, его брат – у большевиков. Михаил Беренс – адмирал у Врангеля, а его брат Евгений Беренс был главой всех военно-морских сил большевиков. Брат пошел войной на брата… Пленение и расстрел сыном отца, братом брата – будни гражданской войны.

Потеряв три четверти страны, огрызаясь террором, Ленин и большевики погибали в огненной клетке фронтов: они сохраняли лишь жалкую территорию вокруг Москвы и Петрограда. Но обе столицы по-прежнему в их руках, и оттуда они гордо выступали как законная власть, борющаяся с мятежниками и иноземными захватчиками.

С марта 1918 года Троцкий возглавляет военные силы Республики. Его бронепоезд мечется по фронтам.

До прихода к власти большевики поддерживали все анархические элементы, превратившие армию в мародерствующую орду. Теперь это обернулось против них. Троцкий лихорадочно начинает строить ту самую регулярную армию, которую так ненавидели революционеры, уничтожение которой было частью Великой утопии. Он понимает – без военных специалистов такую армию не создать. К изумлению и ярости революционных солдат, в Красной армии вновь появляются царские офицеры, согласившиеся сотрудничать с большевиками, и вновь требуют дисциплины, столь ненавистной солдатне.

Но Троцкий не верит до конца «военспецам» – так называют красные бывших царских офицеров. Их семьи становятся фактически заложниками. Но главное – Троцкий создает в Красной армии институт политических комиссаров. Их задача – неустанно контролировать все решения «военспецов» и помогать вернуть в армию дисциплину, которая отныне именуется «революционной».

Воодушевляя армию, Троцкий безостановочно произносит речи перед солдатами. Мой отец слушал его несколько раз. У Троцкого было обычное лицо еврейского интеллигента с полными чувственными губами, маленькой бородкой и близорукими глазами за стеклами пенсне. Но оно становилось почти мефистофельским, когда он начинал говорить. В Троцком был магнетизм, возбуждавший толпу. Но никакой магнетизм не смог бы сделать его риторику столь действенной, если бы речи не сопровождались эхом расстрелов. Дезертирство – расстрел, нарушение дисциплины – расстрел, трусость – расстрел… «Одним из важнейших принципов воспитания нашей армии является неоставление без наказания ни одного проступка. Репрессии должны следовать немедленно» (Троцкий).

Коба мог наблюдать поразительные результаты. За кратчайший срок Троцкий создал большевистскую армию из усталой митингующей орды.

Но Коба помнил: когда свершился Октябрьский переворот, Каменев, заискивая перед солдатами, первым декретом предложил отменить закон о смертной казни для солдат. И Троцкий согласился. Ленин, прибывший в Смольный, узнал об этом декрете и возмутился: «Вздор! Как же можно совершить революцию без расстрелов?»

Декрет похоронили. Уроки Учителя…

Глава 8. «Специалист по катастрофам»

Ночи в раскаленном вагоне

Деревня отказалась задаром отдавать хлеб большевикам. Кулаки, то есть самые умелые земледельцы, начали прятать добытый трудом и потом хлеб. Ленин организует комитеты бедноты. Самые ленивые, озлобленные крестьяне получают власть. Из города в деревню посылаются вооруженные отряды рабочих. Вместе с беднотой они должны отобрать хлеб у кулаков.

Но продовольственные отряды хлеба доставали мало – зато быстро превращались в пьяные банды грабителей. Петроград и Москва погибали от голода. И, отправив на фронт Троцкого, Ленин отправляет за хлебом вторую свою надежду – Кобу.

29 мая Коба назначен руководителем продовольственной комиссии на юге России. Он отправляется в Царицын – важнейший форпост большевиков на юге, откуда слабым ручейком продолжает течь хлеб с Северного Кавказа. Коба должен превратить этот ручеек в поток.

Из воспоминаний Федора Аллилуева: «В 1918 году товарищ Сталин сказал мне: «Иди ко мне работать секретарем в наркомат». Весь аппарат товарища Сталина в то время составляли: секретарь – я, и машинистка – моя сестра».

И вот в самом конце мая наркомат опустел: вся троица начала готовиться к путешествию…

Аллилуев: «Иосиф Виссарионович предупредил меня об отъезде в Царицын всего за пару дней. Я привык ему повиноваться, не рассуждая».

4 июня на Казанском вокзале, забитом мешочниками и полуголодными беспризорными детьми, появились трое: девушка, высокий молодой человек и маленький грузин средних лет. Троицу сопровождал отряд красноармейцев. Только после длительной перепалки Кобы с начальником вокзала и дежурным (несмотря на предписания Совнаркома и грозный мандат) им был предоставлен поезд. Что делать – мало кому был известен тогда Коба… Нерешительно, останавливаясь у каждого семафора, состав взял курс на Кисловодск.

Все трое собрались в салон-вагоне. Он принадлежал прежде звезде цыганского романса Вяльцевой и был весьма игриво обит небесно-голубым шелком.

В мае 1918 года весь юг страны был охвачен безумием хаоса, так что вряд ли путешественники могли быть уверены, что непременно увидят Царицын. Немцы продолжали медленное наступление, на подступах к городу действовали восставшие казаки генерала Краснова, и отряды анархистов с черными знаменами появлялись у стен Царицына – они то дрались с немцами, то поворачивались против Советов. Среди горских племен царило постоянное возбуждение, и никто не знал, чем оно закончится.

Поезд мог быть захвачен и немцами, и казаками, и анархистами… Кем он только не мог быть захвачен!..

Коба ночевал в салон-вагоне, брат и сестра – в отдельных купе.

На юг шла единственная дорога, забитая воинскими эшелонами. «Поезд двигался еле-еле, на каждой станции начальники жаловались: «Вчера путь казаки разобрали», – вспоминал Федор Аллилуев.

Коба понимал – надо торопиться. Времени в обрез, и, кроме того, с каждой задержкой увеличивается вероятность нападения. По ночам затемненный поезд проскакивал станции или прятался на запасных путях. Станции темные, грязные, на платформах пьяные крики солдат, звуки гармоник, а чаще выстрелов. Разгулялась Русь… Но поезд сможет за себя постоять. В вагонах – отряд Кобы в 400 человек, среди них гвардейцы революции – латышские стрелки. Ленин отправил Кобу на юг с самыми широкими полномочиями…

Федор Аллилуев: «В пути получили телеграмму Орджоникидзе: «В Царицыне восстал анархист Петренко».

Власти попытались эвакуировать из города золотой запас и ценности, изъятые из сейфов буржуазии. Этот эшелон с золотом и поджидал отряд Петренко, пустив навстречу ему порожние вагоны. Поезда столкнулись. Убитые, раненые, кровь, стоны… Залегшая у полотна банда ворвалась в эшелон. Забрав деньги, они, как положено в те времена, устроили митинг с пламенными речами о революции среди трупов и горящих вагонов. Митинг постановил: деньги – народные и принадлежат народу. Начали делить золотые монеты, прятать их под грязные портянки. Попутно стаскивали сапоги с убитых и достреливали оставшихся в живых. За этим занятием они и были застигнуты бронепоездом Орджоникидзе, окружены и тотчас сдались.

Но в ту же ночь остатки бандитов во главе с Петренко и знаменитой атаманшей Марусей ворвались в город. Маруся (Мария Никифорова) была воспитанницей Смольного института. Теперь вместо томных подруг эту кокаинистку в белой черкеске и лохматой папахе, безумную в похоти и жестокости, окружала пьяная голытьба. Но и на этот раз бандитов постигла неудача. Атаманшу Марусю расстреляли прямо на улице…

«Вскоре получили вторую телеграмму от Серго: «Петренко пойман и расстрелян», – писал Федор Аллилуев.

Такова была обстановка в городе накануне приезда Кобы.

Федор Аллилуев: «К утру 6 июня начались бесконечные пути вокруг Царицына, забитые составами… Возникает грязно-белое здание царицынского вокзала… За обедом в гостинице я мог убедиться в продовольственном благополучии города. Еще три дня назад Сталин угощал нас своим наркомовским обедом: суп из воблы с кусочком черного хлеба. Здесь за полтора рубля – первоклассный обед».

Край задыхался от изобилия хлеба. Но как привезти его из глубинки в Царицын? И как переправить в Москву?

Коба начинает решать проблемы революционно – с расстрелов. Так он внушает уважение к своим решениям – расстреливает всех, кто замешан в спекуляции и контрреволюции. Или может быть замешан.

«Ни дня не проходит без расстрелов в местной ЧК», – писал Анри Барбюс, французский литератор, восторженный почитатель Сталина. Город представлял собой безумную смесь всех течений, порожденных революцией. Здесь собрались и эсеры, и анархисты, и монархисты. Так что расстреливать было кого.

По ночам заводили грузовики, чтобы заглушать выстрелы и крики. Трупы расстрелянных сваливали в мешки и хоронили при лунном свете. Под утро родственники уже копошились у могил, разрывали свежие ямы, искали близких.

В эти дни Коба приказал расстрелять по подозрению в заговоре инженера Алексеева. Его мать была известной революционеркой-народницей. Ленину сообщили об аресте, и он телеграфировал: «Привезти Алексеева в Москву». Но Коба не меняет своих решений. Его слово должно быть законом… Вместе с Алексеевым были расстреляны двое сыновей – мальчики 16 и 14 лет. Валентинов писал: «Сталин объявил солдатам, не хотевшим в них стрелять, что это дети белогвардейского генерала Алек сеева!»

Этого было достаточно – расстреляли.

Вскоре Коба телеграфирует Ленину: «Несмотря на неразбериху во всех сферах хозяйственной жизни, все же можно навести порядок. Через неделю отправим в Москву около миллиона пудов…»

Все это время Коба живет и работает в вагоне.

«Вагон в течение двух с половиной месяцев был боевым штабом… 40 градусов жары, и вагон накаляется, как жаровня. Крыша и ночью хранит свое тепло. В вагоне неизвестно, что такое прохлада», – писал Федор Аллилуев.

После расстрельных ночей, в пылающем жарой вагоне все и случилось… Юная секретарша Надя Аллилуева после Царицына стала женой Кобы.

Это было время революции. Они не нуждались в официальных церемониях. Они попросту объявили себя мужем и женой.

Загадка безумия

В том же 1918 году наступает странное помешательство Федора Аллилуева – автора цитируемых записок. Он пережил какой-то шок, после которого всю жизнь помрачения рассудка чередовались у него с редкими просветлениями, когда Федор мог работать и писать.

Светлана Аллилуева в своей книге приводит объяснение этого помешательства: однажды отряд Камо решил разыграть Федю. Все притворились убитыми, вымазавшись для достоверности бычьей кровью. Федор увидел эту картину – и сошел с ума.

Видимо, такое объяснение дали Светлане родственники, когда она подросла. Но оно чрезвычайно странно для того времени, когда убийства случались на каждом шагу, когда трупы валялись в том же Царицыне прямо на улицах, а смерть и кровь были бытом.

И я вспомнил один рассказ, который порой приводится даже в серьезной научной литературе: будто во время путешествия в Царицын Надя была попросту изнасилована Кобой. На ее крик ворвался в купе отец, и Кобу под пистолетом заставили жениться.

В этом пошлом вымысле с перепутанными действующими лицами, возможно, сохранились отголоски подлинной трагической истории. Конечно, Надя была влюблена в революционного героя, к тому же в ней текла страстная цыганская кровь. Так что все действительно должно было произойти в том раскаленном вагоне, куда после безумия расстрелов возвращался ее мрачный возлюбленный. И был крик страсти в ночи, на который поспешил несчастный Федя, и, вбежав в незакрытое купе, увидел обожаемую сестру и старого грузина (он должен был казаться ему стариком – этот сорокалетний грузин, которого он боготворил)… Страшно крушение чистоты в молодые годы, и не всегда могут пережить его юноши-идеалисты.

Но все это не более чем догадки. Достоверна лишь ночь, вагон и трое – в сумасшедшей жаре под звездами 1918 года.

Власть во фронтовом городе – это прежде всего военная власть. И Коба тотчас пытается ею овладеть.

Во главе Северо-Кавказского военного округа стоит царский генерал Снесарев, перешедший на сторону советской власти. Вместе с ним работают бывшие царские офицеры. Все они назначены в Царицын Троцким. И Коба начинает игру, которая должна понравиться Ленину: пишет бесконечные жалобы на Троцкого. Но бороться с ним в одиночку опасно, нужен сподвижник, который будет действовать вместо Кобы, когда потребуется рисковать.

В это время в Царицын вошли войска, пробившиеся с боями из Донбасса. Их привел в город Клим Ворошилов – бывший слесарь, потом профессиональный революционер, а ныне военачальник. Коба умеет подчинять. Не далекий Ворошилов становится его преданным соратником.

Для борьбы требуется идеологическое знамя. Если Троцкий – за использование царских военных специалистов, то Ворошилов и Коба, естественно, против. Вдвоем они нападают на людей Троцкого, обвиняют их в измене.

Продолжение ленинских университетов

4 июля в Москве открывается Пятый съезд Советов. С большим любопытством должен был следить Коба за удивительными событиями, произошедшими на съезде.

Сначала все было понятно: прибывший с фронта Троцкий в пламенной речи угрожает расстрелом всем, кто нарушает Брестский мир. Это вызывает ожидаемую реакцию левых эсеров. Все тот же Камков с тем же револьвером на боку, размахивая кулаками, обрушивается на германского посла Мирбаха и на его «лакеев-большевиков»… Деревня – любимое дитя эсеров. И оскорбления по поводу «пресмыкательства большевиков перед немецкими империалистами» Камков перемежает с обещаниями: «Ваши продотряды и ваши комбеды мы выбросим из деревни за шиворот».

Делегаты обеих партий вскакивают с мест, угрожают друг другу кулаками. Но Ленин спокоен. И насмешлив.

Уже 6 июля левые эсеры начали действовать. Один из руководителей отдела ЧК по борьбе со шпионажем, Блюмкин, и эсер Андреев приехали в немецкое посольство…

Блюмкин – типичная фигура того беспощадного времени. Надежда Мандельштам описывает, как однажды пьяный Блюмкин сидел в кафе и, матерясь, наобум проставлял фамилии людей в расстрельные списки ЧК. Поэт Осип Мандельштам вырвал у него списки и разорвал. История стала известной Дзержинскому, который обещал расстрелять Блюмкина, но… уже на другой день тот преспокойно разгуливал на свободе. Большевики явно питали слабость к этому эсеру.

В посольстве Блюмкин попросил свидания с Мирбахом. Когда его и Андреева провели в кабинет, он выхватил пистолет и выстрелил в посла. Мирбах бросился в другую комнату, но Блюмкин швырнул ему вдогонку бомбу. Посол был убит, а покушавшиеся выпрыгнули в окно к ожидавшему их автомобилю. Блюмкин прыгнул неудачно – сломал ногу и полз до автомобиля. И все-таки оба убийцы благополучно укатили – при странной растерянности охранявших посольство латышских стрелков.

Убийством немецкого посла ЦК эсеров решило сорвать Брестский мир. Но далее происходит нечто непонятное: члены ЦК собираются в штабе хорошо вооруженного отряда под командой эсера Попова. Туда же прибывает Блюмкин. Восставший отряд стоит недалеко от Кремля, но никаких попыток захватить его не делает.

В отряде появляется Дзержинский с требованием арестовать Блюмкина. Эсеры арестовывают самого Дзержинского, но отряд по-прежнему не двигается. Чего-то выжидают.

К вечеру эсеры занимают телеграф, но… только для того, чтобы сообщить России и миру: убийство Мирбаха не есть восстание против большевиков. Оно совершено лишь с целью разорвать предательский мир. Оказывается, восставший отряд и не собирался наступать – он должен лишь продемонстрировать несогласие с большевиками! Большей глупости придумать было нельзя. Ленин получил то, о чем мечтал: право быть беспощадным. Штаб так странно восставшего отряда был разгромлен латышскими стрелками, а фракция левых эсеров на съезде арестована.

Мечта Ленина сбылась. Левые эсеры как политическая сила перестали существовать. Как и много знавший посол Мирбах.

Какой бессмысленный путь политического самоубийства избрали эсеры! Чудеса, да и только!

Но Коба не верит в чудеса. Великий игрок не мог не ощутить присутствие некой задумки: кто-то толкнул эсеров на эту бессмысленность…

Слишком долго боролись большевики с царской охранкой, слишком поднаторели в постоянной засылке провокаторов друг к другу…

Нет, не случайно тайная полиция большевиков – ЧК с первого дня существования берет на вооружение проверенный и любимый метод царской тайной полиции – провокацию. Большинство самых блестящих операций ЧК в те годы – арест знаменитого террориста эсера Савинкова, арест английского дипломата Локкарта – построены на провокации, на внедрении своего агента в стан врага.

И Коба должен был почувствовать явный след провокатора в истории с восстанием эсеров. Действительно, с убийцей Мирбаха Блюмкиным произошло потом нечто непонятное. После занятия большевиками штаба эсеров он со сломанной ногой оставался в штабе. И его, одного из руководителей ЧК, которого приехал арестовывать сам Дзержинский… никто не узнал! Неузнанного, его отвозят в городскую больницу, откуда он бежит, чтобы вскоре добровольно явиться в ЧК с раскаянием. Осужденный на три года, он будет вскоре амнистирован и… тотчас вступит в ряды большевиков! Блюмкин будет работать в секретариате Троцкого, а потом в органах ЧК – ГПУ.

Так что Коба мог оценить силу и возможности недавно сформированной, но уже могучей ЧК. Не забудет он и про Блюмкина.

После падения и высылки за границу Троцкого ГПУ отправит Блюмкина под видом паломника в Тибет, Дамаск, Константинополь. Но по пути он заедет к своему бывшему шефу – Троцкому Бесспорно, это и было главным его заданием – выведать планы изгнанника, а заодно прощупать его возможных сторонников. И вернувшись, Блюмкин передаст Карлу Радеку, бывшему ближайшему сподвижнику Троцкого, письмо от Льва Давидовича. Но умнейший циник Радек хорошо знает систему и тотчас сообщит о письме Кобе.

Блюмкина придется расстрелять.

После провокации с «мятежом левых эсеров» Коба в который раз мог повторить для себя ленинское правило: «Если важна цель – не важны средства для ее достижения». Банальный афоризм, столь пугающий мещан и столь ясный для истинного революционера.

Ленин писал: «Положим, Каляев (убийца великого князя Сергея Александровича. – Э.Р.), чтобы убить тирана… достает револьвер у крайнего мерзавца, обещая ему за услугу… деньги, водку. Можно осуждать Каляева за сделку с разбойником? Всякий здоровый человек скажет – нельзя…»

«Учимся понемногу, учимся»…

Начинается легальная охота на левых эсеров. 7 июля Ленин дает телеграмму Кобе в Царицын: «Повсюду необходимо беспощадно подавить этих жалких и истеричных авантюристов. Итак, будьте беспощадны против левых эсеров и извещайте нас чаще».

Ответ Кобы: «Будьте уверены: у нас рука не дрогнет. С врагами будем действовать по-вражески. Линия южнее Царицына пока не восстановлена. Гоню и ругаю всех… Можете быть уверены, что не пощадим никого, ни себя, ни других, а хлеб все же дадим».

Он и не щадит. К 18 июля уже пять вагонов с хлебом пошли в Москву. Хлеб он дает. И не только хлеб… «В Баку отправил нарочного с письмом», – глухо сообщает он Ленину.