Эдвард Радзинский
Русские цари

Тигрица

Между тем забавы императора становились все греховнее. Он пригласил французскую труппу. Для избранного кружка сыграли диалоги из запрещенных творений маркиза де Сада.

Появилась у него и главная любовница.

А за несколько лет до этого…

Из дневника великого князя Константина Николаевича:

«22 ноября 1861 года. Отправились к обеду с жинкой в Царское Село… У Орловских ворот встретили Сашу верхом, а вслед за тем Александру Сергеевну Долгорукову, тоже верхом совершенно одну. Заключение из этого сделать нетрудно. Больно…»

«Больно!» – записал Костя не потому, что сам был очень нравствен. Он записал это, потому что уж больно хищной дамой была эта фрейлина – княгиня Александра Долгорукая.

Она считалась истинной красавицей. «Хотя если на нее никто не смотрит, вы с изумлением увидите, как она… нехороша! – напишет Анна Тютчева. – Долговязая, с плоской грудью, костлявые плечи, свинцово-бледное лицо».

Но стоит княгине заметить «интересующий ее мужской взгляд, как гибкий стан мгновенно выпрямляется, румянец играет на щеках и все движения приобретают опасную грацию. Она становится ласкова по-кошачьи».

Эту «кошечку» следовало бы называть «тигрицей». Ее тело, улыбка, взгляд лукавый и вкрадчивый. Все околдовало несчастного! И вот он уже целиком во власти чар этой неповторимой и такой типичной придворной красавицы.

Все ее интересы – двор, интриги и злой язык. Она – истинный мастер придворной школы злословия. «Она умеет так похвалить, что сам черт радуется этим похвалам». Как и положено мастеру придворной интриги, она – прекрасная актриса. И когда у нее все случилось с государем, она решила тотчас объявить двору о своем новом завидном положении. И сыграла блистательно!

Императрица сидела, окруженная фрейлинами, листала «Словарь по истории и географии». Вошел государь, и Александра Долгорукая тотчас упала в обморок. Государь торопливо бросился ей помогать. А у нее на лице – ни кровинки, пульс слабый. Так что государь в испуге слишком долго продолжал держать ее в объятиях. Но императрица была на высоте – преспокойно продолжала листать «Словарь по истории и географии».

Императрица стоически перенесла эту связь. И оказалась права. Как бывало до того, страсть Александра угасла, и фрейлину ждала отставка. Как и было положено, император устроил ее брак со своим генерал-адъютантом и написал ей то галантное письмо, которое она хотела получить.

«Моя душевная рана долго не зарубцуется, и мое бедное сердце, которое вы читали, как детскую книгу, долго будет страдать. Прощайте навсегда».

Наш опытный Дон-Жуан соблюдал банальное правило: если хочешь без последствий оставить опасную женщину, надо дать ей возможность считать, что бросила тебя она сама.

Однако в 1865 году императрица обеспокоилась. Она почувствовала, что с Сашей происходит что-то необыкновенное. В этот раз, как обычно, новая влюбленность была у него на лице. Но никто точно не знал – кто она. Доходили странные слухи о какой-то воспитаннице Смольного института, с которой он гуляет в Летнем саду. Но это было смешно. Платоническая любовь – не для Романовых.

Тем более что из окна ее Золотой гостиной было видно, как некую неизвестную в экипаже подвозили ко дворцу. И в мемориальном кабинете Николая I, где он умер, загорался свет. Видно, там все и происходило, оскорбляя тень умершего отца.

«Много амбиции, но мало амуниции»

Меж тем наступил новый, 1866 год. 11 лет продолжается его царствование.

И появилось поколение, не помнящее времени его отца – времени страха.

Вместо Чернышевского, Серно-Соловьевича и прочих арестованных, высланных или уехавших за границу зрелых людей, возглавлять эту новую молодежь пришли крутые сверстники – недоучившиеся гимназисты и студенты.

Их закружил, опьянил, обезумел дух свободы, и они жаждут политической деятельности…

«Что ему книга последняя скажет, то ему на душу поверху ляжет», – написал о русском юношестве Некрасов.

В это время в молодежной среде ходит множество запрещенных книг и сумасшедших идей. Самые крутые молодые люди презирают поколение вчерашних либералов и даже вчерашнего кумира радикальной России Александра Герцена… С ненавистью молодых к старикам они называют их не иначе как «соглашателями», «важными господами, которые, при всей своей эрудиции и революционных фразах, бессильны порвать со старым порядком». Ибо старики верят в реформы. Но верить следует только в революцию, которая непременно и скоро разразится в России. Нужен только очень сильный внешний толчок. Таким толчком может и должно стать убийство царя. Эта вера пройдет через все революционное движение второй половины XIX века.

Жалок был интеллект русских якобинцев.

Как напишет печально Достоевский: «Французская революция случилась… после Корнеля и Вольтера на плечах Мирабо, Бонапарта, Дантона, энциклопедистов.

А у нас (весь комплекс знаний. – Э.Р.) – это энциклопедия Брокгауза и Ефрона. У нас экспроприаторы, убийцы, бомбоносцы – это бездарные литераторы, студенты, не кончившие курса, адвокаты без процессов, артисты без таланта, ученые без науки. Люди с огромными амбициями и малыми талантами. Много амбиции, но мало амуниции».

Ад

В это время из Пензы в Москву приехал недоучившийся гимназист Николай Ишутин. Он поступил вольнослушателем в Московский университет.

Сын бедного купца (всегда в одной синей рубашке и в поношенных брюках, вдетых в болотные сапоги) был наделен болезненным честолюбием. Он жаждет управлять сверстниками. Пусть у него нищая одежда, зато он привез с собой из тихой провинциальной Пензы много новых идей. И главную – о скорой революции. О ней юный Ишутин прочел в запрещенных книгах. И бедняк захотел ее возглавить.

«Он старался казаться мрачным и озлобленным ненавистником, как и положено суровому революционеру, – писала современница. – А в сущности это был завистник, скудно одаренный, но страстно мечтавший о популярности в Петербурге. Основную группу московских бунтовщиков-студентов во главе с Заичневским отправили на каторгу, и Ишутин подхватил упавшее знамя».

В Сытинском тупике в Москве стоял большой доходный дом. Он состоял из крохотных квартир-клеток, которые хозяин сдавал студентам. Дом постепенно стал как бы огромным общежитием бедных студентов. Здесь Ишутин легко отыскивал желавших стать будущими Робеспьерами. Так организовался его кружок.

Сначала ишутинцы решили осуществить социалистические идеи Фурье – создать вместе с рабочими коммуну – переплетную мастерскую без кровопийц-посредников и делить поровну заработанное. Но в мастерской, к сожалению, надо было работать. И, как справедливо говорил Достоевский: «Работать у нас в России кому ж охота». Так что от труда по Фурье перешли к делам более увлекательным.

Внутри своего кружка Ишутин образовал ядро под названием «Организация», состоящее в основном из провинциалов. Целью этого подпольного кружка стало ни больше ни меньше построение социализма в России.

Ишутин объявил участникам кружка, что их «Организация» является частью некоего «Европейского революционного комитета», готовящего революцию во всем мире.

Как он и предполагал, этот миф вызывал восторженный трепет у участников. И главное, страх и повиновение ему – Ишутину. Он был первый, сделавший опасную ложь важной частью революционного дела.

Вскоре внутри «Организации» Ишутин создает законспирированную группу под названием «Ад» из самых доверенных студентов. Для убийства главного виновника отсутствия социализма в России – царя. Убийство царя должно было стать сигналом для великого социального переворота. Тотчас должны будут восстать крестьяне. И далее должен был начаться общий великий бунт, который обратит в прах существующий строй. Вот что обсуждалось теперь в Сытинском тупике во время бесконечных студенческих чаепитий с сахаром вприкуску, калачами и дешевой колбасой.

Теперь каждый из членов «Ада» должен был рассматривать себя как обреченного человека, отрезанного от обычного общества и полностью посвятившего себя революции. Они становились людьми «Ада», ибо не должны были бояться самых страшных и грязных методов, если они служат революции.

Для назидания вновь вступивших Ишутин рассказывал, как один из членов «Организации» совершил отравление собственного отца. И полученное наследство отдал на революционное дело.

Все эти методы вскоре повторит самый крутой русский революционер – предтеча большевиков Сергей Нечаев.

Здесь опять возникает уже хорошо знакомая нам загадка.

Е. Козлинина в своих «Записках старейшей русской журналистки за полвека» пишет, что в это время «многие знали о существовании “Ада”, но относились к этому, как к болтовне молодых людей».

Но если «знали многие», то почему не знало об «Аде» всезнающее Третье отделение? Ведь после студенческих волнений, особенно жарких в Петербурге и Москве, оно внимательно следило за студентами. И конечно же, должно было иметь агентов в этом опасном студенческом муравейнике. И конечно же, обязано было со всей серьезностью отнестись к «болтовне» об убийстве царя!

Ничего этого почему-то не произошло. И случилось то, что должно было случиться.

Членом «Ада» был двоюродный брат Ишутина Дмитрий Каракозов. Сын обедневшего дворянина, всегда молчаливый Каракозов – опаснейший и очень наш тип. Такие молчат, пока другие спорят. Но внимательно слушают. И пока товарищи шумели и тешили себя опасными фантазиями, в голове религиозного юноши уже созрела идея самопожертвования. Если царь мешает социализму, который принесет счастье его родине, царя действительно надо убить. Он уже отлично понял: его товарищи только болтают. Значит, придется убивать самому.

Так появилось решение. И ничего не сказав товарищам, Каракозов выезжает в Петербург.

Каракозов – первая кровь

Это случилось 4 апреля 1866 года.

В тот день государь, как всегда, днем гулял в Летнем саду. На этот раз – с детьми своей сестры – Николаем (Колей) и Машей Лейхтенбергскими.

Его сестра Маша, любимая дочь покойного царя Николая I, оказалась в пикантной ситуации. Ее муж, веселый игрок и кутила, герцог Лейхтенбергский, сын пасынка Наполеона и внук жены Наполеона Жозефины, рано умер. У овдовевшей Маши начался бурный роман с графом Григорием Строгановым. Они тайно обвенчались.

Как справедливо писала Анна Тютчева: «Прежний царь отправил бы Машу в монастырь, а графа сослал бы на Кавказ». Но мягкий Александр, который являлся теперь главой династии и обязан был следить за порядком в семье, предпочел делать вид, что ничего не знает о тайном венчании любимой сестры. И граф Строганов ворчал, что ему в его возрасте (графу тогда было 42 года) негоже по ночам тайно красться в постель к собственной жене. Когда у Маши и графа появились дети, им пришлось жить в Италии.

Маша умоляла государя признать ее новый брак и разрешить им жить в России. Покойный отец построил для нее великолепный дворец с невиданным зимним садом, где среди пальм, орхидей, фонтанов и водопадов разгуливали павлины и летали попугаи. Этакий мираж знойного юга среди петербургской зимы.

Но царь этого сделать не посмел. Он предложил сестре по-прежнему жить за границей. И продолжал делать вид, будто ничего не знает о морганатическом браке.

Ему было очень жаль Машу. Особенно теперь, когда с ним происходила необыкновенная история: приближаясь к 50-летию, наш донжуан влюбился. Влюбился страстно, будто в первый раз в жизни. Надо было долго жить, чтобы снова стать молодым.

Так как император не мог разрешить мезальянс сестре, он особенно покровительствовал ее детям от первого брака, жившим без матери в Петербурге. Хотя Коля Лейхтенбергский невольно напоминал ему об ужасной трагедии с Никсом.

Государь вышел из Летнего сада в четвертом часу. (Лейхтенбергские остались гулять в саду.) На Невской набережной у решетки сада стояла обычная толпа— глазели. Так бывало всегда, когда царь выходил из Летнего сада после традиционной дневной прогулки. Полицейский, лениво прогуливавшийся вдоль толпы, увидел подходившего государя и привычно вытянулся. Рядом с коляской скучал жандармский унтер-офицер. Он тоже заметил вышедшего из сада государя и тоже вытянулся. Все было как всегда.

Александр, подобрав длинные полы шинели, готовился сесть в коляску…

И в этот момент раздался оглушительный хлопок.

Тотчас из расступившейся толпы выскочил кто-то молодой, высокий и бросился наутек по набережной в сторону моста. Полицейский и жандарм уже бежали за ним… Полицейский догнал его, опрокинул на землю, вырвал пистолет. Жандарм бил упавшего по лицу. Тот защищал лицо от ударов, истошно крича одно и то же: «Ребята, я ведь за вас стрелял!» Его подняли, подвели к государю.

Министр П.А. Валуев в своем дневнике по горячим следам описал дальнейшие события:

«Государь спросил его, русский ли он (надеялся, что поляк. – Э.Р.) и за что стрелял в него? Убийца отвечал, что он – русский и что государь “слишком долго будто бы нас обманывал”. Другие говорят, что он сказал, будто государь обделил землею крестьян. Еще другие, что, обратясь к толпе, убийца сказал: “Ребята, я за вас стрелял”. Вот эта последняя версия подтверждается с разных сторон».

После покушения император поехал в Казанский собор. Там отслужили благодарственный молебен.

Когда Александр вернулся в Зимний дворец, глава Третьего отделения князь Долгоруков сообщил чудесные обстоятельства произошедшего, о которых уже на следующий день писали все газеты:

Оказалось, что царя спас «человек, стоявший рядом со злодеем». Он «отвел злодейскую руку» в самый миг выстрела. «Сам Господь его рукой убрал руку злодея. Этот простой русский человек по фамилии Комиссаров, оказался родом из Костромы».

Итак, случилось чудо! В Смутное время родом из Костромы был крестьянин Иван Сусанин, спасший его августейшего предка Михаила Романова и заплативший за это жизнью. И вот теперь.

Император распорядился немедля привезти Комиссарова.

В огромном Белом зале дворца выстроилась гвардия. Александра встретило громовое «ура!».

В зал ввели спасителя-мещанина. Мал ростом, белобрыс, плюгав – не самый приятный оказался господин. Царь обнял его, поцеловал и пожаловал дворянство. Теперь мещанин стал дворянином Комиссаровым-Костромским. И вновь – громовое «ура!».

В своей памятной книжке Александр записал, как всегда, кратко: «Гулял с Марусей и Колей пешком в Летнем саду. Выстрелили из пистолета, мимо. Убийцу схватили. Общее участие. Я домой – в Казанский собор. Ура! – вся гвардия в Белом зале. Имя Осип Комиссаров».

Наследник Саша вел свой дневник куда обстоятельнее:

«Можно безошибочно сказать, что весь Петербург высыпал на улицу. Движение, волнение невообразимое. Беготня во все стороны, преимущественно к Зимнему дворцу, крики, в которых чаще всего слышатся слова “Каракозов!”, “Комиссаров!”, угрожающие ругательства по адресу первого, восторженные восклицания по адресу второго. Группы народа, пение “Боже, царя храни”. Всеобщий восторг и громовое “ура”. Потом призвали мужика, который спас. Папа его поцеловал и сделал его дворянином. Опять страшнейшее “ура”».

Третье отделение проявило удивительную оперативность, которой так странно не хватало прежде. Все лица, замешанные в покушении, были быстро выяснены и арестованы. И государю доложили все открывшиеся обстоятельства.

Покушавшийся – дворянин Дмитрий Каракозов, 26 лет. Учился в Московском университете, но был исключен за неуплату. Сам из провинции. В Москве сошелся со своим родственником по фамилии Ишутин, вольнослушателем все того же Московского университета. Этот молодой человек с преступными целями придумал подпольный кружок.

В это время «столица сошла с ума от счастья, – писал современник. – Все вспомнили свою любовь к государю, вспомнили все, что он сделал для России! Всюду пение «Боже, царя храни».

В театре, конечно же, давали оперу Глинки о подвиге Ивана Сусанина – «Жизнь за царя». Оба баса, исполняющие партию костромича Ивана Сусанина, боролись за право петь в этот день. Арию Сусанина пели под непрерывные аплодисменты.

Другой костромич – «Спаситель» (так звали теперь Комиссарова все газеты) – сидел рядом с царской ложей.

Депеши и телеграммы посылала в Зимний дворец вся Россия. Города, народности, сословия состязались в выражении патриотических чувств. Рабочие в провинции устраивали манифестации в честь государя… В Москве (откуда приехал вчерашний студент Каракозов) студенты, как бы искупая недавнее мятежное прошлое, отправились процессией, с пением «Боже, царя храни!» к Иверской иконе Божьей Матери… Потом на Красной площади, у храма Василия Блаженного, молились и пели «Спаси, Господи, люди Твоя».

Но уже вскоре в этом ликовании появился погромный акцент. На улицах объявились некие рьяные, но весьма пьяные патриоты. Они срывали шапки с прохожих, которые недостаточно ликовали, и всех «длинноволосых в очках» (так ходили студенты) волокли в полицейский участок.

Пока население столь восторженно ликовало по поводу спасения царя, в столице шепотом начали рассказывать совсем иную версию покушения. По этой версии, Каракозов попросту промахнулся. Что же касается Комиссарова, то он стоял в толпе у сада и глазел на царя. После выстрела он вместе с другими был схвачен на месте события и отправлен сначала в генерал-губернаторский дом. Оттуда его препроводили в Третье отделение к жандармам. Он уже думал, что погиб. Но, оказалось, начальство, узнав что Комиссаров из Костромы, тотчас решило создать нового Сусанина.

Так начался путь этого «спасителя» на вершины славы. Вся Россия торопилась излить на него свой благодарный восторг. Священники с церковных амвонов именовали его ангелом-хранителем, поэты называли его «смиренным орудием промысла Господня». Ему дарят многоэтажный дом, его жена бродит по Гостиному двору, закупая шелка и бриллианты и представляясь кратко: «Я жена Спасителя». К большому смущению купцов.

Комиссаров-Костромской закончит свою жизнь безвестно в провинции – умрет, как писали злоязычники, «от белой горячки».

Попали!

В день, когда было совершено покушение, Достоевский буквально ворвался в квартиру поэта Майкова: «В царя стреляли!»

Майков «каким-то нечеловеческим голосом»: «Убили?». «Нет, спасли, благополучно. Но стреляли, стреляли, стреляли!» – в отчаянии повторяет одно слово Достоевский.

Впрочем, писатель знал: на самом деле попали. Ибо до того царей убивали, но тайно. Официально, для народа, они мирно умирали – кто от геморроидальной колики, кто от удара. А тут на глазах народа стреляли!

Так что попали. Ибо поразили великую ауру неприкосновенности священной особы государя.

И царь это понимал.

Расправа

Пока страна ликовала, Александр был в бешенстве. Из Павловского дворца в Петербург примчался Костя, с детства помнивший, как опасен, подчас безудержен гнев брата. Умолял не спешить, помнить главный лозунг – «Ни слабости, ни реакции». Но напрасно. Александр жаждал мести. Он дал свободы, и что получил в ответ? Кровавые прокламации, поджоги, и вот теперь – пулю. Так что царь должен был вспомнить предсмертный сжатый кулак отца – его завет.

И он вспомнил. Весьма огорчив Костю, Александр подписал указ о создании Следственной комиссии во главе с генералом Муравьевым. Тем самым Муравьевым-Вешателем, кроваво усмирившим Польшу. «Нигилисты» должны были понять: власть больше не церемонится с ними.

Так закончилась цепь этих странных событий: непонятные условия содержания бунтующих студентов, в результате которых родились безумные прокламации; страшные пожары с ненайденными виновниками и, наконец, подпольная организация, о которой знали множество людей, но почему-то не знала полиция. И вся эта подозрительная цепь закончилась выстрелом.

В результате государь захотел исполнить мечту ретроградной партии – начать расправу!

Царь велел привезти во дворец Михаила Муравьева. Изумленного и счастливого генерала привезли в Зимний дворец. Во дворце эта многопудовая помесь бульдога и бегемота, человек с тигровыми глазами, попросил головы своих прежних врагов – либеральных бюрократов. «Все они – космополиты, приверженцы европейских идей» (это было его главное ругательство).

И Александр согласился прогнать вчерашних друзей.

В несколько дней Муравьев разгромил всю либеральную партию. Его заклятый недруг князь Суворов потерял генерал-губернаторство в Петербурге, пал и прежний начальник Третьего отделения, друг царя князь Долгоруков. Уволен в отставку ставленник Кости, министр просвещения Головнин, как «распустивший молодежь». Всех их Муравьев заставил уйти. Вместо Головнина министром просвещения был назначен знаменитый ретроград граф Дмитрий Толстой, которого вскоре назовут «проклятьем русской школы».

Среди отправленных в отставку был и губернатор Петербурга, некто Лев Перовский.

Его дочери Софье было тогда всего двенадцать лет. Через 15 лет террористка-народоволка Софья Перовская будет стоять на Екатерининском канале – там, где мы оставили государя. И по ее плану будут действовать бомбисты.