Эдуард Лимонов
316, пункт «В»

Где-то далеко внизу закаркала, заныла сирена полицейского автомобиля. По меньшей мере дюжина полиций существует сейчас в Нью-Йорке. Кого преследуют через ночной, темный город? Может быть, такого же, как Ипполит, старика. Лукьянов передернул плечами под одеялом. Он – старик… Как может человек в здравом уме вдруг сказать себе: «Я – старик, моя жизнь прошла, меня следует убрать с планеты, чтобы освободить место для других – молодых и сильных, которые могут работать, создавать материальные ценности»? От Ипполита Лукьянова Соединенные Штаты Америки не получают прибыли, напротив, убыль. Всеамериканский Союз Литераторов выплачивал ему до сих пор ежемесячную пенсию. Страна победившей демократии, разумеется, сохранила для своих граждан все свободы, упомянутые в Декларации Прав Человека. Однако еще с конца 70-х годов знал Ипполит: где-то в глубинах полицейских компьютеров путешествует его – Ипполита Лукьянова – досье. Почему? Чем заслужил Ипполит Лукьянов внимание органов защиты закона и порядка Великой Демократии? Ипполит Лукьянов написал среди великого множества траш-букс две особые книги: «People’s Justice Society^[10] № 1» и «People’s Justice Society № 2». В них описывались приключения одноименной Интернациональной террористической организации, взявшей на себя защиту интересов не общества, не классов, а исключительно простых людей. Первая книга серии, вышедшая в 1987 году, вызвала большой шум. «People’s Justice Society» выследило и уничтожило двух ученых – докторов биологии, работавших над изменением структуры человеческой клетки и открывших секрет «of cloning» – то есть процедуру создания из единственной клетки монстров-Франкенстайнов… Вторая книга серии вышла в 1991 году, в ней ребята из «People’s Justice» убрали безумного ученого – атомного физика, такого себе тихого очкарика из Лос-Аламосской национальной лаборатории. Третья книга не вышла, так как вначале от нее отказались пятнадцать основных американских издательств, а затем сгорел в пожаре оригинал рукописи, вместе со всеми архивами Лукьянова. Он тогда жил в Ист-Вилледж…

Методы у них разные, подумал Ипполит, русские до сих пор традиционно сажают «плохо мыслящих» литераторов в тюрьмы, то есть работают открыто. В Соединенных Штатах, до сих пор преисполненных павлиньей гордости за свою 250-летнюю демократию, тебя подавляют по-иному. Теперь обе великие державы, вынужденные примириться спустя 21 час после начала великого Безумного опыта, оправдали друг друга по необходимости и вместе борются против «варварства» всего остального мира. Уже в 2009-м они первый раз употребили ядерный шантаж против Ирана. Выслали ультиматум, по которому иранцы должны были сдать все имеющееся в стране оружие в течение месяца, в противном случае две (почему две – по одной на каждого разбойника?) ядерные бомбы будут сброшены на Иран, решить – куда именно, разбойники, очевидно, собирались позже. С тех пор еще с десяток стран мира были подвергнуты подобной «пасификации» и разоружены, а их население таким образом было лишено возможности защитить себя от введения нового порядка. Только Китай задал им большее количество хлопот, чем они думали. В 2009-м вспыхнуло поддерживаемое супердержавами восстание в Тибете. Одновременно поддерживаемые ими же вьетнамцы вступили в южные провинции Китая. Но только через шесть лет осмелились супердержавы выслать ядерный ультиматум обескровленному двумя войнами Китаю, и русские войска вошли в провинцию Синьцзян…

«Мир должен быть управляем» – так начиналась победная декларация 2011 года, под которой подписались главы обоих государств, русский Владимир Кузнецов и Том Бакли Джуниор. Тогда же был принят закон 316, пункт «В». В Русском Союзе, вдруг вспомнил Ипполит, оптимальный возраст Гражданина выше: шестьдесят восемь лет. Дополнительные три года даровало их законодательство своим подданным. И если Ипполит не ошибается, в отдельных штатах Русского Союза, таких как Грузия, оптимальный возраст, кажется, еще чуть выше. Если бы у него была айдентити-кард, он мог бы улететь в Русский Союз. Кажется, четыре ежедневных рейса в Советск связывают два города. Советск – новая послевоенная столица, взамен уничтоженной войной Москвы. Поднявшись из Вашингтона на Воздушный Президентский Командный Пост, тогдашний президент Джерри Харпер приземлился уже после войны в Нью-Йорке, Вашингтона уже не существовало. Первое, что сделали каннибалы, – уничтожили столицы друг друга. Но если бы он и мог улететь в Русский Союз, что бы Ипполит там делал? Они обмениваются информацией, и любой компьютер через десяток минут выяснил бы, что американский друг Ипполит Лукьянов, увы, находится в черном списке и ему шестьдесят пять лет, а по их кодексу товарищества они стараются друг друга не раздражать. И на кой черт в любом случае им нужен неблагонадежный старик? «Неблагонадежный старик» улыбнулся в темноте и уснул.

3 июля 2015 года

Он вышел вместе с Кларисс. Моросил мелкий утренний дождь, и почти все жители города, оказавшиеся на улице, были облачены в желтые комбинезоны. У Кларисс нашелся в доме свободный комбинезон, принадлежавший ее дочери, и она ссудила им Лукьянова. Они расстались у автобусной остановки. Кларисс направлялась на работу в Публичную библиотеку на 42-ю улицу и 5-ю авеню, где они два дня назад и познакомились, а Ипполит… Ипполит не знал, куда он направляется.

– Если тебе опять негде будет ночевать – приходи.

– Спасибо.

– И если тебе что-нибудь будет нужно – не забывай, что ты можешь явиться прямо в библиотеку.

– Как, Кларисс, – без айдентити-кард?

– О боже, я забыла… но все равно дай о себе знать, что и как, ладно?

– Да, еще раз спасибо.

Желтая лягушка Кларисс неуклюже забралась последней в автобус, и за ней сомкнулись двери.

Ипполит пошел в Ист-Вилледж. С предвоенного еще времени, когда он там жил, у него осталось несколько знакомств, достаточно незначительных для того, чтобы они фигурировали в его досье, но могущих оказаться полезными в его теперешнем положении. Мимо пронеслись, держа путь в даунтаун, несколько черных закрытых автомобилей «Крайслер-13», сопровождаемых впереди и сзади черными (бронированными, знал Лукьянов) фургонами и десятком мотоциклистов в черной форме федеральной охраны. Вряд ли Президент, но кто-то вроде секретаря министра, подумал с уважением Лукьянов. Если бы он был экс-министром, ему дали бы умереть своей смертью. Он мог бы дожить и до ста лет. В конце концов, дед Лукьянова дожил до ста четырех лет. Несмотря на радиоактивный дождь, отшлифованная за сотни лет машина американской демократии функционировала нормально, утренние рабочие уже заняли свои места и приступили к производству материальных благ. Безработные, а их в стране насчитывалось несколько десятков миллионов, уже выходили из клубов безработных – каждое утро безработные обязаны были являться в клубы, где в течение двух часов им читали лекции по экономике и демографии. Именно сейчас толпы их, возвращающихся из клубов, покрыли улицы. В Русском Союзе, говорят, нельзя болтаться по улицам без дела. В Соединенных Штатах днем ты можешь при наличии значка и айдентити-кард болтаться с шести утра до десяти вечера на улицах. Позже, когда город мгновенно темнеет, рабочие третьей смены сменяются рабочими четвертой смены, и темные улицы все равно полны людей. Но ночью вероятность того, что тебя остановит какая-нибудь из полиций, куда более велика, чем днем. Русские – непрактичная нация, подумал Лукьянов. Хотя в жилах его текла и русская кровь, он не мог понять, почему нужно затрачивать столько средств на дневной контроль и проверку документов, в то время как наличие активаторов и компьютерной системы досье и без этого обеспечивает государству тотальный контроль над личностью. Да, подумал Лукьянов, шагая в блеклом дожде и вспоминая газетные бури своей юности и зрелости, государства добились тотального контроля над людьми. Годы рассеяли и разрушили идеологии, только основные лозунги выжили и украшают теперь фасады государств. Шаблонные определения «демократия» и «коммунистическое общество» остались, но главными оказались система, структура, государство.

Через час с небольшим он пришел в Ист-Вилледж. Дождь так и не перестал, он только ослаб и поредел. Вначале Ипполит прошел мимо нужного ему срифт-шопа, не останавливаясь. Уже одно то, что срифт-шоп оказался на месте, сообщило Ипполиту некоторую энергию. Он прошел по Первой авеню, до самой Хьюстон-стрит, и затем повернул обратно. Срифт-шоп помещался между 6-й и 7-й улицами и назывался «International food срифт shop». Ипполит нажал на кнопку звонка. Рыжая от времени штора, по всей вероятности бывшая когда-то белой шторой, отодвинулась, в стекле, между ржавых решеток, показалось бледное лицо блондинки средних лет, и внимательные недоверчивые глаза осмотрели Лукьянова. Потом дверь открылась сама. Ипполит вошел внутрь.

Внутри царила полутьма, единственная электрическая лампочка находилась в дальнем углу зала. В полутьме, в запахе еды, расхаживали несколько посетителей. Половина зала была отведена под продукты, самым пахучим продуктом была копченая сельдь, и этот запах сельди наполнял помещение, глубина же зала была занята разнообразной, самой неожиданной одеждой, даже несколько шуб висели под самым потолком, прикрытые пластиком, заметил Ипполит. Цветные польские платки соседствовали с горками вываленных прямо на открытые прилавки конфет, и запах сельди время от времени перебивался встречными потоками воздуха, содержащего ветерок нафталина.

– Казимир Карлович у себя? – спросил Ипполит по-польски блондинку, в молчании ожидающую его инициативы.

Казимир Карлович, – церемонное славянское обращение Лукьянов употребил для того, чтобы пробудить в блондинке доверие к своей персоне.

– Нету, – сказала блондинка и покачала головой, повторив «нету». – Зачем вам Казимир Карлович?

– Я вас очень прошу, скажите ему, что его спрашивает Лукьянов.

Ипполит улыбнулся, и не только для того, чтобы смягчить блондинку и заставить ее пойти далеко, за шубы в пластике, где, как знал Ипполит, существует дверь, ведущая в глубину, в подсобное помещение, где и находится, если он еще жив, Казимир Карлович Пуришкевич, единственный владелец и глава «International food thrift shop incorporation». Ипполит улыбнулся и странной логике разговора, вопросов и ответов.

Блондинка, которую Ипполит про себя назвал «коровой», посмотрела на него тем же недоверчивым взглядом, каким глядела на него, отодвинув штору, пожала плечами и пошла за шубы. Посетители – толстая женщина среднего возраста с девочкой лет восьми и пожилой человек, может быть, возраста Ипполита – копались в провизии. Женщина сняла с полки консервную банку с крабами и читала этикетку, может быть, выясняя дату выпуска крабов, а может быть, точный состав соленой водички, в которой покоились крабы. Пожилой мужчина в джинсовой рубашке, широко расстегнутой на волосатой груди, открыл единственный в помещении холодильный шкаф и внимательно вглядывался внутрь.

– Пройдите, – сказала блондинка уже более приветливо, показавшись из-за груд одежды, и кивком пригласила Ипполита приблизиться.

Скинув с головы на плечи желтый капюшон, Ипполит провел по лицу ладонью и пошел, задевая одежду, к блондинке. Отступив в сторону, блондинка пропустила его, на Ипполита пахнуло горячим большим телом, и он, пригнувшись, вошел в неожиданно светлую комнату, резко контрастирующую с хаосом и запущенностью «International food thrift shop». Казимир Пуришкевич уже встал из-за стола и выгибался во весь свой небольшой рост, приветствуя его улыбкой, как бы летевшей навстречу Ипполиту с розового лица, все тот же Казимир, комбинатор и делец, нисколько не постаревший хитрый толстяк Казимир. Гангстер.

– Мистер Лукьянов собственной персоной! Чем обязан? Дорогой гость. Редкий гость. Последний раз, если не ошибаюсь, вы были у меня осенью две тысячи шестого года. Подождите, дайте вспомнить… Да-да, двадцать пятого октября две тысячи шестого года.

Казимир Пуришкевич обладал необыкновенной памятью и был не прочь демонстрировать ее вновь и вновь при всяком удобном случае.

– А мистер Пуришкевич никак не изменился и по-прежнему блистательно лучезарен.

Они подошли друг к другу и, обменявшись вначале рукопожатиями, вдруг неожиданно для самих себя коротко и стеснительно обнялись. Бывшие соседи.

– Как поживаете, дорогой?.. – спросил Пуришкевич, указав Ипполиту на кожаное кресло, стоящее перед его массивным письменным столом. – Сам я, с вашего разрешения, вернусь в свою излюбленную позицию. – И Пуришкевич протиснулся за свой стол в высокое кресло, напоминающее кресло дантиста, кожаное сиденье покоилось на никелированном стебле, и лепестки никеля несли на себе там и тут кожаные цветы, в середину с ласковым вздохом опустился Казимир.

– Поживаю плохо, – сказал Ипполит.

– Ну-ну, расскажите, – ласково попросил Пуришкевич, ничуть не смутившись тем, что Ипполит плохо поживает.

– Здесь можно говорить свободно? – Ипполит обвел взглядом светлый кабинет Пуришкевича.

– Если бы было нельзя, я бы уже давно тут не сидел. – Пуришкевич нахально усмехнулся.

– Вы, конечно, знаете о существовании закона 316, пункт «В», ограничивающего продолжительность жизни, Казимир Карлович?

– Разумеется, – пожал плечами Пуришкевич, – но мне только пятьдесят шесть, меня закон пока не беспокоит.

– Мне шестьдесят пять, – сказал Ипполит.

– Уже? – изумился Казимир, впрочем, так и не придав своему лицу сочувствующего выражения. – Я бы никогда не дал вам больше пятидесяти пяти. Я всегда думал, что вы мой ровесник.

– Если бы, – вздохнул Ипполит.

– Это вас и заботит, мистер Лукьянов, как я понимаю? Что думаете делать?

– Прожить как можно дольше, – ответил Лукьянов улыбнувшись, стараясь «сложить» лицо таким образом, чтобы гримаса поместилась ровно посередине между геройским и безразличным выражениями.

– И вы хотите, чтобы я помог вам жить как можно дольше? – Пуришкевич ухмыльнулся. – Чего ради? Я даже не ваш лучший друг.

Ипполит хотел сказать, что годы не оказали никакого воздействия на психологическую структуру Казимира Пуришкевича, что он с таким же удовольствием продолжает играть дешевого гангстера, «ужасно циничного и хладнокровно жестокого», но удержался, резонно рассудив, что Казимир и есть дешевый гангстер с Лоуэр Ист-Сайд.

– Казимир Карлович, мне нужна новая айдентити-кард и оружие. У вас есть связи. Помогите.

– Слушайте, Ипполит. – Казимир Карлович отодвинулся, упершись пухлыми руками в стол, далеко назад вместе со своим зубоврачебным креслом. – Вы появляетесь из ниоткуда через восемь лет после вашего последнего визита и просите у меня айдентити-кард и оружие. Раздобыв вам только первое или только второе, Казимир Пуришкевич рискует влететь в тюрьму на необыкновенно долгий срок до самого того времени, когда уже и к Казимиру Пуришкевичу станет применим закон 316, пункт «В»…

– Демографический закон 316, пункт «С», гласит, что все преступники, содержащиеся под стражей к моменту их шестидесятилетия, подлежат уничтожению, дорогой Казимир, – прервал его Ипполит.

– В самом деле? – Пуришкевич выглядел удивленным. – Я не знал.

– Такому умному человеку, как вы, срок не грозит, Казимир Карлович. Насколько я знаю, вы никогда не отбывали наказания, не так ли.

– Сидел, сидел, – ухмыльнулся Казимир, – в ранней молодости. По неопытности. Но сидел под другой фамилией, так что в компьютеры информация не попала.

– Вы правда не знали о существовании закона 316, пункт «С», Казимир Карлович?

– Какая разница, знал, не знал, – засуетился Пуришкевич в кресле. – Главное не это. Могу ли я вам доверять, вот в чем дело.

– Можете. Я же вам доверился. Вам никакого труда не составит сделать несколько телефонных звонков и выяснить, что Ипполиту Лукьянову действительно шестьдесят пять лет, а следовательно, я автоматически вне закона и, придя к вам, подвергаю себя смертельной опасности. У вас много грехов перед ними, пусть и не доказуемых в суде, но грехов. А вдруг вы решите замолить один из них, выдав им Ипполита Лукьянова, литератора? А я все же вам доверился.

– Если бы вы им были так нужны, они бы убрали вас, не дожидаясь, пока вы сентиментально отпразднуете свой день рождения, Лукьянов. Чушь. – Пуришкевич сделал оборот в кресле, оно неожиданно оказалось вертящимся. Сделав оборот, он протер лицо ладонью. – Хорошо, предположим, я вам доверяю. Предположим, я вам достану айдентити и оружие. У вас есть капуста, money, чтобы за них заплатить?

– Нет, – признался Лукьянов.

– Вот. – Пуришкевич торжествующе улыбнулся. – С этого и нужно было начинать. Писатель! Автор полицейских романов. Секс и преступления! И вы имеете нервы приходить к занятому человеку и морочить ему голову вашими проблемами, не имея денег, чтобы заплатить за мою заботу о ваших проблемах… – Пуришкевич встал, оправил свой цвета какао мятый костюм, потом синюю рубашку и закончил туалет, подтянув широкий красный галстук.

– Деньги есть в моем банке. Немного, но есть. Но с изъятием айдентити-кард автоматически закрыт и счет… Я уверен. – Лукьянов помолчал. – Послушайте, Казимир, я могу отработать для вас эти деньги…

– A-а! Бросьте. – Пуришкевич даже зажмурил глаза и махнул рукой. – Что вы можете? Писатель!.. Чушь.

– Вы, надеюсь, понимаете, что мне совсем нечего терять, Казимир Карлович. – Ипполит постарался заглянуть в глаза Пуришкевичу. – Совсем нечего. Дайте мне в обмен на айдентити-кард любую работу, как бы опасна она ни была.

– Я не печатаю айдентити-кард в типографии, я не произвожу оружие, дорогой мистер Лукьянов. – Пуришкевич вдруг стал приторно вежлив. – Все, что я мог бы сделать для вас, если бы у вас были доллары, попытаться узнать здесь и там, понюхать воздух – не пахнет ли в нем где-то айдентити-кард плюс пушкой, и если бы нашел, связал бы вас с теми, у кого бы их нашел, или взялся бы сам обменять ваши доллары на их товар. Понятно?

– Вот и понюхайте. Но давайте только заменим доллары в этой операции Ипполитом Лукьяновым, человеком, предлагающим свои услуги, готовым на все, «камикадзе». Я уверен, что ваши друзья…

– У меня нет друзей, Лукьянов…

– Хорошо, ваши предполагаемые контакты нуждаются в людях, которым нечего терять.

– Лукьянов, вам шестьдесят пять лет! Я понимаю, что закон 316, пункт «В», разрушит какой угодно разум, но взгляните правде в глаза: кому может быть полезен старик шестидесяти пяти лет?

Рассерженный Лукьянов расстегнул комбинезон. Сорвав его, он стащил с себя куртку и стал снимать тишотку.

– Эй, эй, что вы вздумали раздеваться у меня в офисе? – Пуришкевич вдруг развеселился и, выйдя из-за стола, внимательно обошел вокруг голого по пояс Лукьянова. – А что, и в самом деле неплохо сохранились…

– Неплохо сохранился! Пан Казимир, пощупайте мои бицепсы. – Лукьянов напрягся, и Пуришкевич охотно пощупал вздувшийся бицепс Лукьянова.

– Черт, сильны! – уважительно пропел он и вернулся за стол, сел в кресло. Может быть, он поспешил убрать подальше от глаз Лукьянова свой вздувшийся живот и сдобную талию. – Но, – возгласил Пуришкевич из кресла, – вы что собираетесь делать с вашими мышцами – двигать мебель, Ипполит? Перемещением мебели вы и в несколько лет не сможете вернуть моим друзьям долг. Айдентити-кард обойдется вам тысяч в двадцать пять долларов.

– Я не собираюсь двигать мебель, я продемонстрировал вам свое общее физическое состояние. Блестящее, сознайтесь. Я бегаю, прыгаю и делаю все эти движения с тем же успехом, что и индивидуумы, имеющие удовольствие быть на четверть века младше меня. А почему айдентити-кард стоит такую несметную сумму денег? – Ипполит начал натягивать тишот.

– Вы же хотите настоящую айди, из Департмента Здоровья, Труда и Благосостояния, а не липовую, с которой вас задержит первая же полицейская облава, а? Настоящие производят там, в Здортрудблаге, и продают налево только очень надежным людям за очень большие деньги, так как риск очень велик… Но, – Казимир просиял, – на коррупции держится мир. О могучая коррупция!

– Мир уже ни на чем не держится, – хмуро прокомментировал Ипполит.

– Ну нет… вы думаете, если у вас несчастье, Лукьянов, то человечество вдруг прекратит с сегодняшнего дня есть, пить, делать любовь? О нет, даже если человечество будет знать, что ему остается неделя существования, оно все так же будет предаваться своим мелким грехам, и, представьте себе, у входа на тот свет, в самых даже воротах безумные будут продолжать пытаться друг друга обмануть, пусть на котэр, но обмануть… – Довольный произнесенной им речью Пуришкевич откинулся в кресле.

– Fuck them!^[11] Что делать мне, пан Казимир?

– Боюсь, что уже нечего, мистер Лукьянов.

Они помолчали.

– Слушайте, я могу, предположим, спокойно убирать людей. Передайте это вашим… контактам… В свое время меня учили…

– Когда «в свое время» – пятьдесят лет назад? И за кого вы меня принимаете, скажите, Лукьянов, за главу синдиката «Коза Ностра»? Я скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, только и всего… Выбросьте из головы романтическую чепуху, автор дешевых полицейских романов…

– Вы что, сомневаетесь в существовании закона 316, пункт «В»? Пуришкевич, вы сомневаетесь? Вы не сомневаетесь. Вы сомневаетесь в том, что мне шестьдесят пять? Тоже нет. Тогда соедините эти два обстоятельства вместе, скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, и поймите: перед вами сидит человек, приговоренный государством к смерти. О’кей? Я не предлагаю вам помочь мне из человеколюбия. Я пришел к вам потому, что кое-что о вас знаю, и вы меня знаете до такой степени, чтобы мне довериться. Я прожил за углом на ебаной 6-й улице столько лет… Я вам рассказал свои обстоятельства. Не можете ничего сделать, скажите – не могу. Можете – сделайте…

– О’кей, о’кей, Лукьянов! Я вас понял. – Пуришкевич достал из-под стола свои ноги и попытался было водрузить их на стол, но на полпути раздумал, – очевидно, из-за живота ему не так легко было в 2015 году манипулировать ногами. Пуришкевич опустил ноги и, пошебуршив в ящике стола, достал сигару. Закурил. Улыбнулся Ипполиту.

Ипполит улыбнулся Пуришкевичу.

– Знаете, Казимир Карлович, иногда мне кажется, что я вас придумал.

– Вы жулик, мистер Лукьянов. Когда в девятьсот девяносто пятом вышла ваша «Ловушка», весь Лоуэр Ист-Сайд знал, что вы списали вашего гангстера Гарри Горшковича с меня. Вы должны были бы платить мне роялти за эксплуатацию моего имиджа. Я же благородно не востребовал с вас ни единого доллара.

– А почему? Потому что вам, Пуришкевич, ужасно льстило то, что вы послужили прототипом для героя книги. Хотя герой скорее смахивал на антигероя. Вы могли бы мне сейчас помочь, хотя бы в память того, что тогда вы год ходили петухом, задрав голову, – Сам Гарри Горшкович, Казимир Пуришкевич, bloody^[12] король Лоуэр Ист-Сайда…

Пуришкевич захохотал.

– И, Казимир Карлович, даже этот дурацкий ансамбль на вас – какао-костюмчик, галстучек, рубашечку – вы содрали из моей «Ловушки»… Это вы мне должны платить роялти за то, что я вас изобрел. – Несмотря на вовсе не располагающие к веселью обстоятельства, Лукьянов рассмеялся.

– О’кей. Я вам помогу потаскать ваше старое писательское мясо по улицам нашего любимого Лоуэр Ист-Сайда еще некоторое время, Ипполит. Исключительно в память о старой дружбе. – Пуришкевич, все еще улыбаясь и качая головой, как бы чему-то не желая поверить, сунул сигару в массивную пепельницу дикого хрусталя и, шумно дотянувшись до видавшей виды вертушки с адресами и телефонами, порылся в ней некоторое время, и, вынув из какао-костюма толстую авторучку, записал на желтом линованном блокноте несколько строк, и, сорвав лист с блокнота, протянул Лукьянову: – Пойдете к ним после трех часов. Там есть телефон, но звонить не нужно, прямо идите. Мужика зовут Дан – Дункан О’Руркэ. Второй человек у них там – его сын Виктор О’Руркэ. Я их поставлю в известность.

Ипполит прочел адрес: «O’Rurke Demolishing Ltd.» – Бруклин, Ошэн-парквэй, 2351, сложил листок вчетверо и спрятал в карман куртки. Встал.

– Если вам негде спать, Лукьянов, а я подозреваю, что так оно и есть, вы можете воспользоваться гостеприимством Марии. Деланси-стрит, номер двести девять. Поднявшись по лестнице к входной двери, постучите в ближнее окно справа от входа. Дом принадлежит мне. Мария имеет в доме апартмент и исполняет обязанности супера. – Пуришкевич пошарил рукой под столом и, что-то там сделав, быстро вынул руку. – Сейчас она войдет.

– Спасибо, Казимир. Да, спальное место будет нелишним. – Лукьянов подумал, что любезность Казимира объясняется, очевидно, нахлынувшими на Казимира воспоминаниями: может быть, образ молодого гангстера Гарри Горшковича, тесно спутавшийся с образом самого, молодого тогда, тридцатисемилетнего Казимира Пуришкевича, размягчил сердце «ужасно циничного и хладнокровно жестокого». – А чем я обязан такой заботе о моем сне, Казимир? Могу я узнать?

– Тем, что Казимиру Пуришкевичу пятьдесят шесть лет. К старости люди добреют, – ухмыльнулся Казимир.

В дверь втиснулась Мария.

– Мария, пожалуйста, если джентльмен вдруг объявится под твоими окнами, распространи на него свое гостеприимство. О’кей?

Мария равнодушно смерила взглядом Лукьянова.

– Увижу вас позже, да? – сказала она, опять уходя в щель двери.

– Да, по всей вероятности.

Последний кусок длинной юбки Марии исчез во все суживающейся щели, и дверь закрылась.

– Ты ей понравился, Лукьянов, – хихикнул Пуришкевич, переходя вдруг на «ты». – К тем, кто ей нравится, гостеприимство Марии безгранично. Однако не пользуйтесь чрезмерно женской слабостью, мистер Лукьянов, – вернулся Пуришкевич опять к «вы».

– Спасибо за все. – Лукьянов водрузил на голову капюшон и протянул через стол руку.

Герой Лукьянова – Гарри-Казимир – встал и через стол пожал руку автора.

– Не за что. Если я помог соседу с 6-й улицы, старому лоуэристсайдовцу предохранить его кости еще на некоторое время, я счастлив. Будь здоров, писатель. В случае чего, ты знаешь – я всегда здесь.

– Да. Надеюсь, увидимся. – Ипполит нажал на дверь.

– Лукьянов?!

Ипполит обернулся:

– Что?

– Как ты думаешь, мир еще когда-нибудь изменится или так и останется в этом вшивом, для всех неудобном состоянии навсегда?

– Думаю, изменится, Казимир.

– Спасибо, утешил, – вздохнул Пуришкевич.

В магазине среди international food бродили все те же девочка с женщиной. Мужик исчез, и вместо него появились сразу три женщины средних лет с неизбежными польскими утомленными лицами. «Не так много осталось на земле поляков», – подумал Ипполит. Самое гнездо, откуда поляки разлетались по миру, уничтожили в 2007 году одним из первых ядерных ударов. Теперь поляки остались без главного гнезда. Маленькие гнезда разбросаны по миру. Одно из них на Лоуэр Ист-Сайд. Ипполит улыбнулся и подмигнул Марии, которая ответила ему чуть заметной постной улыбкой. На старинных, еще с гирями, весах Мария взвешивала ворох толстой и жирной колбасы…

На Первой авеню все так же было жарко и хмуро и тихо сочился неровный дождь. Как будто в небесах протекли большие трубы и с них неровно капало: здесь большими каплями, а через несколько шагов едва заметными водяными искрами. У края тротуара стоял большой белый трак. «Family Planning» («Семейное планирование») – извещали гигантские зеленые буквы. Рядом с траком у стола, заваленного бесплатными контрацептивами и презервативами, топталось с полдюжины молодых людей в зеленых комбинезонах. Презервативы и контрацептивы были заботливо укутаны прозрачной пластиковой простыней. Еще двое – юноша и девушка – стояли на авеню и совали в руки немногочисленных прохожих тонкие зеленые брошюры. Летом пропаганда лимитирования рождаемости всегда превращалась в истерию. «Семейное планирование» справедливо считало, что пик сексуальной активности населения приходится на летние месяцы – июль и август, и посему весь город был заставлен белыми с зеленым траками, и тысячи столов по всему Нью-Йорку предлагали его жителям бесплатные орудия убийства ничего не подозревающих семенных клеток. Неулыбчивая девушка, точно прицелившись, вставила Лукьянову в мокрую руку брошюрку. «Будьте сознательны» – текст начинался самым крупным шрифтом с обложки, подробности следовали уже менее крупным шрифтом внутри брошюры. «Имеет ли смысл быть сознательным? Могу ли я еще иметь детей?» – подумал Лукьянов серьезно. Последние несколько лет ни с одной женщиной Ипполит Лукьянов не поддерживал отношения, достаточно длительные для того, чтобы выяснить, «плодороден» ли он. Да еще живя во времена, когда большая часть медицинского бюджета страны тратится на исследования в области контрацептивов. И чего вообще можно ожидать от страны, в Уголовном кодексе которой перманентно устроились кастрация и стерилизация как широко распространенные виды наказаний. И не только за сексуальные преступления… Отойдя на значительное расстояние от трака «Семейного планирования», Лукьянов осторожно выбросил брошюру в мусорную корзину.

На Ошэн-парквэй, 2351, Лукьянов прибыл в 3:15. Путешествие в сабвее в Бруклин стоило ему большого нервного напряжения. Опасаясь повторения вчерашней истории, Лукьянов прошел через половину поезда, прежде чем нашел самый плохо освещенный вагон, и только там уселся как раз посередине вагона, дабы успеть заметить идущих по вагонам дэмов или какую-либо полицию. На каждой станции Лукьянов вставал и подходил к двери, выглядывал на перрон, дабы заметить, не садятся ли в поезд полицейские. Два раза ему пришлось выскочить из поездов, завидев садящихся полицейских. Путешествие на Ошэн-парквэй затянулось, и только через два часа удалось измученному тревогой Лукьянову выбраться из-под земли.

В Бруклине дышалось свежее, может быть, потому, что рядом с Ошэн-парквэй был океан, сообщивший парквэю его название, а еще потому, что здания здесь были много ниже и предыдущие месяцы дикой жары накалили меньшее количество каменных поверхностей, попадая на которые сегодняшний дождь создавал меньшее количество вязкого, жаркого, жирного тумана, чем в Манхэттене. Номер 2351 оказался квадратным сараем, глядящим фиктивными окнами всех трех этажей на Ошэн-парквэй. Сарай-коробка был выкрашен в цвет костюма Пуришкевича – грязного какао. Рядом с сараем тянулся плохой кирпичный забор, через десяток ярдов раздувавшийся плохой кирпичной аркой, находящейся в не менее запущенном состоянии, чем забор. Лукьянову даже показалось, что несколько кусков кирпича тихо отпали и блаженно пролетели к асфальту на глазах Лукьянова. К ветхой арке, впрочем, были крепко привинчены новые, толстого железа клепаные ворота. Ворота были настежь распахнуты, обнажая глубокий асфальтовый двор, войдя в который Лукьянов увидел, что у стоящего у ворот garbage truck^[13] активно шевелится и поводит живым огнем черный человек, облаченный вместо куртки сварщика в непонятного вида грубый жилет. Большую часть лица черного труженика защищали синие очки для подводного плавания. Труженик был босиком, пухлые ступни торчали из-под синих джинсов. Труженик с помощью газовой горелки совершал не совсем понятную операцию – то ли отрезал от трака кусок, или же, напротив, добавлял железа к и без того железному траку. На Лукьянова труженик не обратил ни малейшего внимания, посему и Лукьянов, обойдя его, отправился к видневшемуся в дальнем правом углу асфальтового поля кирпичному одноэтажному зданию, игнорируя находящееся сразу же за жанровой сценой «рабочий у трака» здание-коробку. Вся задняя, домашняя часть коробки была обнажена, и Лукьянов ясно видел, что брюхо здания разделено на стойла, в которых, грязные, застыли железными мамонтами гарбич-тракс. Лукьянову нужна была контора, посему он устремился к похожему на нее флигельку в глубине.