Эдуард Филатьев
Портрет в черепаховой раме. Книга 2. Подарок дамы
– И никаких улучшений?
– Увы. Скорее, наоборот. Да вы садитесь, Фёдор Петрович!
– А эти чёртовы эскулапы что говорят? – спросил генерал, усаживаясь в кресло. – Лекарства, какие надо, дают?
– Дают. Но они…
– Что?
– Как мёртвому припарки.
– Так! – важно изрёк Уваров. – Стало быть, оборону держишь?
– Держу.
– Великий Князь о тебе всё время справляется. Велел передать самые…
– Спасибо. В полку что?
– Маршируем. Строй учимся держать ровнее. Уставы вдалбливаем.
– К войне готовитесь?
– Не приведи Бог, конечно! Но если Его Величество бросит клич, костьми ляжем! Все, как один!
– Краснова что-то давно не вижу. Раньше каждый день навещал.
– Срочно отправлен в армейский дивизион!
– Вот змея!
– Кто? – с удивлением спросил генерал.
– Старушка одна. Мстительная.
– Старушки бывают те ещё! – согласился Уваров. – А наш Егор Краснов послан с секретнейшим посланием императора, содержание коего разглашать не имею права. Тем более, оно мне и неизвестно.
Уваров встал.
– Что ж, поправляйся, Алексей! Какие просьбы есть?
– Чтоб прошение моё удовлетворили.
– Рассмотрим, не беспокойся! А что Его Высочеству передать?
– Уверения в моём нижайшем почтении.
Уваров сверху вниз посмотрел на лежащего и изрёк:
– Да уж, ниже некуда!
* * *
Княгиня Голицына, прогуливаясь по гостиной, диктовала письмо. За столом сидел секретарь и старательно всё записывал.
– Самая главная наша новость – императрица родила дочь. Великую Княжну нарекли Елизаветой. Случилось сие событие третьего ноября.
– Третьего ноября, – повторил секретарь, записывая.
– Мария Фёдоровна, конечно же, недовольна. У неё вновь подозрения по поводу непонятного происхождения внучки.
– А что же тут непонятного? – удивился секретарь.
– Это, – княгиня бросила на секретаря строгий взгляд, – не нашего ума дело!
– Ясно, – тихо произнёс секретарь и обмакнул перо в чернильницу.
– Это не нашего ума дело! – повторила Голицына. – Тем более, и император к сетованиям матери не прислушивается, оставляя все её наветы без внимания. Жену навещает часто и о малютке заботу проявляет трогательную.
– Трогательную, – повторил секретарь.
– Написал?
– Да.
– Дальше! Кавалергард Охотников, о котором я тебе уже писала, всё ещё находится в постели, рана его не заживает. Как говорят, 14 ноября он получил уведомление о полной отставке.
В гостиную неслышно вошёл Панкратий и объявил:
– Кавалерственная дама Загряжская Наталья Кирилловна!
– Вот как? – удивилась Голицына. – Проси!
– А письмо? – спросил секретарь.
– Потом допишем! Ступай!
Секретарь удалился.
В гостиную вплыла Загряжская. Дамы галантно раскланялись.
– Прошу! – пригласила княгиня, и дамы расположились у стола. – Чаем потчевать? Или как государыня Екатерина?
– Как государыня! – сделала выбор Загряжская.
Голицына позвонила. Вошла горничная.
– Кофею! – приказала княгиня.
Горничная вышла.
– Как быстро уходит осень! – пожаловалась Загряжская. – Едучи к тебе, я так озябла.
– Ничего, кофей согреет!
Дверь растворилась, горничная внесла поднос с кофейником, чашками, кувшинчиком со сливками, баночкой варенья и свежими булочками.
Дамы принялись пить кофе.
– Как внуки? – спросила Наталья Кирилловна.
– Растут. Как тесто в квашне.
– Внучка, говорят, у тебя чудо?
– Да, шустра не по годам! Как и все Голицыны! Я ей почтение стараюсь внушить к роду нашему. Чтоб гордилась происхождением. Девятнадцатое колено от Гедимина всё-таки!
– А она что?
– Учудила на днях! Стала ей про Иисуса Христа рассказывать, про божественные свойства души Господа нашего. Чтоб почитала. Благоговела чтоб перед Всевышним.
– Мудро, княгинюшка, мудро! – вставила слово Загряжская.
– А она слушала, слушала и вдруг спрашивает: а этот Иисус, бабушка, если он такой замечательный, не из рода ли Голицыных будет? А, какова дитятка?
– Сколько ей?
– Седьмой пошёл.
– Редкостное дитя! – отметила Загряжская и переменила тему. – Мой племянник тоже учудил!
– Это который?
– Григорий Строганов.
– Тот, что в Испанию укатил? – предположила княгиня.
– Он самый! Все тамошние дамы от него без ума, говорят! На шею вешаются! И он, сказывают, тоже не теряется – ни одной юбки не пропустит!
– Загряжская кровь! – заметила Голицына.
– Не скажи, Наталья, не скажи! – решительно возразила Загряжская. – Она не каждого будоражит! Взять хотя бы моего Николая. Не в пример братцу своему сумасбродному всегда тихоней был. Но уж зато в кого этот бес вселится, удержу нет никакого! Такого начудит, пока не перебесится, хоть святых выноси!
– Да уж! – сочувственно заметила Голицына. – Как вспомнишь, волосы дыбом!
– Что им наши волосы! – вздохнула Загряжская. – Старики у нынешних молодых не в чести. Всё по-своему повернуть норовят. Неслухи, перекорщики, пустобрёхи!
– Своих я в узде держу! – строго сказала Голицына. – Что Дмитрия с Борисом, что Екатерину с Софьей.
– Как? – удивилась Загряжская. – Борису-то, небось, сорок уж!
– Тридцать девять.
– Вот! И Софьюшке, поди, тридцать уж?
– Тридцать один. Но для меня они всё равно – дети! А я для них – мать!
– Да, – согласилась Загряжская. – Мать – это святое!
Помолчали, прихлёбывая кофе.
– Варенье отменное! – похвалила Загряжская.
– Малиновое. И польза от него! Роджерсон рекомендует употреблять постоянно.
– Роджерсон в этом разбирается, – вновь согласилась Загряжская.
Помолчали ещё.
– А у меня к тебе дельце, Наталья! – заявила вдруг Загряжская.
– Догадываюсь. Не ради ж варенья по студёному городу в карете тряслась.
– Не ради, ты права! Приехала как бы по-родственному. Дела семейные решать.
– По-родственному? – удивилась Наталья Петровна. – С каких это пор Голицыны…
– С тех самых, как одна княгиня полковника Ивана среди прочих выделила и сетями амурными оплела.
– Ивана? – нахмурилась Голицына. – Амурными? О чём это ты?
– Брось, Наталья, ангела из себя строить! Меня-то к чему за нос водить? Я Ванюшу полковника в виду имею. Про Ивана Загряжского говорю!
– Нашла, что вспоминать! – ещё больше посуровела княгиня. – Давно это было… И было ли?
– Было, было! – уверенно напомнила Загряжская. – И тут, в Петербурге, и в городе Дерпте.
Голицына вся сжалась в комок и неприязненно сказала:
– Что было, то было и давно быльём поросло! Из сердца – вон, из памяти – долой!
– Значит, было всё-таки! – не унималась Загряжская.
– И что ты от меня теперь хочешь? – почти со злостью спросила Голицына.
– Только то, что с тех самых пор мы с тобою как бы родня. Я с Николаем Загряжским повенчана, у тебя с его братом Иваном невенчанная любовь. Так что, хочешь, не хочешь, а деваться некуда – родня!
– Ладно, допустим. И что прикажешь делать мне теперь?
– Не о тебе речь! И не обо мне. Наше время кончилось, утекли дни молодые, их не воротишь. Другие нынче в жизнь вступают, о них позаботиться надо.
– О ком это ты? Не пойму что-то! – уже гораздо теплее произнесла Голицына.
– Есть у Ивана дочь, плод любви его дерптской.
– Наталья?
– Да. В честь тебя, между прочим, названа!
– И что же?
– Иван-то непутёвый, головушка забубённая, свою красу ненаглядную бросил! А сам на холостую ногу зажил. А любовь его дерптская от тоски занедужила и представилась! – Загряжская перекрестилась. – Сиротой росла Ташенька, ни отца, ни матери.
– Я знаю, – кивнула Голицына.
– Александра Степановна, доброй души человек, как родную дочь её воспитала. В Питер привезла, при дворе пристроила.
– Я её видела. В отца пошла. Глаза особенно.
– А характером – в мать! Так же доверчива.
– Что значит… доверчива? – не поняла княгиня.
– Оплёл её сетями амурными один кавалергард. Она и не устояла. А он, голова забубённая…
– Бросил?
Загряжская кивнула и, помолчав, добавила:
– Ещё и письмо прислал. С отказом. И с мольбой о прощении.
Княгиня нахмурилась и негромко спросила:
– Кто он?
– Алексей Охотников.
– Тот самый, которого…?
– Он.
Помолчали. И вновь заговорила Загряжская:
– Охотников ладно! Бог ему судья. А вот Наташеньку надо из беды вызволять. Замуж отдавать. Срочно! Время не ждёт.
– Она что же…?
– Да, да! Потому и решила к тебе обратиться. По-семейному. По-родственному. За помощью.
– Чем могу, помогу с удовольствием! – в голосе княгини зазвучала твёрдость. – Дело нужное! Почти святое! Говори, что от меня требуется!
– Свадьбу, я думаю, надо играть громкую! – начала издалека Загряжская. – Чтобы император с императрицей были за свадебным столом. И Мария Фёдоровна тоже. С Её Величеством я уже говорила, она согласна. Обещала поговорить с супругом. А вот с Марией Фёдоровной я не очень…
– Беру на себя! Что ещё?
– Посаженым отцом невесты будет обер-шенк двора Николай Загряжский.
– Твой благоверный.
– И родной брат твоего Ивана!
– Ладно, ладно! Забудем про непутёвого! Кто мать?
– Посаженой матерью невесты будет дочь сестры Николая, моя племянница Варвара.
– Княгиня Шаховская?
– Она. Посажёный отец жениха – мой брат Пётр Кириллович.
– Граф Разумовский?
– Он. А посажёной матерью я бы хотела видеть тебя, княгинюшка! О том и приехала просить.
– Согласна! – без раздумий ответила Голицына и повторила. – Дело нужное, почти святое!
– Вот и чудненько! – обрадовалась Загряжская. – Прямо гора с плеч! Да я и не сомневалась в твоём согласии… Спасибо за угощение! Мне пора!
– Счастливо доехать! – напутствовала княгиня и с улыбкой добавила. – Не окоченей на морозе-то!
– После твоего кофею стужа нипочём! – весело ответила Загряжская, вставая.
– Постой! – воскликнула вдруг Голицына. – Самое главное не сказала! Жених-то кто?
– Жених? – переспросила Наталья Кирилловна. – Жених – славный малый. Из иностранной коллегии.
– Как зовут-то?
– Николай Гончаров.
– Как? – ахнула княгиня. – Николай?
– Знаю, Наталья, знаю! Потому и сама приехала. Чтоб сказать: хватит, своё мы пожили, пора другим места свои уступать! Пусть молодых сети амуровы оплетают. Дело это нужное, сама говорила!
– Почти святое! – тяжко вздохнула Голицына.
* * *
В комнате-кабинете обер-шенка Двора Его Величества Николая Александровича Загряжского тихо беседовали двое: сам обер-шенк и его супруга Наталья Кирилловна.
– Может быть, всё же лучше тебе? Боюсь, пойдёт на попятную! – со вздохом произнёс Николай Александрович и с надеждой посмотрел на жену.
– Ну, вот ещё новости! Снова здорово! – всплеснула руками Наталья Кирилловна. – И это дело на меня!
– У тебя же ума палата, язык как надо подвешен. А я говорун тот еще, ты же знаешь!
– Какой уж есть! А дело это такое, что за дам болтливых не спрячешься! Мужской разговор должен быть. И на споры нет времени!
В углу кабинета громко пробили часы.
– Час уже! – вскрикнула Загряжская и метнулась к двери.
Выглянув в коридор она, она жестом подозвала мужа:
– Идёт! Встречай! Говори то, что велела! А я исчезаю!
И Наталья Кирилловна скрылась в соседней комнате.
Немного подождав, Николай Александрович широко распахнул дверь и вышел в коридор. Навстречу ему шёл Николай Гончаров.
– Милости прошу, милости прошу! – гостеприимно приветствовал молодого человека Загряжский.
– Здравствуйте, Николай Александрович!
– Добрый день, дорогой тёзка, Николай сын Афанасьев! Добрый день! Заходи!
Войдя в кабинет, Загряжский сразу же усадил Гончарова к столу, а сам шагнул к шкафу, достал бутылку вина и рюмки. Рюмки поставил на стол, а сквозь бутылку посмотрел на окно.
– Как играет, а! Бургундское! Только вчера привезли! Просто грех не попробовать! Как?
– Я вообще-то не большой любитель, – начал было Гончаров, но Загряжский его перебил.
– Я тоже не любитель! Да он здесь и не нужен! Тут ценитель надобен! Чтобы по достоинству оценить вкус напитка сего, богам предназначенного. Пусть его Боги пьют! И Богини! Мы лишь оценщики!
– Ну, если только оценщики…
– Только, любезный мой тёзка, только!
Загряжский разлил по рюмкам вино и поднял свою:
– За встречу!
– За встречу! – не стал возражать Гончаров.
Выпили.
– Как? – поинтересовался обер-шенк.
– Хорошее вино!
– Божественное! И алкать его многие знатоки-ценители почитают за великое счастье!
– Возможно. Счастье вполне может быть! – согласился молодой человек.
– Кстати, а как ты к нему относишься?
– К кому?
– К счастью. К человеческому счастью.
– С доброй завистью, – ответил Гончаров. – Потому как считаю, что каждый человек его достоин.
– Мудро мыслишь! – заметил Загряжский и вновь наполнил рюмки. – За счастье!
– За счастье! – и Николай пригубил рюмку.
– Э, нет! – замотал головою обер-шенк. – С таким скромным замахом счастья не добьёшься! За него биться надо! В омуты нырять! На самом дне счастье, бывает, прячется, понял? За счастье – до дна!
– Ну, ежели только за счастье…
И Гончаров осушил рюмку.
– Ну, как? Посчастливело?
– По жилам потекло, – улыбнулся молодой человек.
– То-то же! А ведь многим, очень многим не удаётся счастья этого достичь! Их удел – тоскливая повседневность! Или того хуже – напасть за напастью! День, когда невзгод никаких нет, и кажется счастливым.
– Участь их достойна сожаления! – произнёс Гончаров, силясь понять, куда клонит его собеседник.
– Особенно женскому полу достаётся! – продолжал между тем Загряжский. – Матерям нашим, жёнам, сёстрам, дочерям. Вот, к примеру, история, достойная пера. Сам всему свидетель. Представь себе девицу ангельской души. Сироту, можно сказать, круглую. Беспутный отец бросил жену ещё до родов. Мать, лишённая счастья, вскоре отошла в мир иной. Но дочь её вырастили добрые люди, в свет вывели!
– Счастливая, значит, судьба!
– Казалось бы! Потому как налетел на неё беспутный удалец, бес окаянный. Околдовал, опутал. И сгинул! Словно его и не было!
– Печальный конец! – сочувственно произнёс Гончаров.
– Не то слово, любезнейший тёзка, не то слово! Что красной девице остаётся? Камень на шею, да в омут головою вниз?
– В сказках, – с улыбкой заметил Николай, – перед тем роковым нырянием появляется добрый молодец и ведёт красну девицу под венец.
– А в церкви их встречают царь с царицей! – радостно подхватил Загряжский. Ведут за стол свадебный и поднимают бокалы…
– … за счастье молодых!
– Правильно мыслишь! – похвалил обер-шенк и наполнил рюмки. – За счастье молодых!
– Снова до дна?
– Сие зависит от того, какого ты желаешь молодым счастья.
Выпили. И Гончаров сказал:
– Забавная сказка! Не пойму только, к чему.
– Ты прав! Сказка с вопросом: кто лучше – беспутный удалец или добрый молодец? Вот ты! Какая роль тебе по душе?
– Молодец, конечно. Красну девицу жаль.
– Мудро ответствуешь! – снова похвалил Загряжский и в очередной раз налил в рюмки вина. – За мудрость молодецкую! За доброту!
Выпили.
– Я ведь не зря сказки тебе сказываю, Николай! – внимательно взглянув в глаза молодого человека, промолвил обер-шенк. – Ту красну девицу ты хорошо знаешь! Сидит она неподалёку в своём светлом тереме, льёт слёзы горючие и ждёт, не дождётся своего добра молодца.
– О ком это вы? – растерянно произнёс Гончаров.
– О моей племяннице.
– О Наташе?
– О ней, душе светлой, но горемычной.
– А разве она…?
– Полюбила тебя, добрый молодец! Но на счастье своё не надеется.
– Это почему же? – спросил Гончаров в изумлении.
– Потому, любезный мой Николай сын Александров, что счастье само не приходит. Его добыть надобно! И принести в ладонях ласковых своей суженной. Вот и скажи, ты готов осчастливить сироту Ташеньку?
– Готов! – еле слышно произнёс Николай.
– Мудрое слово! Вот только крепкое ли?
– Крепкое!
– Вот и проверим! – воскликнул Загряжский, наливая рюмки. – Чтоб бедам с напастями ни дна, ни покрышки! За готовность крепкую! За счастье!
– За счастье! – эхом повторил Гончаров.
Выпили. И тотчас Загряжский громко позвал:
– Наталья Кирилловна!
– Да, мои дорогие! – мгновенно откликнулась Загряжская. – Слушаю вас!
– Вот Николай с просьбой к нам обратился!
– Как интересно! С какой же?
– Я? – с недоумением отозвался молодой человек, мучительно стараясь вспомнить, о какой просьбе идёт речь. – Обратился?
– Только что! – бодрым голосом подтвердил обер-шенк. – Он просит руки нашей Наташи!
– Вот как? – в изумлении встрепенулась Загряжская. – Какая честь! Вы сделали великолепный выбор, молодой человек! Сегодня же обрадую Её Величество. Дайте же я вас расцелую! По-родственному.
И, крепко обняв смущённого Гончарова, Наталья Кирилловна трижды его поцеловала.
Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату из дворцового коридора влетела фрейлина Наталья Загряжская. Увидев тётушку, целующую Николая, она остановилась, обвела глазами всех троих и бутылку с двумя рюмками на столе.
– Ой, что тут у вас?
– Да мы, Наташенька, дело важное решаем! – важно начал обер-шенк.
– Вы что же, ничего не знаете?
– Чего не знаем? – насторожилась Загряжская.
– Государь войну объявил… Бонапарту.
* * *
Барабанщики отчаянно забили в барабаны. Трубачи протрубили сигнал. Стоявший на возвышении князь Борис Голицын поднял руку и объявил:
– Его Величество государь император Александр Павлович!
Император вышел вперёд. На плацу всё замерло.
– Любезные моему сердцу павловцы! Нам вновь предстоят большие испытания! Вчера мы объявили войну узурпатору Бонапарту. Теперь российским штыкам и пушкам надлежит развеять в дым миф о непобедимости французской армии. Не посрамим славы Отечества! С нами Бог!
Император размашисто перекрестился. Павловцы дружно грянули «ура!».
Великий Князь Константин повернулся к стоявшему поодаль Сипягину. Тот подошёл. Константин что-то шепнул ему на ухо. Сипягин кивнул и быстро зашагал куда-то в сторону.
Заиграл оркестр военной музыки. Начался парад.
А Сипягин, покинув полковую территорию, заспешил к коляскам.
– Нестор Михалыч! – раздался женский голос.
– Да? – повернулся на зов Сипягин и остановился возле коляски.
К нему подошли мужчина в шляпе, надвинутой на самые глаза, и женщина в шляпке с вуалью.
– Что это вы здесь разгуливаете? – недовольным шёпотом произнёс Сипягин. – Я же предупреждал, строжайше запрещено…
– Тебя разыскиваем, Нестор! – мрачно прохрипел мужчина.
– Зачем я вам? – недовольно спросил Сипягин.
– Насчёт остатка интересуемся! – напомнил мужчина. – Полный расчёт произвести пора! Как договаривались.
– Тише! – Сипягин опасливо покосился в сторону кучера и зашёл за коляску. – Не понимаю, о чём речь! Дело-то не сделано!
– То есть как? – удивился мужчина.
– А так! – Сипягин сверлящим взглядом посмотрел в глаза собеседникам. – Где убиенный? Где, я вас спрашиваю? И сам же отвечу: здравствует!
– Он не жилец! – зло прошептала женщина. – Рука у меня верная! Дни его сочтены.
– Вот когда представится, тогда и сочтёмся!
– Мы так не договаривались! – прохрипел мужчина.
– Больше месяца за нос водите, ваше благородие! – недовольно пожурила женщина.
– Ты вот что, Нестор, либо плати, как обещал, либо…
– Что? – побагровел Сипягин. – Угрожать? Мне? Да я вас знать не знаю, прощелыг, голодранцев! Сейчас свистну и сдам полиции!
– Не свистнешь, ваше благородие! – уверенно заявила женщина.
– Это ещё почему? – удивился Сипягин и полез в карман за свистком.
– Потому что не успеешь! – ответила женщина.
В её руке сверкнул кинжал, и Сипягин, охнув, осел на мостовую.
– Всё. Пошли! – тихо сказала женщина, вытирая кинжал платком.
Мужчина с опаской взглянул на упавшего, пошарил в его карманах и достал бумажник.
– Он же нас теперь…
– Не бойся! – ответила женщина, швырнув окровавленный платок на Сипягина, и пряча кинжал под накидку. – У меня рука верная!
Оба разом повернулись и быстро удалились.
* * *
Великий Князь Константин Павлович сидел у стола в своём кабинете и слушал утренний доклад. Докладывал бывший помощник Сипягина, ныне занявший его место.
– Ну? – нетерпеливо поторопил Константин. – Что ты молчишь, Шумахер? Я слушаю!
– Шумахин, Ваше Высочество! – негромко проговорил сипягинский преемник.
– Как, как?
– Шумахин.
– Шумахер веселей! – не согласился Великий Князь. – Сапожник по-немецки. Шумахер. Ну, так я слушаю!
Шумахин вздохнул и начал читать:
– «У Новой Фундляндии потонуло перевозное судно. Было на нём две с половиною тысячи войска. Спасено только девять».
– В огне сражения враз столько не сгубить! – заметил Константин. – Сильна стихия океанская! Ещё о стихиях есть?
– «В Италии – сильное землетрясение. В Швейцарии – проливные дожди. Во Франции – ужасная буря. Четыре корабля затонуло, многие лишились мачт».
Шумахин помолчал немного и продолжил:
– «Число народа в Северной Америке простирается до 6 миллионов 180 тысяч человек. Между ними находится 1 миллион 209 тысяч невольников и 1 миллион 100 тысяч милиции».
– Как стерегут, а? – подивился Великий Князь. – На каждого раба по охраннику!
– «Доктор Дженер получил из Бенгалии мешок рупий».
– Вот как? За что же?
– «В знак благодарности тамошних жителей за введение в употребление прививания коровьей оспы».
– Позанятней есть что-нибудь?
– Есть! – ответил Шумахин. – Из Вены пишут. «Приехал сюда один евреянин, живший в Амстердаме. Он выпросил у здешних купцов заимообразно 200 тысяч флорин червонцами с иностранными векселями и скрылся. Его уже везде ищут».
– Что у нас?
– «Зубной оператор Гартц отбеливает зубы. Сколь бы черны они ни были».
– Так!
– «В придворной книжной лавке Алисия продаются новые петербургские виды и портрет адмирала Нельсона. Скорняжный мастер Христофор Фиссель предлагает свои услуги в починке и поправке старых шуб».
– Дальше!
– Больше ничего нет-с! Только вексельный курс. И погода за прошедшие три дня.
– Ни убийств, ни пожаров, ни разбойных нападений не было?
– Бог миловал! – тихо ответил Шумахин. – Но есть толки…
– Какие? – оживился Константин.
– Непроверенные.
– В непроверенных всегда что-то есть! И что же толкуют?
– Будто муж с женою друг друга порешили.
– Вот как? – ещё больше оживился Великий Князь. – С чего это они?
– Странные личности, Ваше Высочество. Кто они и откуда – неизвестно. Сказывают, разбоем промышляли. Добычу, видно, не поделили.
– Так. И что?
– Оружие у них было. Пальба началась. А там и пожар. Спасти никого не удалось. Но в сгоревшей квартире любопытную вещь обнаружили.
Шумахин загадочно замолчал.
– Какую, Шумахер? Не тяни!
– Шумахин, Ваше Высочество! – тихо поправил чиновник.
– Шумахин, Шумахер – какая разница? Что обнаружено?
– Кинжал.
– Я-то думал…, – разочарованно протянул Константин. – Что в этом любопытного?
– Полиция полагает, что сим холодным оружием были совершены преступления последних месяцев.
– А в доме всё сгорело?
– Всё, Ваше Высочество.
– Концы, стало быть, в воду!.. Что ж, пусть полиция разбирается. Как разберутся, доложишь!
* * *
Санкт-Петербург окутывали сумерки. Княгиня Голицына стояла у окна и наблюдала, как тают, погружаясь во тьму, очертания домов. За столом в гостиной сидел секретарь и записывал очередное послание княгини сыну Дмитрию, отдыхавшему в Италии.
– Написал? – спросила Наталья Петровна.
– Написал.
– Дальше пиши! У нас только и разговоров тут о землетрясении в Италии. Те, кто летом предрекал то же бедствие Санкт-Петербургу, воспряли духом. Теперь они говорят, что грозная стихия сметёт с лица земли Москву.
Секретарь вздрогнул и поднял голову:
– А я и не знал! У меня ж в Москве отец с матерью! Братья… Спрятать куда бы?
– Если Господь решил кого-то смести с лица земли, от него не спрячешься.
– Это писать?
– Нет. Но запомни! Пиши дальше. Кавалергард Охотников всё так же плох. Роджерсон говорит, что безнадёжен. Императрица, которая в ноябре родила, узнала об этом только сейчас. Страшно убивается. Лекари опасаются за её здоровье.
– Здоровье, – повторил секретарь.
– А мы, – продолжала княгиня, – готовимся к свадьбе. Фрейлина Наталья Загряжская – о её романе с Охотниковым я тебе писала – выходит замуж за Николая Гончарова из Коллегии иностранных дел. Венчание в присутствии Их Величеств произойдёт в Дворцовой церкви 27 января.
* * *
В просторном зале Зимнего дворца всё было готово для свадебного обеда. Стол ломился от угощений. Собрались приглашённые, замерли у своих инструментов музыканты. Ждали только августейшую семью.
Но вот церемониймейстер подал знак, и музыканты заиграли «Гром победы раздавайся!». Двери распахнулись, и в зал вошли государь Александр Павлович под руку с императрицей Елизаветой Алексеевной. Вслед за ними шли вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, Великие Князья Николай с Михаилом и Великие Княгини Екатерина с Анной.
По залу пронёсся лёгкий шорох всеобщего поклона.
– Bonsoir! – громко произнёс Александр и, улыбнувшись, поправился. – То есть я хотел сказать всем: добрый вечер!
– Добрый вечер! – с улыбкой приветствовала императрица.
– Добрый вечер, Ваши Императорские Величества! – нестройным, но дружным хором радостно ответили гости.
– Давайте будем начинать! – весело предложил император.
– Господа! – воскликнул церемониймейстер. – Сейчас мы увидим молодых!
– Attendez! – неожиданно произнёс Александр.
Все с интересом повернулись в сторону Его Величества.
Император быстро подошёл к музыкантам, что-то негромко сказал скрипачу и взял у него скрипку.
– Ангел мой! – обратился государь к Елизавете Алексеевне. – Je vous en prie!
Императрица улыбнулась, подошла к императору и села за фортепиано.
– Теперь пусть входят! – сказал Александр и под аккомпанемент жены заиграл бодрую мелодию.
Церемониймейстер сделал знак рукой, дверь распахнулась, и в зал вошли молодые. Их сопровождали посажённые матери и отцы. Рядом с молодой женой Натальей Гончаровой шли обер-шенк Николай Загряжский и княгиня Варвара Шаховская. Молодого супруга Николая Гончарова сопровождали тайный советник граф Пётр Разумовский и княгиня Наталья Голицына.
Тронутые необычной торжественностью обстановки, все присутствующие дружно зааплодировали, раздались крики «браво!» и даже «ура!».
Увидав, КАКИЕ музыканты дарят им свою чудную музыку, молодые от неожиданности остановились, с удивлением переглянулись и тоже принялись хлопать в ладоши.
Их Величества завершили свой музыкальный экспромт и галантно раскланялись.
– Прошу к столу! – громко объявил церемониймейстер.
Все принялись рассаживаться.
Княгиня Голицына на какое-то время оказалась рядом с Руничем.
– Господин Рунич! – позвала она.
– Я к вашим услугам, сударыня!
– Я давно к вам присматриваюсь!
– Мне лестно это слышать!
– И только сейчас поняла, чего вам не хватает.
– Очень многого, сударыня! – улыбнулся молодой человек. – Пальцев не хватит перечислять!
– Я увидела только одно: вам не хватает жемчужины!
– Какой? – с интересом спросил Рунич.
Уже севшая на своё место Наталья Гончарова что-то показывала окружающим. Со всех сторон неслись голоса:
– Невероятно!
– Какая прелесть!
– Просто жемчужина какая-то!
– Настоящая жемчужина!
Рунич пригляделся и увидел в руках Натальи портрет молодой женщины необыкновенной красоты.
– Кто это? – спросил Рунич.
– Моя мама! – с улыбкой ответила Наталья.
Рунич повернулся к Голицыной:
– Вы эту жемчужину имели в виду?
Княгиня нахмурилась, но ответить не успела – послышался голос императора:
– Мадам и мсье! Дамы и господа!
Все разом замолчали. Даже лакеи, откупоривавшие бутылки, замерли на своих местах.
Александр поискал глазами Марию Антоновну, сидевшую рядом с мужем обер-егермейстером Двора Дмитрием Львовичем Нарышкиным, улыбнулся и сказал:
– Недавно мне подарили попугая. Птица оказалась очень забавной. Когда появляется мой старый лакей, попугай, встрепенувшись, тотчас начинает требовать пунша.
Сидевшие за столом засмеялись.
– Сегодня я буду вести себя на манер моего попугая, – продолжал император. – С той разницей, что я не буду обращать внимания на старых. Я буду смотреть только на молодых. И, встрепенувшись, буду требовать пунша, чтобы выпить его за здоровье и счастье Натальи и Николая Гончаровых!
– Ура-а-а! – грянули присутствующие.
По знаку церемониймейстера музыканты заиграли величальный свадебный мотив.
Рунич, встретившись взглядом с княгиней Голицыной, сказал:
– Число-то сегодня – 27-ое! И год 1807-ой!
– Ну и что?
– Две семёрки! Залог счастья!
* * *
А жизнь Алексея Охотникова тем временем неумолимо приближалась к финалу. Почувствовав, что дни его сочтены, штабс-ротмистр попросил доктора Стофрегена передать императрице, что хочет с нею проститься. Ответ последовал незамедлительно – Елизавета Алексеевна велела передать, что прибудет вечером.
Собрав последние силы, Алексей потребовал, чтобы его одели в мундир, а комнату украсили цветами.
В девять часов вечера к дому подъехал экипаж. Из него вышел доктор Стофреген, а за ним – две женщины с лицами, скрытыми под покрывалами.
– Какая прелесть! – воскликнула Елизавета Алексеевна, увидев множество цветов, украшавших комнату.
– Как в нашей оранжерее! – согласилась с сестрою Амелия.
Прибывшие старались выглядеть спокойными и весёлыми.
– Добрый вечер, Алексей! – ласково сказала императрица. – Как тут у вас мило, мой друг!
– Добрый вечер, Ваше Величество! – слабым голосом ответил Охотников. – Мило потому, что я вижу вас, стоя на краю пропасти.
– Мы вас не отпустим, Алексей! – запротестовала Елизавета Алексеевна и обратилась к Стофрегену, оставшемуся в соседней комнате. – Правда ведь, Конрад?
Стофреген молча покачал головой.
– Вот видите! – печально проговорил штабс-ротмистр. – Конрад бессилен мне помочь! Да я и сам это чувствую! Меня утешает лишь то, что после меня останется росток жизни!.. Как там наша малютка?
– Уже улыбается! – ответила Елизавета Алексеевна. – Наша Элизабет, Элиза, Лизинька!
– Вот и замечательно! – прошептал Охотников. – Вот и отлично! Прощайте, мои Элизы! Будьте счастливы!
Императрица наклонилась и поцеловала Охотникова в губы.
– Спасибо, Луиза! Спасибо, Ваше Величество! – дрогнувшим голосом произнёс Алексей. – Теперь я буду умирать счастливым! Дайте мне что-нибудь, что можно унести с собой!
Елизавета Алексеевна обернулась, что-то ища. Увидев на столе ножницы, быстро взяла их и подошла к Охотникову. Послышался лёгкий щелчок, и прядь волос упала на грудь Алексею. Императрица пожала ему руку, долгим взглядом посмотрела ему в глаза и вместе с сестрою удалилась.
Проводив их взглядом, Охотников взял прядь волос, вдохнул их аромат, спрятал на груди и впал в беспамятство.
Утром следующего дня он велел кликнуть брата, которого давно уже призвал к себе из имения. Просьба умиравшего была короткой: положить с ним в гроб золотой медальон с портретом императрицы, локон её волос и кольцо. Ещё Алексей передал брату чёрную лаковую шкатулку с золотой застёжкой, где хранились письма и записки от возлюбленных, и попросил передать её тому, кто придёт за нею после его смерти.
Отдал ли штабс-ротмистр какие-нибудь распоряжения относительно фрейлины Загряжской, так и осталось неизвестным.
30 января – ровно через три дня после свадьбы Натальи Загряжской и Николая Гончарова – кавалергард Охотников скончался.
Печальное известие об отошедшем в мир иной штабс-ротмистре едва не стоило жизни императрице, которая ни от кого не скрывала своего горя, выражая его в открытую.
Вечером 30 января в сопровождении своей сестры и в глубоком трауре она снова приехала на квартиру Алексея. У гроба опустилась на колени, долго плакала и молилась.
