Эдуард Дроссель
Время перерождения

Я полулежу в кресле, похожем на зубоврачебное, совершенно голый, как утром в ванне. Мои конечности крепко пристёгнуты ремнями, а кожа облеплена датчиками и электродами – все самые чувствительные места, включая и мужское хозяйство. Верхнюю часть головы охватывает что-то, похожее на шапку из проволоки и тонких металлических полос. Ремни затянуты крепко, не дают мне пошевелиться. Я пытаюсь скосить глаза и замечаю, что провода от электродов, датчиков и металлической шапки тянутся к стойке с приборами, за которыми сидит лицо кавказской национальности в белом халате. Глубоко посаженные глаза субъекта прячутся под нависшим лбом и кустистыми бровями, придавая ему облик карикатурного злодея.

К креслу подходит рослый крепыш с широкими ладонями, одетый в потёртый камуфляж. Не иначе бывший военный, о чём свидетельствует стрижка бобриком. Его мясистый нос покрыт узором из красных прожилок – результат пристрастия к зелёному змию. Через мгновение к нему присоединяется плюгавенький человечек в невзрачном сером костюме. Этот похож на отставного партийного инструктора. В целом троица выглядит неприятно и зловеще.

– Меня зовут Сан Саныч, – представляется плюгавый инструктор тихим вкрадчивым голосом. – Я возглавляю первый отдел НПО «Сигнал». Добро пожаловать на вторую и самую главную фазу собеседования. Это мои коллеги, – он показывает на носатого, – Борис Вячеславович, начальник охраны предприятия. А там, – он кивает в сторону кавказца, – Гиви Ираклиевич, главврач нашей санчасти. Он здесь на тот случай, если в ходе собеседования вам вдруг поплохеет.

Я сомневаюсь, что под таблетками мне поплохеет, наоборот, мне сейчас очень хорошо. Таблетки и то, чем меня вырубили, смешались в причудливый коктейль, от которого я словно плыву в вязком киселе и тот приятно обволакивает всё моё естество. Мне неохота сообщать об этом злодейской троице, вдруг они выберут для собеседование другое время и заставят проходить через голое унижение ещё раз. Вместо этого я активирую генератор прозвищ, после чего Гиви Ираклиевич становится «Геракловичем», Борис Вячеславович «Брячиславовичем», а Сан Саныч – как главный инициатор всего безобразия – «Ссаным Санычем».

Гераклович следит за приборами, остальные двое склоняются надо мной.

– Мы будем задавать вам вопросы, – говорит Ссаный Саныч, – на которые вы должны отвечать максимально честно и искренне. За ложь и недомолвки будете получать анти-поощрение. Вот такое.

Он делает знак Геракловичу и тот пропускает сквозь меня разряд тока. Не сильный, но достаточный, чтобы вызвать неприятные ощущения в мужском хозяйстве. Не плавай я в вязком киселе, мне было бы куда больнее.

Даже моему заторможенному рассудку ясно, что кричать бесполезно, меня никто не услышит. Мы, судя по всему, находимся в каком-то глубоком подвале, типа каземата. Оштукатуренные стены, низкие сводчатые потолки, плохое освещение. Раз снаружи сюда не проникает ни звука, значит и отсюда наружу не проникнет. Идеальная шумоизоляция. Именно в таких подвалах гестапо, инквизиция, опричники и кровавая гэбня истязали людей. Меня, судя по всему, ждёт нечто подобное, лукаво обозначенное «второй фазой собеседования».

– Считайте это кресло чем-то вроде детектора лжи, – говорит Брячиславович. – Датчики считывают ваш пульс, частоту дыхания и сердечных сокращений, интенсивность потоотделения, температуру, кровяное давление, электролитический потенциал и множество других параметров, включая биоритмы мозга. Когда мы говорим правду и когда мы лжём, эти параметры заметно разнятся.

Не очень-то напуганный инквизиторами, я интересуюсь:

– Неужели все соискатели проходят подобное собеседование? А если бы, к примеру, на моём месте оказалась девушка, вы бы её так же раздели и били током?

– Пока вы были в отключке, мы вкололи вам сыворотку правды, – стращает меня Брячиславович, игнорируя мои вопросы. Бедняга ещё не знает, что пока я плаваю в кисельной трясине, никакая сыворотка на меня не подействует. Вот если б я не был под таблеткой…

Первым начинает допрос-собеседование Ссаный Саныч. Поначалу его вопросы выглядят логичными и разумными. Инквизитора интересует моё настоящее имя, возраст и адрес, моё семейное положение, наличие жены и детей, имена и краткие биографии родителей, моя собственная краткая биография. Между его вопросами то и дело вклинивается Брячиславович и постепенно градус терминальности нарастает. Бывшего военного интересует: состою ли я в экстремистских молодёжных организациях? В легальных или нелегальных партиях и общественных движениях? Являюсь ли иноагентом? Что думаю о власти? Как отношусь к религии? Каковы мои политические взгляды? Принадлежу ли к какой-нибудь секте? Что думаю о духовных скрепах и национальных традициях? Исповедую ли сатанизм или иные деструктивные культы? Какова моя сексуальная ориентация? Выступаю ли я против абортов? Считаю ли ЛГБТК+ сборищем извращенцев? Расист ли я? Действительно ли важны жизни чёрных? Называю ли представителей нацменьшинств хачами и чучмеками? Виноваты ли во всём евреи? Нормально ли использовать во время половых актов кал и мочу? Какие ассоциации возникают у меня при упоминании следующих имён: Гитлер, Пол Пот, Усама бен Ладен, Пиночет, Саддам Хуссейн, Муамар Каддафи, Андреас Брейвик, Марцинкевич-Тесак? Как отношусь к Pussy Riot, FEMEN и крестоповалу? Считаю ли допустимым осквернение святынь? Одобряю ли публичное обнажение интимных мест? Какое устройство мира мне больше по душе – буржуазное или социалистическое? Контактирую ли с криминалом? Согласен ли с мораторием на смертную казнь? С какого возраста людям уместно сношаться? Верю ли я в эволюцию? Какую порнуху предпочитаю смотреть? Имею ли контакты с иностранной разведкой? Страдаю ли непроизвольным мочеиспусканием и дефекацией? Ласкал ли когда-нибудь орально половые органы животных? Совокуплялся ли с ними? Пробовал ли когда-нибудь совать себе в задний проход посторонние предметы?

Я понимаю, что эти вопросы призваны сбить меня с толку, заставить растеряться, испугаться и стать послушной овечкой. На самом деле их намного больше, я озвучиваю лишь самые приличные, потому что иногда Брячиславовича заносит в такие физиологические и психологические экстремумы, какие у меня язык не поворачивается повторить. Войдя в раж, этот человек нависает надо мной и орёт прямо в лицо:

– Признавайся, на кого ты работаешь? Кто тебя подослал? Учти, мы всё знаем! Лучше сам скажи, не то мы тебе такое устроим! – Изо рта у него воняет хуже, чем из кошачьего туалета. – Что тебе посулили в награду? За сколько продался? Каков твой позывной? За что привлекался к уголовной ответственности? Как тебя взяли на крючок ЦРУ и Ми-6? Как часто выходишь на связь с заокеанскими хозяевами? Что делал в таком-то посольстве в такое-то время, с кем встречался, кому и что передал? Почему на твой счёт регулярно поступает десять тысяч долларов через оффшор на Кайманах? За что сидит твой друг Жорик и как вы с ним познакомились?

Происходящее напоминает сцену из дешёвого пропагандистского фильма и эти мысли постоянно отвлекают моё и без того заторможенное сознание. Гераклович безжалостно подгоняет меня анти-поощрениями. Я что-то вяло лепечу, словно аутист, да вдобавок контуженный. Впору требовать от Братка и Куратора прибавку к гонорару за такие издевательства.

Мои палачи то и дело поглядывают на главврача, но тот всякий раз отрицательно качает головой – приборы не показывают наличия в моих ответах лжи, испуга или вероломства. На самом деле приборы вообще ничего не показывают, кроме кисельной трясины, которая на шкалах и графиках совпадает с честностью, искренностью и добрыми намерениями. Совпадает не по смыслу, а по частоте сердечных сокращений, электролитному балансу, степени потоотделения, темпетаруре, кровяному давлению и биоритмам мозга. Как и ожидалось, все детекторы лжи – сплошное фуфло и надувательство. Обмануть их не сумеет только ленивый. Гераклович просто никогда не имел дела со сталкером под таблеткой. Второй этап собеседования рассчитан исключительно на дрожащего обывателя-нэпса, готового обделаться от малейшего окрика и слить на самого себя весь компромат.

Пока Брячиславович орёт мне в одно ухо, Ссаный Саныч нашёптывает в другое: здесь ты никто, здесь царят свои законы, по которым с тобой можно делать что угодно, и тебе лучше поскорее к этому привыкнуть, если действительно хочешь работать на предприятии. Постарайся доказать, что ты свой, не то тебе придётся худо!

Мне вот интересно, после таких собеседований кто-то действительно остаётся здесь работать? Такое впечатление, что на работу в шарагу берут только своих, а чужаков нарочно стараются отсеять. Несмотря на вязкий кисель, я представляю себе последствия своей откровенности, не будь я под таблеткой. Наверняка бы всё выложил – и про Братка с Куратором, и про Марчеллу, и про педофильские фото… После чего вряд ли покинул бы шарагу живым. Мне уже не кажутся излишне преувеличенными рассказы об исчезнувших группах захвата и одурманенных госчиновниках. Получается, в моём лице обе заинтересованные стороны нашли идеального засланца. Теперь мне уже самому хочется разнюхать, что тут творится.

Троица инквизиторов о чём-то шушукается, потом Гераклович ломает у меня под носом новую ампулу и я прихожу в себя в вестибюле проходной. Я одет и сижу в старом кресле, обтянутом потрескавшимся дермантином. Галчонок тормошит меня и протягивает ламинированную карточку.

– Ты что, уснул? Держи временный пропуск. Отдай его дяде Мише, а сам пока возвращайся домой. Завтра постарайся прийти пораньше, не опаздывай.

Секретутка говорит со мной как заботливая мамаша. Я благодарю её, вручаю пропуск вахтёру, отстёгиваю байк от дерева и уезжаю. Ничего, кроме пребывания в кабинете Копалыча я не помню. Инквизиторский допрос, анти-поощрение – ничего. Отсутствие воспоминаний о первом отделе должно меня напрячь, но не напрягает. Под таблеткой меня вообще ничто не напрягает. Поскольку провалы в памяти для меня не редкость, я утешаю себя тем, что, наверно, просто задремал на проходной в ожидании временного пропуска и всё забыл. А раз мне дали пропуск, значит собеседование пройдено успешно. Первая задача выполнена, я таки устроился в шарагу!

е) Сисирина

Метров за сто от дома я ощущаю запах гари. Серая панельная многоэтажка окружена пожарными и полицейскими мигалками. Возле подъезда толпятся жильцы, их опрашивают серьёзные и сосредоточенные люди в форме. Усталые и перепачканные в саже пожарники сворачивают шланги. Крепкие ребята в голубых спецовках загружают в труповозку мешки с чьими-то телами. На седьмом этаже чернеют выгоревшие оконные проёмы, похожие на два подбитых глаза. Это окна моей хаты.

Стоя ко мне спиной, моя соседка, старушка, божий одуванчик, докладывает полицейским:

– Надька-то Кукушкина, ты подумай, какая зараза! А с виду завсегда такая приличная. Сдала квартиру каким-то неграм и цыганам, да вчерась вечером с ними оргию устроила. Всю ночь людям спать не давали. Завезли туда наркотиков, выпивки разной и пошёл у них тама сплошной разврат. Всю ночь ор, топот, музыка гремит. Надька по рукам ходит, от одного к другому. Срамота! Потом ещё Марчелку, уборщицу нашу, к себе завлекли, с мужиком ейным, Богдашкой. А как стали её за мягкое щупать, Богдашка-то не стерпел, он у ней мужик горячий, так за нож-то и схватился. Чаво тады началось! Светопреставленье! Дралися всё утро напролёт, да, видать, в пылу-то квартира и занялась, а никто не заметил. Кого Богдашка не зарезал, те сами заживо сгорели и он заодно с ними…

Пока шустрая старушка меня не заметила, проезжаю мимо и, не замедляя хода, сворачиваю в соседний двор, откуда звоню Братку.

– Чё-как, чувачила? – Браток, как всегда, на позитиве. – Как бодрость духа? Сообщи чё-нить хорошее.

– Вот, успешно устроился в шарагу, – сообщаю я. – Завтра первый рабочий день.

– Ништяк, в натуре. – Браток, чувствуется, доволен. – Молоток, базара нет. Я в тебе, типа, не сомневался.

– А теперь позволь спросить: что с моей хатой?

– Да всё пучком, в натуре. – Браток будто не понимает вопроса. – Прибрали хату, как я и обещал, короче. И с соседями перетёрли, верняк. Теперь они даже под пытками будут повторять эту байду про оргию. Сечёшь?

Поскольку сам Браток не догоняет, спрашиваю конкретно:

– Нафига вы в это Кукушкину с Богданом вовлекли? Они-то при чём?

Браток в ужасе.

– Ты чё, чувачила! Берега попутал, в натуре? Это ж лишние свидетели, точняк. Они бы нас сдали, зуб даю. Сечёшь? Вот ты дятел! От таких в первую очередь надо избавляться…

Мне впервые становится страшно за свою судьбу. Как бы и от меня потом не избавились…

– А пожар зачем устроили?

Браток тяжело вздыхает, поражаясь моей несообразительности.

– Ну и лошок ты, чувачила. Огонь всё подчистил, типа. Сечёшь? Никаких теперь улик, в натуре. Ни один следак не подкопается, верняк.

Суровый прагматизм Братка в принципе понятен, только вот жить-то мне теперь негде.

– Чё ты как маленький, в натуре, – блеет Браток своим быдло-гопническим голосом в ответ на мои жалобы. – Ты ж не чурка, любую хату запросто снимешь, верняк. Ты при бабле, так что хорош ныть. Короче, жду результатов, бывай.

Про то, что можно снять другую хату, я и без него знаю. Просто на это нужно время, а его у меня нет. Сейчас я бы уже завалился на диван с ноутбуком… Кстати, где мой ноутбук? Я ощупываю рюкзак. Уф, хорошо хоть не забыл взять его утром с собой.

Питая слабую надежду, звоню Куратору, докладываю об устройстве в шарагу и заодно спрашиваю, нет ли у него свободной комнаты, где я мог бы до завтра перекантоваться, пока буду искать новую хату. У Конторы же наверняка полно конспиративных квартир на все случаи жизни. Ей что, жалко? Однако Куратор ненавязчиво меня посылает, как и Браток.

Какое-то время я бесцельно зависаю на лавочке возле детской площадки и раздумываю, как поступить. Идея в конце концов приходит, но все идеи, пришедшие под таблетками, всегда очень странные. Их потом вспоминаешь и думаешь: как такое вообще взбрело в голову?

К четырём часам я возвращаюсь к проходной НПО «Сигнал». В начале пятого выходит галчонок. Я трогаюсь с места навстречу секретутке.

– Привет, – говорю я как можно дружелюбнее. – Я Семён Косачевский, но все зовут меня Сэм. Помнишь, я приходил сегодня устраиваться на работу? Тебе Ирой зовут, да?

Галчонок кивает и смотрит на меня так бесхитростно, что любой на моём месте почувствовал бы себя законченной сволочью за предстоящую ложь. Но я под таблеткой и ничего не чувствую. Вру, потому что приходится.

– Тут такое дело… Я снимал квартиру с несколькими парнями, молдавскими гастарбайтерами, и они её сегодня сожгли. Притащили вина, насвая, тёлок каких-то подцепили и всё закончилось пожаром. Прихожу, а хата сгорела дотла. Может даже в новостях сегодня покажут… Одним словом, можно мне у тебя разок переночевать? А завтра я подыщу себе другое жильё. Если хочешь, могу расплатиться натурой.

Последнюю фразу я произношу в шутку. Замысел таков: будь секретутка стройной длинноногой цыпой, она бы меня сразу отшила, а вот Иришка с её избыточными окороками вряд ли избалована вниманием парней (если не считать Копалыча). Все шансы за то, что просто ради разнообразия в своей унылой жизни она примет моё предложение. Под таблетками я довольно самоуверен. Обычно говорят, что отношения с девушками нельзя начинать со лжи, но иногда по-другому не получается. И если уж откровенно, на первом свидании никто из парней не говорит девушкам правды. По крайней мере всей правды. Так что я не один такой ушлёпок.

Галчонок, в ожидании подвоха, смотрит настороженно.

– Мне много места не надо, – быстро добавляю я. – Где-нибудь приткнусь и ладно. Можно даже на полу.

Иришка колеблется и я хорошо её понимаю. Когда кто-то рассказывает о действительно трагичном событии, вроде пожара в своём доме, он обычно потрясён и подавлен. Но я веду себя как ни в чём не бывало – таковы последствия регулярного приёма таблеток. Последствия двоякие – с одной стороны они помогают мне абстрагироваться от жизненного дерьма, а с другой я из-за них иногда не в состоянии вспомнить своё имя.

– Только с одним условием, – говорит галчонок. – Своди меня в японский ресторан. Не в суши-тошниловку, а в нормальный ресторан. Покруче «Якитории». Я давно хочу сходить, но со здешней зарплатой пока не могу себе позволить.

Покруче? Я надеюсь, она не рассчитывает, что я поведу её в «Megumi»?

– Замётано, – с облегчением говорю я, имитируя воодушевление. – Уже выбрала место?

Как и в случае с устройством на работу, мне не хочется никуда ехать, да ещё в час пик с электробайком. Не дай бог придётся переть в центр на метро, когда в транспорте максимальная концентрация народу, среди которого немало пенсионеров, инвалидов и приезжих туристов, чья логика мне совершенно непонятна. Вот ты пенсионер, инвалид или турист, ты не работаешь, в твоём распоряжении весь день, так почему бы не воспользоваться городским транспортом, когда он свободен? Нет, еле ползущие старухи, инвалиды и приезжие с огромными баулами выбирают непременно час пик, когда народ прёт с работы и транспорт набит битком.

– Возле метро есть неплохой ресторанчик, – говорит Иришка и опускает массивное седалище на багажник моего «Volteco», отчего рама издаёт протестующий скрип. – Хорошо иметь собственный транспорт, да? Я тоже когда-нибудь куплю электроскутер…

Прежде я никого не возил на багажнике, а если и возил, то ничего об этом не помню. Байк с усилием трогается с места и не спеша везёт нас по Проектируемому проезду номер XYЙZ. Я ловлю себя на мысли, что прямо сейчас мы с Иришкой похожи на типичную парочку из анимэ. Это свидетельствует о том, что я смотрю анимэ, хотя и ничего об этом не помню. Возможно, сравнение с анимэ возникает из-за конечной цели поездки – японского ресторана…

– Я думал, что ты как все, предпочитаешь стандартные обжираловки, типа «Кей-Эф-Си» или «Старбакса», – говорю я, чтобы не ехать молчком. О чём завести приятный разговор с секретуткой, я не представляю.

Оказывается, галчонок из тех девушек, кто за словом в карман не лезет.

– Ненавижу джанк-фуд, пищу-мусор, и ни за что не буду её есть, – произносит она с нескрываемым отвращением. Её лица мне не видно, но я представляю, какое на нём выражение. – Нашпигованное гормонами и антибиотиками мясо! Ты в курсе, что скотину пичкают всякой фармацевтической дрянью, чтобы быстрее наращивала массу и меньше болела? Таким образом производитель минимизирует затраты на корм, уход и содержание. А мы потом покупаем мясо и вся эта дрянь попадает в наш желудок. И потом все удивляются: ой, откуда такой рост онкологий?

Иришка одной рукой держится за мой ремень, а другой тормошит меня за майку.

– Ты знал, что избыточная концентрация этих гормонов может влиять на вторичные половые признаки – у женщин вырастают усы, у мужиков сиськи… А вот фертильность наоборот снижается, потому что выработка собственных гормонов блокируются, демография идёт на убыль. По официальным данным, за последние тридцать лет уровень тестостерона у мужиков упал вдвое. Не в нашей стране, а во всём мире. Потому стольких тянет на однополый секс – ведь для людей это скорее игра, баловство, а не настоящие отношения. Все думают, что это новейшее социальное явление, а виновата еда. Вернее, её производители…

Я еду не очень быстро, не хочу, чтобы Иришка ненароком слетела с багажника посреди улицы. Но её седалище покоится на нём устойчиво и прочно. Она говорит:

– Это так называемое мясо обезвоживает организм, делает кости хрупкими и нарушает белковый обмен. Синтетические гормоны – главная причина рака.

Она шлёпает себя ладонью по ляжке.

– Это, думаешь, откуда? Много лет неправильно питалась. Сейчас взялась за ум, да уже поздно. Вон какая жопень!

– Неужели планируешь стать веганом? – спрашиваю я и слышу в ответ возмущённое фырканье.

– Вот ещё! Предпочитаю морепродукты. Они питательны, лучше усваиваются и от них не заплываешь салом.

Я стараюсь не ударить в грязь лицом и показываю, что тоже кое в чём разбираюсь.

– А как же быть с тем, что все отходы нашей жизнедеятельности в конечном итоге стекают в водоёмы, нарушая хрупкую экологию? Разве в морепродуктах не меньше всякой дряни?

Иришка с этим не согласна:

– Не такая уж экология и хрупкая. Всякая дрянь, как ты выражаешься, опускается на дно океана в виде осадочных пород, которые никогда не всплывают на поверхность из-за температурного и болометрического градиента. Так что всё нормально с морепродуктами, не слушай разных болтунов. В прибрежных водах, конечно, экология самая скверная, ну так не все морепродукты вылавливают у берегов. Просто выбирай другие.

Я останавливаюсь на светофоре и оборачиваюсь к пассажирке.

– Хочу перед тобой извиниться, – говорю я. – Всегда считал симпотных секретуток безмозглыми куклами. Прости, пожалуйста, за этот глупый стереотип. Ты только что доказала его ошибочность. Обещаю исправиться.

Галчонок гордо молчит, а у меня некстати включается генератор прозвищ и я понимаю, что сейчас он выдаст нечто, чего я никогда не осмелюсь произнести вслух при Иришке. Иришка… Ира… Ирина… Сисястая Ирина… Сисирина!

– Ты петь не пробовала? – спрашиваю я. – У тебя довольно нежный и мелодичный голос, прям заслушаешься. Считается, что парни терпеть не могут слушать девчачий трёп. Честное слово, я готов тебя слушать сколько угодно. Говори, о чём хочешь.

Сисирина поступает в точности наоборот и остаток пути молчит. У метро нас встречает обычная толкучка в час пик. Мы подъезжаем к ресторану, чудом ни на кого не наехав, но я весь во власти дурных предчувствий. По закону Сэма, уже давно должно было что-то произойти. Сгоревшая хата не в счёт. Раз мы с Сисириной не навернулись с байка и никого не задавили, значит что-то произойдёт в самом ресторане. Не окажется свободных мест или я отравлюсь едой, не смогу завтра выйти на работу и Браток с Куратором меня уроют…

Однако и здесь облом – возле входа весьма кстати освобождается парковочное место для велосипеда, а в ресторане нас сажают за освободившийся столик. Миловидная официантка-узбечка приносит меню и старательно изображает японку. Сисирина заказывает овощной салат с кальмарами, суп суимоно и копчёного угря с рисом. Я решаю ограничиться сашими из тунца. Из напитков, не мудрствуя лукаво, берём пиво.

То ли в ресторане такое освещение, то ли я ощущаю внезапный всплеск гормонов (тех самых, что якобы уменьшились вдвое), но, когда я смотрю в глаза Сисирине, те кажутся мне необыкновенно красивыми и бездонными. Повторяю, выше пояса Сисирина сказочно хороша. Думается, было бы неплохо узнать её поближе…

– Что за причина заставляет тебя торчать на жалкой должности в какой-то дыре, пока другие устраиваются в крутые фирмы и зашибают бабло? Ты могла бы позволить себе ходить в такие рестораны в любое время, носила бы модные дизайнерские шмотки и отдыхала бы на Мальдивах…

Узбекская «японка» приносит заказ и расставляет перед нами блюда.

– Сэм, – произносит Сисирина таким тоном, словно я непроходимо туп, – скажи, с чего ты взял, что я секретарша? Я вообще-то кадровичка и не такая уж это жалкая должность. Виктор Палыч не настолько крут, чтобы ему по штату полагалась секретарша. И потом, ты действительно веришь, что гетеросексуальный самец, предвкушающий всякие шалости, взял бы в секретарши такую, как я, с жопенью поперёк себя шире? А если б даже и взял, полагаешь, я стала бы его любовницей? Ответ на твой вопрос прост, Сэм: для работы в крутых фирмах нужно образование, а его у меня пока нет. Детский дом – это тебе не институт благородных девиц. Можно считать удачей, что мы не выходим оттуда откровенными маугли.

Ого, так она детдомовская. Не будь я под таблеткой, покраснел бы от стыда.

– Прости, что затронул неприятную тему, – говорю я, а сам набрасываюсь на сашими. Расспрашивать о детдоме сейчас было бы неуместно. Не стоит ворошить прошлое, которое Сисирине явно неприятно.

– Ничего, – снисходительно машет она рукой. – Я уже поступила в вуз на вечернее отделение. Буду изучать экономику. Тогда и о крутой работе можно будет помечтать.

Она с искренним интересом пробует салат и говорит с набитым ртом:

– Теперь твоя очередь. Виктор Палыч утверждает, что ты крутой хакер. Почему такой парень устроился в какую-то дыру на жалкую должность с грошовой зарплатой? Не смог взломать чей-то счёт в швейцарском банке?

В её восхитительных глазах блестят лукавые искорки. Меня так и подмывает рассказать ей про нынешнее утро, но я не могу. Может когда-нибудь и расскажу, только не сегодня. Вместо этого навожу тень на плетень и напускаю тумана.

– Считай мой поступок одним из необходимых испытаний, через которые я обязан пройти, – говорю я и небрежно пожимаю плечами. – Человеческая личность, если ты вдруг не знала, по-настоящему закаляется лишь в горниле жизненного дерьма. Только тогда она заслуживает право называться целостной и завершённой. Абсолютно всё в мире равнозначно и равноценно, нельзя выделять только что-то одно, хотя бы даже себя. Нечто кажется нам невероятно важным и имеет для нас особенное значение лишь потому что мы так думаем. Такова наша модель мира, из-за которой мы напрягаемся то по одному поводу, то по другому. А вот я совсем не хочу напрягаться, ведь это невосполнимо истощает нервную систему и попусту расходует жизненную энергию. Понимание бессмысленности подобного бытия приходит, когда начинаешь всё воспринимать одинаково, ничего особо не выделяя. Наступает состояние полнейшего абстрагирования, в котором неожиданно можно заметить, что это не цивилизация и не общество генерирует жизненное дерьмо, и даже не отдельные злонамеренные индивиды. Оказывается, жизненное дерьмо изначально прописано в самой структуре реальности. А раз так, какой смысл напрягаться и реагировать эмоционально? Навязанные модели мышления и восприятия, как и типовые реакции на раздражитель, забивают башку разным хламом и помехами, мешающими обнаруживать истинные взаимосвязи во всём сущем и воспринимать реальность такой, какова она в действительности.

– Ого! – поражённо восклицает Сисирина. – Вот это ты выдал! Особенно мне понравилось, как ты увязал жизненное дерьмо со структурой реальности. Тянет на Нобелевку!

Я делаю вид, будто не замечаю сарказма в её голосе. Приканчиваю сашими и чувствую, что не наелся. Я ведь сегодня весь день ничего толком не ел. Подзываю узбечку-японку и заказываю лапшу с курицей и овощами.

– Мои слова – это не просто дилетантское теоретизирование, где каждая мысль берётся с потолка, – отвечаю я Сисирине. – Я буквально живу в состоянии полного, повсеместного и ежесекундного погружения в жизненное дерьмо.

Нет смысла скрывать от Сисирины нелицеприятные подробности жизни сталкера Мета-игры, если те не связаны с Братком и Куратором, и я выкладываю ей правду о триггерных точках.

Сисирина понимает это по-своему.

– Бедняжечка Сэм! От беспросветного хакерско-задротского одиночества выдумал себе какую-то ролевую игру, в которую играет сам с собой. Печалька.

Мне бы обидеться, но под таблетками я не способен обижаться. Тем более на девушку, которая готова приютить меня на ночь. Но всё же я протестую:

– Это никакая не ролевуха! И вовсе я не задротский хакер-одиночка!

– Сэм, ты слишком категоричен, – убеждает меня Сисирина с нотками жалости в голосе. – Иногда люди воображают себе невесть что. Это не их вина, это их беда – так они устроены. А потом они сами начинают верить в свою выдумку, она становится для них очевидным и неоспоримым фактом. С тобой та же фигня. Ты даже целую философию под неё подвёл, а ведь всё намного проще: бывают те, к кому буквально липнет удача, а бывают и те, кого удача обходит стороной, только и всего.

Я не торопясь прихлёбываю пиво. Подобные глубокомысленные рассуждения свидетельствуют о том, что Сисирина не просто нэпс, она ключевой нэпс, необходимый для развития сюжета. В игровом процессе от таких, как она, напрямую зависит успешное прохождение уровня. Взаимодействовать с подобными фигурами нужно очень и очень осторожно.

– Говоря об удаче как о самостоятельном субъекте, ты персонифицируешь и материализуешь абстрактное и весьма сомнительное понятие. В качестве полемического довода или аргумента в споре это не годится, придумай что-то получше. Нет никакой удачи или неудачи, есть лишь определённая структура с определёнными свойствами, которая складывается в нашем восприятии в окружающую действительность. Почему складывается именно так? Потому что таковы наши настройки.

Официантка приносит лапшу и ещё пива. Алкоголь понемногу развязывает язык и помогает мне парировать доводы Сисирины:

– Всё мной описанное выглядит как нарочито курьёзные ситуации, если не докапываться до причин. Ты считаешь, что эти ситуации возникают как бы сами собой, случайно, как следствие неудачи. Я же утверждаю, что само по себе ничего не происходит, у любого следствия всегда есть причина. Какова же причина жизненного дерьма? Почему, как ты говоришь, удача одних обходит стороной, а других нет? Разве удача – это разумное создание со своей волей, пристрастиями и антипатиями? Это какая-то сущность или субстанция, она летает от человека к человеку, нарочно выбирает одних по неким критериям и отвергает других? Бред! Что это за высшая сила, которая позволяет себе проводить подобную лотерею и решать, кому сейчас повезёт, а кому нет? Где, в какой форме, в чём или в ком она локализована?

Выпитое пиво распаляет и Сисирину. Она рвётся в спор:

– Ты сам подходишь к предмету не с того конца и транслируешь наружу то, что заключено внутри тебя. Налицо чисто психологический феномен – снижение оптимизации. Слышал когда-нибудь о таком? Это когда ты сам пудришь себе мозги экстравагантными теориями до такой степени, что твой дырявый чердак начинает подсознательно подгонять под них твоё поведение. То есть ты сам нарочно не убираешь вовремя пальцы и прищемляешь их дверью, сам так выстраиваешь походку, чтобы встречный прохожий тебя задел или толкнул, сам принимаешь неустойчивую позу, чтобы поскользнуться и упасть в грязь. Этот синдром часто сопровождает так называемая «виктимность» – подсознательное стремление выглядеть жертвой. В твоём случае – жертвой вымышленной «Мета-игры».

Доводы Сисирины, конечно же, ни в чём меня не убеждают, ведь она всего лишь нэпс, хоть и ключевой. Не может же она признаться, что мы действительно пребываем внутри Мета-игры, это не предусмотрено сюжетом. Вот девушка и толкает мудрёные речи, как прописано в её алгоритме… А я даже не могу сказать нэпсу, что она нэпс. Мета-игрой такое не поощряются, поверьте, я пробовал и не раз. Нэпсы просто не реагируют на подобные слова и всякая коммуникация с ними на этом заканчивается. Нужно вести себя так, словно они живые и полноценные люди.