Эдит Несбит
«Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл

Глава 10
Лорд Тоттенхэм

Освальд – мальчик с характером твёрдым и несгибаемым, уж если что-то задумал, всеми силами постарается воплотить свои замыслы в жизнь. Он был убеждён, что нет вернее способа восстановить утраченное состояние семьи, чем тот, который описан во многих книгах. Спасаешь старого джентльмена от какой-нибудь беды, и готово дело. В благодарность тот, конечно же, захочет тебя воспитать как сына, а если ты всё-таки предпочтёшь остаться сыном собственного отца, щедро отблагодарит каким-нибудь другим образом.

В книгах для этого иногда достаточно сущей ерунды. Например, у старого джентльмена заело в купе поезда окно, а ты сумел поднять раму. Или старый джентльмен не заметил, как уронил бумажник, а ты возвратил утерянное владельцу. Или он вдруг попросил тебя прочесть ему позабытый церковный гимн, ты, к собственной удаче, знал этот гимн и прочёл, и старичок так обрадовался, что захотел тебя облагодетельствовать.

Остальные, как я уже говорил, отнеслись к плану с большим сомнением. И долго артачились, упирая на то, что нам никак не подгадать с подходящей опасностью, а значит, мы будем вынуждены сперва сами её подстроить, а уж потом спасать от неё старого джентльмена.

Освальд здесь никаких препятствий не усматривал, полагая, что даже придуманная опасность вполне сгодится, и в доказательство остальным решил самостоятельно опробовать пару наиболее простых путей.

Он отправился на станцию и при каждом удобном случае поднимал окна в купе поездов для всех подходящих на вид старых джентльменов, но это ничего не давало. В конце концов один из носильщиков разворчался, что Освальд сильно ему мешает. Пришлось прекратить.

С чтением гимна тоже как-то не задалось. Освальд специально выучил новый, короткий и трогательный. Гимн начинался со слов: «Они обновляются каждое утро…», но никто не просил их напомнить.

А когда возле парикмахерской Иллиз старый джентльмен уронил двухшиллинговую монетку и Освальд, подняв её, как раз обдумывал, с какими словами лучше вернуть старику пропажу, тот схватил его за шиворот и обозвал воришкой.

Для Освальда всё могло бы кончиться очень неприятно, не окажись он знаком с местным полицейским. Полицейский защитил его, старый джентльмен принёс извинения и предложил Освальду шесть пенсов, но Освальд от них хоть и вежливо, но презрительно отказался, на чём всё и кончилось.

После того как самостоятельные попытки не принесли результатов, Освальд сказал остальным:

– Откладывая спасение старого джентльмена, мы понапрасну растрачиваем драгоценное время. Возьмите же себя в руки, и подойдём к делу серьёзно.

Это было во время ужина. Пинчер ходил вокруг стола, выклянчивая у всех по очереди подачки, а ему в тот вечер много чего перепадало, потому что давали холодную баранину, которая нам не слишком-то нравится.

Элис ответила:

– Если по-честному, то, я считаю, будет справедливо попробовать способ Освальда. Он ведь попробовал всё, что придумали остальные. Почему же нам не спасти теперь лорда Тоттенхэма?

Лорд Тоттенхэм – это тот самый старый джентльмен, который каждый день в три часа ходит через Блэкхит в бумажном воротничке, а на полпути, если вокруг никого нет, снимает его и выкидывает в кусты дрока.

– Лорд Тоттенхэм годится, – одобрил Дикки. – Но где же нам взять смертельную опасность?

Увы, ни в одну из наших голов ничего не приходило. В Блэкхите теперь, к сожалению, не орудуют разбойники с большой дороги. Освальд предложил, правда, половине из нас самим стать такими разбойниками, а другой половине – спасителями, но Дора тут же сказала, что становиться разбойниками нехорошо. Пришлось отказаться.

Тут Элис вдруг и спросила:

– А что вы думаете насчёт Пинчера?

И мы все сразу поняли: может сработать.

Пинчер очень хорошо воспитан. И хотя, несмотря на все наши старания, пока так и не научился служить, стоя на задних лапах, зато умеет много всего другого. Если вы даже шёпотом скомандуете ему: «Взять!», тут же вцепится.

Мы начали разрабатывать план.

Дора заявила, что участвовать не согласна. Наша задумка снова казалась ей неправильной и вообще глупой. Пришлось её исключить. Она ушла, засела в столовой с какой-то очень правильной книжкой и теперь, если мы влипнем в историю, могла сказать, что отношения к этому не имеет.

Остальные распределили между собой обязанности. Элис и Г. О. прячутся в кустах дрока рядом с тем местом, где лорд Тоттенхэм обычно сбрасывает грязный воротничок и надевает чистый. В нужный момент они шепчут Пинчеру: «Взять!» Пёс вцепляется в Тоттенхэма, а мы трое спасаем лорда от смертельной опасности, после чего он обязательно должен воскликнуть: «О мои благородные юные спасители, чем я могу вас вознаградить?»

Ну, мы и двинулись к Блэкхиту. Очень боялись, что опоздаем. Освальд отметил по этому поводу, что прокрастинация – промедление с намеченным и откладывание его на потом – очень мешает успеху, после чего все прибавили шагу и оказались возле густого дрока почти на целый час раньше, чем было нужно.

Погода стояла довольно холодная. Элис и Г. О. затаились в кустах с Пинчером, которому это нравилось меньше всех, и мы, трое, бродя взад-вперёд, слышали, как он скулит, а Элис повторяет: «Ох, как я замёрзла. Он ещё не идёт?»

Г. О. вообще попросился было вылезти и попрыгать для согрева, но мы ему очень строго велели владеть собой, укреплять силу воли и благодарить судьбу, что он не спартанский мальчик, который прятал у себя за пазухой лису, выгрызавшую ему внутренности. А ведь Г. О. – наш маленький братик, и мы никогда себе не простим, если из-за потакания его слабостям он вырастет размазнёй. Да и не так уж холодно было, вообще-то. Просто у него коленки мёрзли в коротких штанах. Словом, мы убедили его оставаться на месте.

К тому времени, когда даже мы, трое, ходившие взад-вперёд, почувствовали, что сильно продрогли, на горизонте наконец-то возникла широкая чёрная накидка лорда Тоттенхэма. Он приближался к нам, и плащ его развевался и хлопал на ветру, как крылья огромной птицы.

– Элис, – окликнули мы, – он скоро будет на месте. Как только услышишь, что он разговаривает сам с собой – а он всегда это делает, когда снимает воротничок, – натравливай Пинчера.

Затем мы, трое, неспешно так удалились, посвистывая, ну как бы вроде просто прогуливаемся и ничего не замечаем. Губы у нас задубели, но извлекать из них жалкое подобие свиста всё-таки удавалось.

Лорд Тоттенхэм подходил всё ближе и ближе, бормоча что-то себе под нос. Некоторые люди называют его сумасшедшим протекционистом. Не знаю, что это такое, но сомневаюсь, что кто-то имеет право обзывать лорда.

Проходя мимо нас, он проговорил:

– Подрыв устоев страны, сэр! Роковая ошибка!

Когда ему оставалось всего ничего до места, где прятались Пинчер, Элис и Г. О., мы ещё чуть продвинулись в противоположную сторону, чтобы он не заподозрил слежки, и минуту спустя услыхали лай Пинчера. Затем на секунду всё стихло.

Мы развернулись. Старый наш добрый Пинчер не подкачал – вцепился в штанину лорда и отказывался её отпускать. Мы побежали ближе.

Лорд Тоттенхэм успел до атаки Пинчера наполовину снять воротничок, который теперь торчал у него сбоку под ухом.

– Помогите! Помогите! Убивают! – увидев нас, заорал лорд Тоттенхэм, да так громко и с таким ужасом, словно ему заранее растолковали, что нам от него требуется.

Пинчер, хищно рыча, грозно сопя и шумно сглатывая, продолжал упорно удерживать в пасти его штанину.

Подбежав к лорду, я объявил:

– Дикки, наш долг – спасти этого доброго старого человека.

– Этот «добрый старый человек» вам сейчас покажет!.. – взревел яростно лорд Тоттенхэм, добавив ещё несколько слов, смысла которых мы не поняли, и в заключение рявкнул: – Отзовите собаку!

– Задача опасная, – сказал Освальд. – Но уместны ли колебания, когда чувство долга нас призывает к акту отчаянной храбрости?

Пинчер упорно и грозно трепал тоттенхэмовскую штанину, рычал, а лорд исступлённо вопил, чтобы мы убрали собаку, и прыгал по дороге, силясь стряхнуть Пинчера, который повис на его штанах. Воротничок лорда метался и хлопал с той стороны, где Тоттенхэм успел его отстегнуть.

– Так поспешим же! – призвал нас Ноэль. – Время дорого, и промедление может стать роковым.

– Почтенный сэр, – обратился немедленно я к лорду Тоттенхэму. – Примите мои заверения, что я приложу все свои силы и всю отвагу, стремясь вас избавить от мук.

Лорд замер на месте, а я наклонился, схватил Пинчера и шепнул ему в ухо:

– Фу!

Он тут же разомкнул челюсти. Лорд Тоттенхэм пристегнул обратно воротничок (который никогда не меняет на людях) и произнёс:

– Премного обязан. Гнусное животное! Вот вам кое-что. Выпьете за моё здоровье.

Но Дикки ему объяснил, что мы трезвенники и никогда не пьём ни за чьё здоровье.

– Ну, как бы там ни было, я всё равно вам очень обязан, – ответил лорд Тоттенхэм. – И разумеется, теперь вижу: вы не какая-то там шантрапа, а сыновья джентльмена, не так ли? Тем не менее, полагаю, вы не сочтёте ниже своего достоинства принять монетку от старины Тоттенхэма. В вашем возрасте я никогда против этого не возражал. – И он вытащил из кармана полсоверена.

Глупейшее положение! Теперь, когда мы уже это проделали, до меня дошло, какой стыд брать деньги у неплохого, в сущности, старика за то, что мы сами ему и устроили. И главное, устроили зря. Он явно не собирался нас воспитывать как собственных сыновей.

Быстро всё осмыслив, я отпустил Пинчера и уже собирался сказать: «Рады были помочь, но денег, пожалуй, не надо», как этот проклятый пёс всё испортил. Не успел я вернуть ему свободу, как он, радостно лая, принялся прыгать на нас и пытался облизывать наши лица, показывая таким образом, что весьма горд старательно выполненной работой.

Лорд Тоттенхэм мигом пришёл к абсолютно правильным выводам:

– Похоже, собака вас знает.

Освальду стало ясно, что это полный провал. Быстренько выпалив: «Хорошей прогулки вам, сэр!», он надеялся ещё более стремительно удалиться, но лорд Тоттенхэм со словами: «Не спешите», – ухватил Ноэля за воротник.

Ноэль взвыл. Элис выскочила из кустов. Ноэль – её любимчик, не знаю уж почему. Лорд Тоттенхэм воззрился на неё:

– Так вас, значит, ещё больше.

Тут Г. О. тоже вылез.

– Ты последний? – осведомился Тоттенхэм.

Г. О. объяснил, что сегодня нас только пятеро.

Лорд резко развернулся и зашагал вперёд, таща с собой Ноэля, которого так и держал за воротник.

Мы их нагнали и спросили, куда он идёт.

– В полицейский участок, – ответил Тоттенхэм.

Услышав такое, я очень вежливо обратился к нему:

– Тогда отпустите Ноэля. Он у нас слабенький и легко расстраивается. К тому же он ничего не сделал. Если вам кто и нужен, так это я. Идея была моя собственная.

Дикки тоже очень достойно себя повёл.

– Если возьмёте Освальда, то и я пойду, – сказал он. – Только Ноэля не берите. Он у нас очень чувствительный.

– Об этом вам надо было раньше подумать, – остановившись, ответил лорд Тоттенхэм.

А Ноэль всё это время рыдал и сделался таким бледным, что Элис взмолилась:

– Милый, хороший, добрый лорд Тоттенхэм! Отпустите, пожалуйста, Ноэля. Если вы не отпустите, он упадёт в обморок. Я знаю – именно так и случится, потому что с ним это бывает. Ах, лучше бы мы никогда так не делали! Дора ведь нам говорила, что это нехорошо.

– Ваша Дора выказала недюжинный здравый смысл, – отметил лорд Тоттенхэм и отпустил Ноэля.

Элис обняла брата и пыталась успокоить, но он весь дрожал, и лицо у него было белее бумаги.

– Вы даёте мне слово чести, что не попытаетесь сбежать? – внимательно поглядел на нас лорд Тоттенхэм.

Мы ответили, что даём.

– Тогда следуйте за мной, – приказал он и повёл нас к скамейке.

Мы последовали за ним – все, включая Пинчера, который плёлся, поджав хвост. Он всегда понимает, когда случается что-нибудь нехорошее.

Лорд Тоттенхэм сел. Освальда, Дики и Г. О. он выстроил перед собой в шеренгу, а Элис и Ноэлю разрешил сесть рядом.

– Вы натравили на меня собаку, – начал лорд. – Заставили поверить, будто спасаете от неё. И вы взяли бы мои полсоверена. Подобное поведение… Нет, сэр, уж извольте сами его оценить. И говорите как есть.

Ну, мне и пришлось ответить, что оно абсолютно не джентльменское, хотя я всё же добавил, что не собирался брать его полсоверена.

– Зачем же тогда вы это устроили? – последовал новый вопрос. – Напоминаю: мне требуется от вас только правда.

И тогда я сказал:

– Ну, теперь-то мне ясно, что это большая глупость. Да и Дора нам говорила, что это нехорошо. Но нам казалось иначе, пока не дошло до дела. Мы хотели восстановить утраченное состояние рода Бэстейблов. А в книгах старый джентльмен, спасённый от смертельной опасности, обязательно предлагает тебя воспитывать как собственного сына. Если ты всё-таки хочешь остаться сыном собственного отца, старый джентльмен делает тебя компаньоном в своём процветающем деловом предприятии и тем самым вполне обеспечивает. Но мы не могли придумать никакой смертельной опасности, вот и решили приспособить для этого Пинчера и… – Мне стало так стыдно, что я не мог продолжать. Наш поступок теперь мне казался ужасной подлостью.

Лорд Тоттенхэм покачал головой:

– Обман и мошенничество. Замечательный способ сколотить состояние. Я страшно боюсь собак. Будь у меня послабее здоровье, мог от подобного потрясения отправиться на тот свет. Что вы о себе возомнили, а?

Мы все заплакали. Кроме Освальда. Правда, остальные уверяют, будто он тоже плакал. А лорд Тоттенхэм продолжал:

– Ну что ж, вижу, вам стыдно. Надеюсь, вы получили хороший урок. И на этом поставим точку. Сейчас я, конечно, старый. Но когда-то тоже был молодым.

Элис скользнула по скамейке поближе к нему и подсунула руку под его локоть. Пальцы её розовели сквозь дырки в шерстяных перчатках.

– По-моему, вы очень добрый, раз нас простили, – сказала она. – И нам действительно очень и очень стыдно. Но мы ведь просто хотели как в книгах… Только вот нам почему-то никогда не выпадает таких шансов, как людям из книг. Они, если что-то задумают, всегда добиваются своего. Но нам действительно очень жаль. Очень-очень. И я знаю, что Освальд не собирался брать ваши полсоверена. И сама, как только вы начали говорить про деньги, сразу прошептала Г. О., что лучше бы нам такого не делать.

Лорд Тоттенхэм вдруг встал со скамейки, и вид у него был столь же величественный, как на картине, где Нельсон стоит на палубе перед гибелью. Мужественный, гладко выбритый, и лицо приятное. И он нам сказал:

– Запомните на всю жизнь: никогда не следует поступать бесчестно. Ни ради денег, ни за какие другие блага на свете.

Мы обещали ему, что будем помнить. После этого он в знак прощания снял шляпу, а мы сняли свои головные уборы, и он продолжил прогулку, а мы повернули назад домой. Никогда в жизни ещё так скверно себя не чувствовал.

Дома Дора сказала нам:

– Я ведь предупреждала.

Кому же приятно такое слушать? Однако куда мучительнее и больнее было оттого, что лорд Тоттенхэм назвал наш поступок бесчестным.

Мы потом целую неделю не ходили в Блэкхит, но в конце концов всё же туда отправились, чтобы дождаться лорда возле скамейки. И когда он пришёл, Элис сказала:

– Послушайте нас, пожалуйста, дорогой лорд Тоттенхэм. Вы нас отпустили, но мы сами себе в наказание не ходили всю эту неделю на пустошь. Теперь мы пришли и принесли вам каждый по подарку, если вы их, конечно, примете в знак того, что согласны мириться.

Он сел на скамейку, и мы вручили ему подарки. Освальд – шестипенсовый компас, купленный специально для этого на собственные деньги. Освальд всегда покупает полезные подарки. Правда, стрелка у компаса после двухдневных испытаний отчего-то больше не двигалась, но лорд Тоттенхэм ведь бывший адмирал, а значит, уж у него она точно опять забегает как миленькая.

Элис сделала ему футляр для бритвы и вышила на нём розу. Г. О. отдал ножик – тот самый, которым однажды срезал все пуговицы со своего лучшего костюмчика. Дикки преподнёс школьный приз – книжку про морских героев, потому что ценил её больше всех остальных любимых вещей. А Ноэль сочинил для лорда стихи:

 
Когда от греха поникает чело,
Стыд сердце сжимает и в душах темно,
То каждому ясно из нас, несомненно,
Что надо теперь быть всю жизнь джентльменом.
 

Кажется, лорд Тоттенхэм остался доволен. Он сперва поблагодарил нас, потом разговаривал с нами какое-то время, а на прощание сказал:

– Шторм утих, друзья. За бортом ясное небо.

И теперь при каждой встрече он нам кивает, а когда с нами девочки – снимает шляпу. Так что, надеюсь, он уже не считает, что мы не джентльмены.

Глава 11
«Кастилиан Аморозо»

Однажды мы вдруг обнаружили себя обладателями общей суммы в целую полукрону и поняли, что должны наконец попытаться восстановить утраченное состояние дома Бэстейблов способом, который придумал Дикки. Как говорится, лови момент, если он настал. Когда ещё в будущем у нас опять наберётся целых полкроны и наберётся ли?

Поэтому мы решили не валандаться со всякой там ерундой вроде журналистики, разбоя и прочего, а вместо этого оплатить образец и инструкцию из газетного объявления, которое нас давно уже привлекало. Там говорилось, что любая леди и любой джентльмен, располагая свободным временем, может запросто зарабатывать по два фунта в неделю, но только сперва нужно приобрести за два шиллинга инструкцию и образец, которые будут доставлены, тщательно упакованные, по почте.

Мы давно бы уже их приобрели, но двух шиллингов до сих пор не скапливалось.

Основная часть нынешней полукроны принадлежала Доре, которая получила её от крёстной и готова была одолжить Дикки, если он, во‐первых, вернёт долг до Рождества, а во‐вторых, может с уверенностью сказать, что этот его способ правильный.

Вернуть, конечно же, было просто. Получая два фунта в неделю, Дикки даже после уплаты долга оставался с почти полукроной в кармане. Ну а по поводу правильности мы хором велели Доре заткнуться.

Дикки всегда полагал, что метод, им найденный, действительно лучше всего поспособствует восстановлению средств семьи. И мы были рады, что теперь у него появился шанс этот метод воплотить. Нам ведь тоже хотелось иметь по два фунта в неделю каждому, а кроме того, изрядно надоело, что Дикки всякий раз, как не срабатывали наши способы, говорил: «А вот зря мы не попробовали на досуге попытать удачи с образцом и инструкцией».

Обнаружив, что у нас есть полкроны, мы стали искать свежий номер газеты. Нашлась она на голове у Ноэля. Он играл в адмиралов и свернул из газеты треуголку, но, к счастью, не порвал. Объявление в ней присутствовало. Точно такое же, как в прежних номерах.

Мы отправили почтовым переводом два шиллинга, потратив ещё немного на марку, а на оставшееся купили имбирного лимонада, чтобы отметить будущий успех в новом деле.

Дикки написал письмо на хорошей бумаге, взятой из кабинета отца, мы вложили его вместе с квитанцией почтового перевода в конверт, отправили Г. О. к почтовому ящику, затем выпили лимонада и стали ждать образца с инструкцией.

И потянулось время. Нам казалось, его прошло уже очень много. По крайней мере, достаточно, чтобы мы сильно надоели почтальону, навстречу которому по очереди выбегали на улицу с одним и тем же вопросом: нет ли для нас посылки?

На третье утро она пришла. Довольно большая посылка, тщательно упакованная, как и было обещано в объявлении. Точнее, мы получили коробку. Внутри оказался коричневый картон, гофрированный, как железная крыша курятника. В картоне мы обнаружили много бумаги, часть которой представляла собой листы с набранным в типографии текстом, а остальная – комки, которыми была обложена со всех сторон небольшая бутылка из чёрного стекла с горлышком, запечатанным жёлтым сургучом.

Пока одни разглядывали бутылку, лежавшую на столе в детской, а другие вцепились в инструкции, торопясь их изучить, Освальд отправился за штопором, чтобы откупорить бутылку и исследовать её содержимое.

Штопор обнаружился в комоде с одеждой. Почему-то он вечно там оказывается, хотя законное его место – ящик буфета в столовой.

Когда Освальд вернулся, инструкция уже была прочитана, и не раз.

– Не думаю, что от этого будет толк, – объявила Дора. – К тому же, считаю, нехорошо продавать вино. А кроме того, торговля ведь требует навыков. Без них ничего не выйдет.

– Ну не знаю, – ответила Элис. – Мне кажется, у меня выйдет.

Выглядели все как-то кисло, и Освальд спросил, указав на бутылку:

– Каким, интересно, образом мы сможем этим заработать два фунта в неделю?

– Каким, каким… – огрызнулся Дикки. – Мы должны уговаривать, кого сможем, пробовать вино из бутылки. Это херес «Кастилиан аморозо». Так он называется. Но попробовать мало – нужно, чтобы попробовавший захотел его приобрести. Нашёл такого – пишешь в контору, что есть покупатели. Тебе присылают уже не одну, а много бутылок, и за каждую дюжину, которую продашь, платят два шиллинга. Продашь двадцать дюжин в неделю – заработаешь свои два фунта. Только мне кажется, мы столько не продадим.

– Ну, может, первую неделю и не удастся, – рассудила Элис. – Зато потом, когда люди распробуют, какое оно вкусное, им захочется ещё и ещё. Пускай мы даже получим по десять шиллингов в неделю, это ведь будет хорошее начало, правда?

Освальд с ней согласился, а тут как раз Дикки вытянул штопором пробку. Она сильно раскрошилась, и часть крошек просыпалась внутрь. Дора принесла мензурку с мерными делениями: столовая ложка, чайная ложка, и мы решили, что каждый попробует по чайной ложке хереса. Хороший продавец всегда должен знать, чем торгует.

– Но больше чайной ложки никому пробовать нельзя. Даже если окажется очень вкусно, – предупредила Дора. С таким видом предупредила, будто бы только одна имела право распоряжаться бутылкой. Наверное, ей так казалось, потому что мы вложили в дело её деньги.

Отмерив чайную ложку, она первая и попробовала по старшинству. Мы, естественно, тут же спросили:

– Ну как?

Дора сначала вообще не могла говорить, а потом ответила:

– Напоминает микстуру, которую пил весной Ноэль, но, может, херес таким и должен быть?

Настала очередь Освальда. Вино показалось ему очень жгучим, но он ничего не сказал, так как хотел сперва узнать мнение остальных.

Дикки скривился: отвратительно. А Элис уступила очередь Ноэлю, если, конечно, он хочет. Ноэль хотел. И попробовал. И высказался в том духе, что испил золотую каплю божественного нектара. Но, говоря это, прикрывал лицо носовым платком, который не помешал мне разглядеть, как он сморщился.

Затем выпил Г. О. и тут же выплюнул вино в огонь – очень по-свински, о чём мы не преминули ему сказать.

А потом наступила очередь Элис.

– Мне только пол-ложечки, Дора, – предупредила она, – а то ведь там ничего не останется.

Её мнение о вине нам осталось неясно, потому что, попробовав, она вообще ничего не сказала.

– Слушайте, я лично пас. Неохота возиться с этой гадостью. Предлагаю любому, кто хочет, взять бутылку себе, – объявил Дикки.

– Чур, я! – первой выкрикнула Элис и после этого объяснила: – Мне теперь всё понятно. Нужно добавить сахара.

И нам всем, конечно, тоже открылся корень проблемы. Мы взяли два куска сахара, растолкли их на полу при помощи деревянных кубиков до состояния пудры, смешали со столовой ложкой вина, и оно стало не таким уж противным.

– Вот видите. Всё в порядке, когда привыкнешь, – провозгласил Дикки, который явно уже жалел, что поспешил откреститься от вина.

– Именно, – подхватила Элис. – Даже с пыльным сахаром стало лучше. А для бутылки надо его растолочь на чистой бумаге.

Дора забеспокоилась, не обман ли это – делать содержимое пробной бутылки вкуснее, чем тех, что люди получат, когда закажут дюжину, но Элис ответила, что Дору вечно волнует всякая ерунда, на самом деле мы поступим вполне честно.

– Понимаешь, – растолковала она, – я просто им расскажу, что` мы сделали с этой бутылкой, и тогда они тоже смогут добавить в свою дюжину сколько угодно сахара.

Мы растолкли ещё восемь кусков, очень тщательно и аккуратно, между двумя листами газеты, хорошенько перемешали сахарный порошок с вином, потрясли бутылку и заткнули горлышко. Не газетой, а коричневой бумагой, потому что на газете есть вредная для организма типографская краска, которая может раствориться, стечь в вино и убить людей.

Пинчеру мы тоже дали чуть-чуть попробовать улучшенный херес. Он потом очень долго чихал и с тех пор, стоило нам показать ему бутылку, тут же прятался под диван.

На вопрос, кому она собирается продавать вино, Элис ответила:

– Всем, кто будет приходить в наш дом. Одновременно подумаем, кого ещё заинтересовать. Но на пробу даём теперь по чуть-чуть. В бутылке-то, несмотря на досыпанный сахар, осталось меньше половины.

Не знаю уж почему, но Элизу мы в свои планы виноторговли не посвятили, и в результате первых двух посетителей, один из которых был сборщиком налогов, а второй к нам попал по ошибке, перепутав наш дом с соседним, она выпроводила гораздо скорее, чем Элис смогла предложить им «Кастилиан аморозо».

Зато примерно в пять вечера нам наконец подвернулась счастливая возможность. Элиза отлучилась на полчаса повидаться с подругой, которая мастерила для неё воскресную шляпку, и когда в её отсутствие к нам постучали, открывать пошла Элис, а мы, остальные, перегнулись на втором этаже через перила лестницы и слушали. Открыв, она тут же пригласила:

– Заходите, пожалуйста!

Человек, стоящий в дверях, ей ответил:

– Мне надо увидеться с твоим папой. Он дома?

– Да вы заходите, заходите, пожалуйста, – повторила Элис.

Тогда пришедший (по голосу нам было ясно, что это мужчина) уточнил неуверенно:

– То есть твой папа дома?

Но Элис лишь повторяла своё:

– Ой, заходите, пожалуйста!

Ну и в итоге мужчине больше ничего не оставалось, кроме как войти, что он и сделал, очень шумно вытерев ноги о коврик.

Элис заперла за ним дверь, и когда они прошли в дом, нам стало видно, что это мясник с конвертом в руке, одетый не в синее, как обычно, когда он рубит в своём магазине мясо, а в широкие короткие штаны, подобранные у колен (никербокеры). Элис нам после пояснила, что он приехал на велосипеде.

Они скрылись из нашего поля зрения в столовой, где наготове стояла бутылка с «Кастилиан аморозо» и мензурка. Освальд, оставив остальных на лестнице, прокрался вниз к двери столовой и стал сквозь щёлку подсматривать.

– Садитесь, пожалуйста, – очень спокойно предложила Элис, хотя позже призналась, до чего глупо себя чувствовала, – я даже представить себе этого не могу.

Мясник сел. Довольно долго Элис не могла выжать из себя ни слова – просто стояла на месте и одной рукой крутила мензурку, а другой ковыряла коричневую бумагу, которая в результате её стараний провалилась в бутылку.

Мясник, видимо устав от молчания, спросил:

– Так ты сообщишь своему папе, что я хочу с ним поговорить?

– Думаю, он скоро придёт, – ответила Элис и опять замолчала, застыв на месте.

Это было так глупо, что Г. О. на лестнице засмеялся. Пришлось мне к нему подойти и влепить очень тихий подзатыльник. Чтобы мясник не услышал.

Он, полагаю, и не услышал, зато услышала Элис, и это ей помогло выйти из ступора. Слова из неё посыпались горохом, и до того быстро, что я понял: она их придумала и разучила заранее, большей частью взяв из инструкции:

– Позвольте привлечь ваше внимание к образцу хереса, который находится в этой бутылке. Он называется «Кастилиан…» – и ещё что-то там такое – и не имеет равных себе в части изысканного букета и непревзойдённого вкуса, предлагаемых за бросовую цену.

Мясник протянул:

– Ну, дела-а…

– Вы бы не отказались его попробовать? – спросила Элис.

– Большое спасибо. Не откажусь, – ответил мясник.

Элис налила ему немного. Он пригубил херес, облизнул губы, и мы уже ждали, что сейчас он начнёт нахваливать вино, но мясник просто поставил на стол мензурку, в которой почти не убавилось жидкости (мы потом слили её обратно в бутылку, чтобы не пропадала зря), и сказал:

– Прошу прощения, мисс, но не слишком ли оно сладкое? Для хереса, я имею в виду.

– На самом деле это вино вовсе не сладкое, – созналась Элис. – Если вы закажете дюжину, оно придёт совсем другое. Но нам больше нравится с сахаром. Мне очень хотелось бы, чтобы вы сделали заказ.

Мясник спросил:

– Почему?

– Ладно, так и быть. Я вам расскажу, – чуть помолчав, откликнулась Элис. – Вы ведь и сами человек деловой, правда? Так вот, значит, мы предлагаем людям купить это вино, потому что потом получим два шиллинга с каждой дюжины, которую нам удастся продать. Это называется проц… что-то там такое.

– Проценты. Да. Понимаю, – кивнул мясник, разглядывая дыру в ковре.

– Понимаете! – подхватила Элис. – Есть очень важная причина, по которой мы хотим как можно быстрее нажить состояние.

– Ну, конечно, – согласился мясник. Теперь он смотрел на стену в том месте, где от неё отошли обои.

– И нам показалось, что это неплохой способ, – продолжала Элис. – Мы заплатили два шиллинга за образец и инструкцию, а в ней сказано, что каждый, у кого есть свободное время, может легко зарабатывать по два фунта в неделю.

– Надеюсь, это возможно, мисс, – проговорил мясник, и Элис снова спросила, не купит ли он вино.

– Херес – моё любимое вино, – сообщил он.

Элис предложила ему ещё раз попробовать.

– Нет, мисс, спасибо, – отказался он. – Вино-то хоть и любимое, но организм мой плохо его усваивает. Даже, признаться, совсем не усваивает. Но у меня имеется дядя, и он его пьёт. Что, если я закажу для него полдюжины бутылок в виде подарка на Рождество? Ну а вам, мисс, вот сразу шиллинг комиссии. – И, вытащив из кармана горсть монет, он вручил одну ей.

– Но мне казалось, за это платит производитель вина, – растерялась Элис.

Однако мясник объяснил, что за полдюжины производитель ей не заплатит, а потом сказал, что отца дальше ждать, пожалуй, ему нет смысла. Не будет ли Элис так любезна попросить, чтобы отец написал ему.

Элис опять предложила мяснику херес. Он быстро ответил что-то вроде «ни за что на свете», после чего она его проводила до выхода и вернулась к нам с шиллингом:

– Ну как?

Мы одобрили результат и весь остаток вечера обсуждали утраченное состояние, которое начали возрождать.

На другой день к нам никто не приходил, а ещё через день наведалась леди просить деньги на строительство приюта для детей погибших моряков. Мы впустили её, и я в этот раз пошёл в столовую вместе с Элис. Леди мы сразу же объяснили, что из денег у нас имеется только шиллинг, но он нам необходим для кое-чего другого. А затем Элис быстро спросила:

– А не откажетесь ли вы от вина?

Леди несколько удивилась, но ответила:

– Да. Большое спасибо.

Она была не самой юной, эта леди, в манто, расшитом бисером, который, правда, кое-где успел уже оторваться, обнажив коричневую тесьму. И на её сумочке из меха тюленя тоже виднелись проплешины, а внутри лежали брошюры про погибших моряков.