Эдгар Аллан По
Убийство на улице Морг. Рассказы
– Дюпен, – отвечал я, совершенно ошеломленный, – это не обычные волосы, не человеческие волосы.
– Я и не говорил, что они человеческие, – возразил он, – но прежде чем разрешим этот пункт, взгляните на рисунок, который я набросал на листке бумаги. Это facsimile[20] того, что описывалось в протоколе обыска, как «черные полосы и глубокие следы ногтей» на глотке мадмуазель Л'Эспанэ, а в показаниях г-н Дюма и г-н Этьена, как «ряд синих пятен, очевидно, следы человеческих пальцев».
– Вы замечаете, – продолжал мой друг, положив передо мною листок, – что, судя по этому рисунку, рука схватила горло плотно и твердо. Незаметно, чтобы пальцы скользили. Каждый оставался, вероятно, до самой смерти жертвы в одном и том же положении. Теперь попытайтесь наложить ваши пальцы на нарисованные.
Я попытался, но безуспешно.
– Может быть, мы не так взялись за дело, – сказал он. – Бумага разостлана на плоской поверхности, а человеческое горло имеет цилиндрическую форму. Вот чурбан приблизительно такой же ширины, как горло. Обверните его листком и повторим опыт.
Я сделал это; затруднение проявилось еще очевиднее.
– Это не отпечаток человеческой руки, – заметил я.
– Прочтите же, – сказал Дюпен, – вот это место у Кювье[21].
Это было подробное анатомическое и общее описание большого бурого орангутанга восточных индийских островов. Громадный рост, чудовищная сила и ловкость, дикая жестокость и способности к подражанию этих млекопитающих хорошо известны всем.
– Описание пальцев, – сказал я, прочитав до конца, – вполне соответствует рисунку. Для меня очевидно, что ни одно животное, кроме орангутанга описанного здесь вида, не могло произвести таких отпечатков. Этот клок бурой шерсти тоже вполне сходится с описанием Кювье. Но я все-таки не могу объяснить себе некоторых обстоятельств этой страшной тайны. Кроме того, свидетели слышали два ссорившихся голоса и один из них, несомненно, принадлежал французу.
– Верно! И помните слова, произнесенные этим голосом, по показаниям почти всех свидетелей, слова: “mon Dieu!” Между прочим, один из свидетелей (кондитер Монтани) утверждает, что эти слова были произнесены тоном упрека или жалобы. На этих-то двух словах и основывается главная моя надежда на разгадку тайны. Француз был свидетелем этого убийства. Возможно, даже более чем вероятно, что он не принимал никакого участия в этих кровавых поступках. Орангутанг мог убежать от него. Он мог гнаться за ним до самой комнаты, но, из-за последовавших затем ужасных действий, не мог справиться с ним. Я не буду продолжать этих догадок, потому что они основываются на размышлениях слишком глубоких даже для моего рассудка, и потому что я не могу сделать их убедительными для других. Назовем их пока догадками. Если француз, о котором я говорю, действительно неповинен в этом зверском убийстве, то объявление, отданное мною вчера вечером для печати в газете Le monde (посвященной морским интересам и очень популярной среди моряков), заставит его прийти к нам.
Он протянул мне газету, и я прочел следующее:
«Пойман в Булонском парке, рано утром ** числа (день убийства), огромный бурый орангутанг, вида, который водится на Борнео. Собственник (как выяснилось, француз с мальтийского корабля) может получить его обратно, доказав свое право собственности и уплатив небольшую сумму за поимку и сохранение. Обратиться в дом №**, улица **** – Сен-Жерменское предместье, третий этаж».
– Как вы могли узнать, – спросил я, – что это моряк да еще с мальтийского корабля?
– Я не знаю этого, – отвечал Дюпен. – Я не уверен в этом. Но вот обрывок ленты, которая, судя по ее форме и засаленному виду, служила для завязывания волос в виде длинных кос, которые в такой моде у матросов. Кроме того, этот узел вряд ли мог быть связан кем-нибудь, кроме матроса и притом мальтийца. Я нашел эту ленту у подножия громоотвода. Она не могла принадлежать покойницам. Но если я даже ошибся, заключив по ленте, что француз это моряк с мальтийского корабля, то все-таки я смог безопасно упомянуть об этом в объявлении. Если это ошибка, то он подумает, что я получил неверную справку, и только. Если же я прав, то получаю большое преимущество. Зная о преступлении, француз, хотя бы и невинный, естественно, будет колебаться – ответить ли ему на объявление, то есть явиться ли за орангутангом. Он будет рассуждать так: «Я невинен, я беден, мой орангутанг стоит дорого – при моих обстоятельствах это целое состояние, – неужели я упущу его из-за пустых опасений? Я могу получить его. Он пойман в Булонском парке, вдали от места преступления. Кто же догадается, что это убийство совершил зверь? Полиция на ложном пути, у них нет никакого ключа к разъяснению тайны. Если даже поймают зверя, кто докажет, что я знал о преступлении? И с какой стати меня обвинят, хотя бы я действительно знал о нем. А главное, моя личность уже известна. В объявлении сказано, что я хозяин зверя. Не знаю, что именно обо мне известно. Если я не явлюсь за таким дорогим имуществом, то могу сам возбудить подозрение. Это вовсе не расчет. Не следует привлекать внимание к самому себе или зверю. Я отвечу на объявление, получу орангутанга и спрячу его, пока все не забудут об этом происшествии».
В эту минуту послышались шаги на лестнице.
– Будьте наготове, – сказал Дюпен, – но не показывайте и не пускайте в ход пистолеты, пока я не дам знак.
Наружная дверь дома была открыта, так что посетитель вошел без звонка и поднялся по лестнице на несколько ступеней. Тут он, по-видимому, остановился в нерешительности. Потом стал спускаться обратно. Дюпен кинулся было к двери, но мы услышали, что посетитель снова пошел наверх. На этот раз он шел смело, не останавливаясь, и вскоре постучал в дверь.
– Войдите, – сказал Дюпен веселым и приветливым голосом.
Незнакомец вошел. Это был, очевидно, моряк: высокий, плотный, хорошо сложенный, с вызывающим дерзким взглядом, не особенно симпатичный. Лицо его, очень загорелое, было до половины закрыто бакенбардами и усами. Он держал в руке тяжелую палку, но другого оружия с ним, кажется, не было. Он неловко поклонился и сказал «здравствуйте», с невшательским[22] акцентом, не настолько сильным, однако, чтобы не догадаться, что он парижанин по рождению.
– Присядьте, друг мой, – сказал Дюпен. – Вы, вероятно, явились за орангутангом. Право, я почти завидую вам; превосходный, без сомнения, очень дорогой экземпляр. Сколько ему лет, как вы думаете?
Моряк перевел дух, как человек, избавившийся от невыносимой тяжести, и отвечал уверенным тоном:
– Право, не знаю, должно быть, года четыре или пять, не больше. Он у вас здесь?
– О нет, тут негде его поместить. Он на извозчичьем дворе на улице Дюбур, в двух шагах отсюда. Вы можете получить его завтра утром. Вы, конечно, приготовили удостоверение?
– Разумеется, сударь.
– Жалко мне будет расставаться с ним, – заметил Дюпен.
– Я и не рассчитывал, что вы даром хлопотали для меня, сэр, – отвечал матрос. – Я охотно заплачу за поимку животного – конечно, умеренное вознаграждение.
– Хорошо, – отвечал мой друг, – очень хорошо. Дайте подумать! Что с вас взять… Да, так, сейчас скажу вам. Вот моя награда. Вы сообщите мне все, что вам известно об убийстве на улице Морг.
Дюпен произнес эти слова очень тихо и спокойно. Так же спокойно подошел к двери, запер ее на ключ, а ключ положил в карман. Затем он достал из-за пазухи пистолет и медленно положил его на стол.
Лицо матроса налилось кровью, казалось, он сейчас задохнется. Он вскочил, схватился за палку, но в ту же минуту опустился на стул, весь дрожа, и бледный как смерть. Он не говорил ни слова. Я от всей души пожалел его.
– Друг мой, – сказал Дюпен ласковым тоном, – вы напрасно волнуетесь, совершенно напрасно. Мы не злоумышляем против вас. Даю вам честное слово джентльмена и француза, что мы не сделаем вам ничего худого. Я отлично знаю, что вы неповинны в зверском преступлении на улице Морг. Тем не менее нельзя отрицать, что вы до некоторой степени замешаны в нем. Из того, что я сказал, вы можете видеть, что я имел возможность разузнать обстоятельства дела из таких источников, о которых вам и не грезилось. Теперь дело обстоит так. Вы не сделали ничего такого, за что бы вам пришлось отвечать. Вы даже не виновны в воровстве, хотя могли бы украсть безнаказанно. Вам нечего скрывать. С другой стороны, честность обязывает вас разъяснить дело. Невинный человек арестован и обвинен в преступлении, виновник которого вам известен.
Матрос оправился, пока Дюпен говорил эти слова; но его вызывающий вид совершенно исчез.
– Да поможет мне бог, – сказал он после непродолжительной паузы, – я расскажу вам все, что мне известно об этом деле, но я не жду, чтобы вы поверили мне хоть вполовину. Было бы нелепо с моей стороны этого ожидать. А между тем я действительно невинен.
Вот сущность его рассказа. Он совершил недавно путешествие на индийский архипелаг. На острове Борнео ему и его товарищу удалось поймать орангутанга. Товарищ умер, и животное перешло в его полную собственность. С большими затруднениями – из-за неукротимой свирепости пленника – моряку удалось перевезти его на большую землю, к себе домой. Матрос поместил зверя в своей квартире и, чтобы избавиться от надоедливого любопытства соседей, держал его в чулане, в ожидании пока заживет его нога, пораненная осколком на борту корабля. Затем он стал помышлять о продаже орангутанга.
Вернувшись домой с какой-то пирушки ночью или, скорее, утром в день убийства, матрос застал зверя в своей спальне, куда он успел-таки выбраться из чулана. С бритвой в руках, весь в мыле, он сидел перед зеркалом и брился, подражая своему хозяину, за которым, без сомнения, наблюдал во время этой операции сквозь щелку. Ужаснувшись при виде такого опасного оружия в руках свирепого зверя, матрос в первую минуту не знал, что делать. Впрочем, он привык усмирять орангутанга с помощью плети, к которой и теперь обратился. При виде ее зверь кинулся вон из комнаты, сбежал по лестнице и выскочил в окно, которое, к несчастью, оказалось открытым на улицу.
Француз погнался за ним в отчаянии; обезьяна бежала, размахивая бритвой, временами останавливаясь и делая гримасы своему хозяину. Но, подпустив его почти вплотную, снова обращалась в бегство. Это преследование продолжалось довольно долго. Улицы были совершенно пусты, вследствие раннего времени. Пробегая по переулку позади улицы Морг, обезьяна заметила свет в открытом окне комнаты мадам Л'Эспанэ. Взобравшись с невероятной быстротой и ловкостью по громоотводу, она уцепилась за ставню, которая была открыта настежь, и вскочила прямо на спинку кровати. Все это потребовало не более минуты. Когда орангутанг вскочил в комнату, ставня снова распахнулась.
Матрос обрадовался и испугался. Теперь он надеялся поймать животное, так как вряд ли оно могло ускользнуть из ловушки, в которую само забралось. С другой стороны, он боялся, как бы оно не наделало беды в доме. Это последнее соображение заставило его продолжать преследование. Взобраться по громоотводу нетрудно, тем более для матроса, но, когда он поднялся до уровня окна, находившегося от него по левую руку, довольно высоко над землей, пришлось остановиться. Он смог только заглянуть внутрь комнаты и, сделав это, чуть не свалился с громоотвода от ужаса. Тут-то и раздались отчаянные крики, разбудившие обитателей улицы Морг. Мадам Л'Эспанэ и ее дочь, в ночных сорочках, по-видимому, занимались разборкой документов в железном сундуке, о котором уже упоминалось выше. Он был открыт, и его содержимое выложено на пол. Жертвы сидели спиной к окну и, должно быть, не заметили зверя, вскочившего в комнату. Звук захлопнувшейся ставни мог быть приписан ветру.
