Эрвин Давидович Гримм
Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность
В результате борьбы за эти законы оказалось, что Гай благоразумно взял назад закон против М. Октавия, а сенат был принужден примириться с принятием второго закона народом. Попилий, не выждав решения суда, добровольно удалился из Италии. Закон, однако, был принят большинством всего в один голос, и второй раз Гай мог убедиться, что его влияние еще далеко не настолько прочно, как бы это было необходимо для его реформы.
Ввиду этого он теперь приступил к целому ряду мер, целью которых, с одной стороны, было уничтожить влияние сената, с другой – установить более прочную связь между собою и народом, – связь, которая бы дала ему в конце концов возможность провести два главных закона его реформы: закон о возобновлении разделов и основании колоний и особенно закон о распространении права римского гражданства на союзников.
Раскрыть карты с самого начала и показать конечную цель реформы при наличных условиях – значило бы погубить ее: народ ведь, собственно, не так уж стремился к уравнению латинян с ним в правах и охотно бы предоставил им одно равенство обязанностей, а потому и было необходимо обеспечить себе его поддержку другими мерами.
Впрочем, эти законы не относятся исключительно к первому году трибуната Гракха – Гай был избран трибуном и на 122 год, – но плохое состояние источников лишает нас возможности распределить их строго хронологически, и мы поэтому предпочитаем рассмотреть их по группам сообразно с внутренней связью, существующей между ними.
Меры Гракха поразительно верно угадывали все слабые пункты сенатской позиции и нанесли владычеству олигархов непоправимый удар. Правда, олигархам наконец удалось погубить и этого врага, но власть их уже была потрясена в своих основах и держалась лишь на терроре, а результатом их сопротивления и победы было не упразднение этих мер Гракха, а лишь извращение всех хороших сторон реформы и усиление всех дурных. Те законы, о которых нам сейчас придется говорить, для Гракха были лишь средством для достижения его основной цели. Но реформа насильно была приостановлена на полпути, и средства вследствие этого как бы оказались целью, затемнили истинную цель и в скором времени грозили сделать достижение ее невозможным. Виновата в этом была аристократия, неспособная понять Гракха и погубившая своим эгоистическим сопротивлением, своей ограниченной оппозицией и его, и реформу, и республику, а не Гракх, поневоле прибегавший к не совсем желательным средствам, лишь бы добиться цели.
Одним из характерных признаков того времени было быстрое и поразительное распространение клиентелы. Древняя, основанная на родственной связи клиентела – клиентела времен тех Фабиев, которые самостоятельно могли вести войну с Веей, давно потеряла всякое значение и исчезла. Теперь под влиянием бедственных экономических и нравственных условий стала возникать новая. Страшная бедность наряду с безработицей с одной, огромные богатства с другой стороны, формальное всемогущество массы и фактическое полновластие немногих взаимно дополняли и стремились друг к другу. Голодная масса могла себе доставить и средства пропитания, и защиту, продавая свой голос тому или другому крупному деятелю, тому или другому аристократическому семейству; последние посредством денежных затрат, незначительных на фоне несметных богатств, скопившихся в Риме, могли добыть опору своей власти в народном собрании, послушную толпу выборщиков, покорно подающих голоса за кого прикажут. Деньги, потраченные на толпу, не пропадали: посланный наместником в провинции патрон имел полную возможность вознаградить себя за какие угодно затраты, грабя и обирая провинциалов. Все эти Корнелии, Фабии, Попилии, Юнии, Ливии, Сервилии, – все они были окружены клиентами, и чем больше было клиентов, тем большим влиянием их патроны пользовались и в сенате, и в народном собрании.
Ясно, какую опасность представляла эта аристократическая клиентела для дела Гракха и как важно было хоть сколько-нибудь обеспечить материальное положение народа, чтобы сделать его более самостоятельным, более независимым от нежелательных и вредных влияний. Такова цель пресловутого “хлебного” закона Гая (lex Sempronia frumentaria). Народ, говорил Гракх, имеет неоспоримое право пользоваться выгодами своего положения победителя, право требовать, чтобы ему, по крайней мере, не приходилось голодать или просить милостыни. Поэтому все живущие в Риме граждане ежемесячно должны получать на государственный счет известное количество хлеба по очень низкой цене, а именно 5 модиев (приблизительно 13/4 четверика) по 6 1/3 асса (около 12 копеек), “что еще не соответствует даже половине низкой средней цены” (Моммзен).
Ни за один закон Гракха так не укоряли, как за этот, и не только враги реформы, но и друзья ее, и позднейшие историки вплоть до нашего времени. Не без основания указывали на его многочисленные опасные и вредные стороны: во-первых, им налагалось огромное, почти непосильное бремя на расстроенные и без того римские финансы. Затем он заключал в себе ни на чем не основанную привилегию городского населения в ущерб сельскому, а это значило искусственно привлекать последнее в город и увеличивать таким образом и без того уже весьма многочисленный пролетариат. Наконец, почти даровая раздача хлеба не могла не повлиять в весьма нежелательном направлении на трудолюбие народа. Все это вместе взятое действительно представляло очень веский аргумент против предложенного закона, и аристократия не замедлила всеми силами обрушиться на его автора. Нет основания сомневаться, что некоторые члены ее действовали при этом по государственным соображениям, как, например, почтенный сенатор и историк, Луций Кальпурний Пизон Фруги, но большинство оптиматов, разумеется, при нападениях на закон руководилось такими же точно эгоистическими побуждениями, как с другой стороны масса народа при защите, восхвалении и принятии его. Едва ли многие понимали закон более глубоко как средство к достижению результата, как раз противоположного тому, который, на первый взгляд, исключительно им достигался: как средство к устранению голодного пролетариата. Странная, конечно, дорога через увеличение к устранению пролетариата! Но непонимание и деморализация народа – с одной, эгоистическое сопротивление олигархов – с другой стороны, в связи с вызванною ими гибелью брата, заставили Гая понять, что прямая дорога не всегда самая короткая и что ему прежде нужно уничтожить могущество аристократии и приобрести любовь и, главное, доверие народа. Еще раз повторяем, не его вина, что его деятельность так грубо была прервана на полпути.
Впрочем, он позаботился не только об удешевлении жизни в Риме, одновременно он постарался дать заработок возможно большей массе людей. Уже постройка огромных “семпрониевских” амбаров, в которых хранился хлеб, предназначенный для раздачи народу, дала многим работу; но еще больший заработок давали многочисленные построенные и проектированные им дороги, работы по которым производились под его непосредственным надзором. Наряду с такими важными задачами он находил время заботиться об измерении длины дорог и постановке обозначающих расстояние (по римским милям) камней, велел снабдить дороги камнями, чтобы всадники удобней могли влезать на коня и слезать с него, не прибегая к чужой помощи, и т.д. Все это, конечно, требовало массы труда, массы рабочих и массы подрядчиков, а так как Гай всегда оставлял за собою надзор и над работами, и над необходимыми для этого деньгами, то вскоре вокруг него сконцентрировалась и масса разнородных интересов, начиная с бедного поденщика и кончая богатым подрядчиком-поставщиком.
Дать работу неимущим, однако, было не единственной целью Гракха при постройке этих дорог. До сих пор большинство римских дорог имело преимущественно стратегическое значение; целью Гракха было, прежде всего, улучшить пути сообщения, чтобы дать итальянскому земледелию возможность конкурировать с заморским хлебом. Таким образом, и эта сторона его деятельности состоит в тесной связи с главной целью, с центром его реформы.
Еще важнее, пожалуй, были два других закона: закон о возобновлении разделов, предложенных Тиберием, и притом на тех же самых основаниях, то есть с восстановлением права триумвиров решать вопросы о принадлежности спорных земель государству или частному лицу, и закон об основании колоний.
До сих пор колонии имели по преимуществу стратегическое, военное значение и лишь помимо этой главной цели достигали еще облегчения экономических условий народной жизни. Основывались они обыкновенно в только что завоеванной и поэтому сомнительной верности стране, или на морском берегу для защиты торговли, и прежде всего должны были служить крепостями. Гай впервые решительно отступил от этой традиции и предложил основать новые колонии в совершенно спокойной, очень плодородной и удобной для земледелия Апулии и Кампании, на месте древних Тарента и Капуи, а товарищ его по трибунату Рубрий даже предложил восстановить Карфаген (под именем Юнонии) на том самом месте, по которому не так давно прошел плуг римского жреца и сеялась соль в знак проклятия, налагаемого на него. Если уже одно это доказывало, до какой степени старые традиции лишились своего ореола, то гораздо существеннее было, что в число шести тысяч колонистов, которых предполагалось послать в Африку и которые должны были обладать правом римского гражданства, открывался доступ и союзникам.
Наконец, и само основание колонии римских граждан вне Италии до этого времени считалось непозволительным и уже поэтому было в высшей степени характерно. Это был первый шаг к превращению внеиталийских владений Рима из “поместий римского народа” в такие же точно части Римского государства, как Лациум, Самниум, Кампания и так далее. Но не на долю республики выпало культурное объединение всех покоренных областей – преемниками Гракха в этом отношении стали только Гай Цезарь и империя. Когда республику сменила монархия, провинции ликовали…
Во всяком случае, подобно тому, как центром реформы Тиберия был раздел государственных земель на мелкие участки без объединения нового населения в городах, так центром реформы Гая, насколько она касалась улучшения положения римских крестьян, были эти колонии…
Наряду с законами, имевшими целью облегчить экономическую участь народа и возвратить ему утраченную самостоятельность, не менее важны и законы, уничтожившие всемогущество сената. Из них, несомненно, главный закон – о судах (lex Sempronia judiciaria). Выше уже было сказано, что, за исключением некоторых уголовных дел – преимущественно политического характера, – предоставленных народному суду, почти все гражданское и уголовное судопроизводство было в руках сенаторов, не стыдившихся пользоваться этой привилегией для оправдания своих преступных собратьев и для осуждения неповинных лиц из других сословий. Ясно, что ввиду этого не могло быть сомнения в настоятельной необходимости реформы судопроизводства, но до сих пор еще никто не решался приступить к ней против воли сената, уже поэтому попытка Гая заслуживала всяческого внимания, хотя, впрочем, нельзя сказать, чтобы она была особенно удачна. Дело в том, что Гракх заменил судебную монополию родовой знати такою же монополией денежной знати, дав последней, таким образом, центр и организацию.
Мы выше неоднократно упоминали, что наряду с родовой и служебной знатью сенаторов в Риме образовался еще другой очень влиятельный благодаря своему богатству класс публиканов, откупщиков и подрядчиков. До Гракха этот класс, однако, не представлял чего-либо замкнутого, не обладал никакими особыми правами и привилегиями и лишь фактически выделялся из народной массы. Назывался он обыкновенно классом всадников, так как римская кавалерия набиралась преимущественно из его богатых членов, и резко отделялся от сенаторов, особенно благодаря вышеупомянутому закону Клавдия 218 года, запрещавшему сенаторам и их сыновьям крупную торговлю и заставившему их обратить свои капиталы на земледелие. Освобожденные, таким образом, от опасной конкуренции сената, всадники тем легче упрочили торговую монополию за собой и уже давно играли немаловажную роль, особенно во внешней политике Рима. Но, вообще говоря, они до этого времени шли рука об руку с сенатом: бывали, разумеется, случаи, что цензоры или наместники пытались укротить расходившихся откупщиков, но это были исключения, а в общем они жили в мире и согласии и вдвоем высасывали кровь несчастных провинциалов. Воспользовавшись необходимостью судебной реформы, Гракх задумал рассорить их и, подставив рядом с сенатом организованное сословие всадников, парализовать силы и тех и других.
И действительно, политической своей цели он достиг вполне, но, к сожалению, за счет реформаторской. На основании нового закона сенаторы совершенно устранялись из судов и заменялись всадниками, ежегодно назначаемыми на основании списка 300 лиц известного имущественного ценза (400 тыс. сестерциев). Теперь, казалось, провинциальные наместники уже не будут в состоянии надеяться на оправдание в судах, не составленных более из сенаторов, теперь подданные найдут защиту у конкурентов-наместников. Но со временем все надежды Гая оказались тщетными. Суд всадников вскоре стал еще более отличаться подкупностью, кумовством и явной несправедливостью, чем прежде суд сенаторов. Если наместник был в хороших отношениях с откупщиками и купцами-ростовщиками – то есть если он позволял им грабить подданных, – он спокойно мог рассчитывать на оправдание в каких бы то ни было преступлениях; с другой стороны, были случаи, что наместники, заботившиеся о благе своей провинции и не дававшие воли всадникам, осуждались за вымогательство, как, например, некий Публий Рутилий, который, будучи приговорен к изгнанию, поселился именно в тех местах, которые он будто бы разграбил, и был принят благодарными провинциалами с величайшим почетом.
Но такого результата, разумеется, нельзя было предвидеть заранее, и обвинять Гая в том, что, желая исправить несомненно дурное не испытанным пока средством, он не предусмотрел результатов своей меры, явно несправедливо. Сам же принцип реформы, лишение правящего класса судебной власти, несомненно, вполне верен и основателен.
Как бы то ни было, политическая цель – ослабление сенатского могущества и создание сильного противовеса ему – была достигнута самым блестящим образом, тем более что составление списка судей опять-таки оказалось в руках Гая. “Законом о судах Гракх разделил римский народ и из единого превратил государство в двуголовое”, – говорит, несколько преувеличивая, римский историк. Действительно, несомненно, что сословие всадников (ordo equester) обязано своим происхождением не кому иному, как Гракху, позаботившемуся и об установлении внешних отличий для своего создания. Он, вероятно, даровал им золотой перстень и особые места в театрах, не говоря уже о столь существенном определении ценза, открывавшего доступ в их ряды.
Не менее важна другая мера – закон о провинции Азия, которым достигалась троякая цель: во-первых, исключительное право распоряжаться провинциями окончательно было отнято у сената; во-вторых, доставлялись средства для раздачи хлеба на основании вышеупомянутого закона, и в-третьих, окончательно обеспечивалось финансовое положение союзницы Гая, денежной аристократии.
До сих пор приобретенная недавно провинция Азия, самая богатая из всех римских провинций, не платила прямых податей и находилась поэтому в очень выгодном положении. “Подати и дань остальных провинций, – говорит Цицерон, – таковы, что мы едва можем ими довольствоваться для защиты самих провинций. Азия же так богата и плодородна, что далеко превосходит все другие страны плодородностью полей и разнообразием плодов, величиной лугов и многочисленностью предметов вывоза”. Между тем, Гракх был принужден разыскивать средства для пополнения государственной казны, – как из-за крупных сумм, необходимых для его построек, дорог и так далее, так и, главным образом, из-за “хлебного” закона. Азия же уже потому должна была обратить на себя его внимание, что отсюда некогда думал получить средства для проведения своей реформы его брат Тиберий, а кроме того, и просто из-за своего необыкновенного богатства. Ввиду этого Гракх и предложил обязать провинцию платить ту же подать, которую Сицилия платила с самого начала, – десятину; вместе с тем постановлялось, что подать будет отдаваться в откуп не на месте, в самой провинции, где бы в торгах могли участвовать и местные капиталисты, и местные общины, а в самом Риме, чем, разумеется, фактически установлялась монополия римских всадников; вдобавок то же впредь предполагалось и относительно косвенных налогов. Наконец, сенат даже был лишен права сбавлять в виде особой милости сумму налогов – права, которого до сих пор никогда никто у него не оспаривал.
