Ярослав Демшин
Убить Нерона

8

У Эпихариды пятые сутки сидел Пизон. Он пил вино и плакал. Ругался на Эпихариду и служанок, рубил мебель гладиусом и бил посуду. Спал на полу, завернувшись в одну тогу. Ни Сенеку, ни Юния он не слушал и продолжал пить вино и пребывать в горьком унынии, доводящим его до слёз. На все вопросы он лишь отмахивался и говорил, что ему всех жаль. Он обнимал Сенеку и Юния, а начиная обнимать Эпихариду, вечно волочил её в спальню. Но ей удавалось вырваться и Пизон отпуская её, плакал пьяными слезами, садясь тут же на пол. Так продолжалось уже пятый день. Под конец пятого дня приехал Филоник. Пройдя в дом, он увидел картину: Пизон спал на растерзанной постели, Сенека и Юний за столом играли в какую-то неведомую ему игру и часто ругались. Кругом была сломанная мебель и разбитая посуда. Грязный липкий пол с остатками еды был завален вдобавок рваной одеждой.

– Что это у вас тут такое произошло? – изумлённо спросил Филоник.

– Филоник! Милый Филоник! – Эпихарида выпорхнула из глубины дома.

Она с нежностью обняла его и пока никто не заметил его присутствия увлекла на другую половину дома.

– Все сошли с ума! – весело рассказывала Эпихарида, снимая с Филоника одежду. – Все эти люди, этот Пизон, Сенека со своим братом! Они только пьют и едят и никуда не выходят! То ли что-то случилось, то ли должно случится… Ах! Филоник!

Эпихарида моментально скинула с себя одежду и оказалась в его объятиях…

…Пизон вышел в центр сада, к столу, где Сенека уже обедал с Юнием. Грязная, в пятнах от вина и еды тога, запуталась вокруг его тела.

– Мне вас очень жаль, – как обычно начал сладкоречивый Пизон. – Жаль, что так вышло.

И сел за стол к Сенеке. Они уже перестали обращать внимания на эти речи Пизона, потому что кроме этого он почти ничего не говорил. Ел Пизон неаккуратно, и всё время над чем-то подсмеивался и ухмылялся про себя, чем очень огорчал Сенеку и Юния, окончательно решивших про себя о его душевном состоянии.

Эпихарида выбежала к обедавшим мужчинам с весёлым настроением и в новой одежде. Пизон протянул к ней руку и тут же закрыл лицо.

– Как мне жаль, – как обычно сказал он.

– А вот, наконец и Филоник! – радостно проговорила Эпихарида, предворяя выход центуриона к ним.

При этих словах Пизон медленно убрал руку от лица и также медленно встал. Увидев идущего на них Филоника, на ходу поправляющего амуницию, он вскрикнул и, пятясь назад уронил лавку.

– Как?! Ты?! Жив?! Филоник… – говоря это и пятясь назад, Пизон показывал на Филоника и всё произносил и произносил это, чем привёл всех присутствующих в полное замешательство. И Сенека и Юний и Эпихарида, а особенно Филоник смотрели на Пизона, пока тот, выставив руку и пятившись назад, не угодил в бассейн, где и пришел в себя. Филоник первый кинулся и, схватив Пизона за руку, вытащил его.

– Теперь я точно верю, что ты жив, дорогой Филоник! – Пизон обнял его.

– Позволь спросить тебя, с чего ты так решил, что я не должен быть живым?

– Да, Пизон! Теперь, когда ты вспомнил и другие слова, кроме «жаль», можешь и нам рассказать, что ты тут пять дней заливал вином и спал как плебей?

– О! Достойнейшие граждане Рима! Сейчас вы меня не только оправдаете, но и вознесете! – Пизон, стоя в мокрой тоге, начал речь.

– Нет, так не пойдет, – Сенека подошел к Пизону посмотрел на него и продолжил. – С таким плебейским видом говорить такие речи можешь перед свиньями, а перед нами, вначале распорядись здесь убраться, принеси новую мебель, взамен той, что ты сломал, да переоденься сам. Иначе твои речи будут стоять столько, на сколько ты выглядишь.

– О, мудрый Сенека! Благодарю всех Богов, что ты с нами!

К концу дня дом Эпихариды сиял и был заставлен новой мебелью, воду в бассейне поменяли, зажгли факелы и поменяли сломанные и вытоптанные Пизоном растения. За столом, уставленным едой, сидели четверо мужчин, Эпихарида, как обычно, стояла позади Филоника.

– Я прошу у вас прощения за своё поведения в эти дни, но тому была причина. И очень хорошо, что это всё не подтвердилось. Филоник! Я рад, что ты жив!

Тот усмехнулся.

– Вот просто не представляешь, как я рад! Но! У меня к тебе вопрос: слышал ли ты у себя в легионе о нескольких убитых заговорщиках?

– Про заговорщиков не слышал, но знаю, что несколько центурий первого легиона переформировали и назначили новых командиров. Нас это не коснулось.

– Очень хорошо! Теперь слушайте! Две недели назад мне сообщили, что на Нерона было совершено покушение. Три солдата из первого легиона напали ночью на Императора, перебив охрану. Но кто-то помог Нерону, избежать гибели, какой-то оборванец с улицы уложил всех заговорщиков. То ли перс, то ли индус. И тут я вспомнил, что ты Филоник, собирался собственноручно убить Нерона! И я понял, что наш план провален, и мне очень жаль, всех вас!

Все переглянулись.

– Я бы никогда не стал вовлекать людей со стороны в наше дело, и справился бы с уличным оборванцем один на один своим всегда острым гладиусом!

– Да тут такое дело… – сказал Пизон задумчиво. – Это оказался какой-то колдун. Он может убить человека одним пальцем, остановить сердце ударом руки. В общем, всё не так просто. Теперь это любимая игрушка Нерона.

– Думаю, Пизон, ты слишком напуган. Я слышал о чудесах ручного боя, но… против копья… думаю, он бессилен.

– Хочется верить, что правда твоя. Что скажешь, мудрый Луций Сенека?

Сенека выпил вина и посмотрел на Филоника сквозь свои седые ресницы.

– Человек с крепостью внутри может стоить целой центурии.

Пизон посмотрел на Сенеку так, что у него заслезились глаза.

– Сенека! Дорогой! Я сделаю так, чтобы тебя читали и через тысячу лет! Я издам все твои труды!

– Не надо через тысячу, надо сейчас. Прямо сейчас и здесь! – Буркнул недовольный старец.

– Мы слушаем тебя, недовольный ворчун, – Пизон сменил серьёзный тон на шутливый.

– Слушаете… – Сенека Луций встал и начал ходить закинув руки за спину. – Кому я нужен через твои тысячи лет, Пизон? Ты думаешь не будет больше умных людей после меня? Ты, глупый ты осёл, думаешь, что всё движется вокруг тебя? Нет! Всё движется рядом с тобой или мимо тебя! И ты пока попал в Историю лишь как богатый сладкоречивый, красавчик – бездельник!

Сенека ходил и каждым словом припечатывал Пизона к лавке. Пизон вжал голову в плечи, похоже, его прилюдно так никогда не ругали.

– Ну? Что ты будешь делать? Ты хочешь изменить Империю, а сидишь тут уже пятый день и ноешь! Ну? Что же ты будешь делать? – ещё раз грозно повторил Сенека.

Повисла тишина. Было слышно, как летали пчелы.

– Надо… действовать… – неуверенно сказал Пизон.

– Нет! – рявкнул Сенека.

– Действовать буду я! – сказал Филоник. – Скажи что и где, и я сделаю.

– Вот! – Сенека подошел и обнял Филоника.– Вот!

– Ты, – Сенека указал на Пизона.– Должен строить планы и руководить! А не лежать пьяным, как свин под забором!

Он подошел вплотную к Пизону, который, наверное, впервые в жизни, выглядел как драный кот, после речи Сенеки Луция.

– Возьми вожжи этой твари, этого Рока, этой Истории, в свои руки. Ты сможешь это. Раз ты способен налаживать мир между народами, значит, ты способен и начинать войну. А раз ты способен мыслить, значит ты способен создавать Историю.

Сенека говорил тихим, шипящим голосом змея, и каждое слово проникало до костей. От его слов волосы встали дыбом и холодок побежал по коже. Пизон посмотрел на свои руки, они мелко дрожали, он поднял на старика лицо, полное слез, и улыбнулся ему.

– Ты сможешь… – прошептал Сенека и положил свою старую, но крепкую ладонь ему наголову.

Пизон закрыл глаза и медленно повалился на широкую лавку. Удивлению Филоника и Эпихариды не было предела.

– Он ещё и с курицами так мог. В детстве, – сказал Юний.

– Тихо! – прошептал Сенека. – Сейчас он лечится. Утром он будет здоров и это будет другой человек.

– А почему ты его раньше не стал лечить этим волшебным сном Морфея? – спросила Эпихарида.

– Не было всего человека, была только половина, а вот теперь весь. Была лишь слабая плоть, а теперь и душа вернулась, хоть и слабая, но вернулась. К утру они соединяться. Крепко-накрепко. И будет человек, как сосуд, доверху наполненный маслом, воедино повторяя его же форму своим содержанием, не расплёскивая себя, как он был опустошен вдесятеро.

После этих слов до утра в доме Эпихариды стояла тишина

9

От государственных дел Нерон отошел совсем, единственное, что его волновало, это – сколько же ещё осталось в Риме этих последователей Иешуа Мошиаха, который по свидетельствам восстал из мертвых и мог оживлять их. Тому были точные доказательства, и один из них жил на Кипре – некий Лазарь. Тайная стража Нерона уже поймала трех возмутителей спокойствия – Петара, Иаков и Павела – учеников, как они себя называли и лично знавших Иешуа. Они гнили в подвалах самой ужасной тюрьмы Рима. Но этого Лазаря, чудесным образом оживлённого из мертвых и собирающегося скоро умирить второй раз стража выкрасть так и не смогла. Всё было бы ничего и он не обращал на них внимания, но вот уже целых пятнадцать лет, как он вступил на престол, а эта секта называла его, Иешуа, свои Царём! И это при живом Императоре! И этого, при его вспыльчивом и дурном характере, перенести он не мог. И горели факелы вдоль дорог из живых людей. И львы с тиграми разрывали людей десятками на песке арены. И топили их в мешках с камнями. И четвертовали и разрывали лошадьми последователей Иешуа Мошиаха. И никто не отрекался. И это злило и бесило Нерона. И, наконец, Перс, предложил простое, но гениальное решение.

– Тебе, мой Нерон, надо показать, что эти ученики Пророка Иешуа – простые смертные, и они никакие не Боги, как и он Сам. Для этого ты должен предоставить доказательство – а именно то, что от него осталось.

– Идея и вправду хороша, Перс! Только где же я их возьму, Его останки? Кости этого Иешуа? Никто не знает, где Его могила.

– А тебе не нужны Его кости…

Нерон задумался на секунду, потом расплылся в улыбке.

– Правильно! Зачем мне Его кости? Когда я дам этим людишкам любые! И как тебе пришла такая идея?

– Просто, я долго жил на улице, а это учит обману и краже. Обмани Рим и укради его доверие обратно!

– Ты считаешь, к Императору больше нет доверия? – обиженно спросил Нерон.

– Я считаю, иногда Император должен делать ужасные вещи для своего народа.

– Но я и так жгу этих сектантов и кормлю ими львов.

– Я сказал, ужасные вещи, Император, а не обычные убийства.

– Хорошо, Перс. Ты как всегда, прав. Я дам этому плебсу то, что они заслужили – страх и ужас! Рим содрогнется перед Нероном!

Нерон потряс толстыми кулаками в воздухе и скривил пухлые губы в гримасе ненависти перед Вечным городом.

– Когда ни будь, здесь будет заря раньше, чем взойдет Солнце, – прошептал Нерон.

– Император опять сказал слова, обреченные быть вечными, – Перс уловил момент и настроение Нерона. – Я верю, мой Император, вам в Истории отведено отдельное место!

– О! Я обязательно упомяну тебя, мой гениальный Перс!

– Нет! Пусть моё имя покроет забвение! Я готов служить только вам, но не времени!

Нерон расхохотался.

– Ты стал мастер говорить! Тебя надо сделать Принципом в Сенате!

– О! Эти змеи из Сената! Они только хотят богатства и женщин! Воры! Они не любят тебя, Нерон! И наверняка, смеются над тобой!

Нерон скривился в злой усмешке, подойдя к краю террасы он посмотрел на Рим и крикнул с высоты дворца:

– Ты будешь гореть в огне, проклятый город! Как и ненавистные сектанты!

10

Ужасные и жестокие казни несчастных последователей Иешуа бывали почти каждый день. И вдруг они закончились в один момент, в Риме воцарилась тишина. Не было слышно криков пытаемых, не пахло паленой плотью, не стояли столбы вдоль дорог с распятыми и натёртыми перцем людьми, на арене львы не терзали беззащитных и не рвали грудных детей – что было любимой забавой Императора. Как ни странно для граждан Рима начались честные поединки гладиаторов, где сытые доселе львы и тигры не всегда выходили победителями. Полгода без казней прошли, и граждане Рима, как ни странно, стали забывать своего Императора как глупого, но жестокого человека, к которому они уже привыкли.

– А жив ли наш Император? Наш Нерон не делает больше ничего, как прежде, – раздавались голоса то тут, то там.

– Может он поумнел?

– Поумнел? Пусть остаётся таким же, лишь бы не подох!

Плебс веселился и сочинял похабные песни про Нерона и его новое поведение в Империи, которые пели в каждом доме Рима и даже шепотом в Сенате.

В этот день в доме Эпихариды произошел разлад всех между всеми. Как обычно, собравшись под вечер впятером, все почувствовали сразу напряжение в разговоре. Первым начал Пизон.

– Я считаю, что наше дело затянулось, либо надо действовать сейчас, либо надо всё прекращать, разойтись и забыть, что мы тут говорили друг другу!

– Вот именно! – Сенека негодовал.– Во всём виноват ты, Пизон! То ты уезжал, то у тебя дела, и так прошло больше половины года! Император что-то узнал и сменил политику! Теперь над ним смеются! Но это не то же самое, когда ненавидят! Мы упустили свой шанс!

– Ты обвиняешь меня? Старый ты пёс! Ты, который должен давать разумные советы, ты только всех ругаешь и обвиняешь! – Пизон, вытянув руку, и почти касаясь лица Сенеки, кричал на него.

– Да! Обвиняю! И не только тебя! Но и Филоника! С таким количеством солдат, как у него, можно было бы давно разбить всю стражу Нерона в один миг!

Филоник оторопел.

– Погоди, достопочтенный Сенека…

– Сядь! – заорал на него старик. – Вы, двое, сенатор и военный, ваши действия могли бы перевернуть Историю, а переворачивали только мебель в доме! – он указал на Пизона. – И переворачивали эту девку! – он указал на Филоника и Эпихариду.

Повисла пауза.

– Я не хочу быть убийцей великого Сенеки, но слушать твои слова невыносимо и обидно, – Филоник встал и вышел из-за стола.

Эпихарида побежала за ним.

– Подожди! Но ведь это правда! Из вас никто ничего не сделал!

Филоник резко повернулся.

– А ты? Ты что- нибудь сделала?

И тут же получил пощёчину, от неожиданности он охнул, и, развернувшись, покинул сад.

– Доволен? – Пизон уставился на Сенеку. – Похоже ты не великий мудрец, а великий глупец!

И с этими словами он ушел из дома Эпихариды. Юний, молча подошел к Эпихариде, взял её за подбородок.

– Сегодня я остаюсь здесь.

– Нет, пожалуйста, Юний…

И тут же получила удар по лицу.

– Ты начинаешь забываться, кто ты и чья ты! Связалась с этим легионером! Я вижу, как ты за ним бегаешь, кошка!

И Юний ударил её с другой стороны лица. Она попыталась вырваться, но получив ещё один удар, потеряла сознание.

– Юний! – Сенека смотрел на эту сцену с открытым ртом. – Что всё это значит? За что ты её?

– Ты у нас самый умный, вот и догадайся! – и с этими словами он разодрал одежду на Эпихариде.

– Не делай этого, Юний!

– Если ты ещё раз заступишься за неё, больше не получишь от меня ни одного денария!

Сенека спешно покинул дом, чтобы не стать свидетелем сцены насилия.

11

Мысли Филоника о вчерашнем вечере были прерваны гонцом самого легата. В приказе говорилось, что его центурии необходимо торжественно сопроводить Гвардию Императора, которая следовала в Рушалаима до Верхней Паннонии. Далее расположиться лагерем и ждать её обратно с обозом, упреждая набеги или диверсии сектантов. Внимательно прочитав, Филоник посмотрел на гонца, тот не уезжал и глядел в глаза центуриону.

– Что-то на словах? – спросил Филоник. – То, чего нет в приказе?

Гонец кивнул.

– Говори, – сказал Филоник.

Седой гонец, передавший за свою жизнь тысячи и тысячи указания на словах, мог бы рассказать множество интересных, трагичных и забавны историй. Вздохнув он сказал:

– Через день Гвардия Императора тайно вернётся в Рим, центурион же должен полгода стоять лагерем и создавать вид, что ждёт их. Император не намерен рисковать своими преданными людьми, а без одного легиона полгода Рим обойдётся.

Этот театр не понравился Филонику.

– Мне полгода бездельничать? – недовольно спросил он.

Гонец вздохнул и сел на коня.

– Завидую тебе, центурион! – крикнул он, разворачивая коня. – Будь честен сам с собой! Отдохнёшь от Империи! Послушай старика!

Филоник только хмыкнул в ответ, и уже уезжая, гонец крикнул:

– Я слышал в Саварии, очень много фемин, а их филии только вирго! Твоим солдатам не будет скучно!

Филоник засмеялся в ответ седому гонцу.

– Тогда мы поторопимся! – весело крикнул он.

Два месяца, глотая пыль, легион Филоника шёл до Паннонии. Разведчики возвращались всегда вовремя и докладывали об отсутствии врага. Меньше всего Филонику хотелось вступать в битву с варварами, он был осторожен. И, следуя словам старика-гонца, действительно решил отдохнуть вдали от Рима и того желал для своих солдат. До Саварии оставалось пять дней пути. Разведка должна была прийти ещё утром, но её не было ни к зениту, ни и к закату.

– Если к утру не вернутся, первая и вторая контуберии выдвинутся вперёд и примут, если надо бой, третья зайдёт с фланга, – распорядился Филоник вечером у костра с младшими командирам.

Быстро собрав лагерь и построившись, как указал Филоник, три контуберии покинули центурию. Филоник выбрал холм и наблюдал, как его солдаты повернули за густой лес и скрылись, оставалось только ждать. Солнце ещё не успело подняться на ладонь над горизонтом, а Филоник и его оптион, стоявший рядом были в полном изумлении от уведенной картины. Нестройными рядами три десятка солдат шли обратно, по всей видимости они уже были пьяны. За ними ехало три телеги, на которых, как показалось Филонику, лежали мертвецки пьяные разведчики.

– Что будет делать? – безнадёжно спросил оптион у своего командира.

– Надо дать им время на разграбление города, но только без убийств, насилия, – ответил Филоник, видя, что сейчас лучше встать на сторону своей уставшей центурии.

Остальные солдаты завистливо смотрели на приближающихся братьев по оружию и как они быстро передают друг другу кувшины с вином.

– Надо дойти до Саварии за два дня, – сказал Филоник оптиону. – За два! Иначе…

Они и представлять не хотел, что могут сделать сто пьяных солдат, измотанных бессмысленным походом.

Местные жители, встретившие, напоившие и накормившие солдат-разведчиков под страхом смерти были отправлены восвояси. Построившись в нестройные шеренги, Филоник перед всей центурией лично разбил гладиусом подаренные кувшины с вином, чем вызвал мычание и недовольный шёпот среди солдат.

– Два дня! – грозно говорил он, пока на глазах у всех получали десять плетей пьяные разведчики. – Мы пройдём это расстояние за два дня! Как будто у нас сандалии самого Гермеса! Мы полетим до Саварии! Там нас ждут молодые женщины, вино и отдых! А сейчас я объявляю пост на два дня! Приём пищи запрещен! Разрешено только пить воду! Я, ваш командир, побегу вместе с вами, впереди! И пусть Юпитер поразит меня, если я отстану от своих солдат!

Короткая, но вдохновенная речь и наказание виновных сделали своё дело – дисциплина вернулась. Распорядившись погрузить наказанных пехотинцев и вещи на обозы, реквизированных у местных жителей, Филоник, во главе центурии побежал по пыльной дороге к Саварии, останавливаясь только попить. К закату шеренги растянулись почти на сто актусов, и последние, видя командира, легко бежавшего с оптионом впереди, старались не отставать.

К концу второго дня голод притупился, пить не хотелось, пехотинцы бежали не спеша, но молча. Легко преодолевая пересечённую местность и небольшие речки вплавь. Наконец, в растянувшейся колонне прошёл шёпот – город на горизонте! Савария! Центурия остановилась около мелкоречья. Филоник решил подойти к городу с утра, до восхода. Он читал, что так всегда делал Искандер Завоеватель, но грабить и завоёвывать он его не собирался, а лишь стоять лагерем полгода. Встав ещё раз перед строем, он, похудевший, грязный, потерявший в дороге серебряный шлем, был ещё ближе к своим солдатам, готовых выполнить его любой приказ.

– Граждане Рима! Здесь мы будем стоять лагерем половину года. Вы – как олицетворение Империи, должны быть вежливы и строги, предупредительны и ответственны! Без дела мы сидеть не будем! Мы будем оттачивать искусство маневрировать в атаке и обороне! Ну а тем, кому повезет, отточить это мастерство с местными красотками!

Смех центурии спугнул спящих птиц и они взлетели чёрной стаей в тёмном небе. Дождавшись окончания веселья, Филоник сказал:

– Если поступит жалоба от жителя Саварии на нашего солдата – он будет публично наказан перед строем и разжалован. Большего позора для второй центурии нет! Пусть идёт куда хочет!

Изгнание из центурии было самым жёстким наказанием – солдаты кроме как воевать больше ничего не умели, да и не хотели они становиться мирными жителями.

Вторую неделю центурия Филоника стояла лагерем у стен города Саварии. У самой границы Империи. Дальше была неизвестность, ни один солдат не заходил дальше, чем на день пути. Всё было спокойно и тихо, солдаты ели и пили вдоволь, и чтобы разнообразить монотонные дни помогали жителям по хозяйству, иногда оставаясь у вдов или молодых женщин на ночь.

Филонику доложили, что к нему пришёл некий старый солдат из Саварии с особым поручением.

– Если он хочет к нам в центурию, скажи, что я согласен и дай ему место на усмотрение оптиона, – сказал сквозь сон Филоник.

Через некоторое время посыльный пришёл вновь и положил перед спящим Филоником небольшой пергамент, на котором было начертано только одно слово. Центурион, не смотря на внутреннюю дисциплину, всё же расслабился в походе, и спал дольше обычного – обильный ужин и сладкое вино саварийцев сказывалось. Еле разодрав глаза и упрекнув себя за обуявшую его лень, Филоник увидел пергамент и задумался. Он и его заместитель – оптион знали точные цели похода, но старались не вникать в глубокий смысл этой авантюры. Он не был интриган и политик, он был солдат Империи. Филоник вышел из своей палатки с куском пергамента и увидел, что около потухшего костра дремлет глубокий старик, опираясь на копьё. Старик был одет в старую-престарую лорицу – доспехи. Металлические полосы были помяты и ржавы, несколько штук не хватало. Видно, что один наплечник был пробит копьём, а по второму несколько раз прошёлся гладиус – Филоник точно различал последствия ударов орудий. Старый солдат держался за копьё, от которого, как показалось Филонику исходил тихий звук.

– Это ты написал, старый солдат? – спросил Филоник, встав вплотную к спящему.

Старик вздрогнул, повертел головой, и блестящие доспехи центуриона попытался встать. Кряхтя и опираясь на копьё, он поднялся. Филоник протянул ему кусок пергамента и повторил вопрос:

– Это ты написал? Что это значит?

Вместо ответа старик протянул ему копьё.

– Послушай, сказал он.

Филоник взял копьё и прислушался – действительно! Ему не показалось копьё издавало то ли тонкий свист, то ли звон. Филоник осмотрел копьё со всех сторон – обычное старое копьё, ручка местами треснула, вот только остриё блестит на солнце, будто только из кузни. Он потрогал лезвие и вскрикнул. Кровь из ладони брызнула ему в лицо. Он бросил копьё на землю и зажал рану другой рукой.

– Ты пришёл убить меня, старик? Стража!

Но старый солдат взял его руку и сжал между своих ладоней на мгновенье. У Филоника от удивление перехватило дыхание – боль прекратилась и остановилась кровь. Он выдернул руку и посмотрел на неё – на ладони был свежий шрам. В эту минуту к своему командиру подбежали стражники, Филоник отпустил их, махнув рукой.

– Ты колдун? – спросил Филоник удивлённо рассматривая свою руку. – И что это за копьё? Мне кажется, я его даже не задел.

– Не задел, – согласился старик. – Это копьё проверяет тебя. К сожалению, я не могу отдать его тебе. Видимо, ты задумал неладное или хочешь кого-то убить.

Филоник усмехнулся:

– Я солдат, я должен убивать!

– Нет, – устало ответил старый солдат. – Ты задумал убить… например… Императора. Но это не моё дело. Моё дело – передать копьё, а то я уже устал жить. Я буду ждать дальше, другого воина.

Филоник отшатнулся от старика.

– Кто ты? И что ты хочешь? – изумлённо воскликнул он.

– Когда-то я был также молод как и ты, когда-то я был тоже центурионом как и ты, когда-то меня звали Лонгинусом из рода Кассиев. А теперь я просто старик, казнивший Его.

– Кого? – удивился Филоник и протянул ему пергамент. – Это твоё?

– Да, моё.

– Зачем же ты написал Его имя?

Старик вздохнул и сказал:

– Я буду жив, пока не найду, кому передать копьё. Ты не подходишь, – старик развернулся и пошёл в город. – Это моё, но писал не я. Приходи сегодня, он ждёт тебя. Перед закатом!

– Кто? Старик! Не говори загадками!

– Его дом в конце улицы, – только и крикнул старый солдат, уходя к ворота города. – Один!

Филоник целый день сидел в палатке и размышлял, вертя в руках кусок пергамента. Зашёл оптион.

– Пошли проверить дом в конце улицы, – я сегодня туда иду в гости, один.

– Будет сделано, Филоник!

Через некоторое время центуриону доложили, что из этого дома выходит старик, всегда в полнолуние, уходит в рощу и там до утра разговаривает сам с собой. В общем, сумасшедший. Горожане говорят, что ходят слухи, о том, что он был несметно богат, женат на красавице, но потом, то ли все утонули, то ли всех убили. Вот так и сошёл с ума. А иногда у него бывает старый солдат, который приходил сегодня в лагерь, и они вдвоём уходят в рощу и там разговаривают всю ночь. И, как- будто их там бывает трое, но третьего никто не видел. Солнце коснулось вершин кипарисов и Филоник, оставив указания оптиону, покинул лагерь и направился в Саварию, сжимая в одной руке кусок пергамента, в другой он нёс в подарок кувшин молодого вина.

Дверь в доме была открыта, Филоник осторожно вошёл. В небольшом помещении он увидел стол, большой сундук и деревянный настил без подушек. На сундуке сидел старый солдат, приходивший сегодня вечером, и дремал. Он всё также опирался на копьё. На деревянном настиле, прямо на досках лежал в грязных тряпках ещё один лысый старик, Филоник кашлянул. Оба старика повернулись к двери.

– Этот, – просто сказал старый Лонгинус.

Старик на лавке закряхтел, встал и подошёл к Филонику. Сухой немного трясущейся рукой он провёл по лицу Филоника и спросил:

– Это ты ищешь кости Иешуха Мошиаха?

– Ну… нет… – неуверенно сказал Филоник. – Но, в общем, да.

– Да! – сказал старик как-то зло и весело. – Да? ищешь Его кости?

Филоник качнул головой, соображая откуда этот старик, действительно похожий на сумасшедшего, знает тайную миссию Гвардии Императора. Старик начал хохотать, брызгая слюной и то садясь на сундук к Лонгинусу, то подскакивая и тыча пальцем в Филоника.

– Кости! Они хотят найти Его Кости! – хрипел он вперемешку со стариковским хохотом. – Лонгинус! Ты слышал! Этот молодой дурачок ничего не знает!

Филоник терпеливо ждал и поглядывал на старика с копьём, который, как ему казалось был в своём уме. Наконец, старик закончил хохотать и, подбежав к Филонику, схватил его за рукав

– Да я мог движением руки убить тысячи человек! – закричал он.

Филоник заметил, что у него в одном глазу было большое, на весь глаз, бельмо и старик наклонял голову, чтобы видеть одним глазом.

– Я мог пощадить тысячи человек! Тысячи! – крикнул он. – Я! Понтиус!

Старик закашлялся от крика и согнулся по полам, сплюнув кровь на пол, он продолжил.

– Я пощадил тысячи! Тысячи! А одного не смог… – он мелко затрясся и сел на деревянную кровать. – Но Он простил меня! Ты слышишь, солдат!

Старик подошёл к Филонику и, как бы оправдываясь, продолжал:

– Я говорил с Ним каждую новую Луну, именно тогда я смалодушничал и смыл со своих рук последнюю совесть. И Он меня прощал, всегда, но я себя – нет!

Старик опять закашлялся и схватился за копьё Лонгинуса.

– Слушай, старый ты пёс! Отдай этому центуриону копьё и подыхай быстрее, мы с тобой уже лет тридцать ходим лишнего на этом свете, – и Понтиус попытался вырвать из крепких рук солдата копьё.

– Оно его не выбрало! – сказал Лонгинус и с силой толкнул Понтиуса в грудь, худой старик отлетел под деревянную лавку и затих.

Филоник кинулся на помощь к старику и положил его на лавку, тот плакал.

– Я заслужил это, – вздрагивая говорил он. – Я, Понтиус Пилат, Прокуратор всех земель Палестины, заслужил это.

Филоник ничего не понимал в бессмысленном разговоре двух стариков, но взяв единственный треснутый глиняный стакан, налил в него вино и подал старику. Тот выпил, успокоился и усмехнулся, глядя на Филоника.

– Твой Нерон дурак, каких нет, уж поверь, – сказал он уже спокойным голосом. – Его ждёт гибель. Я видел такое, что могу предсказать жизнь любого.

Филоник усмехнулся и спросил:

– И мою?

– Ну конечно, юноша! Но, не буду. Делай, что должен сделать, но будь осторожен и не доверяй никому.

Он налил ещё вина и продолжил:

– У всех две судьбы, – Пилатес говорил уже уверенным голосом и походил на мудреца Сенеку, только был худой, с грязной бородой и в рваной тоге. – Первая судьба – это путь который человек не выбирает, а живёт, как того велит общество и таких большинство. Вторая судьба – это трудная дорога, по которой человек идёт один, его бьют и предают, его ненавидят и презирают, но он видит цель и движется к ней. Я – оказался на первом пути, я оказался слабым человеком. Я не смог пойти против.

Понтий глубоко вздохнул и сел рядом с Лонгинусом, обняв его, он сказал:

– Такие ошибки, которые совершили мы с тобой, друг мой, кровью не смоешь. Взамен надо отдать только жизнь.

– Я не отдам ему копьё! – упрямо повторил старый солдат.

– Ты стал старым, перестал понимать жизнь! – весело сказал Понтиус. – Копьё не должно служить человеку, старый ты пёс, оно должно служить силе!

Лонгинус нахмурил густые седые брови и только сильнее сжал копьё, Понтиус махнул на него рукой и указал Филонику место за старым столом.

– Я вижу, что ты сильный человек, – Понтий посмотрел Филонику в глаза. – Насчет будущего… У тебя дух крепче тела… Ну да ладно, не всякому хорошо знать свой удел. У меня есть одна просьба, солдат.

И Понтий откуда-то из под соломы, на которой он спал, достал длинный моток старой потёртой верёвки.

– Пришёл день, – тихо проговорил он. – Ты пришёл и это знак! Лонгинус, это знак! Знаешь, эта верёвка точно войдёт в Историю! Поверь старику!

– Верёвка? – переспросил Филоник, на какой-то момент он перестал думать, что этот старик – Понтиус Пилат, как он себя называл – был сумасшедшим, и вот, похоже он опять начал заговариваться, всё это центурион находил забавным.

– На этой верёвке повесился предатель, в котором была совесть, а во мне – нет! – Понтиус кинул верёвку на пол и опять повалившись на деревянную кровать мелко затрясся.

– Как я ему завидую! Я уже тридцать лет не решаюсь сделать это! Но сегодня, не смотря на Его прощения, я решусь! И ты, Лонгинус, отдашь ему копьё! – Понтиус жадно припал к кувшину с вином и, обливаясь начал пить.