Яна Соколова
Приемная мама. Как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле

Глава 2
Выбор ребенка

Я представляла себе выбор ребенка так: есть базы данных, где публикуются анкеты детей-сирот, видеоролики с их участием, – ты все это смотришь, выбираешь того, кто тебе наиболее симпатичен. Потом звонишь по телефону, который дан на страничке, тебе все про ребенка рассказывают. Если тебя ничего не пугает, ты приезжаешь в опеку ребенка со своими документами, получаешь направление на знакомство – и вот: вы встретились, он тебе симпатичен, ты ему тоже симпатична, и вы вместе уходите в светлую даль.

Ну, отчасти – в том, что касается самого алгоритма, – примерно так и есть. Однако выяснилось, что все эти анкеты и ролики не дают о ребенке объективной информации. Ребенок может оказаться совсем не похож на свои фото и описание. В его деле могут быть перепутаны любые данные: от диагнозов до возраста. В анкете могут быть упомянуты братья и сестры, которые давно живут в других семьях. И наоборот: судя по анкете, ребенок вроде один – а нет, их там семеро. Что ж говорить о его характеристике – иногда ее пишут люди, которые никогда ребенка не видели.

Велика вероятность, что и в опеке про ребенка ничего толком не знают: ну есть у них какие-то документы, акты обследования квартир, медицинские заключения, постановления суда, и что? Много ли вы сами могли бы рассказать о человеке, имея на руках такие документы? Вроде и был сотрудник, который вел кровную семью ребенка и мог поделиться своими впечатлениями, но он уволился.

Сотрудники детдомов рассказывают про детей неохотно и не слишком честно, у них есть на то свои причины. Дирекция обычно абсолютно не заинтересована в том, чтобы передать ребенка в семью: в сиротских учреждениях подушевое финансирование, и если детей мало – денег тоже мало, вдобавок учреждение и вовсе могут закрыть. Так что ждать какого-то внятного взаимодействия тут не приходится. С воспитателями не так просто связаться. При этом они, со своей стороны, могут придерживать удобных, покладистых и умных детей, стараясь побыстрее устроить детишек с более сложным характером: так агрессивный ребенок в их описании становится сильной личностью, неуправляемый – активным и любознательным, упрямый – волевым и усидчивым. Накладывается и множество субъективных факторов: некоторые работники сиротских учреждений из тех, кого я встречала, были откровенно странными, они генерировали невероятные фантазии про детей, их личности и истории.

Выходит, тому, что говорится о детях, просто невозможно верить. Вдобавок то, как ребенок проявляет себя в детдоме, не слишком его характеризует. Дети, оказавшиеся в сиротских учреждениях, прежде всего дико напуганы и заняты выживанием: представьте, что вы на полном ходу выпали из поезда или бежите от маньяка с ножом – насколько вы в этом состоянии сами на себя похожи? И это при том, что вы-то взрослый, вы умеете себя вести и преодолевать стрессы, с вами рефлексия, культура, опыт, а ребенок – ну он же как зверек. И если в детдоме он выбирает ластиться к взрослым, чтоб не пропасть, это вовсе не значит, что по своей природе он такой уж добродушный и ласковый: когда страх проходит, человек меняется.

Среди приемных родителей часто обсуждается, что в сиротских учреждениях ставят ошибочные диагнозы. Ну да, это так, и механизм тут очень понятен: со своим ребенком, если у него есть какая-то проблема, вы сходите к одному специалисту, к другому, к третьему и со всеми будете разговаривать. Вы найдете информацию об этой проблеме в сети, у вас будет свое мнение. А если за ребенка никто толком не отвечает, в его медкарту попадают все подряд соображения и подозрения, с которыми некому поспорить. При этом каких-то реальных проблем могут и вовсе не заметить, списав их на естественную для ребенка-сироты задержку развития. Так что и в том, что касается здоровья ребенка, заочно нет никакой ясности.

Ролики, которые снимают волонтеры или журналисты, бывают совершенно волшебными, проникновенными и трогательными. Но это же реклама, пусть и социальная. Причем производители товаров несут за свои слова куда большую ответственность, чем сентиментально настроенные граждане, которых несет на волне светлых чувств и желания помочь сироткам. И вот перед нами уже не просто до смерти перепуганная малышня, а любители математики, юные изобретатели, увлеченные кулинары, талантливые артисты. Выясняется, что едва говорящие (а то и вовсе не говорящие) ребята мечтают стать врачами и учителями, летчиками и пожарными, строителями и археологами.

Моя приемная дочка Саша рассказывала о съемках подобной программы так: «Ну, они мне говорят: "Ты что любишь?" Я отвечаю: "Ну, там… пожрать, поспать… подраться люблю". А они мне: "А еще что?" Я отвечаю: "Ну… в компьютерные игры поиграть". А они мне: "А в семью-то ты хочешь?" Я отвечаю: "Да не слишком, мне и тут хорошо". А они мне: "Не, ну так дело вообще не пойдет! Что же нам с тобой делать?" Говорят: "Может, ты на какие-то кружки ходишь?" Я отвечаю: "Конечно, мы тут все ходим на кружки, чем же еще заниматься после школы". – "На какие?" – "Ну, там… из бисера плетем, на шелке рисуем, из бересты вырезаем". – "И что, получается у тебя?" – "Да конечно, нам же говорят, как что делать, мы по инструкции". – "Во! – говорят. – Давай так: ты одаренная художница. Об этом и расскажешь!" А я им: "Как же я буду рассказывать? Я не умею". А они говорят: "Ну мы тебя будем спрашивать, а ты отвечай, а потом мы наши вопросы вырежем, и получится отличный рассказ!"» Рассказ, подтверждаю как зритель, получился и в самом деле отличный! Идиллический. Безо всяких «пожрать, поспать и подраться».

На занятиях в Школе приемных родителей будущих опекунов постоянно прессуют фразой «Важно подобрать не ребенка семье, а подходящую семью для конкретного ребенка». Имея в виду: «Это не вы выбираете себе ребенка, это мы выбираем детям родителей». Но эта фраза лишена всякого смысла, потому что никаких «мы» не существует и подобным подбором никто не занимается. Возможно, в некоторых детдомах и водятся психологи, размышляющие о том, какая семья подошла бы тому или иному воспитаннику. Но я таких не видела, во-первых, и с трудом верю в эффективность подобного подбора, во-вторых^[10].

Направление на посещение ребенка выдается любому желающему с заключением о возможности быть опекуном – пока ребенка посещает один кандидат, с ним не знакомится другой. И только от кандидата зависит, заберет он ребенка или нет. Дети старше десяти лет тоже должны написать свое согласие, и это отдельная история, но она связана не с пылкими детскими симпатиями и антипатиями, а с политикой конкретного детдома и количеством треша у ребенка в голове. Например, в детдоме, где жила моя приемная дочка Саша, был силен миф, будто приемные родители на самом деле ищут рабов, которые будут целыми днями драить их дом. А основной характеристикой будущих родителей считалось их материальное благосостояние^[11].

Вот вы пришли знакомиться с ребенком – и все дают вам понять: решить, хотите ли вы его забрать, надо как можно скорее. Потому что, если вы будете посещать ребенка без явного намерения его забрать, это нанесет ему ужасную травму. Вы и сами так чувствуете: ходить к ребенку без готовности его взять – свинство. Никаких особенных условий и сценариев для ваших свиданий у детдома нет, часто не находится даже отдельной комнаты, где вы можете пообщаться, – все происходит вздорно, спонтанно, бестолково, и даже стены давят; по сути, вы говорите свое «да» еще до встречи и берете кота в мешке. Редко бывает, что вам удается познакомиться с ребенком как-то случайно, например в детском доме работают ваши знакомые, они ведут детишек в музей, и вы встречаетесь там и тусуетесь вместе, не стараясь друг другу понравиться^[12].

Обычно у вас нет возможности пообщаться с ребенком до того, как вы специально приходите с ним познакомиться. А это уже искаженная реальность, когда все так нервничают, что уже не способны трезво видеть друг друга. И даже если мозг посылает вам сигнал: нет, что-то не то, – ребенок уже настроился, и перед ним стыдно, опека уже настроилась, и перед ней неловко, детдом, со своей стороны, строит козни, которым надо противостоять, и общее напряжение напрочь глушит тревожные сигналы. Есть люди с крепкой нервной системой: в поисках «своего ребенка» они ходят по самым разным сиротским учреждениям, знакомятся со множеством детей, советуются с независимыми врачами и психологами, пишут отказы, идут знакомиться снова. Но мой опыт скромен: обоих детей, на посещение которых мне выдали направления, я забрала.

Изначально я хотела взять маленькую девочку. Я думала: у меня есть маленькая Яся, и если взять еще одну девочку, лет четырех-пяти, то они смогут играть вместе. Но когда я стала смотреть анкеты и видеоролики, то заметила, что мальчиков там гораздо больше и симпатичные мальчики встречаются гораздо чаще, чем симпатичные девочки. Мне было понравилась одна девочка с удивительным именем Адель, но вскоре ее ролик исчез, то есть девочку забрали. Уже потом я узнала, что девочек забирают куда чаще и охотнее, таков общий тренд. Среднестатистический приемный родитель ищет здоровую маленькую девочку без братьев и сестер. Ну а в базах больше всего мальчишек-подростков; если здоровые маленькие девочки туда и попадают, то надолго не задерживаются. И я стала думать: возьму-ка я лучше мальчика, все ж девочек у меня уже две, а мальчик всего один. Я выбрала по видеобазе нескольких мальчиков, но ни про кого из них не пыталась узнать больше – у меня не было на руках заключения, и я боялась, что его могут не дать^[13].

Пока я собирала документы, почти всех мальчиков, которые мне нравились, забрали. Постоянный просмотр роликов стал нашим общим с дочкой Леечкой ритуалом. В самарском доме ребенка был светленький улыбчивый мальчик, который нравился нам обеим; как раз его почему-то никто не брал. И мы решили, что, как только мне дадут заключение, мы его и возьмем. Я мечтала о том мальчике, представляла себе, как он впишется в нашу семью, – в общем, все шло своим чередом. Тогда я еще не знала, что если малыша долго не забирают, то объяснение этому только одно: у ребенка ну совсем серьезный диагноз^[14].

В какой-то момент моя новая подруга, обретенная в Школе приемных родителей, прислала мне ссылку на телепередачу, рассказывающую о детях-сиротах: каждый выпуск программы был посвящен одному ребенку, причем снимали в основном детей школьного возраста. Подруге понравилась там одиннадцатилетняя девочка. Мне эта девочка не слишком приглянулась, но я стала смотреть другие ролики, листать страницы сайта программы. И увидела Сашу, ту самую «одаренную художницу». Она понравилась уже мне. Саше тоже было одиннадцать. Сюжет о ней был снят больше года назад, тогда Саше исполнялось десять, но девочку так никто и не забрал. Я позвала Лею, мы посмотрели программу вместе; Лее девочка Саша понравилась даже сильнее, чем мне. Именно Лея стала уговаривать меня позвонить и хотя бы просто разузнать про Сашу. Мне-то было понятно, что никаких «просто» в этих делах не бывает, я сомневалась и медлила. Но во мне уже началось какое-то движение к девочке Саше – я думала: а если бы со мной что-то случилось, и моя дочка попала в детдом, и о ней даже сняли бы программу, а ее бы так никто и не взял…

Теперь я знаю, что с моей дочкой такое произошло бы едва ли. Даже если бы я умерла и никто из друзей и родственников не взял бы ее к себе (что маловероятно, люди-то добрые), ее быстро забрали бы в приемную семью. Потому что дети среднестатистических родителей попадают в систему крайне редко и их сразу выделяют, это так называемые домашние дети. Обычный обитатель детского дома – это ребенок, родители которого пьют, колются и ведут не слишком здоровый образ жизни. На ребенка им, скорее всего, начхать; пока они с ним жили, никто ребенком особо не занимался, его наверняка били, он голодал и ходил в чем придется. И в этом плане общепринятые представления о детдомовских малютках оказались близки к реальности, мои были гораздо романтичнее. Они были настолько романтичны, что я думала, думала про девочку Сашу – и в итоге позвонила по телефону со странички той программы.

В редакции о девочке Саше совсем забыли – выпуск-то был старый. Но, порывшись в своих документах, ее сотрудница снабдила меня контактами опеки. В опеке тоже не могли вспомнить, что это за Саша такая. Однако дама-инспектор оказалась очень вежливой, она сказала: «Вы мне перезвоните минут через пятнадцать, я сейчас переберу все личные дела, может, и найду вашу Сашу». И нашла. Когда я перезвонила, дама-инспектор говорила со мной уже не просто вежливо, а сладко. «Да, конечно, – пропела она, – чудесная девочка, круглая сирота, мама умерла, никто ее не навещает… нет, кажется, навещает какой-то бывший сосед… но больше у нее никого нет. Вот уже почти три года в нашем детдоме, и никого, знаете… ни одного кандидата, ни одного просмотра…» – «Ведь была программа, – сказала я. – Телевизионная. Я ее посмотрела. Неужели никто не звонил?» – «Ну, может, я чего-то не помню, – сказала дама-инспектор, – может, были какие-то звонки. Но до нас так никто и не дошел. У девочки же инвалидность. Когда люди слышат про инвалидность, они, знаете, просто кладут трубку».

Конечно, в той телепрограмме не было и намека на проблемы со здоровьем, и я тоже чуть было не положила трубку. Я совсем не собиралась брать одиннадцатилетнего ребенка с инвалидностью. Здоровый малыш – да. Подросток с инвалидностью? Ну, я банально не справлюсь ни с подростком, ни с инвалидностью. Даже собственные подростки – это ужас, что ж говорить о приемных. Что до моих познаний в медицине – они близки к нулю. Больше того, я даже царапину ребенку не могу обработать, меня мутит от вида крови^[15].

Однако я уже не могла выкинуть девочку Сашу из головы. Я не была с ней знакома, я никогда ее не видела, а чувствовала себя так, будто сама сдала ее в детдом. Когда я звонила в опеку, я надеялась, мне скажут, что у Саши есть дядя, бабушка, троюродная сестра и они ее навещают, пяток бойких волонтеров занимаются ее культурным развитием, а симпатичная семейная пара часто берет ее в гости и подумывает взять насовсем. Но, когда выяснилось, что у Саши никого нет и никто о ней не подумывает, я почувствовала себя ужасно виноватой.

Я немного пожила с этим чувством, потом еще раз позвонила в опеку, за дополнительными подробностями, и в детдом, за дополнительными подробностями. В итоге я забрала Сашу сразу после того, как получила заключение о возможности быть опекуном. Потом, конечно же, выяснилось, что предоставленная мне информация была не слишком правдивой. Например, в детдоме сказали, что Саша почти отличница, – не упомянув при этом, что учится она в коррекционной школе. Сказали, что она мечтает о семье и необыкновенно воодушевилась, узнав о том, что ею кто-то интересуется, – хотя ничего такого не было и в помине, Саша привыкла к детдому и идея жизни в неведомой новой семье ее очень напрягала. Сказали, что Саша все знает о своем заболевании и привыкла самостоятельно делать все нужные процедуры, – какое там! Но в чем-то детдом напугал меня зря: говорили, что у Саши трудный характер, она холодная и властная, взрослых не уважает, малышей гнобит. К счастью, и это оказалось преувеличением.

Я воображала, будто беру одаренную художницу, почти отличницу, холодную и властную; с инвалидностью, но на самообслуживании. Дома Саша расслабилась и стала ласковой; ну да, она не ангел и по-прежнему больше всего любит «поспать, пожрать и подраться», но при этом она вполне адекватна и по мере сил соблюдает здешние правила. Самообслуживание по части инвалидности – нет, это только в перспективе. Особых творческих задатков у Сашки тоже не наблюдается, ей не хватает фантазии и она не умеет придумывать, но при наличии четких инструкций неплохо справляется даже с заумными конструкторами. Что до школьной успеваемости – это просто мрак; к провалам в знаниях добавляется еще и ненависть к самому процессу обучения. Зато отношения у нас практически безоблачные, и к нашей семье Саша очень привязалась.

В общем, я взяла кота в мешке – и ладно, котик оказался вполне симпатичным. От идеи маленького мальчика я тоже не отказалась – и нашла его где-то через полгода после Саши, не через базу анкет и видеороликов, а через сообщество приемных родителей и рекомендацию людей, лично знакомых с ребенком. Как ни крути, а это лучший путь. Сложность в том, что общаться с теми, кто знаком с конкретными детьми из системы, начинаешь уже после того, как берешь ребенка, а изначально-то таких связей нет. Правда, существуют и форумы усыновителей, и открытые группы в том же фейсбуке, где люди готовы поделиться собственной информацией о детдомовских детях. Но лично я узнала о них уже после того, как взяла Сашку.

Отдельная история – новорожденные малыши. В роддомах детей оставляют самые разные мамы, в том числе и довольно благополучные. И за новорожденными малышами всегда стоит очередь. Очередь – это когда вы приезжаете в опеку при роддоме, пишете заявление, что хотите малыша, оставляете свои координаты и ждете звонка. Можно объехать хоть дюжину таких опек. Малыш появляется – и, если ваша очередь подошла, вам звонят. И для опеки, и для малыша, и для вас это самый простой способ найти друг друга. Можно оставить свои данные в приютах, опеках при домах ребенка или детдомах, и вам позвонят, если поступит информация о соответствующем вашим пожеланиям ребенке постарше, которого нужно устроить. Опеки очень любят, когда у них есть потенциальные кандидаты, готовые взять ребенка, – конечно, отправлять ребенка в семью гораздо приятнее, чем в сиротское учреждение. Но очереди стоят все же только за новорожденными.

Что до того самарского мальчика из видеоролика, который пленил нас с дочкой, – да, я тогда позвонила в его опеку, чтобы узнать о нем подробнее. Выслушала список диагнозов, расстроилась. И решила, что двух детей с инвалидностью все же не потяну. Если я буду постоянно торчать с малышом в больницах, что станет с остальными моими детьми? К счастью, того мальчика потом все же забрали, и чувство вины меня больше не гложет. А в базы я стараюсь не заглядывать – по крайней мере, пока я не готова брать еще детей, а ведь непременно кто-нибудь царапнет.

Глава 3
Детдом

Про детдома я думала так: это место, где детишки живут как в казарме, им там плохо и всякий ребенок мечтает оттуда вырваться. Но, когда я позвонила с расспросами про приглянувшуюся мне одиннадцатилетнюю девочку Сашу в опеку – в самый первый раз, до нашего знакомства, – тамошняя дама-инспектор сказала: «Я завтра буду в детдоме и спрошу, хочет ли она в семью. Детки постарше – они ведь часто уже и не хотят». – «А что, неужели им нравится в детдоме?» – спросила я. «Да, а что же, – ответила дама. – У нас детдом хороший, дети дружат, у них все есть. И они привыкают, боятся перемен».

Потом я, по совету дамы-инспектора, созвонилась с директором детдома, и директор, с явным напряжением в голосе, сказала: «Ну-у-у… Саша у нас так долго адаптировалась, и вот наконец все наладилось, девочка успокоилась, а вы собираетесь ее забрать. Нет, я не уверена, что это хорошая идея… Я с ней поговорю, но нет, я не уверена». – «Но у Саши же никого нет, – сказала я. – Никаких родственников, никто ее не навещает… нечего терять». – «Детдом – это тоже дом, – холодно сказала директор. – Думаете, мы не любим наших детей, чего-то им здесь не хватает? Поверьте, вы на своих детей меньше тратите – и денег, и сил. А у Саши ведь еще и инвалидность, ей важен режим, постоянный контроль, особый уход. Знаете, не всем детям лучше в семье».

Я поняла, что найти общий язык с директором получится едва ли. Хотя про деньги – это правда: на каждого ребенка в детдоме выделяются очень значительные суммы – обычно называют цифры порядка 100 000 – 200 000 в месяц и даже выше, в зависимости от региона и типа учреждения. Спора нет, я трачу меньше.

Зато дама-инспектор из опеки явно хотела устроить девочку Сашу в семью. И на следующий день она воодушевленно сообщила мне, что по медицинской линии там все не так страшно, а Саша очень заинтересовалась, она ждет фото и подробностей.

На тот момент я была совсем не уверена в своей решимости взять одиннадцатилетнюю девочку с инвалидностью. И тон детдомовского директора меня тоже расстроил. Но раз Саша ждет фото и подробностей – да, конечно, надо их отправить.

Задним числом я понимаю, что именно та дама-инспектор из опеки, ее воодушевление, ее радость от того, что кто-то хочет взять девочку Сашу, которая вот уже почти три года сидит в детдоме (ведь даже и телепрограмму сняли, а толку!), и сыграли в нашей истории главную роль. А то бы я, может, все же испугалась и отступила. Но дама-инспектор так меня ждала – а из ее слов выходило, что и девочка ждет, – что я отправилась к ним сразу же, как только получила от своей опеки нужные документы.

Это был другой город, мы с дочками, полуторагодовалой Ясей и двенадцатилетней Леей, приехали на поезде ранним утром, шел снег с дождем, погода была серой и мерзкой. Я взяла для Яси коляску, таскать ее было ужасно неудобно, мы сразу же замерзли и устали.

На месте расклад оказался тем же, что и на расстоянии. Опека, куда мы отправились прямо с поезда, была нам очень рада, воодушевленная дама-инспектор предлагала чай, умилялась, глядя на маленькую Ясю, без проволочек выписала направление на знакомство с девочкой Сашей. Она же созвонилась с детдомом и согласовала наш приход. Но в детдом нас сначала вообще отказались пускать. Выяснилось (почему-то только на этом этапе), что посторонним несовершеннолетним вход на территорию детдома запрещен, нечего им тут делать, «пусть подождут на улице», а какая же улица, когда снег с дождем, да и сколько им там ждать? Мне казалось важным, чтобы мы познакомились с девочкой Сашей вместе, мне и в голову не пришло, что нужно идти в детдом одной. Снег, ветер, мы стоим у чугунного забора детдома с коляской, дочки дрожат, я тоже дрожу, пытаюсь объясняться с охранником по домофону – и сейчас мороз по коже, как вспомнишь. А тогда было еще и страшно, я думала: о ужас, что мы тут делаем, во что мы ввязались?!

В конце концов нас пустили в холл, охранник переписал мои паспортные данные, и к нам пришла тетя-завхоз. Которая сказала, что раз уж я притащила своих детей, то нужна хотя бы справка о том, что они здоровы. Справки у меня, конечно же, не было, и достать ее в чужом городе было совершенно негде. Я говорила: «Но вы же не требуете справку о моем здоровье?» А она отвечала: «Вы должны были пройти медкомиссию – разве у вас нет на руках заключения о том, что вы здоровы?!» Я говорила: «Но это заключение действует полгода – каким образом оно может гарантировать, что именно сейчас я не больна гриппом?» А она отвечала: «Так что, вы больны? Зачем же вы тогда приехали? Заражать наших детей?!» За этими разговорами мы провели, наверное, минут сорок, и мне становилось все унылее и унылее. Холл, в котором мы находились, ничем не выдавал места, где живут дети: убогий советский холл, похожий был в моей женской консультации на первом этаже хрущевки. Ни игрушек, ни книжек, ни бойких плакатов – только бежевые крашеные стены, флегматичный охранник, линолеум, стулья и искусственные цветы. Не было тут и гардероба – похоже, посетители не предполагались.

Наконец я позвонила директору, она вмешалась, и завхоз от нас отцепилась. Детям велели сидеть в холле, а меня повели в кабинет социального работника, где хранились дела детдомовцев. Соцработник была приветлива. Она изложила все, что знает о биографии нашей девочки Саши (вышло немного), показала некоторые документы, позвала врача и воспитательницу. И тут вдруг наступило какое-то радостное оживление: и врач, и воспитательница меня разве что не расцеловали, повторяя, как было бы здорово, какое было бы счастье, если бы бедная девочка обрела семью – да, Саша непростой ребенок, характер у нее о-го-го, но она все равно ребенок, ей так нужна мама, а тут еще и брат, сестры, чудесно, чудесно! Узнав, что потенциальные сестры мыкаются в холле, они немедленно притащили их в кабинет и принялись с ними болтать. Это было что-то нормальное, человеческое.

Но мне все равно было очень страшно. Ужасно хотелось куда-нибудь сбежать, исчезнуть, раствориться, а знакомиться с бедной девочкой не хотелось уже совсем. Хотя я старалась держаться, быть милой, задавать вопросы и даже слушать ответы.

Потом в тот же кабинет привели и саму Сашу. По ней было видно, что ей еще страшнее. Бедную Сашу буквально затолкали внутрь, а она пятилась обратно к двери с отчаянием во взгляде. Заталкивала ее та завхоз из холла, при этом она вопила: «Познакомься, деточка, к тебе приехали твои мама и сестрички! Обними их скорее!» Чтобы Саша не сбежала, завхоз прижала дверь своим телом.

Видимо, для того чтобы Саша произвела на нас хорошее впечатление, на нее нацепили блестящие черные сапоги на высоких каблуках, кожаную куртку в заклепках, шапочку в блестках, кажется, ее даже накрасили и уж точно аккуратно причесали – в общем, Сашка производила впечатление последней оторвы гораздо старше своего возраста, вид у нее был несчастный, сердитый и перепуганный. В той телепрограмме, которую мы с детьми столько раз посмотрели дома, Саша была, конечно же, совсем другой, улыбчивой и спокойной.

Если бы я ждала, что полюблю ее с первого взгляда, то была бы страшно разочарована, но таких фантазий у меня, к счастью, не было. Однако я все же разочаровала себя тем, что при виде девочки Саши меня совсем не захлестнуло волной добрых, родственных или хоть каких-нибудь нежных чувств. Среди эмоций позорно лидировала паника. Обниматься не тянуло, и взаимная неловкость только росла.

Ситуацию спасла дочка Леечка: она светски поинтересовалась, как тут вообще устроена жизнь, попросила Сашу все ей показать, и, ко всеобщему облегчению, обе девочки куда-то побежали. А нас с Ясей отправили к директору. По телефону мне казалось, что она очень пожилая и именно поэтому цедит скрипучим голосом редкие слова. Но выяснилось, что она вовсе не пожилая, а весьма деловитая дама средних лет в строгом, но при этом красном костюме. А говорить скрипуче, медленно и с паузами – это такой стиль. В том же стиле директор стала задавать мне вопросы из ряда «Осознаёте ли вы, что приемный ребенок – это очень большая ответственность?» и «Как вы планируете преодолевать проблемы, которые непременно возникнут?». Директор смотрела на меня испытующе, как на подсудимую, звучали вопросы так, будто я совершила преступление, а теперь оправдываюсь. Выходило, что я должна убеждать эту строгую даму в том, какой прекрасной матерью я стану для девочки Саши. При том что я сама совсем не была в этом уверена. Мы ведь даже не познакомились, мы успели только с ужасом посмотреть друг на друга.

Впереди были выходные, мы договорились, что на выходных будем забирать Сашу погулять. И на этом мучительное собеседование закончилось. Повезло, что при мне была Яся, которая активно жила своей детской жизнью: бегала по кабинету, куда-то лезла, брала какие-то предметы. Параллельно я общалась и с ней, и атмосферу допроса это заметно разряжало.

Снег с дождем наконец закончился, посветлело, мы с Ясей вышли во двор детдома. Лея и Саша уже успели сдружиться, они бегали по двору, смеялись. И это было огромным облегчением. Лея очень-очень старалась найти со своей детдомовской ровесницей общий язык, хотя перепугалась и хотела бежать куда подальше ничуть не меньше меня.

Вместе прогуливаясь по двору, мы стали говорить про детдомовскую жизнь. Саша сразу же сказала, что ей тут очень даже неплохо. Она со всеми дружит, воспитатели добрые. Куда-то ехать ей страшно. Выходило, что и ее я должна убеждать – в том, что страшного тут ничего нет.

Саше действительно нравилось в этом детдоме. После смерти мамы она успела пожить в двух детдомах – и первый ругала за то, что там ее заставляли что-то делать, убираться в комнате и как-то за собой следить. Здесь ее уже ничего не заставляли делать. Убирают уборщицы. Еду готовит повар. Постель меняет няня. Порвала куртку – идешь к завхозу и выбираешь на складе другую. Хочешь учиться – учись. Не хочешь – да пожалуйста. Играть целый день в компьютер – почему нет? Воспитателям даже удобно, ведь если ты сидишь и играешь, то точно ни с кем не дерешься. Тебя постоянно развлекают: в детдоме куча кружков, тренажерный зал, с утра до ночи включен телевизор, детей возят туда-сюда с экскурсиями. Приезжают концерты и спектакли. Приходят добросердечные волонтеры. Благотворители тащат подарки. И ты никому ничего не должен. Ты несчастная сиротка, тебе не повезло в жизни – какой с тебя спрос? Все тебя жалеют и балуют, а если вдруг кто-то чего-то требует, так это злой человек.

По своему устройству Сашин детдом был похож на детский сад. Вот группа – в ней живет до десяти детей, но обычно меньше, человек пять – семь. В группу, как и в саду, отдельный вход с раздевалкой. Внутри – большая игровая комната со столами, игрушками, непременным телевизором. К игровой с одной стороны прилегает спальня, там кровати и шкафы с одеждой. С другой стороны из игровой можно выйти в туалет-душ. Небольшое пространство с чашками, чайником и микроволновкой тоже имеется. Для кружков, спортивных и прочих занятий есть отдельные комнаты и залы. Словом, вполне себе детский сад. В группе всегда есть воспитатель, они работают посменно по двенадцать часов, обычно их четверо. Дети взрослеют, но это ничего не меняет: их все так же обслуживают, развлекают, выводят погулять. И жалеют, жалеют, жалеют. Любые способности ребенка воспеваются, ведь его важно поддерживать. Прочел стишок – вот тебе грамота. Станцевал – гром аплодисментов. Вышил бисером цветочек – всероссийская слава.

Мне казалось, что в детдоме ребенок должен чувствовать себя потерянным. Но оказалось, что детей там так занимают, что они не успевает себя хоть как-то чувствовать. Тобой все время руководят, тебя все время куда-то ведут, ты ничего для себя не решаешь и не выбираешь; единственное, как ты можешь себя проявить, – это сопротивляться, обманывать, орать: «Не хочу, не буду!» Поэтому насолить любому взрослому – это особая доблесть. Саша гордилась тем, что довела своими выходками одну из воспитательниц до больницы (ну, ей так сказали, пойди пойми, что там случилось на самом деле) и каждый день мотала нервы врачу (недаром та готова была меня расцеловать): Саша отказывалась выполнять медицинские назначения, и врач действительно очень переживала. «Слушай, – сказала я Сашке, уже когда мы жили вместе, – ну подумай: если бы с тобой случилось что-то серьезное, представь себе, как бы ей тяжело пришлось, ведь она бы чувствовала, что это ее вина, это она за тобой не досмотрела». – «Ну и пусть бы страдала, так ей и надо!» – ответила Сашка. «Почему так и надо? Что плохого она тебе сделала? В чем, по-твоему, ее вина – в том, что она согласилась работать в детдоме? Она ведь просто человек – и, судя по всему, хороший, неравнодушный». Сашка посмотрела на меня тогда с изумлением. Для детдомовца взрослые – это обслуживающий персонал, более или менее удобный. Никаких других отношений тут не бывает.