Вячеслав Киман
Джек

-1-

Этот день немного отличался от других похожих дней, но не только потому, что отец взглянул с утра на сына немного по-другому, как-то свысока, прищурив правый глаз. Пробивающаяся седина, усы и крепкие натруженные руки не давали повода усомниться в его величии, силе и справедливости, ведь для Витьки он был именно великим человеком, будто богатырём, который целыми днями бьёт неприятеля, а вечером приходит усталый, но добрый. Мама Марина с сыном Витей привыкли к поздним возвращениям главы семьи, ведь во время посевной или уборочной страды механизаторы не сидят без дела. Сейчас как раз такое время, когда каждая упущенная минута стоит будущего урожая. Но даже в такое неспокойное время Павлу Сергеевичу Савушкину удалось найти один день, чтобы побыть с семьёй и привести в порядок хозяйство.

Витя вышел на крылечко в трусах и майке, посмотрел на яркое, почти белое солнце и громко чихнул. Это не осталось незамеченным, мама уже поняла, что несносный мальчишка снова вышел раздетым, а ведь конец мая не всегда заслуживает доверие.

– Витька, ну-ка быстро оденься! Иш-ты какой, жаркий, не май месяц, воскликнула она, улыбаясь и выглядывая из-за занавески летней кухни. Это была её любимая фраза, даже когда на улице цвёл май.

–Эй, засоня! – крикнул отец, свесив разноску с инструментами с чердачного окна, – что собираешься делать сегодня? Снова с Вовкой на ручей побежишь?

Витя свесил голову и уставился на тапочек, балансировавший на одном лишь пальце ноги, интересуясь – сколько раз тот качнётся, пока не упадёт. Он знал, что отец шутит и на этот раз, впрочем, даже если сказать ему, что прогулка на ручей сегодня планировалась, то получит лишь улыбку из-под мохнатых усов. Только почему-то он смутился и тихо буркнул под нос, что «не знает».

– Ты ещё тут? А ну-ка умывайся и зови папу завтракать, юный природовед, – немного строже напомнила о себе мама. Витя надел тапочек, который так и не свалился, поглубже и юркнул в дом.

Павел слез с чердака, где поправлял дверцу, и не смог удержаться от смеха. Лестница словно вросла в землю под его весом, её ножки ушли вглубь почти на полметра.

– Ну что, бедолага. Выдержала? Потерпи, скоро я тебя починю, и до тебя руки дойдут. Марти! Маартиии! – не мог он пройти мимо любимой дворняги, не взяв её за морду, которая полностью скрылась в огромных ладонях хозяина.

Старый пёс был даже старше Витьки на целый год, ему было почти одиннадцать лет. Чёрный с проседью дворовый мохнатый леший чем-то был похож на Павла, но скорее всего, только характером. Марти смотрел в глаза хозяину, просунув мордашку между его больших пальцев, и повизгивал от счастья.

–Ну что, чертяга ты седой, соскучился? Как насчёт прогулки? Одобряешь? Ну ладно, ладно, подумаем! – смеясь щурился Павел, а пёс, почуяв ослабевший захват своей морды, рванул вниз, а потом резко вверх. Через секунду он уже лизал лицо хозяина и вытаптывал ему колени лапами.

–Уйди, бешеный, да что с тобой? Смеялся он и вытирал рукавом щёки и лоб.

-2-

Мама устроила целый пир, это был особенный день, ведь всё семейство было в сборе. Даже пироги с капустой, папины любимые, красовались в середине стола. Витя немного стеснялся вести себя, как он обычно делает за столом. Он не раскачивал ногой и даже не пролил молочный суп. Ел аккуратно и только изредка поглядывал из-под ложки на отца, который делал серьёзный вид, хотя усы выдавали его улыбку.

– Я тут узнал, что ты без троек в этом году? – решил немного отвлечь сына Павел.

–Угу, только читать много задали на каникулы, – промолвил с жалостью в голосе Витя, бросив украдкой взгляд на маму. Он знал, что от неё поблажек можно не ждать, тем более, все книжки уже давно лежали на его столе в комнате.

Марина, работая в библиотеке, не могла позволить ребёнку остаться неучем. Она часто читала сыну вслух интересные книги перед сном, Витя слушал этот нежный певучий мамин голос и не мог поверить в своё счастье. Только у него была такая красивая мама, больше такой нет ни у кого. В полумраке комнаты с распущенными тёмными волосами до пояса она была похожа на добрую волшебницу, читающую заклинания. Витя часто даже не вникал в содержание книги, он завороженно смотрел на нежное родное лицо и просто был счастлив.

Марина была красавицей, в посёлке многие завидовали ей: «в 34 года так хорошо сохраниться, да мужа такого отхватить!». Она немного стеснялась такого недоброго внимания людей, поэтому старалась реже мелькать перед односельчанами.

Но зависть соседей её волновала намного меньше, чем другая беда. Этой бедой был местный участковый Федор Дементьев, который просто преследовал бедную женщину. Он попадался ей всегда и везде на пути, он всегда шёл навстречу или параллельно ей. Подозрительным становилось то, что даже поход Марины в магазин заканчивался каким-то фарсом со стороны стража закона. Ему нужно было срочно устроить осмотр здания и закрыть «эту криминальную лавочку» до выяснения. Иногда он мог устроить разборки со шпаной прямо под окнами библиотеки. Он хватал шкодника за ухо, поворачивал его лицом к библиотечным окнам и отчитывал, как будто Марина была заказчиком подобных представлений.

Сорванцы не были виновны ни в чём, она это поняла давно. Этот подлец изводил её вот уже несколько лет подобным образом, но в последнее время от него просто не было спасения. Фёдор не мог смириться с тем, что двенадцать лет назад получил отпор от Марины, да ещё при таких обстоятельствах, которые обычно не забываются. Когда он начал проявлять к ней знаки внимания, та выбрала Павла. Это так задело самолюбие неудавшегося ухажёра, что тот чуть не пырнул Павла ножом, спасла случайность – он вовремя обернулся и скрутил Фёдора, после чего привязал его к столбу. За это Павлу пришлось отсидеть пятнадцать суток, но про нож он промолчал, стыдно, что ли было ему оправдываться. Зато Фёдор изливал свою ненависть потоками, обещая расплатиться с обидчиком. Он и в милицию пошел работать только ради того, чтобы развязать себе руки и получить, в случае чего, прикрытие за свои подлые деяния. А они преобладали в его списке дел над добрыми и справедливыми. «Живодёр!» – такое клеймо он заработал себе с малых лет. Он не мог спокойно пройти мимо кошки или собаки, чтобы не дать им пинка, он и свиней держал только для того, чтобы тренировать своё хладнокровие, издеваясь над ними.

Его сынишка, такой же рыжий и конопатый, как папаша, глядя на геройство «живодёра», становился подобным ему, безжалостным. Даже птицы старались избегать огорода Дементьевых, их весёлое щебетание раздавалось где угодно, только не там.

-3-

Ударом ноги в это воскресное майское утро открыл он свинарник, скорчив круглое красное лицо, напоминающее свиное рыло.

– Что столпились, пшли прочь!

Бедные животные отбежали в дальний угол, уткнули пятачки в одну точку, как будто шепчась друг с другом, но при этом боясь даже хрюкнуть. Фёдор вылил ведро помоев в корыто и глянул туда, где прятались четыре поросёнка, лелеющие надежду на пощаду хотя бы сегодня. Он облизнул свои пухлые губы, жёлто-зелёные глаза немного заволокло туманом, так велико было его желание пройти эти несколько шагов по вонючей жиже к желанной цели. Живые боксёрские груши, безмолвные жертвы, в каждой из которых он видел Павла, бил его ногами, ломал рёбра и черенки лопат.

Но сегодня у него другие планы, в них не входила утренняя расправа в свинарнике. Стенька – подрастающая копия папаши, наконец-то добился своего – сегодня утром они пойдут на охоту, и мальчишка сам попробует стрелять из настоящего ружья! Спал ли он этой ночью, сказать сложно, но только с самого утра он следил за всеми передвижениями отца. Вот он встал, наконец-то! Вот пошел в сени, гремит ведром. Сейчас пойдёт в свинарник, задать свиньям. Ага, выходит, как бы спросить у него про обещание и не получить удар по щеке? Лучше подождать немного.

Матери у Стеньки не было, она умерла несколько лет назад при странных обстоятельствах. Её труп выловили в местном пруду недалеко от посёлка. Вскрытие показало, что женщина захлебнулась, вероятно, поскользнувшись на скользком глинистом берегу и упав в воду. Никакого криминала не обнаружили, дело не заводилось, просто констатировали смерть от несчастного случая и выдали тело на руки в районной больнице.

У милиции вопросов не было, но односельчане, которые знали покойную, догадывались, что эта смерть произошла не случайно. Полина Дементьева никогда бы не пошла к тому пруду просто так. Она дальше своей калитки никогда не ходила, так как постоянные гематомы на носу и под глазами не позволяли этого делать. Муж не давал ей спокойной жизни, он чесал свои кулаки по любому поводу. За месяц до гибели Полины он сломал ей ребро только за то, что она не заметила его прихода и столкнулась с ним в тёмных сенях. Наказание последовало незамедлительно, она отлетела в дальний угол и зажалась в маленький комочек, не думая о нестерпимой жгучей боли в груди. Эта боль её беспокоила меньше, чем та, которая обжигала её сердце. Даже плакать она научилась бесшумно, принимая свою участь, как должное, лёжа на мокрой подушке, прижатая толстой ручищей спящего борова. Она не смотрела на эту руку, поросшую рыжими волосами, она просто не могла больше видеть это орудие мучений.

Часто Полина даже не могла встать в туалет, так и терпела до самого утра, пока Фёдор не начнёт собираться в участок. Даже пожаловаться на судьбу она не могла никому. Подруг у неё не было, муж запретил ей общаться с людьми, а мать мужа – Зоя Георгиевна, не горела охотой выслушивать жалобы невестки. Да ей и самой частенько приходилось сидеть за занавеской тише воды. Сын не трогал мать, но поток ярости выливался и на неё.

– Стенька! Долго я тебя буду ждать? – рычал Фёдор, шаря по ящикам комода, где россыпями лежали зелёные и красные охотничьи патроны. Запустив в них свою волосатую лапу, он принялся загребать патроны и высыпать их обратно в ящик, как будто алчный кладоискатель, попавший в чужую пещеру с золотом. Взяв две пригоршни, он рассовал патроны по карманам, подошёл к ведру с водой, топая кирзовыми сапогами по скрипучему полу, и бросил злобный взгляд на мать. Та сидела за полуоткрытой занавеской и старалась быть невидимой.

– Сынок, когда вас ждать? К обеду то будете, небось?

Фёдор сжал челюсти и заиграл желваками, но сдержался, бросив через плечо:

– Сидишь и сиди! Будем.

-4-

– Ну что, Витька? – произнёс с глубоким вздохом Павел, вложив в этот вздох всё своё мастерство создавать прелюдию к скорому сюрпризу. Он стоял в дверном проёме спиной к солнцу и был похож на огненного великана. Витя надел очки и улыбнулся отцу. Он знал, что сейчас папа скажет свою коронную фразу, и ждать пришлось недолго.

– Что, друг ты мой сердешный, раз ты такой герой и не расстроил мать оценками, собирайся, – он затушил папиросу и огляделся, как будто в поиске чего-то, но подумав немного, махнул рукой. Так и оставшись, как был, в коричневой клетчатой рубашке с закатанными рукавами, утыканной опилками и в вытертых, почти белых джинсах, он вразвалку пошел в сарай и скрылся в тёмной щели между его дверками.

– Витька, держи двери, так оно быстрее будет, – послышался голос оттуда, – что я тебе обещал, напомни-ка мне.

Витя схватился за створку дверей сарая и распахнул её шире, чтобы выпустить железного красавца небесного цвета – папин Юпитер с коляской.

–Бинокль! Бинокль!

Он смотрел на мотоцикл с затаённым восторгом, а в горле что-то сжалось. Даже в ушах немного зашумело, когда он понял, что папа выкатывает мотоцикл ради него – Витьки!

– Так, молодой человек, поедешь сзади, одевай куртку и тёплые штаны.

– Пап, а в люльке я не поеду? – удивлённо спросил Витя.

– Нет, в люльке поедет наш мохнатый друг, – улыбаясь под усами сказал Павел, отвязывая Марти. Собака радостно виляла хвостом и преданно смотрела на хозяина, пока тот не показал пальцем на люльку. Пёс не заставил себя упрашивать, прыгнул внутрь и уселся на сиденье, тут же высунул красный язык и свесил его между клыками, как будто только что совершил забег.

Очень часто мальчишки чувствуют себя взрослыми, особенно когда им по десять лет. Они собираются небольшими кучками на улице и хвастаются друг перед другом своими подвигами или достижениями. Один помогал отцу ремонтировать крышу и даже не побоялся высоты, а другой заблудился в лесу и сам нашел дорогу. Витька тоже любил похвастаться, доказать, что он уже взрослый. Когда Юпитер с приятным рычанием ехал по проулку, а потом по главной улице посёлка, было очень обидно, что никто не заметил его, такого взрослого, которому можно ехать на заднем сиденье. Но на смену разочарованию незамедлительно вернулся восторг. Мотоцикл проехал последние дома на окраине, повернул вправо и стал набирать скорость. Вот оно, это ощущение превосходства над дорогой под ними, чёрным вспаханным полем, уменьшающимися домиками посёлка. Даже тёмно-синий лес за спиной не мог бы тревожить его воображение так, как прохладный влажный воздух, летящий в лицо. Спрятавшись за спиной отца, Витя закрыл глаза и крепко обнял его, полностью доверившись. Улыбка до ушей выдавала его, говоря, что всё-таки он пока ещё ребенок.

-5-

Фёдор закинул ружьё на плечо, как бревно, держа его за дуло, небрежно и развязно. Могло показаться, что он таскает его с утра до вечера, и оно так ему надоело, как молоток кузнецу. В трёх шагах сзади плёлся Стенька, цепляя носами резиновых сапог каждый камень. Ему сложно было понять действия угрюмого отца, зачем было делать такой крюк по посёлку, если проще пройти двести метров по проулку, повернуть налево и никуда не сворачивать до самого леса. Однако планы Фёдора вырастали в его пухлой голове спонтанно, иногда они не поддавались простому логическому объяснению.

Будучи участковым, он мог бродить по проулкам часами, заглядывать в щели заборов, скалиться на чужих собак и плевать в землю, встречая прохожих. Его сторонились, старались зайти в дом, едва завидев вдалеке синюю рубашку под распахнутой форменной курткой.

Выйдя за ворота, он вопреки ожиданиям Стеньки пошёл в другую сторону, дошёл до конца улицы, повернул направо и пересек ещё три проулка, после чего свернул в четвертый, где жили Савушкины. Стенька не мог ему возразить, у него никто не спрашивал мнения, иначе можно схлопотать сапогом по одному месту. Уже несколько метров оставалось до забора, через щели был виден дом и огород, Марина была в доме. Фёдор остановился, как вкопанный, и продолжал пристально всматриваться в щели забора. Наконец, он дождался момента, когда хозяйка вышла из дома, держа тазик с водой, поставила его на перила крыльца, придерживая одной рукой, а другой поправила красную косынку на голове. Фёдор продолжил своё движение, в его взгляде светился недобрый огонь. Он уже заметил через щели забора, что сарай распахнут, а мотоцикла в нём нет. Значит, мужа нет дома, наверное, уехал в райцентр. Он остановился возле калитки, его глаза оказались прямо напротив щели для газет. Шаги его были настолько тихими, что ни одна собака не подала голос. Однако, Стенька был менее осторожен. Когда Фёдор двинулся в сторону калитки Савушкиных, сын тоже пошёл вперед, но шаркая подошвами сапог и цепляясь за каждый камень. Одна из соседских собак не выдержала и сорвалась в лай, её тут же подхватили собаки со всего посёлка.

Марина с тревогой посмотрела в сторону калитки и даже не увидела, а скорее почувствовала, что на неё кто-то смотрит. Она почувствовала, что это ужасное состояние беззащитности снова накатывает огромной волной. Её руки невольно разжались, тазик с водой упал с перил и окатил ноги, отчего сердце чуть не остановилось. Она попробовала успокоиться, после чего сделала несколько осторожных шагов в сторону прорези. И она всё поняла! Эти жёлтые глаза с бесцветными ресницами неподвижно следили за ней. Они её преследуют все эти годы, а сегодня Марина почувствовала, что это конец, она не может больше этого вынести.

– Уходи прочь! Я сейчас Пашку позову! – крикнула она что есть мочи. Но глаза даже не моргнули, они застыли, покрылись стеклом, как будто их хозяин глубоко задумался над чем-то и забыл их закрыть.

– Позови, я жду, – чуть слышно прохрипел голос за калиткой. Он никуда не спешил, даже о существовании сына, который топтался рядом, забыл напрочь.

В соседнем огороде послышалось какое-то движение. Это соседка Ольга услышала шум и уже пробиралась через заросли малины к забору из штакетника. Она уже давно не спала, работа в сельском магазине продавцом выработала железную привычку вставать с первыми петухами даже в выходной.

– Марина, ты чего кричишь? Что случилось, милая, тебе плохо? – с явным страхом в голосе спросила Ольга.

– Всё нормально, Оль. Просто показалось, что кто-то стоит за калиткой, вот я немного и испугалась. Пашка с Витькой уехали в центр, а я одна тут. Даже Марти забрали, вот меня озноб и пробрал, – оправдывалась Марина.

– К тебе зайти? – сочувствующе поинтересовалась Ольга, – мне пока делать нечего, если что. А то – пошли ко мне?

– Спасибо, Оль, мне полы надо домыть, пока мои не приехали, – немного успокоившись, ответила Марина.

– Ну как знаешь, если что – кричи, – шутила Ольга, пробираясь через заросли в обратном направлении. Габариты её не позволяли пройти подобные преграды незамеченной, ветки малины хрустели и ломались. Может быть, такая комплекция досталась ей от матери, а может и магазин стал тому виной, но полнота её только красила. Добрейшей души человек, хотя в магазине может так гаркнуть на любого алкаша, что тот выбегал на улицу в полуприсяди.

Как только Ольга подала голос, глаза исчезли из щели калитки. Фёдор продолжил свой путь, считая свой долг перед ненавистной ему семейкой на сегодня выполненным.

-6-

Районный центр был примерно в пятнадцати километрах от посёлка Тулинского, где жили Савушкины. Это был обычный городок, с названием, с магазинами и даже с клубом. Возвышенск, так его величали с недавних времён, а возраст у него был не так уж и мал. Двести лет назад на его месте была деревня Возвышенка, а теперь тут вырос целый город с кирпичными многоэтажными домами и парком. Витька с отцом подъехали к воротам рыночной площади и заняли свободное место возле ограды. Не слезая с мотоцикла, Павел защёлкнул карабин поводка на ошейнике Марти.

– Ну как, устал ехать? – поинтересовался он у сына, снимая шлем и вешая его на руку.

– Нисколько, – с гордостью ответил Витя. Павел помог ему расстегнуть шлем и засунул его в люльку.

– Тогда пойдём, поищем твой бинокль, да мне шурупов и гвоздей заодно прикупим.

Павел слегка подталкивал сына к воротам рынка, левой рукой держа поводок Марти. Было рано, люди только начинали своё движение между рядами продавцов, лениво и нехотя. Торговцы раскладывали свой нехитрый товар – одежду для рыбаков, сапоги, рядом разместились свитера. Немного дальше стояли небольшой кучкой продавцы прошлогодней картошки и банок с соленьями. Чуть поодаль, в основном, возле забора, выстроились саженцы.

– Берём сморооодинууу, крыжооовнииик, не проходим мииимо! – подал голос один из торговцев, резко разрезав утреннюю ленивую тишину воскресного утра.

Витя опустил голову. То, что он мечтал увидеть сию секунду среди нагромождений товаров, отсутствовало. Глядя на саженцы, он думал совсем о другом, с трудом сдерживая слёзы.

– Мальчик, ты выглядишь грустным, что случилось? – спросил хозяин кустов смородины, дедушка с седой бородой. Павел решил вмешаться в разговор, чувствуя, что сын может не выдержать и разреветься.

– Уважаемый, я прошу прощения, но мы ищем бинокль. Не знаете, куда подевался тот продавец, который обычно стоял вон там? – Павел показал пальцем на свитера, гордо висящие на крючках деревянных шестов.

– А, так это-ть, ясно дело – ты, сынок, вдаль пройди, там он, ясно дело – передвинулся немного.

Дед был рад, что оказался полезным, он даже глядел не на Павла, а на Витю. Тот поднял голову на старичка, и улыбка до ушей украсила его лицо. Только слезинка, спрятавшаяся за стёклами очков, выдавала его недавнее горе. Он перевел взгляд на отца, пытаясь прочитать его мысли, но Павел и сам радовался не меньше сына. Будто камень с души упал – обещание будет выполнено.

Людей почти не прибавилось, добраться до заветного ларька не составило труда. Глаза Вити сияли от разнообразия биноклей, фонарей, ножей с десятками лезвий.

– Ну давай, выбирай, что тебе по душе, – отец старался выглядеть спокойным, но какие-то сомнения закрались в его душу.

– Вот этот можно? – спросил Витя. Это был чёрный, средних размеров бинокль, лежавший в самой середине стола.

– Сколько просите за него? – с лёгким беспокойством спросил Павел у торговца.

– Четыре, – мужчина с бородавкой на носу недоверчиво посмотрел на своих первых в это утро покупателей, не рассчитывая на свою удачу.

Павел достал деньги и что-то прикинул в голове, потому что он вдруг посмотрел на небо.

– Ладно, гвозди подождут, – сказал он еле слышно, – мы берем бинокль!

– Ооо… Прекрасный выбор, это восьмикратный бинокль, лучший из всех остальных. Вы не ошиблись в выборе, – засуетился человек с бородавкой. Он явно лукавил, так как рядом лежали другие бинокли, выглядевшие не хуже этого.

– Обратите внимание на ножи, это швейцарские, десять лезвий.…С биноклем само то…Дешево отдам…, – человек суетился и был готов кланяться покупателям, выполнившим его дневную выручку с самого утра. Он услужливо наклонил голову набок, выдвинув челюсти вперёд, а искусственная улыбка обнажила позолоченные зубы.

– В другой раз, – сказал Павел, передал деньги человеку с бородавкой на носу и поспешил уйти подальше от этой нестерпимо противной любезности, тронув сына за локоть, чтобы тот очнулся от своего шокового состояния.

Витя держал двумя руками прекрасный предмет, трогал его прорезиненный корпус и слегка дрожал. Иногда он отрывал от бинокля свой взгляд, чтобы оглянуться, – вдруг его преследуют? Но тут же его внимание снова возвращалось туда, где находился предмет его вожделения, он ощущал его тяжесть – это была настоящая, взрослая вещь, и её хозяин- он, Витька!

Всю дорогу ему казалось, что мотоцикл едет намного медленнее, чем всего час назад, но уже через полчаса Юпитер был перед поворотом в знакомый проулок. Вдруг послышался хлопок, Павел посмотрел вниз в сторону глушителя, но ничего не заметил. Равномерный, чуть сизый дым струился из глушителей и стелился по дороге за мотоциклом. Тем не менее, он решил заглушить его и осмотреть. Только он успел повернуть ключ зажигания, как раздался ещё один хлопок. Это были ружейные выстрелы где-то далеко в лесу.

– Охотники, что-ли? – рассуждал вслух Павел, – но какого чёрта в это время года?

Тут же раздались ещё два глухих выстрела с небольшой паузой, после чего всё стихло. Марти пытался поднять лай, но указательный палец хозяина, выставленный в его сторону, дал понять, что лучше этого не делать. Марти немного поворчал, но притих, только свесил розовый язык и часто задышал, как будто только что догонял ворону.

– Ладно, поехали домой, мама, наверное, заждалась нас, – дернув рычаг кикстартера, сказал Павел. Юпитер рыкнул на повышенных тонах, но через пару секунд успокоился и принялся равномерно жужжать, будто спрашивая у человека: «Одобряешь? Вижу, что одобряешь!»

-7-

Когда Фёдор зашел в лес, в лицо ему хлынула цветущая свежесть мая, растаявший снег обнажил гладкие стебли кандыков, которые своим сладковатым дурманом ударили в нос. На минуту забыв, что он тут делает, отпустил свои мысли во времена юности, когда он был другим. Человек меняется внешне, его характер грубеет или становится мягче, но память о прошлой жизни только немного притупляется. Она не стирается полностью, как бы мы не хотели избавиться от самых горьких воспоминаний.

Память издевалась над Фёдором, она терзала его мозг, пульсирующий и пытающийся вырваться из черепной коробки. Вновь всплывал силуэт, отбрасывающий тень на деревянную стену охотничьего домика, когда в его открытую дверь хлынул оранжевый солнечный свет. Эту тень создавало висящее на верёвке тело отца. Переброшенный через балку шпагат, скрученный в несколько нитей, был натянут струной. На полу под трупом разбросаны несколько тонких березовых брёвен. Тело медленно поворачивалось на верёвке, как будто не хотело обрести покой в одном положении, осматривая серые бревенчатые стены вокруг себя. Ещё секунда, вторая, третья, четвёртая, лицо уже повернулось в сторону Фёдора и смотрит на него чёрными глазами через узкие надутые щели век. Серое лицо с тонкими полосками фиолетовых губ на нём, которые сейчас откроются и скажут: «Ну что, выродок, смотришь? Сейчас я поговорю с тобой по душам!»

Он помнил это всегда, всю жизнь он представлял эту картину смерти. Запах испражнений, царивший в охотничьем домике, до сих пор преследовал его, но не это было самым ужасным. Он ненавидел отца, каждый день пьющего и избивающего его и мать до крови. Фёдор рано повзрослел, не видя отцовской ласки и заботы.

Он стоял и смотрел на тело, которое завершало осмотр периметра и возвращалось в исходную точку. «Оно не может долго вертеться, ему пора остановиться», – как ни странно, но такие мысли посетили мальчишку, не отрывающего глаз от трупа. «Он тут недавно, но прошло достаточно времени. Он не должен так долго крутиться…», – шоковое состояние удерживало его на месте, парализуя ноги и руки. Попробовав оторвать взгляд от головы трупа, он поднял глаза немного выше, туда, где веревка была переброшена через потолочную балку. Нити самодельной верёвки издавали звук, похожий на скрежет медленно открывающейся двери сарая. Несколько шпагатин были уже порваны и висели кудрями в общем пучке вместе с уцелевшими.

Внезапно скрежет усилился, появилось ещё несколько кудрей, и струна порвалась. Труп с глухим звуком упал на земляной пол, едва не задев Фёдора. Его оцепенение улетучилось за секунду, он отскочил назад мгновенно, как ужаленный, а место, где он только что стоял, заняло серое лицо покойника, почти сливающееся с цветом пола. Казалось, что чёрные глаза следят за мальчишкой: «Куда это ты намылился, выродок? Сейчас я тебя научу жизни!»

Тогда это произошло в первый раз: зелёные штаны с заплатами на коленях поменяли цвет на почти чёрный между ног, мокрая полоса расплывалась вдоль внутреннего шва. На сандалии закапала желтоватая жидкость. Фёдор смотрел на растекающуюся лужу, она приближалась к голове трупа. Вот она уже стала затекать под неё, скоро голова лежала в тёплой луже и смотрела на безнаказанного мальчишку.

Отец исчез рано утром, когда пил до середины ночи, а потом гремел в сарае, пока солнце не взошло. Мать с сыном прислушивались к малейшему шороху всю ночь, боявшись сомкнуть глаза. Такое же утро последних дней мая, яркое белое, почти ядовитое утреннее солнце, как и сегодня, колыхало волны тревоги и страха, дикого одиночества. Фёдор забыл про Стеньку и шёл молча, тупо уставившись в заросшую тропинку, как и тогда, ведущую в заброшенный охотничий домик. Мать трясущимися руками взяла Федьку за голову и посмотрела в его зелено-желтые глаза.

– Сынок, прошу тебя.… Проследи за ним, но будь осторожен! Не попадись ему на глаза.

Несколько минут назад отец тихо вышел из сарая, неся на плече смотанную самодельную веревку из шпагата. В правой руке он сжимал топор, причём, с такой силой, что пальцы были красными с выпирающими белыми костяшками. Быстрыми шагами он дошёл до калитки, открыл её и шагнул на улицу, не оглянувшись.

Фёдор увидел отца, когда тот уже поворачивал в конце проулка. Пробежав двести метров на одном дыхании, он рассчитывал увидеть его за поворотом, но его там уже не было. Дорога шла в сторону леса, она словно коричневый язык какого-то громадного зелёно-синего чудища свисала из его пасти. Он шагнул в неё.

Просека шириной примерно в пять метров уходила всё дальше и дальше в тайгу. По краям тропа граничила с высокими деревьями, простиравшимися вверх и закрывающими свет. Оттаявший валежник уже покрылся первой травой, которая пряталась под тонкой полоской тумана. На дороге никого не было, Фёдор шёл всё дальше и дальше, со страхом поглядывая на деревья. И тут он увидел топор, воткнутый в ствол ели, ветви которой тяжело свисали до самой земли. Тут начиналась еле заметная тропинка, ведущая в сторону от просеки, в самую гущу леса. Сомнений почти не осталось, отец пошёл именно этой дорогой. Фёдор постоял пару минут, вглядываясь в серый туман, собрался с духом и шагнул вперёд. Сладкий запах кандыков и гниющих листьев, грибов и плесени ударил в нос. Тропа уходила всё дальше вглубь леса, к охотничьему домику.

-8-

Впереди журчал ручей, неся свою чистейшую прохладную воду по каменистому руслу. Небольшие перекаты и водопадики создали целый оркестр, который непрерывно исполнял мелодию колокольчиков и бубенцов. Ручей назывался Заячьим, его так прозвали охотники за одну особенность. Русло в одном месте делало большую петлю, которая почти замыкалась в кольцо, оставляя лишь небольшой проход в несколько метров. Этот зигзаг чем-то напоминал букву «омега», заманивающую в свои сети зайцев. Они заходили в ловушку, привлекаемые сочной травой, но единственный выход часто оставался недосягаем. Хищники знали это место, иногда волк или лисица уже поджидали глупого зайчишку на выходе. Заяц пойдёт в ручей только в случае крайней опасности, поэтому уйти живыми из западни удавалось лишь избранным.

Охотники редко промышляли в этом месте, они считали такой способ недостойным настоящего охотника. Даже если день не принёс удачи и для какого-то успокоения души одинокий стрелок заглянет к ручью и подстрелит зайчишку, то он прячет его в мешок на самое дно. Если любопытный встречный увидит единственного зайца, то сразу догадается, что он добыт на ручье, что не вызывало никакого восхищения и гордости. Как раз туда и вёл Фёдор Стеньку, чтобы дать ему понюхать пороху. В это время года русло становилось шире обычного, вся тайга отдавала свою воду ручью, а он принимал её с благодарностью, перекатывая через скользкие камни бурный пенящийся поток.

– Держи ружьё, – равнодушно произнес Фёдор, – садись, ждать будем.

Решив не переходить на другую сторону ручья, он показал на плоские камни, скрытые за кустами ивы. Отличное место для засады, пространство за ручьём открыто как на ладони. Стенька держал ружьё, приклад которого был под мышкой. Как ни был крепко сложен мальчишка в свои одиннадцать лет, руки его для такого оружия были коротковаты. Но ему хватало и этого ощущения массы вороненого металла, пахнущего оружейным маслом, длинный чёрный ствол, массивный полированный приклад… Он гладил всё это руками, а мелкая дрожь в коленях уже передавалась на ружьё, на лицо и на губы. «Только бы не сплоховать: вот – мушка, спусковые крючки – направить и бахнуть!»