Вячеслав Каликинский
Посол. Разорванный остров
Дендрино сочувственно покашлял, но прерывать собеседника опять не стал.
– В Париже полковник, ознакомившись с деятельностью сыскной агентуры, сумел договориться с префектом Парижа Луи Андрие о реорганизации Заграничной службы при непосредственном участии помощника префекта, некоего Мерсье, – продолжил Гартман. – Французы при этом поставили условие, чтобы в Париже не было других агентов нашего Третьего отделения. Вот вам и реорганизация, Спиридон Иванович! Баранов по завершению командировки спокойно отбыл в Петербург, а координацией действий французской агентуры вынужден заниматься сам посол! Неслыханное дело! Как вы можете догадаться, сами французские агенты в наших российских делах оказались, увы, несостоятельными! Иначе и быть не могло – по моим сведениям, нынешние и языка-то русского не знают!
Гартман вздохнул, вытянул за цепочку брегет, щёлкнул крышкой.
– А вы упрекаете меня в недоверительности разговора, Спиридон Иваныч! Все тайны наши, как есть, выдал вам… Понимаете теперь, что никак нельзя мне в Париж самому обращаться? Здесь, в Неаполе, у меня на редкость удачное прикрытие. Узнают обо мне французы – немедленно поделятся новостью с итальянскими коллегами, и конец моему прикрытию. И вы, Спиридон Иваныч, без верного помощника в тайных делах останетесь!
– Но ведь время потерять можем! – едва не простонал Дендрино.
– Не извольте беспокоиться на сей счёт, Спиридон Иваныч! – перебил Гартман. – Желаемого вами ускорения можно достигнуть совершенно иначе, уверяю вас! Вариант первый: вы лично можете обратиться к графу Орлову. Но, как понимаете, это вызовет на парижской улице Гренель лишь раздражение. Вам немедленно напомнят, что в Париже центральная резидентура в Европе. И про великую разницу в объёме работы там и тут, в Италии, напомнят! Чего греха таить – там действительно революционеров и социалистов с бомбами гораздо больше, чем здесь, слава Создателю! Признаться, я в Италии и четверти забот и усилий моих парижских соратников не имею!
– Чёрт, а ведь об этой стороне дела я даже как-то не подумал.
– И впредь не думайте, Спиридон Иваныч! – посоветовал жандарм. – Ни к чему вам нашими проблемами голову забивать. А посему сделаем так: дождёмся телеграфного подтверждения от моих людишек о прибытии почтового дилижанса в Чивитавеккью – и отобъём в Петербург свои рапорта. Вы в МИД, я – своему начальству. Оба выразим озабоченность нештатной ситуацией с японским посланником. А вы ещё и обратите светлейшее внимание канцлера Горчакова на целесообразность привлечения к делу парижской резидентуры! И всё закрутится как надо, уверяю вас, Спиридон Иваныч! Наши начальники-министры скорее договорятся, нежели мы, право слово! А о моём вкладе в вашу дипломатическую лепту пока помолчите, ладно? Успеется, поверьте.
Глава третья
Путешествие японцев из Неаполя в Турин вряд ли можно было назвать спокойным и безмятежным. Выкупив места в почтовой карете и явившись к назначенному часу на станцию отправления, Эномото и его спутники вдруг обнаружили, что будут не единственными пассажирами. На переднем сиденье внутри дилижанса расположились двое невозмутимых мужчин. Эномото на французском, немецком и фламандском языках попробовал указать незнакомцам на их явную ошибку – однако мужчины только разводили руками и отвечали трескучими фразами по-итальянски. Тогда Эномото отправился за разъяснениями в почтовую контору станции.
Однако и там служащий, ещё вчера сносно объяснявшийся по-французски, за ночь словно напрочь разучился говорить на этом языке и к тому же изрядно поглупел. Эномото перешёл на немецкий, потом на фламандский языки – результат был тем же. Японец в отчаянии попытался прибегнуть к интернациональному языку жестикуляции: подведя служащего к карете, он обвёл её широким жестом и потыкал в себя и спутников пальцем – мол, это всё моё! Не помогло даже предъявление квитанции оплаты, в коей были перечислены номера всех откупленных в карете мест, внутренних и наружных. Всё было без толку!
– Итальянец в форменной фуражке с кокардой из двух скрещенных почтовых рожков кивал, широко улыбался японцам и снова начинал тарахтеть по-своему. Ткнув рукой в японских путешественников, он загнул на левой руке три пальца, спрашивая взглядом подтверждения: верно ли, мол? Против этого возразить было трудно, и тогда итальянец начинал пересчитывать на пальцах свободные места в карете – шесть наружных и четыре свободных внутри кареты. Десять, синьор, верно? А вас трое – так что же вам ещё нужно, почтеннейшие? Неужели вам троим не хватит оставшихся мест? Эномото, стараясь сдерживаться, снова и снова пытался объяснить, что невесть откуда взявшиеся пассажиры, не принимающие участия в арифметических дебатах, занимают места в карете, оплаченные японскими путешественниками.
Служащий снова кивал, прижимал руки к сердцу и опять разражался длинной тирадой по-итальянски. Он пренебрежительно махал на посторонних пассажиров рукой: не обращайте, мол, внимания, сеньоры…
Кучер в алой грязноватой ливрее с гербом Турн-и-Таксис[18] и охранник со старым ружьём, сидевший на почтовом ящике, следили за спором пассажиров и служащего с живым интересом, громко обменивались репликами по этому поводу и поминутно покатывались со смеху. Эномото, привыкший за время учёбы в Европе к бесцеремонности европейцев, почти не обращал на это внимания. Однако Уратаро Сига и Асикага Томео, для которых непочтительность простолюдинов и их насмешки были оскорбительны, то бледнели до синевы, то багровели. Почувствовав, что его спутники могут вот-вот вспылить и устроить громкий скандал, Эномото счёл за благо прекратить бесполезный спор и повернулся к своим спутникам:
– Не стоит так волноваться по поводу бесцеремонности варваров! Это их обычная манера поведения, поверьте. В Европе, господа, вам придётся привыкать ко многому, в том числе и непочтительному вниманию со стороны совершенно незнакомых людей! Давайте-ка лучше займём места в экипаже. Возможно, что этот итальянский пройдоха просто не понял вчера, что я желал откупить все места в карете. А возможно, просто хитрит. В любом случае мы ничего сейчас не докажем.
– К подобному непотребству просто невозможно привыкнуть, – опомнился Уратаро, сломавшись в поклоне. – Я отдаю должное вашей выдержке, Эномото-сан! Вы, безусловно, правы: едем, пока в нашу карету не заполнили другие желающие прокатиться в Турин за счёт Японии!
Асикага Томео лишь молча поклонился, бросив неприязненный взгляд на пассажиров-европейцев в дилижансе и продолжавшего что-то говорить почтового служащего.
– Погода чудесная, господа! Может быть, мы займём наружные места? И тогда у нас будет великолепный обзор местности, почти как с капитанского мостика корабля! – предложил Эномото.
Дождавшись, пока их багаж разместят в объёмистом ящике за задними колёсами почтовой кареты, путешественники взобрались по лесенке на крышу и уселись. Эномото и Уратаро сели рядом, третий японец, помедлив, устроился напротив.
Тем временем почтовый служащий, переведя дух после длинных споров, со злобой накинулся на кучера, тыча ему в лицо часы: он явно бранил его за задержку отправления, в которой тот вовсе не был повинен. Возникла новая перепалка, в которую вмешался охранник кареты и даже пара случайных прохожих. Наконец, кучер поглубже нахлобучил на голову цилиндр, задудел в изогнутый кольцом рожок, заработал кнутом, и тяжёлая карета, набирая скорость, покатила по дороге, ведущей на север.
Уратаро достал карту Италии и попытался определить расстояние от Неаполя до Турина.
– Сколько, интересно, мы будем ехать? – пробормотал он.
– Расстояние до конечного пункта нашего путешествия составляет около 180 почтовых льё[19]. Почтовое льё – чуть меньше сухопутного географического и почти вдвое короче морского, лейтенант, – заметил Эномото. – А вот время путешествия может составлять от трёх до четырёх дней. Если не случится дорожных поломок, разумеется…
– Благодарю, Эномото-сан!
Дорога на север Италии, вырвавшись из узких улочек Неаполя, шла практически по-над берегом. Она цеплялась за горные склоны, вилась по серпантину между небом и морем. Порой дорога сужалась настолько, что четвёрка лошадей, хоть и предусмотрительно снабжённая шорами, невольно сбавляла размашистую рысь, прижималась к скалистой неровной стенке. Кони фыркали и высоко вскидывали головы, в то время как левые колёса почтовой кареты катились едва не по самому краю пропасти, столь глубокой, что откуда даже не доносился шум прибоя.
С крыши кареты зрелище было ещё более впечатляющим, буквально царапающим по нервам, и японцы, искоса поглядывая друг на друга, втайне жалели, каждый про себя, что едут снаружи, а не внутри.
Кучер между тем постоянно прихлёбывал вино из оплетённой соломой бутыли, горланил песни и усердно работал кнутом, бодря лошадей. Карета, благодаря его усилиям, катилась довольно быстро. И всякий раз, когда экипаж приближался к очередному крутому повороту, Эномото старался не думать о том, что навстречу может вылететь встречная повозка с таким же полупьяным возницей…
Но, несмотря на вполне реальные опасения, японские путники не могли не отмечать величественной красоты, разворачивающейся вокруг мчащейся почтовой кареты. Пронзительная синева морской поверхности, переходящая у горизонта в более бледные тона, чёткие белые пятнышки парусов – всё это составляло впечатляющий контраст с горной местностью. Бледно-зелёные краски скалистого склона впереди густели, ощутимо синели и словно врезались чётким контуром вершин в небесный купол.
Через три часа безостановочной скачки карета вырвалась в долину. Горы справа немного отступили, а вдоль дороги то и дело возникали и уплывали назад древние захоронения римлян. Кучер заработал кнутом ещё усерднее, задудел в рожок, и карета на полном ходу влетела в распахнутые настежь ворота первой почтовой станции на пути следования. Во все стороны шумно брызнули куры, гуси и козы. Кучер, отбросив кнут, теперь что есть силы вцепился в вожжи, и тяжёлый экипаж, сделав полукруг, наконец остановился, едва не снеся обложенное диким камнем навершие колодца посредине двора.
Выскочивший на шум и грохот хозяин постоялого двора немедленно принялся ожесточённо ругаться с явным виновником переполоха – кучером. Всласть наругавшись, словно исполнив положенный ритуал общения, кучер и хозяин обнялись, похлопали друг друга по спине и исчезли в помещении. Конюхи тем временем выпрягали тяжело дышащих лошадей и заводили в упряжку свежих – уже не четвёрку, а шестёрку.
Японские путники спустились со своей верхотуры, разминая затёкшие ноги. И тут же оказались в окружении стайки босоногих мальчишек, бесцеремонно разглядывающих необычных пассажиров. Сорванцы тянули японцев за рукава, клянчили мелочь, показывали раковины и какие-то нехитрые поделки из дерева – пока выбравшаяся из кареты пара незваных попутчиков не прикрикнула на них. Сделав приглашающий жест, попутчики на ломаном французском позвали японцев в дом: там можно было, судя по всему, перекусить, выпить молодого вина или воды.
От еды и вина японцы отказались – лишь выпили удивительно вкусной, ломящей зубы холодной воды, и с помощью служанки смыли дорожную пыль с лиц и рук.
Через четверть часа конюх, выбравшись на крыльцо заезжего дома, вновь задудел в рожок, приглашая пассажиров кареты занять свои места. Повернувшись к Уратаро, Эномото кивнул на форейтора, оседлавшего коренника из запряжённой шестёрки:
– По всей вероятности, лейтенант, сейчас дорога пойдёт на подъем…
Уратаро кивнул.
Вновь замелькали по обеим сторонам дороги деревья, редкие каменные ритуальные постройки. Солнце стояло почти в зените, жара усилилась. Карета и впрямь шла медленнее, кучер примолк, и лишь изредка, словно для порядка, взмахивал кнутом. Эномото обнаружил, что подлокотники наружных сидений выдвигаются, их можно было закрепить в таком положении и, таким образом, верхние пассажиры могли обезопасить себя от нечаянного падения при резком повороте или во время сна. Теперь можно и подремать.
…Он родился в августе 1836 года, и был вторым сыном в семье министра сёгуната Токугавы Эномото Марухэйей. Военное дело Такэаки начал постигать с 12 лет, а к 18 годам его приняли на обучение слушателем голландской мореходной школы. Закончив её, Эномото вернулся в Эдо.
Сёгунат Токугавы доживал свои последние дни и цеплялся за любую возможность сохранить в стране своё влияние. Трёхсотлетняя самоизоляция Японии явно изжила себя. В портах страны стало тесно от иностранных современных кораблей. Настала пора и Японии сделать свой военно-морской рывок! И вот в 1861 году правительство Бакуфу принимает решение о заказе в Северо-Американских Соединённых Штатах сразу трёх военных паровых судов. Наблюдать за их постройкой и учиться морскому делу были назначены лучшие выпускники и преподаватели морского колледжа в Нагасаки. И среди них Эномото Такэаки.
Но с поездкой в Америку не получилась: там вспыхнула война Севера и Юга. Когда она закончится – никто не знал. А время шло, и сёгунат переиграл заказ, выбрав для этого спокойную и даже меланхоличную Голландию. Стажёрами в Европу должны ехать те же 15 японских молодых мореходов.
Их долгий путь начался на небольшом голландском торговом паруснике «Калипсо», который должен был перебросить стажёров в Батавию[20].
Путешествие, начавшее 11 сентября 1862 года, не заладилось. В Яванском море судно попало в сильный шторм и получило пробоину. Команда «Калипсо», уверенная в том, что судёнышко вот-вот пойдёт ко дну, тайком от японцев погрузилась в шлюпки и отчалила, бросив пассажиров на произвол судьбы. Трое суток судёнышко швыряло волнами, ветер сорвал все паруса и обломал мачты – однако «Калипсо» каким-то чудом держалось на плаву. Когда море успокоилось, японские стажёры обнаружили, что на судне нет ни продуктов, ни воды: все припасы, сложенные на верхней палубе, смыло волнами…
На третий день к полузатопленному «Калипсо» подошёл торговый парусник под британским флагом. Однако радость японцев была преждевременной: убедившись, что среди терпящих бедствие нет европейцев, а в трюмах нечем поживиться, англичане попросту бросили их и отошли.
Следующая встреча терпящих бедствие японцев состоялась с… малайскими пиратами. Заметив неуправляемое судно с обрывками парусов, пираты на нескольких лодках окружили «Калипсо», вскарабкались на борт в расчёте на скудную, но безопасную поживу. Но на корабле были не просто стажёры – самураи! Обезоружив пиратов, японцы заставили отвезти их до ближайшего островка.
Остров оказался необитаемым, но его иногда посещали рыбаки с соседних островов. Они-то и вызволили в конце концов японских путешественников. Вскоре с Явы за ними пришёл военный корабль, и путников доставили в порт Батавия.
И только в начале ноября японские стажёры разместились на небольшом фрегате с паровой машиной мощностью 30 лошадиных сил, приводящей в движение колесо с лопастями. Для страховки фрегат «Торренто» был, разумеется, оснащён и парусом.
Суэцкий канал к тому времени ещё не был открыт, и путешественникам предстоял длинный путь через Индийский океан, вокруг Африки в Атлантику и далее на север. 8 февраля 1863 года «Торренто» бросил якорь в порту Джеймстаун на острове Святой Елены. Это была уже Европа!
Эномото пошевелился на сиденье, оказавшемся не столь удобным, как в начала пути. Приоткрыл глаза, глядя на своих нынешних попутчиков. Как ему хотелось проникнуть в мысли этого Асикага Томео, узнать, что за человек носит имя, означающее «осторожность». Увы: это покажет только время! Эномото снова прикрыл глаза, стараясь направить мысли на что-то более возвышенное, нежели размышления о крайне неприятном для него человеке. Стихи? Да, тогда, на рейде Джеймстауна, он написал стихи, которые не стыдно занести в скрижали памяти:
В длинной роще стоит одинокое дерево под дождём.
Мы идём к нему, плутая по дороге мужества.
Мы пришли сюда как незнакомцы —
И под сенью дерева услышали пение птиц[21].
В середине апреля «Торренто» бросил якорь в голландском порту Провельс Хакен. Отсюда до места назначения, по каналам, судно могли идти только на буксире лоцманского корабля. 18 апреля 1863 года, в порту Роттердам, плавание закончилось.
Толпы людей собрались в порту и по пути следования японской группы стажёров, дивясь экзотическому виду путешественников. Перед отправкой из Японии они получили категоричный приказ правительства: не переходить в другую религию и… не носить европейской одежды! Осторожно высказанные молодыми людьми соображения насчёт того, что люди в непривычных для европейцев нарядах будут привлекать всеобщее внимание, правительственные чиновники не услышали. И вот извольте видеть! Пятнадцать человек в кимоно с чёрными гербами, мечи у пояса. На головах длинные волосы, завязанные в хвост, на ногах сандалии необычного вида… Полюбоваться таким зрелищем люди сбегались не только на перекрёстки – зеваки висели на уличных фонарях, гроздьями облепили окна и двери домов.
В доке судовой верфи Гибса, что в городке Дордрехт, уже начал формироваться остов будущего парохода, ещё в Японии названного «Кайё-мару» – «Свернувшийся Дракон». Пока это был только киль, вытянувшийся вдоль всего дока. Однако, разглядывая чертежи будущего корабля, Эномото уже видел плавные обводы высоких бортов, надстройки, дымящуюся трубу… Такого корабля в Японии ещё не видели! Трёхмачтовое судно со вспомогательной паровой машиной. В современных измерениях длина судна с бушпритом составляла 81 метр, ширина 13 метров, мощность машины – 400 лошадиных сил! Неужели он, второй сын простого самурая, войдёт в японский порт на мостике этого корабля?
Чтобы быстро освоить европейские науки, прежде надо было выучить язык, на котором говорили голландские корабелы. Эномото, хотя и умел к тому времени худо-бедно объясниться на фламандском языке, нанял сразу двух учителей, занимавшихся с ним в две смены, по 8-10 часов в день. Поражаясь упорству необычного ученика, голландцы за полгода вымотались сами, однако их ученик, проявив недюжинные природные способности, сделал ощутимые успехи. Через полгода, рассчитав одного из учителей, Эномото счёл себя достаточно подготовленным, чтобы поступить в Роттердамскую мореходную школу.
Эномото выполнил все наказы могущественного сёгуна. Помимо военно-морских наук и корабельного дела, он освоил физику, химию, баллистику и даже международное морское право.
В декабре 1865 года судно было спущено на воду и было поставлено уже в плавучий док для окончательной доводки и оснащения. К тому времени в Голландию прибыли ещё восемь моряков-стажёров из Японии. Миновал ещё год. За это время орудийная палуба «Кайё-мару» была оснащена 26 пушками Круппа, заказанными на немецких оружейных заводах. Дополнительные 12 пушек малого калибра были установлены на баке и юте судна. Японские моряки за это время учились работать с парусами, такелажем, участвовали в ходовых испытаниях судна.
И вот в декабре следующего, 1866 года корабль «Кайё-мару» с экипажем из сотни голландцев и японцев-стажёров под командованием капитана военно-морского флота Нидерландов Дино покинул европейские берега и двинулся к американским, на юго-восток. Немногим меньше, чем через два месяца, диковинный флаг судна встречали уже в Рио-де-Жанейро.
У бразильских берегов судно задержалось ненадолго. Забункеровав корабельные угольные ямы под завязку, Дино повёл корабль к берегам Японии, вокруг южной оконечности материка. Жестокие штормы, нехватка пресной воды для охлаждения паровой машины – пришлось добывать её из морской – испытание для японцев-стажёров вышло полномасштабным. На 109-й день плавания они увидели наконец вершину священной для каждого японца горы Фудзи.
В Японии с корабелами и голландским экипажем судна был произведён окончательный расчёт, и на капитанский мостик заступил новый командир «Кайё-мару» – новоиспечённый капитан первого ранга военно-морских сил Японии Эномото Такэаки. Он же принялся набирать полностью японский экипаж. Обучение моряков происходило под командованием тех стажёров, что пришли на судне из далёкой Европы. Учёба шла одновременно с патрулированием Осакского залива.
Военное правительство Бакуфу не скупилось на чины и должности для самого образованного человека Страны восходящего солнца. Вскоре Эномото становится заместителем командующего всеми военно-морскими силами Японии.
Однако не прошло и года, как блестящая карьера Эномото прервалась. В стране произошла реставрация власти императора, а прежний всесильный военный правитель Японии, сёгун Токугава, был лишён властных полномочий. В стране вспыхнула гражданская война. Верный клятве, данной клану Токугавы, Эномото встал, разумеется, на его сторону. Он вывез на своём корабле проигравших битву при Фусими лидеров Бакуфу в Токио, а через четыре месяца отдал своей эскадре[22] приказ идти на север…
– Сансей! Ваше превосходительство! Извините, что прерываю ваши размышления…
Эномото при звуках резкого гортанного голоса Уратаро Сига очнулся от полудрёмы и отрывочных воспоминаний, неторопливо прокручивающихся в голове. Карета по-прежнему катилась на север, вот только величественная гора, синевшая утром на горизонте, стала гораздо ближе и заслоняла, казалось, полнеба.
– Да, лейтенант?
– Я не любопытен, Эномото-сан, я офицер и выполняю приказы. И до сих пор я не интересовался главной целью, поставленной перед нашей дипломатической миссией в России. Но… Скоро мы всё равно будем там, и я хотел бы спросить у вас – какая задача стоит перед нами?
Эномото покосился на спутника: неужели Уратаро действительно ничего не знает?
– Вы получили назначение быть при мне переводчиком, лейтенант. Неужели вам и вправду не сообщили о главной задаче?
– Клянусь, ваше превосходительство!
– Гм… А вы, лейтенант Асикага, тоже ничего не знаете?
– Я служил при штабе военного министра Сайго Такамори, ваше превосходительство, – привстав, Асикага поклонился. – Вы, несомненно, знаете об этом, Эномото-сан! Меня направили в ваше распоряжение, мои прежние обязанности не предполагали занятий дипломатией.
– Так же, как и мои, – скупо улыбнулся Эномото. – Что ж, не вижу причин скрывать от вас главную цель будущих переговоров. Между Японией и Россией существует серьёзная территориальная проблема – принадлежность Северного Эдзо, который они называют Сахалином. У русских на этом острове каторга и небольшое число крестьян-колонистов. У Японии – многочисленные рыбные промыслы на юге острова. Кроме того, Сахалин имеет большое стратегическое значение, особенно если отношения между нашими странами обострятся до враждебных.
– Неужели мы когда-нибудь осмелимся бросить вызов такой огромной и мощной державе, как Россия? – Уратаро подался вперёд, напряжённо глядя в лицо Эномото.
– Вы моряк, господин Уратаро. И не могли не видеть, что русских военных кораблей в дальневосточных морях гораздо меньше, чем британских или американских. На своих восточных окраинах Россия слаба, у неё нет там ни мощного флота, ни баз для него. Один из вариантов пограничного разграничения, который мы предложим в Петербурге, предусматривает раздел самого Сахалина и сухопутную границу на нём. Однако русские вряд ли пойдут на это: они прекрасно понимают, что в этом случае Япония не только приобретёт богатые месторождения угля на юге Сахалина, но и получит мощный форпост, перекрывающий Татарский пролив и устье Амура.
– Но вы сами говорите, что Россия слаба, ваше превосходительство! – глаза Уратаро заблестели хорошо знакомым Эномото блеском рвущегося в бой самурая. – И если наша позиция на переговорах будет достаточно твёрдой…
– Не всё так просто, лейтенант! – усмехнулся Эномото. – Нынче и Япония весьма слаба. У нас нет достаточно кораблей даже для военной экспедиции в Корею. Кроме того, у нашего правительства просто нет денег для обустройства на юге Сахалина мощных береговых укреплений! Если мы будем проявлять глупое упрямство, то уже через два-три месяца вполне можем увидеть возле своих берегов русские эскадры, переброшенные с Балтийского и Чёрного морей! Это сразу изменит баланс сил, лейтенант!
– Понятно, Эномото-сан! – Уратаро заметно сник.
– Есть и ещё один момент, господин Уратаро! Выторговав у России юг Сахалина и не имея в казне денег на его освоение, мы вынужденно откроем двери острова для англичан и американцев. Им только того и надо! А уж выжить их отсюда будет гораздо труднее, чем заключить с Россией справедливое соглашение. Не так ли, господин Асикага? – Эномото в упор взглянул на второго лейтенанта, до сих пор не принимавшего участия в разговоре. – Что об этом думают в штабе военного министра Сайго Такамори?
– Армия Японии выполнит любой приказ своих военачальников и любое повеление божественного микадо, ваше высокопревосходительство!
– Не сомневаюсь, лейтенант! Не сомневаюсь. А скажите-ка мне, лейтенант Асикага, какими вопросами занималось при штабе военного министра подразделение, которым вы командовали? Вы – лейтенант, значит, у вас под началом была команда, верно?
– Я не имею права говорить об этом, господин посол!
– Какой вздор, лейтенант! Вы назначены под моё начало. Чин вице-адмирала военно-морского флота Японии равен генеральскому, рангу министра. В конце концов, раз уж вы попали в мою команду, я должен использовать ваши знания и прежний опыт наиболее эффективно, как говорят европейцы! А для этого мне необходимо знать, что вы умеете делать лучше прочего!
– Я не имею права, ваше высокопревосходительство! – взгляд Асикага полыхал злобой, однако тон оставался почтительным. – Я получил приказ!
– В армиях всего мира приоритет имеет последний приказ или распоряжение вышестоящего начальства, лейтенант! Жаль, что, проходя службу при штабе самого военного министра, вы не знаете об этом! Ещё более жалею о том, что наша беседа на эту тему состоялась только сейчас. Состоись она хотя бы двумя днями раньше, сейчас вы уже возвращались бы в Японию на том клипере, что догнал нас в Средиземном море. По прибытию в Петербург, к новому месту службы, вы, лейтенант Асикага, будете подвергнуты домашнему аресту до принятия решения министерством внешних связей, которое моим рапортом будет немедленно извещено о вашем отказе выполнить мой приказ!
– Слушаюсь, господин вице-адмирал!
В голосе Асикага послу послышалась скрытая издёвка, но придраться было не к чему.
– На ближайшей станции извольте сменить место, чтобы я как можно реже видел вашу физиономию, лейтенант Асикага!
– Слушаюсь, господин вице-адмирал!
Эномото подчёркнуто повернулся к Уратаро Сига:
– На чём мы прервались, лейтенант? Ах да, на американцах и англичанах. Вы, наверное, знаете, лейтенант, что, провозгласив ликвидацию «бамбукового занавеса», наша страна стала открывать в Европе свои постоянные дипломатические представительства. Ну а Россия – наш ближайший северный сосед. Через эту страну в Европу ведут самые короткие дороги. Правда, самих дорог ещё нет, – усмехнулся Эномото. – Вся восточная часть России, так называемая Сибирь, представляет собой огромное необжитое пространство, покрытое густыми лесами и реками, ширину которых нам с вами просто трудно представить, лейтенант! Но дороги и обжитость – это вопрос времени. А дипломатические мосты надо строить раньше деревянных, железных и каменных! Вот мы и направляемся в Россию, чтобы начать строить первый такой мост! Кроме того, есть ещё одна дипломатическая проблема. Вы должны помнить, лейтенант, международный скандал с перуанским кораблём «Мари Рус» – судно зашло тогда на ремонт в Иокогаму. Там с корабля сбежал один из невольников-китайцев. И Япония, в соответствии с международной конвенцией о запрете рабства, освободила более 200 невольников-китайцев, перевозимых в Перу. Перуанцев в том споре, к сожалению, поддержали немцы, англичане и французы. Спор до сих пор не решён, и нам крайне необходима авторитетная поддержка в этом вопросе. Мы здесь рассчитываем на Россию!
– Мне всё понятно, ваше высокопревосходительство. И как вы полагаете – с этими северными варварами удастся договориться насчёт Северного Эдзо так, чтобы интересы Японии не пострадали?
– Не знаю, лейтенант! – откровенно признался Эномото. – У меня, как вы, вероятно, знаете, нет опыта дипломатических переговоров. К тому же во время службы на флоте и… и позже тоже, я почти не имел дел с русскими. В отличие от вас, лейтенант! В Голландии, во время моей учёбы, я был знаком с двумя русскими штурманами – но это знакомство было столь давним и мимолётным. А вот вы, кажется, проходили морскую практику на русских кораблях во время их захода в японские порты?
Уратаро замялся:
– Да, это так, ваше высокопревосходительство! Но мне трудно судить, Эномото-сан: вы же знаете, что начальство строго следило за тем, чтобы отношения японцев и иностранцев не выходили за рамки официальных. Русские показались мне более… простыми, что ли, по сравнению с теми же голландцами, немцами и французами. Более искренними и более уважительными к нашим обычаям и традициям. Но я, возможно, ошибаюсь: я ведь простой моряк!
– «Простой моряк», – повторил Эномото. Он развернулся к Уратаро всем телом и внимательно стал смотреть собеседнику в глаза. – У меня к вам, лейтенант, тоже есть вопрос, который мучает меня с самого начала нашей миссии. Скажите мне, насколько хорошо вы знаете русский язык? Достаточно ли свободно вы им владеете, чтобы разделить вместе со мной большую ответственность за судьбу будущих переговоров?
Уратаро Сига некоторое время старался удерживать глазами пристальный взгляд собеседника, потом потупился.
– Раз вы задаёте мне такой вопрос – значит, скорее всего, знаете и ответ, Эномото-сан! – пробормотал он. – Да, я в достаточной мере знаю язык северных варваров. В бытовом плане. А вот в вашем деле… Трудно сказать, насколько я окажусь полезным!
– Спасибо за искренность, лейтенант, – Эномото отвернулся, вглядываясь в сверкающую синеву моря.
Дилижанс продолжал катить на север. Навстречу несколько раз попадались конные повозки. Их возницы уважительно притормаживали, весело приветствовали экипаж почтовой кареты. Солнце продолжало слепить глаза и жечь тело даже через одежду, и Эномото, вновь погружаясь в дрёму, подумал о том, что до вечера надо бы перебраться на внутренние места в карете.
Убаюкивающее покачивание почтовой кареты внезапно сменилось шумом, треском, лошадиным ржанием и многоголосой итальянской руганью. Дремавший пассажиры-японцы мгновенно пробудились, покрепче ухватились за поручни и заозирались по сторонам, пытаясь понять – что случилось?
Вплотную к их остановившейся карете стоял другой, встречный почтовый дилижанс. То ли кучера обоих карет задремали, то ли не пожелали оставить для встречного экипажа побольше места на узкой горной дороге – кареты не смоли разъехаться и встали, сцепившись осями задних колёс.
