Вячеслав Иванович Смирнов
Сумасбродства
––Брось, там не ладится, так хоть здесь наладь. Ложись спатеньки, и успокойся, – Лег, затих, а проснулась – его нет. Ах, брошенная я, покинутая.
Я смеясь утешил Ларису:
––Еще не вечер, пойду и я на завод, встречу Тодора, объясню, что у нас так не поступают, и одумается целомудренник.
Люда развлекла нам своей историей, которую мы с интересом выслушали. Было это несколько лет тому назад, летом, очень я была еще молодая. Шла по парковой стороне нашей главной улицы. Мимо меня медленно проехала «Волга». Иду дальше, машина остановилась, и из нее вышел средних лет мужчина какого-то благочинного вида по своим манерам, даже по шагам, которыми он направился мне наперерез. С извинениями попросил остановиться.
––Сударыня, простите меня, но мне хотелось бы сделать вам предложение.
Мужчина очень порядочный, сразу поняла и не испугалась. Бывало, что выйдет из машины какой-нибудь кавказец, горящими глазами в белках как закрутит, посмотрев на тебя, так не знаешь куда бежать. Этот – другое дело.
––Так говорите, –отвечаю.
–– Я православный священник, служу у нашего преподобного. Он стар и немощен. Вся паства и мы желаем ему многих лет в молитвах. Но взор его не весел, и оживляется, мы заметили, только в службе, когда обращается к хорошенькой прихожанке. А вы очень хороша, но на службах не бываете, наверно.
––Да, как-то не соберусь.
–– Наверно вы в комсомоле, и потому не можете?
––Нет, нет. Запретов нет. Сама виновата.
––Милая девушка, не могли бы вы оказать нам честь и навестить?
––Могу, почему же нет. А когда?
–– Да вот теперь же. Пожалуйте в автомобиль.
––И вот, девчонки, уселась я в «Волгу» на переднем сиденье. Ехали недолго, немного в стороне от центра остановились у ворот перед домом в заборе, ворота открыл служка в черной длинной рясе. Доехали до крыльца дома и вышли. Тот же мужчина, наверно священник, предложил пройти в трапезную. Комната с иконами, лампадой горящей, столом деревянным на несколько человек, на стенах иконы и картины с библейскими сюжетами. Села на обитый красным бархатом мягкий стул. Священник попросил немного подождать и вышел. Пришла монахиня с самоваром, поставила его на стол, вышла и вернулась с подносом для чаепития. Потом принесла пироги и предложила угощаться. Все очень странно, жду с тревогой и интересом чего-то. Сижу одна, пью чай, кушаю пироги с пшеном и капустой – все очень вкусное. Раздался колокольный звон. Вошел прежний священник, уже в церковном облачении, сел напротив и говорит:
––Милая девушка, не сочтите за грех, а за благо, мои следующие слова. Преосвященному нездоровится, он лежит в покоях, в опочивальне и просит вас предстать пред ним в образе Евы. Благодарность его будет не только в молитве, а возблагодарит он вас сторицей.
––И тут я все поняла. Что делать? Мне кровь бросилась в голову, чуть не закружилась голова.
––Но я к нему не подойду! – почти крикнула я.
––Хорошо, сударыня, так и будет.
Мы пошли к двери, он открыл ее передо мной, и я вошла в затемненную комнату. Поразили запахи – и лекарств, и ладана, и свечного. На высоких подушках на кровати лежал старец, укрытый стеганым цветным одеялом. Лицо было трудно разглядеть, но явно стар, тяжело дышал. Священник вышел. Старец обращается ко мне:
–– Дитя божье, отойди к дальней стене и разоблачись для доброго деяния.
Отошла, волнуясь, дрожащими руками стала сдергивать с себя платье, стою как дура в комбинации.
––Уподобься одеянию Евы, дитя мое. – Слышу слабый голос. – Не бойся.
Стала снимать остальное, думая, если он начнет вставать, или кто зайдет – схвачу быстро платье, накину и бежать. Но он не шевелится, и никто не входит. Стою совсем голая, одна рука внизу, другой грудь прикрываю.
––Помолись за мое здоровье, дитя мое, – слышу слабый голос. Повернула голову к иконе и крещусь, а второй все прикрываюсь. Остановилась, опустила руки, стою. Он смотрит на меня, потом закрыл глаза и затих. Открыл, с трудом крестится и шепчет:
––Прости меня, господи боже за грехи мои.
––Не из-за меня же, какой тут может быть грех? –подумала я, и стала одеваться,а
он замолчал и закрыл глаза. Тогда я потихоньку, на носочках, с туфлями в руке вышла. Ко мне подошел священник, низко поклонился:
––Благодарение бога вам, сударыня. Вот вам наш подарок, – и подал резной разукрашенный деревянный ларчик на крючке. Я взяла, сказала спасибо. Священник проводил меня к машине и велел шоферу отвезти, куда мне надо. И вот я с вами! Дорогой домой все думала
––Согрешила я или нет? А ему-то что от этого, что посмотрел на меня?
––Подожди, Люда, а главное-то – что в ларце было? – спросила Лариса.
––Что? Что? Червончики, милые, красивые и довольно много. Вскоре из газеты узнала, что скончался преподобный. Надеюсь, что он в раю, да и я, конечно же, там буду благодаря тому случаю.
После рассказа я смотрел на Люду другими глазами, и, признаться, думал:
––Да, не случайно свела меня судьба с нею.
Как короткое замыкание в электросети на Люде замкнулась цепь сумасбродств – женитьбы на Куколке, разрыв с нею, побег с Людой, созерцание ее преосвященством, эскапада Тодора.
***
Но, начавшись, сумасбродства не кончаются, а каким-то образом случаются, и снова, на удивление, с участием болгарина, но другого, и с новым составом действующих лиц – моей мамы и Иры. Что за удивительная страна Болгария! Рождает мужчин, они приезжают в Ригу, попадают в наши вечеринки и создают конфликтные ситуации, правда не как их соседи сербы, с одного из которых началась мировая война, но все же вызывают некоторые волнения. Этому дню предшествовали чуть более пятидесяти лет моей жизни с мамой, Анной Ивановной, и несколько лет встреч, отношений и расставаний с Ирой, достойных быть пьедесталом последующих событий. С Ирой у Славы установились отношения в ее двадцать лет, когда он увидел ее впервые в кафе и был просто сражен ее красотой, статью, веселостью и ясным, чистым и звонким голосом. Она походила на белую сирень в разгар цветения. Казалось, что и зимой она останется такой же, даже припудренная легким снежком, будет благоухать. И каждую весну, когда он видел куст белой сирени или букет в магазине, он вспоминал ее.
Тогда, пораженный, Слава сидел за столом за пирожным и кофе, неотступно незаметно наблюдая за нею. Хотел сразу подойти, но постеснялся смутить ее – ведь вокруг могли быть ее знакомые. Когда же она встала и направилась к выходу решительно и смело направился к ней со словами:
––Не может быть, неужели?
––Где родились, вы, где росли, где жили?
––Не скажу. А зачем вам знать?
––Давайте познакомимся. Я поражен вами и не смогу расстаться, не зная – увижу ли вас снова.
Неожиданно, без ужимок и этих «ни за что», «не скажу» ответила, смело глядя Славе в глаза;
–– Меня зовут Ира, – и рассмеялась. –А вас?
––Слава.
Слава попросил номер телефона и дал свой. Ира заспешила:
––Мой обед заканчивается, – и побежала.
Слава глядел ей вслед с восхищением и думал:
–– До чего красива, высокая, прекрасно сложена, белозубая улыбка, искрится весельем! Чудо, а не девушка.
Он звонил Ире раз–другой, просил о встрече, но она не могла, добавляя к ответу «к сожалению». Славу это огорчало, но добавленное утешало и оставляло надежду – много ли нужно страждущему? Ему же она ни разу не позвонила. Слава понимал, что ее красота очаровывала не его одного, и, наверно, задолго до его встречи с нею.
Когда Николай пригласил Славу на новогодний вечер, у него блеснула мысль пригласить Иру, не смотря на довольно длительный перерыв в общении. Может быть он будет прощен, не будучи виноватым. Приближение Нового года также должно было действовать на душу и настроение Иры как-то особенно, что бывает в это время почти со всеми. В предновогодние дни люди чувствуют себя иначе, чем обычно. Чувство одиночества, воспоминания детства и елочки, подарков, любви родителей захватывают душу и зовут к мечтам и надеждам на их свершение. Слава думал, что Ира тоже находится в состоянии тревоги в душе, надежде и ожидании чего-то, что и названия не имеет. И может быть приглашение в новое общество покажется ей ведущем к тому, на что в душе она надеялась. Слава позвонил Ире, описав как в снегах утопает загородный дом, в котором пылает горячая печка, а из трубы струится дымок, зайчик у крыльца грызет морковку. Ире представленная картина понравилась, и она со смехом ответила:
––Если возле камина будет и столик с шампанским, то соглашусь непременно.
Николай имел собственный дом в Вецдаугаве, что в двадцати километрах от Риги в направлении Слоки, и жил там с женой и сыном. С приглашением Слава связывал надежду снова сблизиться с Ирой. Несмотря на уверенность и даже, пожалуй, большую долю самоуверенности Славы в историях с девушками, Ира стояла словно на горной высоте Эвереста, и потому у него радостно билось сердце от мысли быть с нею весь вечер с надеждой преодолеть отроги подъема к ней. О покорении вершины он мог только мечтать, ибо она была где-то в недосягаемых заоблачных высях. Видеть ее, быть рядом с нею – это уже почти счастье. И Слава пригласил Иру.
Праздничный стол был накрыт в гостиной с окнами от пола до потолка. Большая украшенная ель упиралась макушкой в потолок и заполнила угол гостиной, издавая еловый аромат. Под невысоким потолком сияла хрустальная люстра, ярко освещавшая весь зал. У стены белела изразцовая сильно натопленная печка с горящим камином. И при небольшом морозе в зале было тепло, светло и уютно. Ира, несомненно, украшала новогодний вечер этого небольшого общества. Если вдруг опали бы все игрушки с елки, потухли ее лампочки, а Ира осталась, то яркость вечера потеряла бы немного с ее пышными светлыми локонами, сияющими глазами и звонким смехом. Выделялась и молодая интересная блондинка Сандра, на которую Николай поглядывал частенько и заметно для всех, не исключая и жены. Николай работал скорняком в мастерской с отцом и братом. Возглавлял ее отец, уже очень пожилой, спокойный, уравновешенный, словно собирательный образ еврейских мастеровых, которых Слава застал в первые десять–пятнадцать лет пребывания в Риге. Он был широко известен не только в Риге, но и в Москве. Его приглашали шить шубы в Кремль мужьям и женам властителей страны. Как же оказался Слава в таком доме? Семья скорняков выделялась своей зажиточностью и превосходила в этом все другие профессии и должности, которые работали или служили социалистическому отечеству, тогда как скорняки были из совершенно иного мира – из мира частного предпринимательства, окружавшего Советский Союз и соцстраны. Славу с Николаем познакомил слесарь завода «РВЗ», Борис Смирнов, работавший на тяжелой завершающей операции снятия заусениц с зубьев шестерен и колес тяговой передачи после фрезерования зубьев. Борису приходилось изо дня в день поднимать сравнительно легкие шестерни и переворачивать тяжелые зубчатые венцы колес весом под восемьдесят килограммов. Эти шестерни и колеса для экспериментов, которые проводил Слава, и познакомили его с обдиравшими с них заусенцы Борей. Слава приобрел хорошего друга, провел исследования по износу и заеданию тяговых зубчатых передач электропоездов «РВЗ» и получил несколько расчетных зависимостей, вошедших в справочники для инженеров. Борис был симпатичным парнем, энергичным, веселым, жизнерадостным. Слава провёл с ним несколько необыкновенно интересных вечеров, и, конечно же, под выпивку. Но выпивка – это дело обычное, а необыкновенным были игра на пианино и пенье Бориса за пианино в квартире Славы. Слава таял душой, слушая игру и пенье Бориса. А Борис, Слава видел, весь отдавался игре и пенью. Душою Борис ну никак не подходил к слесарному участку мрачного механического цеха, наполненного разнообразными звуками обработки металла. Ему бы витать в артистических кругах или на сцене! Николая с Борисом связывала страсть к рыбалке, которая Славе показалась самой важной частью их жизни. Николай с упоеньем, без перерывов на танец с женой, все танцевал и танцевал с Сандрой. А Сандра танцевала и все смеялась, и смеялась. Танцуя, Сандра откидывалась, кружа Николая как в латышских танцах, и видно было, что у обоих кружатся головы друг от друга. Слава все время был возле Иры, танцевал только с нею, и любовался ею, почти не отрывая глаз, радовался, видя, что Ире все нравится. Поздним вечером всей компанией пошли к морю, но их остановили глубокие снега. Не было протоптанной тропинки, брели по колено в снегу. Вышли к берегу озера в свете луны, перестав разговаривать, затихли, каждый по-своему впитывал глазами и душой снега, завалившие землю, звезды в небе и тишину ночи. Слава впервые оказался зимней ночью среди снегов. Смотрел на снежную равнину озера, поднимал голову и видел луну среди звезд, зачем-то вслушивался, но слыша только тишину. Ира стояла рядом молча. В ее душу наверно проникло величие природы и крохотность человека, она искала защиты и шагнув к Славе, прижалась к нему. Он впервые за вечер почувствовал, что она с ним. Ночь словно свела их. Глубоко повздыхав, выпустив в ночь «охи», «ахи» восхищения все вернулись в дом. Зал показался теперь маленьким, словно заброшенным. Слава почувствовал, что главное было в снегах, и праздник сник. Сели все же за стол, наполнили бокалы и подняли тост за наступающий Новый год, каждый пряча в себе пожелания. Близилась середина ночи, Слава вызвал такси, и они с Ирой уехали. Подъехали к ее дому, вышли, обнялись и дружески поцеловались на прощание. Слава звонил ей на следующий день и потом, но попадал всякий раз то на маму, то на папу, удивляясь – куда же пропала Ира. В начале лета Ира позвонила сама и сказала, что вышла замуж. Муж закончил обучение в военном училище, стал офицером, и они уезжают на его место службы в Забайкальский военный округ. Через несколько лет она вернулась с сыном, но без мужа. И начались наши настоящие встречи, заполнившие до краев чашу жизни и даже бившие через край. Ира рассказала о нелегкой жизни в казарме. Показала свои руки, предложила провести по ладоням. Ладони оказались шероховатыми, походили на наждачную грубую бумагу.
В первый год перестройки–распада Союза, в Риге появились новые кафе и рестораны, и глубокой осенью Слава с Ирой и Юра с женой расположились в таком новом ресторане. Слава предложил его по особой причине. Ресторан находился п первом этаже шестиэтажного дома, который стал собственностью его знакомого Наполеониди, бывшего генерального директора организации, занимавшей это здание, и приватизированное им. Зал был оформлен с хорошим вкусом, с лепниной и мрамором, светел, ярко освещен. Наш стол был роскошно сервирован, соответственно первым успехам частного предпринимательства и Славы и Юры, а вместе с красивыми девушками в вечерних нарядах память приводила времена НЭПа 1924 г. России. И верно, они шиковали. Юра не проявлял к жене особого внимания, и Слава из соображения вежливости и внимания ко всем и Алле предложил тост
––За сияние глаз блондинок и Аллы.
Бокалы с шампанским опустели, а Ира притушила свое сияние и чуть отстранилась от Славы, давая понять свое отношение к его восторгу. Он посмотрел на Иру, но она не повернула голову к нему. Слава намек понял, понял, что Ира тост восприняла чуть-ли не обращенный против не. Продолжение вечера без сияния Иры потускнело. Ира оказалась настолько болезненно чувствительной к этому дежурному комплименту, настолько буйно ревнивой, и так холодно простилась с ним, что не понять, что это насовсем, было невозможно. Слава задумался о произошедшей вспышке Иры, поставил себя на ее место, и решил, что и он был бы близок к подобному финалу в отношениях с девушкой, поведи она себя подобно ему.
– Какая тут ревность? Она – личность с чувством собственного достоинства. И своим комплиментом я задел его, – ответил себе Слава. И теперь, уже на расстоянии,
к многим прелестям Иры добавил еще и достоинство.
Слава довез Иру до дома, и она холодно простилась с ним. На звонки отвечала отказом.
Слава часто вспоминал Иру, тот зимний вечер у Николая, последний вечер в кафе и ее буйную реакцию на его комплимент Алле. Где она теперь, что с нею? Воспоминания Славы проникли неведомыми, может быть, какими-то небесными путями с участием Всевышнего к Ире, и судьба свела нас снова в начале перестройки, когда Латвия уже стала независимым государством.
Этот свой день рождения я решил отметить в баре «Мелодия», в подвале, под двадцатью четырьмя этажами гостиницы «Латвия». Для этого были два причины. Во-первых, мне казалось, что маме будет интересно увидеть ресторанную жизнь в самом популярном заведении города. Хотелось ее развлечь и отвлечь от многолетнего однообразия ее жизни – работы и бытовых хлопот. Во-вторых, мне хотелось доставить удовольствие моей любимой девушке Ире. К тому же, я недавно, на ее день рождения подарил ей платье, которое меня восхитило фактурой ткани и цветом. Оно было латвийского производства, необычного почти насыщенного желтого цвета, трикотажное, которое страстно обтягивало ее богатства, не закрывая восхитительного живого наполнения немного выше колен, и очень хорошо гармонировало с ее пышными светлыми волосами, белозубой улыбкой и светлым солнечно-желтым характером. Мне хотелось видеть ее такою шикарною в этом платье.
В баре играл оркестр, пели солист и солистка. На столе были все атрибуты праздника. Я танцевал с Ирой. Оркестр заиграл очередную мелодию, и вдруг к нашему столу подходит мужчина и просит разрешения пригласить на танец Иру. Я отрицательно мотаю головой. Он отходит. Через несколько танцев подходит снова и, не спрашивая меня, приглашает Иру. И надо же! Ира встает и идет с ним танцевать. Мое понимание правил хорошего тона было попрано как пришельцем, так и Ирой. Согласие Иры я воспринял как оскорбление моих чувств к ней. Ира вернулась, села и рассказала, что он из Болгарии, в командировке. Через некоторое время официант приносит и ставит на наш стол букет цветов. Нетрудно было догадаться и Ире, и маме, и мне – от кого они. Я возразил, и просил официанта не ставить их, но мама с Ирой защебетали:
––Славочка, путь стоят, что туту плохого.
Цветы остались и благоухали, а я дрожал от возмущения, что обе женщины приняли это подношение из чужих незнакомых рук человека встречного – поперечного. Причем, ни на секунду, не подумав о моем восприятии и отношении к этому. Простительно маме, пожилой женщине – могла и не сориентироваться в ситуации, но Ира! Приняла только как признание своего очарования, потеряв голову. Ей бы знать анекдот как за ужином в ресторане девушку грузина приглашает на танец некий «Ванек»:
––Позволь пригласить твою девушку, – обращается к грузину. Тот отвечает:
––Нэт! Кто ее кушает тот ее и танцует.
А я ушедшую Иру не хотел «кушать» глазами. Для меня вечер был испорчен, дальше оставаться было невозможно, и с согласия гостей я рассчитался. Встаем, собираясь уходить, Ира тянет руку к цветам с намерением забрать их с собой. Я угрюмо взглянул на нее и сердито выдохнул
––Нет, нельзя. –И тут моя мамуля подлила масла в огонь.
––Славочка, ну что в этом плохого, ведь их подарили, возьмем.
––Нет, – сказал я маме, – обнял обоих за талии и почти поволок к выходу. Цветы остались на столе. Я был удовлетворен, но было как-то неприятно, понимая, что даритель видел мою борьбу с неразумными женщиной и девушкой. Нельзя же из чужих рук, женщины, при мне, живом-то!
––Быть может цепь событий уже случившихся, и все сумасбродства зачтутся благими деяниями, и выведут меня, грешного, на путь добродетели. Да и были ли сумасбродства только моими? Нет. Прелестный слабый пол был в этом тоже силен.
После многих лет, прошедших с того новогоднего вечера, Слава с товарищем зашли в бар – через дом от бывшего кафе «Лира». Слава заказывал и удивлялся любезности невысокого роста плотной светловолосой буфетчицы. Она просто сияла радостью, обслуживая его, улыбалась, шутила и смеялась. Славу это немного удивило, а потом она услышал:
– А я вас знаю, вы Слава. Ведь вы были зимой у Николая с девушкой.
– Да, был, – ответил Слава, – вглядываясь в нее и будоража свою память, стыдясь, вместе с тем, что не может вспомнить этой женщины.
– Меня зовут Сандра.
И тут Слава ясно вспомнил тот далекий вечер у Николая с Ирой, танцующую и смеющуюся Сандру. И того более, ведь он бывал несколько раз уже в другом доме, хозяйкой которого была Сандра, а ее мужем – Николай, и забыл ее – настолько Сандра изменилась, и только после ее слов, он узнал и вспомнил ее. С Николаем она разошлась, теперь она замужем за другим, у нее дочь, учится в университете в Лондоне, и к тому же, уже ведет там какой-то бизнес. Рассказала, что Николай давно живет с другой, отчаянно выпивает, оставил скорняжную работу, трудится слесарем домоуправления. Зайдя в другой раз в бар, Слава встретил улыбающуюся и смеющуюся Сандру, и услышал от нее, что Николай умер, что она была на его похоронах. Дальше она продолжила принимать заказы, улыбаясь и по-прежнему смеясь.
***
Нелочка всегда оставалась в моей памяти и часто ярко приходила в воспоминаниях, и вдруг наяву пришло известие о Нэлочке – звонок и незнакомый женский голос:
––Здравствуйте, вы Вячеслав?– Да, я.
––Я подруга Нелочки, Надя Шубникова. Нэлочка умерла, и нужны данные о ее датах. Ведь у вас, наверно, есть брачное свидетельство. Это нужно для оформления каких-то документов.
––К сожалению, я не помню, чтобы я его встречал в моих бумагах, но поищу и позвоню вам. –Хорошо,–ответила Надя.
Мои поиски во многих накопленных за многие десятилетия бумагах не принесли ожидаемого результата, и вызвали удивление – как мог потеряться этот единственный документ? И только в военном билете офицера – запасника нашел запись: женат, Смирнова Неля Васильевна, но без дат рождения. Огорченный позвонил тотчас Наде. Через несколько лет и многих воспоминаний о Нелочке решил побывать на ее могиле и позвонил Наде с просьбой провести меня на могилу. Она согласилась. Поскольку многие уже отказались от стационарных телефонов, я подумал, что и Надя может отказаться. Поэтому я попросил дать мне мобильный номер. Но она отказала и заверила, что никогда не откажется от прежнего.
Когда-то мой однокашник Наум Брод познакомил меня со своим другом, рижанином Сашей Блатом. Наум жил в Москве, а я иногда стал встречаться с Сашей, и узнал, что он и Нелочка учились в школе номер 40 Риги. Саша с восхищением рассказал о том какой прелестной она была, как ее обожали многие мальчики, как хотели к ней приблизиться, что она была самой красивой в их школе. Саша знал, что она ушла из жизни, и просил меня взять его и вместе посетить ее могилу. Я обещал, Саша был настойчив. Я обещал неоднократно, но каждый раз откладывал и откладывал. Даже звонил Наде и обещал в выходные приехать к ней и вместе пойти на кладбище. Она жила в районе Иманта, и от нее, до кладбища Лачупе было недалеко. Познакомиться с новым человеком, знавшим Нелочку, знавшим о ее жизни перед кончиной, было мне интересно, т.к. я о ней не знал. Нелочка давно исчезла из моего поля зрения. И вот я, что называется дособирался. Саша, так хотевший увидеть ее могилу, сам умер. Это вдруг случилось так просто, что жуть охватывает. Десятого января 2016 года Саша поскользнулся, упал, пришел в Первую больницу, что была вблизи, и был заботливо положен в коридоре. К нему срочно явился старший сын – большой бизнесмен и добился перемещения Саши в палату. Появились признаки воспаления легких, был отек, лечили, выписали. Я позвонил Саше. Он говорил очень тихо. Чувствовалось, что обессилен. Сказал, что подключен к системе искусственной вентиляции легких, что было очень трудно дышать, а теперь немного легче, но разговаривать еще трудно. Голос его звучал как шепот. Простились. Оказалось, что навсегда. Одиннадцатого марта он умер. Узнал я об этом из е-майла, отправленного его сыном в несколько десятков адресов, по которым Саша имел переписку. Увидел я его уже при отпевании. Все произошло в два месяца. Жена его была довольно жестким человеком, не гладила его по голове, не восхищалась его талантом собирать всю жизнь шутки-прибаутки, систематизировать профессиональные события самого, как инженера-строителя, и проектной организации, мягким, добродушным характером. В общем, его, уже взрослого, я определял милым мальчиком. Саша создал картотеку разработок проектного института. В нее вошли все построенные за сорок лет работы Саши объекты в Латвии, Риге и других городах страны. Стройки и даже этапы строительства были сфотографированы. К примеру, в Риге, в самом центре была гостиница «Латвия», кажется двенадцати этажей. По диагонали перекрестка на нее смотрел бы памятник Ленину, поверни он голову влево на сорок пять градусов. Саша заснял этапы сноса ресторана «Молочный», любимого мною и не только, а, пожалуй, всеми рижанами, строительства гостиницы «Латвия», сноса в 1999г. не повернувшего к ней головы Ленина – и автокран, и канат вокруг горла, и наклоненного, и расчлененного на земле вождя, не хотевшего смотреть на гостиницу. Собираемые им шутки Саша называл «смешурками», собрал все в книгу, сам ее переплел в коже. С этими шутками Саша выступал в обществе знакомых, читал их. Рассказывал, что многие смеялись, и он считал, что это было признанием его писателем-шутником.
Министр строительства в отставке решил увековечить свою деятельность на посту, и стал собирать материалы для книги. Саша рассказал о неожиданным для него событии.
––Александр, надеюсь вы помните своего министра строительства Земниекса?–
прозвучало в телефоне.
––Как же, как же, Ян Карлович, конечно помню.
––Александр, мы тут с товарищами собираемся написать книгу о великих стройках в Латвии в наше время.
Рассказывая, Саша с ухмылкой добавляет, – нам шишки, им сосиски. В продолжение я слышу –Вы, я помню собирали данные об объектах, а выезжая на них фотографировали. Эти материалы очень бы пригодились для книги, и украсили бы ее. Вы, конечно, будете одним из соавторов, и станете в истории Латвии незабытым. Было бы хорошо получить некоторые. Я был бы вам благодарен. –Мне идея о книге пришлась очень по вкусу, я согласился, и мы сразу договорились о встрече. Ждал я ее с нетерпением и интересом. И вот в начале лета в мою квартирку с маленькой прихожей вошли трое очень корпулентных товарища – бывший министр и двое известных мне по проектному институту коллег. Пришли и принесли набор вино-водочных продуктов и разные сладости. Обсудили в общих чертах содержание и фотографии будущей книги, придумали название и вдохновленные идеями разошлись.
В остальные встречи и телефонные разговоры Саша о книге не вспоминал, но всегда напоминал мне –Когда же мы все же навестим Нелочку? –Я снова обещал. И вот Саша уже третий год идет как Саши нет, и что-то меня подтолкнуло к мысли посетить могилу. Звоню Наде – подруге Нелочки, но стационарный телефон уже не существовал, номер ликвидирован. Умер очередной свидетель нашей жизни. Ее мобильного же у меня не было. Так прервалась неустановленная встречей связь с знавшей ее в последние может быть дни. Поехать же кладбище Lacupe в Риге так и не собрался. Обратился к интернету, и нашел сайт cemety.lv, по которому можно искать могилы. Ввел ее имя и фамилию, и к удивлению, обнаружил ее могилу в г.Лиепая (1989, Liepaja, Dienvidu). Как же так? В Лиепае, за двести километров от города, в котором она жила, в котором умерла и была похоронена. Свидетелем тому – Надя, ее подруга, звонившая мне. Как жаль, что не могу связаться с Надей. Возможно, она прольет свет на эту посмертную перемену. Пришлось задуматься и строить свои версии. Из повествования Нелочки при ее визите ко мне, я знал, что она была замужем за студентом из их студенческой группы, но не хотела продолжения с ним, и хотела избавиться от ожидаемого от него ребенка. Он чем-то ей был не мил, и одной из отрицательных его черточек она назвала плохой слух. Предположим, что он закончил медицинский, стал врачом, и был направлен работать в г. Лиепая. Возможно он знал о смерти Нелочки, был на похоронах. Мог и не знать в те трагические дни, а узнал потом. Хранил в памяти воспоминания о ней, возможно, наведывался к могиле. Бывать или не бывать у могилы, вспоминать или забыть– этому могли способствовать многие причины. Если он встретил другую женщину или женился на другой, то воспоминания и притяжение прошлого то возвращались, если был одинок, то были живы и могли крепнуть. Мой последний звонок Наде был около пяти лет тому назад, и она была готова навестить могилу. Но она тогда могла и не знать о переносе захоронения. Может быть она и сегодня не знает о произошедшем. На фотографии памятник выглядит новым. Возможно поставлен недавно. Мои рассуждения могут быть и неверными. Например, ее муж, а может быть и другой мужчина или женщина – неизвестные мне, почитавшие Нелочку, и скорбящие по ней, поминающие ее ежедневно в молитвах, живущие в г.Лиепая решили поставить в ее честь кенотаф, поскольку было очень хлопотно вскрывать могилу и перевозить прах из Риги. Такие надгробия возводили в древней Греции, Римской империи и в последующие века воинам, погибшим в дали от дома. Если администратор скажет, что эксгумация не производилась и могила в Риге сохранилась, то можно быть почти полностью уверенным, что в Лиепае поставлен кенотаф, если, конечно, эксгумация не произошла под покровом ночи. В шестидесятом Нелочка появилась и открылась мне, а через тридцать лет ушла загадочно. Но я уверен и рад, что есть еще одна живая душа, хранящая о ней память. А кенотаф ей – это светлая память.
