Вячеслав Игоревич Мешков
228.1
Беридзе на этот раз задавал мне мало вопросов, и общение прошло довольно-таки быстро, я пытался его подбодрить, уверяя, что самое худшее уже миновало и что пожизненного наказания в нашем деле не будет, как и не будет наказания сроком в 17 лет. Но, как я понял, Георгию уже было безразлично, что 7 лет, что 17.
Камера краткосрочных свиданий, в которую привели Беридзе, выходила на сторону улицы. Георгий подошёл к зарешётчатому окну и как-то грустно произнёс: «А там жизнь».
Действительно, за окном бурлила жизнь в каком-то её проявлении. На улице было светло и были видны силуэты людей, возвращающихся с работы домой. Рядом с изолятором был производственный цех по ремонту автобусов, трамваев и троллейбусов. Перед въездом в цех образовалась очередь из автобусов и эвакуаторов для транспортирования специальной техники, которые попеременно сигналили друг другу и включали аварийку.
– На хрен я вообще во всё это полез, олень, – сокрушаясь и дотрагиваясь лбом до решётки на окне, сказал Беридзе, смотря на улицу.
Я не ответил ничего и понял, что ему нужно высказаться.
– Чёрт, так влипнуть, так влипнуть, а этот Семён мне даже никакой передачки не замутил, он вам звонил?
Я отрицательно кивнул головой.
– Тварь. И, наверное, сейчас сидит у себя дома или со своей бабой где-то гуляет в клубе. Это он же мне предложил эту работу изначально. Типа напиши во «ВКонтакте», даже адрес страницы дал. Я написал на свою голову, хрен ли, тоже голова не варит, малолетка чёртова. Если бы можно было бы вернуться вспять, я и ехал когда по этому шоссе в день задержания, нутром чувствовал, что-то должно произойти.
Беридзе тяжело вздохнул и попросил у меня закурить. Сигарет у меня для него не было, и он расстроенно усмехнулся.
– И на хрен я на это подписался, кладмэн. Тварь я большая. Только сейчас я понял, как людям жизнь испоганил и себе, и родителям, этим торчкам малолетним. Нам сегодня днём привезли с ломкой прямиком из суда, так он так орал, как будто его режут. Конвоиры сказали, что карантинные камеры заполнены, по зоне слух пошёл, что для увеличения показателей раскрываемости по городу какую-то специальную операцию провели. И назвали её как-то то ли «НАРКО стоп», то ли «ГЕРОИНУ нет».
Я вот только тут понял, что всё это показуха. Одних ловят, а другие что? Меньше этих кладоискателей станет? Нет, не меньше, а я думаю, больше, эх, меня бы сюда на сутки поместить, я бы всю жизнь свою изменил кардинально.
Вы видели хоть раз ломку? – продолжая смотреть на жизнь за стеклом, спросил меня Беридзе.
Я также отрицательно помотал головой.
– Они мне рассказывали, что ощущение такое, как будто твои кости наизнанку выворачивают, а тебя самого сдавливает так, как будто ты мышь, только что стащившая сыр из мышеловки, и вот спустя мгновение тебя разламывает на части точёной ножовкой. Я же их и сам, получается, этой точёной ножовкой распиливал, раз им под ноги бросал эту дурь, соли, специи, спайсы, да и ту же травку. Хер там, трава не наркотик, ещё какой наркотик, они мне все говорили, что большинство именно с травы начинали. Жаль, что я это понял только сейчас, и жаль, что для понимания этого мне нужно было оказаться здесь. Иваныч, это наш старший в камере, мне тут прикол такой сказал, что чтобы понять ломку, нужно ежедневно рожать тройню за раз, и то, говорят, ощущения несравнимы по степени боли.
Слушать душевные излияния своих доверителей мне было как-то не особо интересно, тем более я никогда не верил в их искреннее раскаяние, как и судьи нашего города. Поэтому в такие моменты я обычно просто молча выслушивал и давал человеку высказаться, чтобы ему стало где-то в глубине души легче.
– Тут, кстати, тебе мама письмо написала, – протягивая в руки Беридзе письмо, спокойно сообщил я, – прочти, можешь на оборотной стороне листка написать ответ, я ей завтра передам.
Беридзе начал вдумчиво читать письмо, каких-либо эмоций он в этот момент не показывал. В кабинете стало тихо, я перестал ходить и подошёл к окну, там действительно кипела и бурлила жизнь, хотя уже виделся закат. «У всего есть начало и есть конец, вот и этот день кончается, как и многие другие», – думал про себя я.
После того как Беридзе прочёл письмо и отказался на него отвечать, я также сообщил ему, что суд будет скоро и что, скорее всего, самих судебных заседаний будет два, а может, и за одно успеем рассмотреть дело, тем более его объём навряд ли превысит 1 том.
Нажав на чёрную кнопку вызова конвоира в камере, я начал собираться на выход, Беридзе остался сидеть на стуле, продолжая смотреть в окна.
– Я хоть благодаря вам на улицу выглянул, – угрюмо промычал Беридзе, смотря мне вслед.
Светлана Сергеевна отпросилась с работы на целый день, сказав, что ей нужно съездить к родственникам. За свои 43 года она ни разу не имела общения с полицией, да и повода не было. До изолятора она доехала на такси и приехала, как и рассчитывала, к главному входу в 07:50.
Когда она подошла ко входу, её охватил ужас не только от табличек, но и от атмосферы места. Огромные железные ворота как раз начали еле-еле открываться, двигаясь слева направо. Из внутреннего двора разом выехали три автозака и одна конвойная машина с надписью: «Кинологическая служба». «Какая ещё кинологическая служба и что она означает?» – подумала Светлана Сергеевна.
Таблички, висящие на железных воротах изолятора, также внушали страх и ужас: «Внимание, переброс через забор любого предмета будет расценён как попытка совершить преступление». «Стой, вход строго по 3 человека», «Парковка запрещена», «Служебная территория».
Направившись в сторону таблички «Вход», Светлана Сергеевна была остановлена мужским голосом: «Женщина, тут очередь, или вы следователь?!». Из машины, стоящей у обочины дороги, недружелюбно прокричал мужчина.
Светлана Сергеевна подошла к машине, рассказала, зачем пришла в изолятор и что у неё на руках разрешение на свидание.
– Записываться нужно, тут люди очередь с ночи занимают, – продолжал мужской голос.
– Ну извините, я первый раз тут. Порядков не знаю. Вы можете меня записать?
– Вы тогда 8 будете, скажите вашу фамилию.
– Беридзе.
– Хорошо. Тут мне говорят, что третье место может быть открыто для заявки, человек типа очередь может продать, и пятое место тоже продаёт человек. Третье стоит 5000 руб., пятое место – 500 руб. Устроит вас так?
– Нет, я подожду.
– Ладно, ждите. Думаю, к 10:00 утра вас впустят, как раз пока час будете пропуск оформлять, пока войдёте в зал свиданий, пока вам выведут вашего арестанта, обед наступит, думаю, после обеда поговорите с ним.
– Ну раз после обеда, значит, после обеда. А тут что, даже никаких лавочек нет?
– Нет лавочек, а вы уже передачу родственнику оформляли? Если что, мы можем дополнительно на своих арестантов знакомых оформить, кто с ним в одной камере сидит. Если захотите, то запомните номер его камеры, мы всё сделаем, но тоже за отдельную плату. Там же норма на одного человека 30 кг, вот мы и помогаем местным, по цене, если что, потом обсудим.
– Спасибо за предложение, я подумаю, – сказала Светлана Сергеевна и отошла в сторону.
Светлане Сергеевне хотели продать место в очереди. Действительно, мужчина, предложивший эту услугу, приезжал к входу изолятора в 05:00 утра каждый рабочий день и формировал очередь из других посетителей, а также мог при наличии устных договорённостей с администрацией осуществлять сверхнормативный уровень передач от родственников арестанту, и по факту эта система хоть и имела порочную составляющую, но на неё никто не жаловался.
Вход в изолятор для Светланы Сергеевны также начался с неожиданных трудностей. Так, пришлось сдать все запрещённые предметы на входе, а они были в косметичке, в которой лежали пилка для ногтей, а также маникюрные ножнички.
Осмотр личных вещей хоть и вёлся женщиной-надзирателем, но унизил внутреннее достоинство Светланы Сергеевны, так как ранее она не подвергалась столь обстоятельному изучению всех компонентов своих личных вещей.
Пропуск был оформлен с задержкой, так как Георгия Беридзе перевели с утра в новую камеру, а информацию в его личное дело не внесли, и, следовательно, Светлане Сергеевне пришлось ждать поисков своего сына уже в изоляторе.
Уладив все формальности, женщину впустили в помещение, в котором недавно сделали косметический ремонт. Особенностью помещения была его вытянутая форма. В комнате свиданий также было большое количество телефонов, но при этом каждый аппарат связи стоял в отдельной кабинке, которая закрывалась при входе на ключ.
Таких кабинок было 5. Внутри каждая кабина была поделена на две части и разделялась прозрачным пластиковым стеклом, которое позволяло видеть собеседника. В обеих частях кабины были установлены стулья, двери в обе части запирались снаружи одновременно, при этом отсчитывая на циферблате время, оставшееся до конца свидания. Надзиратели предупредили Светлану Сергеевну о прослушке телефонных разговоров, а также взяли письменное обязательство не обсуждать совершённое преступление с её сыном.
Светлана Сергеевна, не спавшая всю ночь до свидания, никак не могла собраться с мыслями, при этом за день до свидания к ней домой приходила школьная подруга её сына – Мария Знакова, после общения с которой женщине было уснуть ещё сложнее.
Беридзе привели на свидание без наручников, мать он встретил лёгкой улыбкой. Показав матери, что нужно снять трубку телефона, Георгий, взяв в правую руку трубку телефона, подождав чуть-чуть, сказал:
– Здравствуй, мама, ты прости меня, я виноват, и пути назад нет.
– Сыночка, ну как же так? Как же так? – зарыдала в телефон мать, но, резко взяв себя в руки, поняла, что тут плакать не стоит, и резким усилием подавила начавшуюся истерику.
– Ну, мам, ну не убивайся, мне самому, знаешь, как плохо. Адвокат сказал, что всё должно быть нормально и мне должны дать лет 7.
– Семь лет, – положив трубку себе к груди, прошептала мать, – семь лет, – уже не в трубку повторила она, глядя на своего сына.
Сына она не видела уже более 10 дней, и он, конечно же, изменился. Где тот мальчишка, который встречал её на улице, сметая всё на своем пути с криком и ором: «Мамочка, я соскучился»? Где тот парень, который ещё вчера помогал отцу починить телевизор в зале, собрать купленный кухонный гарнитур? Где тот мужчина, который получил школьный аттестат и поклялся окончить колледж или училище во что бы то ни стало?.. Его уже не было, перед матерью сидел совсем другой человек, чей взгляд словно говорил, жизнь кончена, пути назад больше нет. Сын действительно сильно изменился – побритый налысо, одетый в какую-то непонятную одежду, которую нужно было срочно заменить, Георгий Беридзе представлял собой жалкое зрелище, и матери от этого становилось только хуже.
– Сынок, там хоть как условия? Тебя не бьют?
– Нет, не бьют, в этом плане всё ровно, здесь, наоборот, не приветствуются конфликты. Как там отец, мама, как брат? Как бабушка? Они в курсе, что я тут?
– Да, все в курсе, все за тебя молятся, бабушка сегодня в церковь ходила, свечку за тебя ставила, и я тоже весь день молюсь за тебя.
– Ну ладно, ладно. Надеюсь, всё хорошо будет.
– У тебя сколько человек в комнате или как это называется правильно?
– Камера, сейчас в новую камеру перевели, там хорошие условия: телевизор, холодильник, даже душ есть с туалетом огороженным.
– А в предыдущей что, этого не было?
Беридзе понял, что сказал лишнее, и начал оправдываться:
– Нет, там тоже всё было, просто тут ещё ремонт сделали.
– Я тебе передачку принесу, сегодня неудобно было её нести, я тут первый раз же, не знаю, что тут и как. Как кормят тут? Что дают?
– Да нормально, – глядя в пол, проронил Беридзе и затих.
Теперь он уже ясно осознавал, что мать он не увидит ближайшие 7 лет, и не нужно было приходить на эту муку и говорить за стеклом. Ему стало мучительно больно, а говорить с самым родным человеком ему всё же хотелось. Он стал мысленно себя винить за все те дни, когда просто говорил матери: «Спокойной ночи» и не подходил, не целовал её на ночь или без причины грубил и перечил ей. На душе становилось всё хуже и хуже. Но отвечать и говорить нужно было, без этого было никак.
– Адвокат как тебе? Нормально всё тебе объяснил, что делать?
– Так! На этот вопрос я запрещаю вам отвечать и запрещаю его обсуждать, – послышался третий голос в телефонной трубке.
Светлана Сергеевна и сам Георгий забыли о том, что их прослушивают. Оба опять начали молчать, вроде бы и тем было много, но обсуждать их в тюрьме было очень сложно, а ещё сложнее говорить, когда знаешь, что твой разговор прослушивается.
– Георгий, вчера Маша ко мне приходила, тебя искала.
– О! И как она?
– Она-то хорошо, но ты знаешь, я даже не знаю, как тебе это сказать. Она, в общем, на втором месяце. Ты отец её будущего ребёнка. Но ты не волнуйся, мы с отцом будем полностью помогать, не переживай, если нужно будет, и дачу продадим, если нужда заставит, и её к себе домой возьмём жить, и обеспечивать я её буду.
– Как? Она беременна? – сердце Георгия начало буквально разрываться от этой новости.
Беридзе умолк и на некоторое время впал в ступор, не произнося ни слова.
Мать опять заплакала и начала читать молитву в телефонную трубку.
– Сын, ты давай себя в руки бери, нам тоже сложно, но ничего, мы же справимся, помнишь, как твой дед говорил у тебя на дне рождения: «Ты же Беридзе!!!»
– Так, одна минута у вас осталась, там уже следующие стоят у кабины, – опять суровый голос надзирателя напомнил матери и сыну о своём существовании.
– Да, спасибо, – вытирая слёзы, ответила мать, – сыночек, давай держись тут, мы за тебя молимся, надеюсь, всё хорошо будет.
Беридзе же в ответ промолчал и не сказал ни слова. Услышав, что связь оборвалась, мать начала махать рукой своему сыну, он же продолжал просто сидеть и смотреть на неё.
Спустя короткое время Георгия вывели из кабины, Светлана Сергеевна вышла сама. Спустя минуту их место было занято новыми людьми.
Глава XI
За день до…
Новость о беременности девушки Беридзе я воспринял положительно. Дополнительное смягчающее вину обстоятельство явно не помешает и увеличит шансы на назначение наказания ниже низшего предела.
Девушка, которую, как выяснилось, звали Мария Жбанова, действительно ждала ребёнка от Беридзе, поговорив с ней по телефону, я понял, что она не против прийти в суд в качестве свидетеля со стороны защиты.
До суда я выслал ей на электронную почту свои вопросы, а также ответы на них, которые гражданке Жбановой нужно будет озвучить в суде.
Чуть позже, получив уведомление от помощника судьи о дате слушания дела, я подготовил и сдал в канцелярию Кировского районного суда города Ижевска ходатайство о назначении наказания ниже низшего предела.
Сняв копию с ходатайства, я поехал в изолятор, чтобы передать документ в руки Беридзе. После этого мне нужно было отдать на руки этот документ своему подзащитному.
Разговор с Беридзе складывался в этот раз сложно, по всей видимости, он до сих пор не мог поверить, что через каких-то семь месяцев он станет отцом, но своего сына или дочь не увидит и не сможет понянчиться с ребёнком, спеть ему колыбельную песню, погулять с ним в парке, а главное – он не сможет увидеть его первые шаги.
С Машей Беридзе познакомился, ещё учась в школе, но каких-то близких отношений между ними не было. Всё изменилось на какой-то вечеринке, по какому случаю был организован праздник, Георгий не помнил. Для неё самой её интересное положение стало большой новостью, и своим родителям она сообщила об этом после похода к гинекологу.
Она ещё даже не чувствовала, что в ней поселилась новая, настоящая жизнь и теперь она уже не девочка, в куклы или компьютерные игры играть уже скоро не ей, а её новой жизни, той жизни, которую она скоро породит на этот свет.
Родители Марии новость восприняли нормально, но новость о том, что отец ребёнка находится в тюрьме и что он выйдет оттуда в лучшем случае спустя 7 лет, и то при самом благополучном исходе дела, повергла их в шок.
Родители запретили делать Маше аборт, сказав, что полностью поддержат её как морально, так и материально, но единственным условием для этой самой поддержки было оставить прочерк в свидетельстве о рождении ребёнка в той самой графе, которая посвящена отцу. Машины родители наотрез отказались общаться по телефону с матерью Беридзе, а также запретили ей каким-нибудь иным образом участвовать в жизни ребёнка в будущем.
– Так, я вам ещё раз повторяю, нам от вас ничего не нужно, ваш сын уже и так нам жизнь вверх ногами перевернул, и звонить сюда больше не нужно, мы с вами никакая не родня, и роднёй быть не хотим, – резко положив трубку телефона, возмущённым тоном прокричал отец Марии.
– Не хватало ещё уголовников в дом привезти, ишь ты, помочь они хотят, лучше бы своему выродку помогли. И тебе я ещё раз повторяю, никаких контактов с этой мерзкой семейкой, ты слышишь меня, никаких контактов, – продолжал уже на Машу срываться её отец, не находя себе места.
Маша в такие моменты начинала рыдать и уходила в свою комнату, запирая дверь на ключ, в надежде что после рождения ребёнка её жизнь наладится и, может быть, всё как-то образумится и станет лучше. В университет она о своей беременности сообщила, и её отпустили в академический отпуск, преподаватели пошли ей навстречу и пообещали закрыть последнюю сессию, разрешив выполнить по экзаменационным дисциплинам практическое задание дома, зачёты же были поставлены автоматом.
Мать Беридзе действительно приходила в гости к своим новым родственникам и пыталась с ними выйти на контакт, но всякий раз получала в свой адрес проклятия и оскорбления со стороны отца Маши.
Словом, реакция отца Маши была чем-то понятна только самой Маше, так как отец воспитывал её одну. Мама Маши умерла при родах, и отцу было не по себе от самой мысли, что и его внук будет расти в неполной семье, тем более что отцом ребёнка может быть уголовник.
Дачу, как и обещала, Светлана Сергеевна продала, деньги, вырученные от её продажи, она хотела отдать отцу Маши, но тот категорически их брать отказался. Сама же Маша приходила к Светлана Сергеевне, и они договорились, что после рождения ребёнка чинить препятствия в общении бабушки с ребенком Мария не будет. Деньги Маша также брать отказалась, сказав, что отец полностью ей поможет, да и сами женщины побоялись, что Машин отец, узнав об этом, ещё больше возненавидит всю семью Беридзе. Женщины договорились, что Светлана Сергеевна отдаст деньги уже после родов. И Светлана Сергеевна, и сама Маша надеялись, что рано или поздно отец Маши изменит своё поведение и станет более дружелюбным по отношению к семье Беридзе.
Лаврентий Беридзе встретил Марию тепло, но он, как и Светлана Сергеевна, понимал, что ребёнок не будет им родным, так как единственным условием сохранения его жизни был прочерк в графе отец первого документа в его жизни, и фамилию ребёнок будет носить не Беридзе, а Жбанов.
Обо всех этих перипетиях и страданиях Маши, отца Маши и своей семьи Георгий не знал и не мог знать, так как связи с Марией у него не было, и номер её телефона он также не знал. Матери он звонил по ночам, после 23:00, и то раз в неделю, так как денег на связь нужно было очень много. Поговорить удавалось минут 5, не больше, да и какой там поговорить, когда за твоей спиной стояла целая очередь арестантов, периодически ударяя по плечу со словами: «Давай кончай, нам тоже нужно поговорить».
Вся эта обстановка жутко давила на Георгия, не давая ему покоя ни днём, ни ночью.
– Беридзе, на выход, к тебе адвокат пришёл, – скомандовал конвоир, отворив тяжёлую железную дверь.
– Да, сейчас.
Беридзе вошёл в камеру с опущенной головой и медленно сел на стул. Я отдал ему документы, речь для судебных прений, но какого-либо интереса он к ним не проявил, сказав лишь, что просто не хочет дальше жить.
Я понимал, что ему сложно, хотя для того чтобы это понять, нужно это пережить. Чтобы защищать человека, нужно понимать, что ему грозит после провозглашения приговора и что будет с ним, с его семьёй после вступления приговора в законную силу.
– Вопросы у тебя есть ко мне, Георгий?
– Да какие тут вопросы, всё и так ясно. Моя жизнь сломана, и нет никакого инструмента, чтобы её восстановить. Так, наверное, тут и сгнию среди этих торчков и петушар сифилисных. Они каждый второй больные, мне страшно лишний шаг в камере сделать, в душ боишься сходить, в туалет также, хорошо, унитазы без ободков, и то, я думаю, специально это сделали.
– А что за петушары? Низшая каста, что ли, какая-то?
– Ну да. У нас их пятеро в хате сидит. Один в аптеке работал фармацевтом, местным наркоманам продавал запрещённые препараты без рецепта врача. Его взяли, он по рекомендации своего адвоката, чтобы уменьшить размер срока, решил сдать всех, кто ему помогал психотропные лекарства поставлять без оформления накладных документов в аптеку. Этих людей тоже взяли и мента какого-то взяли, они здесь же сидят, но в других камерах. Так вот они по «дорогам» сообщили, что типа этот фармацевт их сдал и что благодаря ему они теперь тут сидят и веры ему быть не может. Когда с него спросили, зачем сделал и почему так поступил, он ответил, типа срок захотел поменьше себе, вот его за это сначала избили жёстко всей камерой, а потом заставили весь день полы мыть в наказание и унитаз весь месяц за каждым, кто туда сходил, вычищать. Он такое наказание не принял и написал заявление в администрацию изолятора, чем только хуже себе сделал. Его изолировали, но в ту камеру, где сидели дырявые и опущенные по жизни.
– Дырявые это которые? – перебил я Беридзе.
– Ну те, которые, – показывая пальцами неприличные жесты, ответил мне Беридзе. Я понял, что эти пальцы опосредованно изображали то ли трение, то ли проникновение, но дальше этого я представлять не стал.
– Нам в институте про это не рассказывали, – глубоко выдыхая, ответил я.
– Да что там в институте, теперь весь свой срок будет унитаз чистить и в углу спать, не на нарах. Так их в нашей камере целых 5 сидит. Знаю, что один зачем-то девочек малолетних насиловал, школьниц. Мы его вчера всей хатой изводили, я тоже его бил, у меня же скоро ребёнок будет, вот и не сдержался. Другие добровольно пошли в сторону «дальняка», они наркоманы и за дозу сделают всё что угодно, это, конечно, мерзко осознавать, – в этот момент Беридзе ещё раз сделал неприличный жест руками, – вроде мужик, а по факту проститутка, у них и расценки свои есть на услуги. Делать тут нечего, газеты раз в неделю раздают, библиотеки как таковой нет, да и книги очень старые. Раз в день на прогулку выводят, да и там вертухаи на нас смотрят, и это тяжело всё время быть под присмотром, ни влево нельзя посмотреть, ни вправо. И небо тут, знаешь, какого цвета?
– Голубого?
– Нет, оно в полоску…
– Страшно тут, конечно, очень страшно, – глядя в потолок, произнёс я, представляя в деталях арестантскую камеру, в которой творились такие грязные дела.
– Да, сюда лучше не попадать, – с улыбкой в лице, произнёс Беридзе, рассматривая меня с ног до головы, – мне вон вчера в хате предложили подработать. Парни по ночам работают на Дальний Восток, там же уже утро, когда тут ночь. Типа заходят на сайты объявлений, ищут там объявления о пропаже паспорта, водительских прав, звонят гражданам и требуют у них вознаграждение за возврат паспорта, ну а дальше развод ещё идет на почтовую пересылку документа. Так как по легенде нашедший работает на большегрузном фургоне и уехал в условную Самару за товаром, а оттуда отправит паспорт по почте. Кто-то ведётся на это, кто-то, чувствуя подвох, нет и не переводит деньги. Разные схемы есть, на той неделе они объявления давали в Оренбурге типа сдаю квартиру посуточно. Ну и те, кто хотел снять квартиру, должны были внести предоплату нашим арестантам на банковскую карточку. Схем всевозможных много. В том году, говорят, активно звонили бабушкам от имени внуков, типа, бабушка, полиция задержала, взятку требуют, чтобы отпустили, пенсионерки, кстати говорят, хорошо платили за внуков. Потом смотрящий запретил так людей по аферам обманывать, и прекратились такие звонки.
– Ладно, давай, в общем, прощаться. Надеюсь, Маша придёт в суд, я с ней по телефону говорил.
– По телефону? А у вас не сохранился номер? Мать мне не даёт её цифры.
– Номер-то сохранился, но у нас же забирают все телефоны при входе.
– А-а-а. Ну ладно, может быть, на суде её увижу, а может, и не придёт. А вот скажите, у меня вопрос, меня даже на сутки отсюда не выпустят, чтобы ребёнка увидеть?
– Нет, не выпустят. Там только в колонию разрешают родственникам приезжать дня на три, но это нужно ехать к тебе. Оттуда только по отбытию срока выйти можно или условно-досрочно. Да и те 3 дня не всем дают, там всё зависит от режима содержания, у тебя тюрьма, я думаю, будет, так что, может быть, длительное свидание тебе первый год не дадут, краткосрочное – да, там точно будет, а вот длительное – под вопросом. Завтра у тебя суд, давай, в общем, выспись, чтобы соображать и понимать происходящие процессы вокруг тебя, и не забудь, когда судья входит и когда он к тебе обращается или когда другой участник процесса к тебе обращается, нужно вставать.
Беридзе мне ничего не ответил, так как отрешённо смотрел в пол.
Один из моих доверителей как-то в личной беседе сказал, что в тюрьме для ранее не судимых арестантов есть три самых сложных ночи.
Первая ночь, исходя из названия, уже раскрывает свою суть. Арестант толком не знаком с правилами и укладом жизни «за забором», ему не понятно, что будет завтра и кто рядом с ним находится, гнетущую атмосферу первой ночи добавляют абсолютно замкнутое пространство и унизительное к достоинству отношение администрации изолятора.
Вторая ночь – это ночь перед судом. Наивные арестанты, ещё толком не знакомые с судебной системой России, теплят надежду, что кто-то разберётся в их деле, найдёт в нём какие-то несовпадения и арестанта оправдают. Увы, в 99% случаев подсудимый для общества уже на следующий день меняет социальный статус с обвиняемого в преступлении на осуждённого в преступлении.
Третья же ночь в какой-то мере не так ужасна, как вышеописанные, и наступает она за сутки до выхода на свободу. Арестанта мучают вопросы о семье, как она его примет, что скажет отец, как обнимет мать, помогут ли друзья первое время или нет, что там с женой, детьми, нужно ли будет идти на кладбище, может, кто-то умер, пока отбывался срок…
Первую ночь Беридзе смог пережить, вторую он пережил чуть проще, так как уже изначально понимал, что на свободу его никто не отпустит, да и посидев в изоляторе и послушав рассказы бывалых арестантов, он понял, что никакого милосердия для него не будет, да и сам срок в семь лет за совершённое им преступление выглядел чем-то фантастическим по сравнению с тем, что получали другие арестанты за аналогичные преступления. Беридзе спал плохо, впереди его ждал экзамен, но теперь в роли принимающего экзамен был ранее ему не известный человек в мантии, вершитель судеб людей, человек, наделённый властными полномочиями, который должен был ответить на три вопроса при вынесении приговора: виновен или не виновен, заслуживает ли арестант снисхождения и к какому наказанию его следует приговорить.
