Вугар Асланов
В поисках своей планеты

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© В. Асланов, 2024

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2024

Это ведь только начало

Абид, молодой человек, живущий на окраине Баку, с началом летних каникул очень редко выходил на улицу, предпочитая проводить основное время дома. В семье это не всегда понимали и нередко спрашивали его о том, почему он не идет к сверстникам, а все время сидит в своей комнате. А Абид, которому вскоре должно было исполниться шестнадцать лет, не просто сидел, но и часто расхаживал по комнате и громко разговаривал с самим собой. Если кто-то из домашних спрашивал, с кем это он разговаривает, он отвечал, что учит стихи или монолог из какой-то пьесы для выступления на школьном радио, куда его порой действительно приглашали.

Временами Абид будто бы обращался к кому-то, или даже к нескольким людям, которые якобы находились в его комнате. Он словно выслушивал их, останавливая свою речь, а потом продолжал опять. Иногда он как бы оправдывался, а иногда начинал говорить с вдохновением, повышая тон и еще быстрее расхаживая по комнате. В такие минуты его лицо озарялось и отражало то ли восторг, то ли уверенность в своем величии и превосходстве над другими. Потом он успокаивался, и, сев на стул или улегшись на старую кровать, издававшую каждый раз, когда он поворачивался, резкий скрип, предавался раздумьям. В таком положении он мог оставаться очень долго, если кто-нибудь из членов семьи не входил в комнату. Абиду очень не нравилось это, как он считал, насильственное вторжение в его жизнь. Не нравилось, что домашние отвлекали его от состояния, в котором ему было гораздо лучше, чем в кругу семьи или же среди сверстников. Но выхода не было, нужно было расстаться со своими мыслями и идти к столу, когда звали обедать или ужинать. А когда приходили к ним гости, его нередко посылали за продуктами. Первое и последнее Абид мог еще переносить – от еды он получал хоть какое-то удовольствие, а отправляясь за покупками, продолжал думать. Что касалось той атмосферы, которую создавало присутствие гостей в доме, то она для него была неприятной и почти невыносимой.

Встречая родственника, особенно дядю или тетю, нужно было говорить традиционное приветствие, состоящее из длинных фраз: «Добро пожаловать, тетя, я очень рад Вам!» или «Ой, какие люди к нам пришли, добро пожаловать!». Эти приветствия нужно было говорить на одном дыхании. И, произнося их, он иногда даже закрывал глаза, стараясь выговорить это без остановки, а в конце чуть ли не задыхался, из-за чего его последние слова были едва слышны другим. Нужно было еще посидеть с этими гостями, пока те не собирались уходить.

Гости, как обычно, задавали ему всегда одни и те же вопросы, и, как ему казалось, не слушали его ответы, которые он давал с большим трудом. Абид не понимал одного: если, в самом деле, состояние его здоровья или успехи в школе не интересовали родственников, зачем они без конца его об этом спрашивали?

А когда он ходил с матерью к кому-то в гости, такие же вопросы она задавала молодым членам той семьи. Хотя те легко приветствовали тетю и, не смущаясь, отвечали на все ее вопросы, не вдаваясь в подробности.

Юноша все чаще приходил к такому выводу, что ему нужно больше опираться на свои чувства, чтобы лучше понять себя и окружающий мир. Ему также необходимо найти себе другую среду, где люди живут иначе, имеют другие взгляды на жизнь. А так, сколько бы он ни вглядывался, вокруг него попадались только те, в чьей жизни, можно сказать, происходило всегда одно и то же. Они даже, как ему казалось, будто и говорили всегда одно и тоже, возмущались и радовались по одним и тем же поводам. «Люди, пропадающие в мелочах жизни», – иногда с сочувствием думал он о своем окружении, которому, по его убеждению, также присущи были безжизненность и машинальность.

Абид не терял надежды на то, что после нескольких лет, став самостоятельным, найдет себе подобных людей, которые, как он был убежден, примут его – человека с высокими душевными качествами – с восторгом. Правда, юноша понимал, что многих из этих качеств он еще сам не достиг или не успел их совершенствовать, но в том, что ему удастся справиться с этим, он не сомневался.

Прежде всего, как считал Абид, нужно было стараться не допускать в себе таких низменных свойств, как зависть, лживость, лицемерие – это бы делало его похожим на людей из окружения. Он прилагал теперь немало усилий для того, чтобы подавить в себе эти отрицательные качества.

– Почему большинство людей так много говорят за спиной друг у друга? – как-то спросил Абид отца, когда тот, слегка качаясь на деревянном, старинном кресле, медленно, с наслаждением пил чай, перелистывая пожелтевшие старые газеты – отец хранил газеты с понравившимися ему статьями или заметками, а потом годами перечитывал их.

– Людям без этого было бы тяжело и скучно, – ответил тот, со стуком поставив стакан на блюдце и, сняв очки, вытер платком вокруг глаз. – А тебе, думаю, не следовало бы напрягать свой ум подобными рассуждениями. Посмотри, как твои сверстники живут, ты тоже один из них. Вот соседский парнишка, который раньше учился с тобой, уже пару месяцев как работает в станционном ларьке. После восьмого класса поступил в ПТУ^[1]; там он учится какому-то ремеслу, а на станции зарабатывает на жизнь. С каждого поезда он берет самое малое пять – шесть рублей и домой все приносит, матери отдает, отец-то у него давно умер. Помню, я видел его еще совсем маленьким, выходящим встречать утренние рейсы автобусов; он бегал с чайником воды, которую продавал попутчикам. То есть, он всегда понимал, что ему надо в жизни. А что ты думаешь о своем будущем, сынок, я не знаю. Но я беспокоюсь за тебя. Кроме книг, с которыми ты редко расстаешься, тебя, вижу, ничего не интересует. Ты что, собираешься ученым стать? Что ж, раз у тебя есть стремление к знаниям, читай, приобретай их, но и не забывай, что твои книги тебе в том, чтобы устроить свою жизнь, не помогут.

Абид всегда внимательно слушал слова родителей, очень редко возражал, хотя в душе не всегда принимал сказанное ими: «Старики, привыкли так жить, и многое из того, что знаю я, они не знают, а при этом всегда требуют послушания и выполнения их наказов», – такую оценку он давал иногда своим отношениям с родителями.

Весьма бесчестным свойством людей Абид считал их стремление к обогащению и роскоши. При этом, у кого были деньги, те считались выше других в обществе, а те, у кого денег не было, как ему казалось, только о них и думали, говорили или просто мечтали. Держа какую-нибудь монету в руках, он не раз разглядывал ее с ненавистью, как вещь, мешающую людям думать о достижении душевных глубин. «Нет, ненавижу я деньги, они мне не нужны. Кроме необходимой суммы, достаточной для того, чтобы не умереть с голоду, ни о каких других деньгах я думать не буду», – говорил он себе неоднократно. «Люди готовы умереть, делать все, что угодно ради денег, а мне они вовсе не нужны».

Что нужно было для того, чтобы стать великой личностью, стоящей выше всех людских дел и интрижек, как учили его прочитанные книги, – он был уверен, что скоро тоже поймет и будет более убедительно и твердо идти по этому пути.

Кроме одного одноклассника – сына их учителя математики по имени Заки – он ни с кем в школе, можно сказать, не дружил, даже не разговаривал. «Вот низкая, глупая, жадная и завистливая толпа», – так думал Абид об остальных учениках из своего класса и старался всегда быть в стороне от всяких игр, в которые те играли. Только Заки он считал подходящим человеком для того, чтобы пообщаться. Тот, кстати, являлся единственным учеником в их классе из семьи учителя, остальные были в основном детьми врачей, средних и мелких служащих и рабочих. Заки считался также самым воспитанным учеником во всей школе, к тому же был очень начитанным, чему, немало способствовала и его семейная ситуация. Абид не мог скрыть своего удивления каждый раз, когда обнаруживал, что какую-то книгу читал и Заки. Интерес к книгам и сблизил их. Во время перемен, отходя в сторону или забившись в какой-нибудь уголок, они рассказывали друг другу о книгах, о самых интересных мыслях и идеях, отраженных в них, прерывая эти разговоры только из-за оглушительного звонка, предупреждающего о начале следующего урока.

Постепенно школа становилась единственным местом, не считая библиотеку и книжные магазины, которое Абид посещал, а, возвращаясь оттуда, он никуда не сворачивал, шел прямо домой и, уединившись в своей комнате, то читал, то готовил уроки, а то просто отдавался размышлениям.

Абид был теперь убежден, что одной минуты духовной жизни, когда чувствуешь всю свою глубину, не променять на всю внешнюю жизнь. Его школьный друг считал, что людей, способных жить духовной жизнью, очень мало. Абид с этим соглашался, стараясь при этом убедить Заки в том, что им нужно найти себе подобных и жить среди них. По его убеждению, став самостоятельными после школы, они должны будут встретить таковых и жить в высоком по духу обществе, избавившись от гнета других людей и образа жизни, навязанного им сейчас. Иногда учительский сын также жаловался на людей:

– Смотри, какие они мелочные, скучные и никчемные, а делают вид, будто самые важные люди на свете именно они.

Заки был более пессимистичен и не верил, что, когда-нибудь они смогут избавиться от обычных людей; такова и участь каждого из тех, которых они надеялись отыскать в будущем. Абид не соглашался с ним в этом и, продолжая все больше замыкаться в себе, кажется, уже стал испытывать действительно какие-то плоды своей еще не совсем состоявшейся изоляции от общества. Ему казалось, что чем больше он отказывался от внешней жизни, тем больше находил возможность жить своим внутренним миром. «Как я глубок, будто моя душа бездонна и неисчерпаема, – думал юноша. – А что понимают люди в этом мире, в себе, тратя всю жизнь впустую?». Он так же верил, что за последние месяцы у него произошли определенные душевные сдвиги. Теперь он часами мог наслаждаться неописуемыми, до невозможности приятными ощущениями, овладевшими им. «Мне кажется, чем я глубже проникаю в собственную душу, тем больше я вычерпываю возможности разнообразными, одно приятнее другого чувствами общаться с миром и получать удовольствие от своего существования», – иногда, пытаясь разобраться в происходящем, он делал подобные заключения.

Был уже конец весны, приближалось лето. Запах недавно появившихся зеленых, молодых листьев деревьев и цветов разносился легким ветром, поднимавшимся в утренние и вечерние часы, наполняя воздух еще большей свежестью. Перед их домом, который был отдельным одноэтажным строением с высоким подвалом и собственным двором, росло несколько тополей, от которых доносилось пение соловьев. Абид, распахнув окно своей комнаты, подолгу стоял, дыша свежим воздухом, и в восторге слушал как пели птицы. «Только жаль, что я не могу видеть их», – говорил он себе.

Их дом состоял из пяти комнат, веранды и балкона. В одной из комнат спали родители, в другой два его старших брата, одну мать держала все время взаперти, называя ее «гостиной», в той же, которая служила прежде детской, жил теперь Абид. А из самой маленькой комнаты мать сделала кладовку, забив ее всяким хламом.

По представлению Абида, основная часть людей была готова выполнять условия, предлагаемые им государством: делать те работы, которые им давали, и получать те деньги, которые являлись очень маленькой частью того блага, что они создавали.

Только небольшая часть людей, как он был убежден, не согласна была жить как другие и выполнять требования общества. Такие становились или великими людьми, или же преступниками, способными на очень многое: убивать, грабить других, воровать чужое добро. Абид хотел стать великим человеком и восхищался теми, идущими своим путем и достигшими величия. А вот вторых он боялся: ему представлялось, что это группа людей, страшных, злых, и любое столкновение с ними могло грозить тяжелыми последствиями. И выбранный теми путь, как протест против существующего общественного порядка, он считал в корне неверным. При этом и с теми, которые вроде были безопасными, законопослушными и якобы выполняли требования государства и общества, Абиду жилось тоже нелегко.

Окружающий мир не любил этого юношу, как и он не любил его. Часто родители, особенно мать, ругали Абида, считая, что он слишком медлителен, рассеян и неаккуратен и все время мысленно блуждает где-то, когда сам вроде бы находится рядом. Оба брата, которые были старше его, не могли понять, почему он так неподвижен и слаб. А Абиду самому всегда было стыдно за то, что он только отчасти удовлетворял желаниям родителей и не отвечал требованиям братьев. Для первых он должен был вести себя и в школе, и в обществе так, чтобы они только и слышали, как его хвалят; его в школе действительно хвалили за успехи, однако, люди вокруг были изумлены этим юношей и не могли понять, почему он ведет себя не так, как другие подростки. Для вторых он должен был быть сильным и бесстрашным, что далеко не соответствовало его возможностям.

Братьев Абид все время раздражал, они обращались с ним грубо, небрежно, часто кричали на него или же презрительно молчали при его появлении, не желая перемолвиться с ним и словом. В другое время они говорили Абиду, что его, наверное, в школе за мужчину не считают, может, даже зачислили давно в девочки, поскольку он все время находится в стороне от мальчиков, и кроме учительского сына Заки, мало отличающегося от него самого, ни с кем общается. Те оба смотрели на него еще как на человека, которому ничего нельзя было доверить или поручить, иначе он не справился бы или сделал бы все не так, как требовалось. Абид старался как можно меньше находиться рядом с братьями, но те все равно находили возможность издеваться над ним, смеялись над его поведением, по их убеждению, не подобающем юноше.

– Он больше похож на девочку, такой он нежный и тихий, – говорили они часто матери.

А она отвечала им так:

– Не знаю, почему он получился таким, ведь и кормила его молоком дольше всех.

Абид уверял себя в том, что все это временно, пока он вынужден существовать по правилам семейного жития, но потом, однажды, он удалится и больше никогда не вернется к своим родным. А они будут вспоминать и желать увидеть его. Но он их никогда не простит, за то, что они его никогда не любили, не относились к нему так, как он того заслуживал. Он много читал в книгах о материнской любви, слышал дюжину стихов и песен об этом, но никогда не видел подобного от своей матери.

Мать и в самом деле была холодна к нему, да и к другим детям тоже; она без конца только жаловалась на недостатки сыновей, особенно Абида, сетуя на судьбу, что она дала ей такого мальчика:

– Хоть родился бы он действительно девочкой, помогал бы мне в домашних делах, а то мне одной тяжело готовить для всех и убирать за всеми, не говоря еще о гостях. Абид, к тому же, часто даже не понимает или не слышит того, что я ему говорю. Будто он живет в другом мире, неведомом нам.

Отец, услышав в очередной раз жалобы матери, вдруг неожиданно предложил ей:

– Может, Абида нужно женить? Ему уже скоро шестнадцать лет будет. Как исполнится ему восемнадцать, так и поженим его. Вот наша соседская девочка, Захра, которая учится вместе с ним, подойдет ему как раз, а сама такая красавица.

Мать ответила недовольно:

– Во – первых нужно для этого ждать еще два года. А потом все из семьи Захры имеют тяжелый характер, и она не лучше – я не смогу жить с ней в одном доме. Кроме того, Абид хочет учиться, кто женится так рано в наше время?

Отец продолжал уговаривать ее:

– Поженим их, учиться он может и после этого.

Мать не соглашалась:

– Захра тоже, как говорит ее мать, хочет в институт поступать. Мне ты не дал учиться, хотя перед женитьбой обещал, что поможешь закончить институт заочно.

– Зато я тебя на бухгалтерские курсы послал в город на шесть месяцев, потом взял тебя к себе на работу. Разве плохо: полдня работаешь там, полдня дома, можешь заниматься семьей, хозяйством.

Мать работала бухгалтершей на заводе, находящемся недалеко от их дома, где отец был главным инженером, и пребывала там только до обеда. Только она не любила эту работу, находила ее неинтересной и нудной.

– Тоже мне работа… – жаловалась она опять. – Замучилась копаться в этих отчетах бесконечных… Так хоть учительницей стала бы, в школе преподавала бы. Быть учительницей подошло бы мне куда больше…

– Что тогда делать с Абидом я не знаю, если не женить его в скором времени, – отец, желая избавиться от обвинений жены, перебил ее и вновь перешел на младшего сына:

– Так у него появится ответственность, он не будет летать больше в облаках…

– Нет, жениться ему еще рано, ты что? Ведь у Абида есть еще старшие братья, вначале нужно женить их, и только потом можно поговорить о нем, – ответила мать. – Я думаю, что Абид находится под впечатлением книг, которые прочел, и никак не может избавиться от этого. А он читает их много. Недавно, когда я убирала в его комнате, нашла листок, на котором он написал названия книг, которые прочитал до сих пор. И представляешь сколько их было? Несколько сотен! И, смотрю, многие из них не для его возраста. Вот они и вредят ему – это большая нагрузка для него.

– Книги никому еще не повредили, я сам в молодости читал немало, – не соглашался отец.

– Да я и сама была любительницей читать, но никогда не видела, чтобы кто-то читал их столько. Он кроме этого чтения ничем не хочет и не может заниматься.

– Да, он все-таки странный у нас. Другие сыновья донимают меня тем, что все время просят денег. А он, даже когда сам предлагаешь, часто не хочет брать их. Я ему говорю, дам тебе денег, пойди в парк, играй в бильярд, теннис, как твои сверстники. Сходи в кино, иди искупайся в бассейне в конце концов. Нет, его вовсе не тянет ко всему этому. Как вернется со школы, тут же запирается в комнате и сидит там один-одинешенек.

Продолжая жаловаться на странности Абида, они переходили обсуждать других сыновей. Родители уже второй год отсрочивали срок отправления в армию старшего из них, чтобы тот мог пойти служить следующей весной вместе со средним сыном. Эти оба, наоборот, отличались разгильдяйством и чрезмерными потребительскими склонностями, нигде не учились и не работали и ничем кроме гуляний не занимались. А, считая, что они должны перед армией вдоволь насладиться свободой, позволяли себе в последнее время все больше и больше. Расходы на них росли непрестанно. Родители с нетерпением ждали, когда же уйдут старшие сыновья-бездельники в армию, но Абид озадачивал их теперь не меньше.

– Наверняка, он изменится, когда станет самостоятельным мужчиной, женится, – отец продолжал намекать на важность женитьбы для младшего сына.

Мать же пока ничего не хотела слышать об этом, тем более о Захре, как о будущей невестке.

У соседской девочки Захры и в самом деле был непростой характер – в этом сказывалось ее семейное воспитание; все ее братья и сестры, казались надменными, чрезмерно довольными собой и высокомерными.

Захра часто заглядывала к ним, к матери Абида, будто за какими-то советами по быту. Или же она приходила узнавать у Абида, смог ли он решить задачу и найти правильный ответ. Но сама никогда его напрямую не спрашивала, а просила мать, чтобы она узнала об этом у Абида. Никогда долго не задерживаясь у них, успевала, однако, каждый раз что-нибудь рассказать про младшего сына этой семьи, в основном о его поведении в школе:

– Абид тихий, отвечает только тогда, когда его о чем-то спрашивают, а на перемене удаляется в какой-нибудь угол и молчит. В последнее время он начал дружить с сыном учителя математики, которого никто не любит в классе, не знаю, что он нашел в нем, – рассказывала она матери, пожимая плечами.

Абид считал Захру привлекательной: он видел в ней какую-то дикую красоту, а ее гордость он находил особенной, но ему нравилась другая девушка из класса, Жале. У Жале были светло-каштановые волосы, чуть волнистые и доходящие до лопаток, которые она то держала на груди, то перебрасывала красивым движением головы за спину. При каждом таком движении она оборачивалась чуть назад, и Абиду, сидящему от нее далеко, порой удавалось видеть часть ее красивого лица. Она была грациозна, ее узкая талия переходила в чуть широковатые бедра и при высоком росте ее фигура казалась величественной. Над ним, наверное, другие смеялись бы, узнав, в кого из девочек он влюблен – ведь она была выше него. Будучи человеком скрытным, он никому не рассказывал о своих чувствах. Ему достаточно было думать о ней, больше по вечерам, и предаваться сладким грезам.

Кроме того, Абиду нравилась еще учительница, преподававшая русский язык. Она – не такая уж молодая – хоть была красива и стройна, не вышла замуж. В их школе преподавали еще ее престарелые отец и мать, также являющиеся учителями русского языка. Абид все время ждал, когда же наступит час ее урока, и до самого его окончания не отрывал глаз от учительницы. Она обращалась на протяжении урока к нему часто, чувствуя его интерес к преподаваемому ею предмету, возможно и к себе в том числе. А он часто волновался, когда отвечал ей, но ответы его, можно сказать, всегда были правильными. Он не мог понять и определить для себя, кого же из них двух он любит: Жале или учительницу? Думал иногда даже о том, что, может, ему пора уже написать письмо и признаться в любви. Но кому из них? Может, обеим сразу? Он колебался, но нередко приходил к тому, что, наверное, никому из них никогда и не напишет, не осмелится. А с другой стороны, ему казалось, что соседская девочка Захра неравнодушна к нему, и будто она морщилась, когда замечала, что он смотрит в сторону Жале. Вдруг Захра любит его? Как бы то ни было, думать об этом ему также было очень приятно, но он понимал, что сам к ней совершенно равнодушен. В самом начале учебы, когда они только начали ходить в школу, их какое-то время водила старшая сестра Захры. Он всю дорогу молчал, она все время что-то спрашивала у сестры, желая узнать название и предназначение каждого предмета, встречающегося им на пути. Сестра иногда уставала от нее:

– Видишь, Абид ничего не спрашивает, наверное, пересказывает про себя уроки, а ты мало того, что учила их не так хорошо, еще задаешь вопросы, которые вовсе не к месту.

Захра замолкала, но очень быстро вновь находила что спросить у старшей сестры. Разговорчивой и любознательной она была только в кругу семьи, с собственными братьями и сестрами. В классе она сидела со своей дальней родственницей за одной партой и, можно сказать, говорила только с ней, держась в стороне от остальных девочек, не говоря уже о мальчиках. Но, возвращаясь домой и попадая к родным, она тут же менялась, становилась веселой, разговорчивой и кокетливой. Их семьи давно жили рядом и соблюдали самые лучшие традиции соседства. Захра привыкла к ним из-за тесных отношений и частых взаимных посещений. Поэтому, когда она приходила в их дом, ее поведение особенно не отличалось от того, что было в ее собственном. Но однажды, когда при ней появилась двоюродная сестра Абида Сима, и все, забыв про соседку, бросились к той, обнимая и целуя родственницу, Захра, лишенная внимания, была смущена и ушла. После этого случая она стала приходить к ним реже, но в школе Абид продолжал ловить на себе ее взгляды.

Прибытие Симы всегда было у них чуть ли не событием. Дядя Абида жил семьей в одной из деревень, на расстоянии часовой езды от их дома. Он занимал весомую должность в одном значимом ведомстве города. Отец Абида говорил про этого дядю, что он будет занимать еще более высокие должности. Но при этом он недолюбливал своего шурина, считая, что тот ведет себя даже с родственниками слишком официально и сухо.

– Когда он разговаривает со мной, я чувствую себя на партийном собрании, которое еле выношу, – говорил отец на этот счет.

Дом дяди в деревне был большой, двухэтажный, с пятью комнатами на каждом этаже. Абид любил ездить к ним в деревню и оставаться в этом огромном и просторном доме. На Симу он раньше никогда не обращал внимания. Двоюродная сестра была на два года старше его, чуть пухленькая и шумливая. Когда она приезжала к ним, поднимала всем дух и своим присутствием создавала веселую атмосферу, которая была чуждой их семье.

Как-то однажды, когда не прошло еще и двух недель после ее последнего визита, Сима вновь с шумом вошла к ним и, смеясь и плача одновременно, показала свои поцарапанные колени. Абид, сидя за покинутым уже всеми столом, обедал, черпая ложкой суп из глубокой тарелки и откусывая от куска круглого белого тандырного^[2] хлеба, испеченного матерью.

– Ай, ай… как болит! Я упала, поранилась, какой ужас… Быстро помогите мне, намажьте йодом коленки… Черт бы побрал эту собаку: она перешла мне дорогу и напугала меня так, что я упала от страха…

Абид, перестав есть, в недоумении смотрел на родственницу, не зная, что делать и как помочь ей.

– Что ты смотришь, позови хотя бы кого-нибудь из домашних, сам ты, я знаю, вряд ли можешь помочь… – выплеснула она жалобным и плаксивым голосом.

Быстро спустившись по невысокой, но крутой лестнице во двор, он начал искать мать, которую нашел на другом конце двора, когда та, согнув спину, выходила из небольшого курятника.

– Черт побери, так мало яиц несут куры! Что ж, отдам всех под нож, раз не хотят, – говорила она сама себе.

– Мама, Сима к нам пришла, она ранена, ее рана кровоточит! – сказал он на одном дыхании взволнованно.

– Как это ранена?.. Что с ней случилось, что ты несешь опять невнятное?

Не дождавшись его ответа, она быстро, насколько ей позволяли крупное тело и опухшие ноги, побежала к племяннице.

– Что, доченька, милая, что, родная, с тобой?! Покажи-ка тете, покажи!..

Когда она, добравшись до ее чуть опухшего колена, нажала на него пальцами, Сима громко закричала:

– Ой, больно!.. Тетя, осторожно… умоляю, ой, не могу!..

– А я думала, что же с ней такое случилось… Ты, как всегда, любишь поднять шум из-за каждой мелочи, а Абид тоже не может ничего, как следует, объяснить – легкая царапина и все. Сейчас сама йодом помажу, мазь положу и бинтом перевяжу, так что и к доктору не надо будет идти. И слезы, доченька, вытирай и перестань плакать.

Пока мать ходила за всем этим, Сима постепенно успокоилась и вытерла слезы, но не переставала ныть. Абид, у которого суп остался недоеденным, опять, стоя перед ней, не знал, что делать и не мог найти слов для ее утешения. Она, будто понимая его нелегкое положение, сказала с некоторой шаловливостью:

– Ладно, иди ешь свой обед, все равно от тебя мало будет помощи.

Сказав это, она хитро улыбнулась, от чего озарилось ее казавшееся до этого кислым лицо. Но, увидев тетю с маленьким флаконом йода, бинтом, каким-то тюбиком и ватой, она опять стала кричать:

– Ой, как болит… Ой, тетя, тетя, умираю, так больно…

Когда мать Абида слегка дотронулась ватой, пропитанной йодом, до ее колена, она так дернулась и отскочила, сильно покачнув стул, что чуть не упала вместе с ним на пол:

– О… а… не могу!., ой… как шипит… как больно… тетя… умоляю!., хватит!..

Мать, не обращая на ее мольбы внимания, продолжала обрабатывать неглубокие раны и, закончив это, положила мазь на них и перевязала бинтом.

Абид, который все это время следил в напряжении за происходящим, увидев, как мать закончила возиться с племянницей, понял, что наконец-то может доесть остывший суп. Мать снова ушла во двор, наказав ей посидеть какое-то время, не двигаясь, и пить горячий крепкий чай с шоколадными конфетами, которые она обычно держала в сундуке и вытаскивала их только тогда, когда для этого был какой-то особый повод.

Сима до конца не успокоилась: то снова ругала собаку, то жаловалась, что тетя безжалостно обожгла йодом ее колени, или, смеясь и плача, начинала петь какую-нибудь популярную песенку. Потом она опять начинала плакать и тут же вновь смеялась, рассказывая какой-нибудь смешной эпизод из жизни своей деревни, а за этим вновь с брезгливостью вспоминала малопривлекательные черты напугавшей ее собаки.

В тот день она покинула их дом в таком же состоянии – смеясь и плача одновременно. Узнав о случившемся, за Симой приехал отец на своей служебной машине и отвез ее домой. После того как Сима ушла, Абиду показалось, что она словно увезла с собой что-то очень приятное и теплое, чего в этом доме он, можно сказать, никогда не испытывал.

После этого дня он стал все время ждать прихода Симы и даже пытался уговорить мать съездить к ним в гости. Мать, с одной стороны, была не против, но каждый раз откладывала поездку:

– За курами некому смотреть, дома некому убирать; никто из вас не родился девочкой, чтобы помогать матери.

Вскоре наступило лето, у Абида начались каникулы, и он совсем перестал выходить из дома, проводя все время в своей комнате за книгами. Иногда, беря в руки какую-нибудь из них, он начинал хвастаться сам перед собой и удивляться своей необычности:

– Кто в таком возрасте прочитал такие книги, которые теперь читаю я, и в таком количестве? Даже Заки отстает от меня.

Тут он вспоминал полунасмешливое и полупрезрительное отношение членов семьи к его стремлениям. И сверстники смеялись над ним, встречая его на улице, когда он, очень довольный собою, в очередной раз возвращался с книгами из библиотеки или книжного магазина. Несколько лет назад, когда он радостно нес домой только что купленные книги, встретил соседского мальчика, озорного и старшего на пару лет.

– Что это, а ну покажи-ка! – хотел тот посмотреть его книги.

Абид любил всегда демонстрировать их, будто этим подчеркивая свою важность и превосходство над другими. «Все меня за это должны уважать, ведь я так много знаю и когда-то стану известным ученым, все они тогда будут гордиться, что были знакомы со мной», – считал он.

Но тогда тот парень, выхватив у него одну из книг, издевательски засмеялся и бросил ее в лужу. Абид, потрясенный этим, заплакал.

– Что плачешь? Она так дорого стоит? – Парень поднял книгу из грязи и, вытерев ладонью заднюю сторону обложки, посмотрел цену.

– Рубль сорок? Не может быть, это, наверное, по старым деньгам, правда? А сейчас она стоит четырнадцать копеек?

В ответ Абид, втайне гордясь собой, сказал, что это новая книга и она стоит столько по новым деньгам. Он надеялся на то, что сосед, пожалев о своем поступке, постарается почистить книгу, извинится и поймет, каким важным делом занимается Абид. Но у того только удивленно расширились глаза от услышанного, а белки глаз стали такими выпуклыми, что напомнили Абиду куриные яйца, которые его мать каждый день искала в небольшом курятнике.