Евгений Войскунский
Командировка

– А помнишь, – говорила одна детским голоском, – как Виктория рожала, а Энрике принял роды?

– Ты все перепутала, – возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. – Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто.

– А вот и не Альберто, а Адальберто! – прошамкала третья, с провалившимся ртом. – Сама все путаешь.

Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но «парка» уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно:

– Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!

– Еще бы, – подтвердила старушка с детским голоском. – А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?

– Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.

– А как ее любил Диего! Ах, как любил!

– Разве Диего? А не Альберто?

– Нет, Диего!

Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске – в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.

– Ну и как? – Нинель сияла от гордости. – Замечательный факт, ведь правда?

– Мы надеемся, – произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, – что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.

– Ну что ж, – сказал я, – давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…

Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.

– А они что – вооружены? – спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.

По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки – ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.

Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара – рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним – вы не поверите – с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…

– Это Братеев, он наш сосед, – шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..

– Настя, – позвал я негромко.

Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.

Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.

– Дмитрий, что с вами? Вам плохо?

– Плохо, – кивнул я. – Очень плохо.

– Дать валидол? Валокордин?

– Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.

Да нет, уверял я себя, это не она… Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам?

Однако что-то саднило в глубине души.

Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов.

Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. «Шумит, как улей, родной завод», вспомнил я слова из старой-престарой песни.

Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в свой кабинет, где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.

– Прошу зайти ко мне, – сказал кому-то Давтян в телефонную трубку. – Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете, я бы не стал по пустякам…

– Сейчас придет директор, – сообщил он, положив трубку. – Его телефон наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.

Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с шумом распахнул дверь и вошел в нее боком.

– Ну, в чем дело, Мартик?

Давтян познакомил нас, а потом громким шепотом рассказал Педро Васильевичу про заговор. Директор выругался в полный голос, после чего схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:

– Диего Карлос, привет! Да, это я. Тебе известно что-нибудь про «комаров»? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек игрушки! Когда, когда… Может, сегодня вечером, а может, уже сейчас отправились… Что? Разрешение округа? Если будешь ждать разрешения, то тебя…

Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают «комары» с этим Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка, который без особого разрешения округа не имел права выдать своим «ребятишкам» боекомплект. Не нравилось мне все это. Ох, сильно не нравилось!

– Ну, тогда, – кричал в трубку директор, – не взыщи, я приведу своих. Понял, Диего? Так и доложишь начальству: пришли, мол, мукомолы с хлебопеками и… Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.

Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:

– Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная – голову оторву!

Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.

– Кто это – «комары»? – спросил я.

– Курсанты военно-морского училища, – пояснил Сорочкин. – У них начальник контр-адмирал Комаровский. В кабинете у него стоит статуя Сталина в полный рост. Соответственно – и обучение.

– У них в училище, – встрял Давтян, – не все такие «комары». Есть и нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы, собственно, и узнали о заговоре.

– На что рассчитывает Комаровский? – поинтересовался я. – Ну, допустим, ему удастся бабахнуть по мэрии…

– Да нельзя этого допустить! – Сорочкин, что называется, сверкнул очами. – Вы что, не понимаете значения такой символики? Опять выстрел революционного крейсера – а то, что сигнал раздастся не в Питере, особого значения не имеет. Приморск – известный в стране город. Может такое начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не успеет, как коммуняки ворвутся в Белый дом, заарестуют розовых и полностью захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о запрете всех партий, кроме своей, и закрытии всех прочих газет. И вот вам достойная встреча столетия Октября!

Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер! Сидел бы себе за компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции Кимвалова. Небось не докатилось бы до Москвы бабаханье «Дмитрия Пожарского». Тоже мне «Аврора»! У Некозырева правительство, конечно, никудышное, но есть же, черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же – основной закон, запрещающий насильственные действия…

А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты тут очутилась?

Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?

Я спросил у Сорочкина:

– А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?

– Да потому что молодой. Я когда родился, латиноамериканские сериалы уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.

– Да, – сказал я. – Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.

– Тоже красиво, – усмехнулся он. – Если хотите, буду вас так называть – Лопе де Вега.

Неспешно мы подъезжали к мэрии – солидному зданию советского имперского стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью. У двери, охраняемой двумя вооруженными милиционерами, толпились люди. Тут были горожане обычного невзрачного вида, но были и хорошо одетые люди, вероятно, в недавние времена называвшиеся «новыми русскими».

Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной персоной Головань. Плечистые охранники начали расчищать ему дорогу, но Головань остановил их.

– Вы ко мне, граждане? – вопросил он зычно.

– К вам! К вам, Игнат Наумович! – раздались голоса. – Защиты, отец родной! Запретили вывозить хурму за пределы района, а куда девать? Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит…

– Эс-Эн-Гэ! – Головань надул щеки, как всегда это делал перед значительным заявлением. – Это уродливое образование доживает последний год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами – куда им деваться со своей бульбой? Армения тоже вернется, как только армянской диаспоре надоест платить ей денежки…

– Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество…

– Электричество! – бурно подхватил Головань. – Закроем наглухо кран на нефтяной трубе – и шо будет делать Украина без света и тепла? Плясать гопак с голой задницей при свечках? Точно вам говорю, придут к нам: пустите, братья-славяне, обратно! Молдавия пусть забудет о Румынии – введем войска, не позволим!

– Игнат Наумыч, – кричал главный строитель Шуршалов, размахивая беретом. – Эх, пропустите, земляки! Я насчет крейсера хочу, Игнат Наумыч!

– надрывался он.

– А-а, крейсер! – услышал Головань его отчаянный вопль. – Крейсер «Дмитрий Пожарский» должен быть достроен, это я вам говорю! Нельзя его продавать Чили! Мы направим авианосец к берегам Чили, но не на продажу, нет, господа латиноамериканцы! Свою морскую мощь им показать – и Чили, и Перу! – Тут Головань неожиданно пустил слезу и проговорил жалостливым тоном: – Вы, наверно, знаете, шо мой младший брат Вениамин, кровиночка, пропал в перуанской сельве…

– Игнат Наумыч, так как насчет хурмы…

– Пропал, исчез! – плача, выкрикнул Головань. – Я послал его установить связь с «Тупаку амару», была с ними договоренность о межпартийных обменах

– а он пропал! Полгода уже ни слуху, ни духу!

Один из охраны подал Голованю огромный клетчатый носовой платок, и он звучно высморкался.

– На достройку «Пожарского», – кричал Шуршалов, – нужно всего четыреста миллионов!

– Да, деньги! – Головань схватил главного строителя под руку. – Жен заложим, а деньги достанем, брат мой, страдающий брат! Может, там уже съели тебя дикари…

– Не позволим! – выкрикнул прилично одетый щекастый человек в зеленой шляпе. – Не позволим съесть твоего брата, Наумыч!

Я заметил, что этот, в зеленой шляпе, украдкой вытер свои туфли о брюки стоявшего рядом пожилого ротозея. Туфли сияли, сверкали. Вот, подумал я, простейший способ содержать свою обувь в порядке. Пожилой ротозей медленно хлопал глазами, он держал в руках плакат: «Свободу Сундушникову!»

– Кто это – Сундушников? – спросил я у Сорочкина.

– Делец, – ответил он. – Из этих, из новокомсомольских деятелей, молодой да ранний. Спекулировал драгметаллами, разбогател, но попался на хищении бронзового бюста Инессы Арманд. Теперь он в тюрьме, но сидит в комфорте. Его бывшие дружки, нынешние деятели компартии, за него хлопочут. Подводят под амнистию.

– Амнистия не потребуется. Его освободят, как только бабахнет «Пожарский».

Сорочкин пристально на меня посмотрел.

– Послушайте, Дми… то есть Лопе де Вега. Крейсер не должен бабахнуть. Мы вас вызвали из Москвы для того, чтобы…

– Ясно, ясно, Валентин. Конечно, я постараюсь помочь вам. – Я взглянул на часы. – Без пяти три. Я бегу к вашему Ибаньесу. Где мы с вами встретимся?

– Как только освободитесь, давайте сразу в редакцию. Она вон за тем углом, метров сто пятьдесят. Газета «Приморское слово».

Когда я, миновав последний – секретарский – кордон, зашел в кабинет мэра, то бишь, как их теперь опять называют, председателя горсовета, меня поразил огромный портрет Маркса и Ленина – оба стояли в полный рост за креслом Сидоренко, причем у Маркса был вид слегка брезгливый, а Ленин, в кепке, улыбался с хитростью – оттого, наверное, что дело было сделано.

Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко встал мне навстречу – маленький, толстенький, в светло-коричневом костюме-тройке. Волосы у него были как будто крашеные.

– А, корреспондент, – сказал он немного в нос и протянул мягкую руку. – Вот, знакомьтесь, – кивнул он на сидящего у приставного столика крупного мужчину в милицейской форме, с асимметричным лицом. – Наш начальник УВД.

– Полковник Недбайлов, – привстал тот и пожал мне руку.

– Вот, Хулио Иванович, – сказал мэр (будем так уж его называть), пригласив и меня сесть за приставной столик, – приехал корреспондент из Москвы разбираться с крейсером.

– А чего разбираться? – Полковник завозил пол столом огромными ботинками. – Продавать надо крейсер, пока он весь к свиньям не сгнил.

– Вот, – кивнул мэр. – Таково наше мнение. Оно родилось не вчера, и пришли мы к нему не просто. Вас как зовут? Дмитрий Сергеич? Вы запишите, Дмитрий Сергеич, – сказал он, увидев у меня в руках раскрытый блокнот, – что продажа авианосца есть наилучшее решение данной проблемы. Денег на достройку судна нет и не будет.

– Это спорный вопрос, Родриго Иба… Михайлович, – сказал я. – Требуется четыреста миллионов, это не такая уж безумная сумма.

– Я так и думал: вы уже встретились с Шуршаловым! Не слушайте его. – Мэр постучал указательным перстом по неожиданно звонкому лбу. – У него тут заклинило. Четыреста миллионов! Это он так считает. Наши финансисты подсчитали, что нужно не менее трех миллиардов. Шуршалов тут, простите, всем плешь проел. Превратился, можно сказать, в городскую достопримечательность. Вроде Ханы Пугач.

– Хана Пугач? Кто это?

– Есть тут одна дама, – усмехнулся мэр. – Перед ней как раз захлопнули выезд евреев в Израиль. Вот она ходит и всем рассказывает… Да не надо это писать, – строго добавил он, между тем как я строчил в блокноте. – Это, знаете, внутренние наши проблемы.

– Родриго Михайлович, продажа недостроенного крейсера оскорбляет патриотические чувства многих россиян, – заметил я. – Это отнюдь не внутренняя проблема. Только что я слышал, как у дверей мэрии на стихийном митинге Головань обещал главному строителю, что изыщет деньги на достройку…

– Головань… – Начальник милиции состроил пренеприятнейшую физиономию.

– Этого трепача надо повесить на столбе у въезда в Гнилую слободу. – В конце чуть не каждой фразы полковник добавлял нечто шипящее – вроде «шиш».

– Почему в Гнилой слободе?

– Да он оттуда родом, шиш. Он это скрывает, а вы спросите у Пугачихи, это же его сестра, двоюродная, шиш.

– С Голованем мы только что имели серьезный разговор, – сказал мэр. – Привели наши аргументы. Вы не слушайте его уличные выкрики. Ему тут приготовлен хороший прием, и можно ожидать, что он… ну, смягчит свою позицию.