Вонда Макинтайр
Дочь короля

Морская тварь закружилась вокруг нее, отрезая ей путь к отступлению и внезапно вынырнула, взметнувшись вверх перед самым ее лицом и судорожно глотая воздух. Мари-Жозеф не могла оторвать от нее глаз, потрясенная и очарованная. Русалка, подняв фонтан брызг, упала в воду и замерла, в свою очередь не сводя глаз с девушки.

Хотя руки и кисти у нее были похожи на человеческие, она казалась уродливее любой обезьяны. Ее раздвоенный хвост непрестанно свивался кольцами и бил по воде. Меж длинными пальцами виднелись перепонки, а сами пальцы украшали мощные острые когти. Длинные, спутанные прямые волосы ниспадали на спину и плечи, полускрыв настоящие женские груди – широкие и отвисшие, с маленькими темными сосками. Под водой ее грубую, цвета красного дерева кожу осыпали бисерные пузырьки, переливающиеся в свете свечей.

Морская тварь не мигая воззрилась на Мари-Жозеф золотистыми глазами, единственно прекрасными во всем ее облике. Безобразная и величественная, словно горгулья на фасаде готического собора, она носила глубокие уродливые рытвины на лбу и щеках, напоминавшие оспины. Нос у нее был приплюснутый, с низкой переносицей, ноздри узкие. Клыки как у хищника выступали над нижней губой.

– Она великолепна. Великолепна и ужасна, – послышался ровный, чарующий голос его величества.

Граф Люсьен и Ив склонились перед монархом в глубоком поклоне. Король, уже в другом костюме, в других кружевах, в другом парике, внимательно разглядывал морскую тварь. Его взор равнодушно скользнул по Мари-Жозеф, король словно бы не заметил ее. Все придворные, от месье и мадам до мадам де Ментенон и августейших внуков, завороженно всматривались вглубь бассейна. Одни искали взглядом русалку, другие же едва ли не с бо́льшим изумлением озирали Мари-Жозеф.

Испуганная морская тварь зарычала и нырнула на дно.

Если Мари-Жозеф сейчас выберется из фонтана, ей придется предстать пред взором короля. Из-за столь вопиющего нарушения этикета Лотта может ее уволить. Не исключено, что ей придется покинуть двор. Чувствуя, что вот-вот разрыдается от безысходности и стыда, Мари-Жозеф попятилась, надеясь укрыться в тени, и чуть было не упала, наступив на нижние юбки.

Граф Люсьен бросил наземь шляпу, сорвал с плеч плащ и заслонил Мари-Жозеф от взоров короля.

Надежно укрытая от глаз, Мари-Жозеф замерла, стоя в холодной воде. Морская тварь темной тенью метнулась прочь. Она схватилась за прутья решетки, стала трясти ее, повернулась, гневно хлестнув хвостом, снова подплыла к настилу и чуть-чуть выглянула из воды, так что показались только ее горящие глаза и спутанные темно-зеленые волосы.

Большинство придворных прекрасно видели Мари-Жозеф. Однако ее неожиданное появление в бассейне их совершенно не волновало. Волновала их лишь возможная реакция его величества: что, если это зрелище его оскорбит?

Мадам встретилась глазами с Мари-Жозеф и неодобрительно покачала головой, но губы у нее дрогнули, она явно героически сдерживала улыбку. Месье тактично отвел взгляд, а вот Лоррен воззрился на нее без всякого стеснения. Он улыбнулся. Она поспешно обхватила себя руками, смущенная тем, что предстала в столь неприглядном облике перед столь блестящим придворным.

«Мне кажется, я тоже сейчас рассмеюсь, – пронеслось в голове у Мари-Жозеф. – Если до того не умру от холода».

– Вы оправдали наше высокое доверие, отец де ла Круа. – Его величество вышел к Иву на помост, но не переступил за край фонтана. – Подумать только, живая русалка!

– Ваша русалка, – почтительно поправил Ив.

– Месье Бурсен, что вы скажете? – спросил Людовик. – Украсит ли сие чудище наше торжество?

Месье Бурсен, в невзрачном жюстокоре, каковой ему полагалось носить в соответствии с низким статусом при дворе, бросился на зов. Он поклонился, потирая руки, высокий, тощий, мертвенно-бледный и безобразный, – точь-в-точь ангел смерти.

– А она доживет до празднества? Она не отказывается есть?

Бурсен заглянул за край бассейна. Морская тварь кружила вокруг статуи Аполлона, напевая печальную мелодию.

– Она почти не принимает пищи, – сообщил Ив.

– Значит, вы должны ее откормить.

– Вы же иезуит, – с жаром напомнил ему Людовик. – Где же ваши хваленые хитрость и красноречие? Заставьте ее есть.

Морская тварь вновь вцепилась в прутья клетки и принялась трясти их, подняв сноп брызг.

– Прикажите ей перестать, – взмолился месье Бурсен, – не то ее мясо испортится!

Мари-Жозеф ужасно хотелось успокоить русалку, но она не решилась подать голос из-за спасительного графского плаща.

– Не могу, – возразил Ив. – Это дикое животное, оно не слушается человека.

– Она успокоится, – предположил Людовик, – когда привыкнет жить в неволе.

Его величество спустился на землю, постукивая по деревянным ступеням высокими каблуками. Ив и месье Бурсен последовали за ним.

– Месье де Кретьен, – любезно обратился Людовик к графу Люсьену.

– Ваше величество?

– Мадемуазель де ла Круа, – воззвал к Мари-Жозеф Людовик, уже выйдя из клетки, но так и не оборачиваясь.

У Мари-Жозеф перехватило дыхание.

– Д-да, ваше величество?

– Вы что же, дожидаетесь, пока вам не нанесет визит Аполлон?

Придворные рассмеялись, а Мари-Жозеф покраснела, уловив смысл шутки. Смех постепенно стих.

– Н-нет, ваше величество.

– Тогда выходите оттуда немедленно, а не то заболеете.

– Да, ваше величество.

Она с трудом вскарабкалась на помост. Граф Люсьен по-прежнему скрывал ее от любопытных глаз своим плащом, а теперь, когда она взбиралась по ступенькам, приподнял плащ своей тростью. Если вода в бассейне была холодной, то воздух показался и вовсе ледяным. Дрожащая, мокрая, она перешагнула через край бассейна, проскользнула мимо придворных и затаилась в тени лабораторного оборудования.

По-прежнему стоя спиной к фонтану, король обратился к мадам де Ментенон:

– Моя дорогая, вам понравилась русалка?

Шевалье де Лоррен прошествовал мимо графа Люсьена и картинным жестом сбросил с плеч длинный темный плащ. Под ним оказался синий жюстокор, такого же цвета, что и у графа Люсьена, но не столь богато отделанный золотыми кружевами. Синий жюстокор был своего рода знаком отличия, свидетельствующим о принадлежности к доверенным лицам короля. Месье не удержался и проводил Лоррена взглядом, не в силах сосредоточить внимание на короле.

– Это создание необычайно безобразно, сир, – откликнулась мадам де Ментенон.

– Не безобразнее дикого вепря, мадам.

Лоррен накинул плащ Мари-Жозеф на плечи. Ее облек подбитый мехом бархат, охватило тепло его тела, объял аромат его духов.

– Благодарю вас, сударь. – У нее стучали зубы.

Лоррен поклонился и занял свое место возле месье. Тот дотронулся до его плеча. В свете свечей сверкнули его бриллиантовые перстни.

– Полагаю, это демон, сир, – промолвила мадам де Ментенон.

– Ваша светлость, это порождение природы, – возразил Ив. – Святая Матерь наша Церковь всесторонне изучила свойства морской твари и причислила ее к животным. Таким, как слон его величества или крокодил его величества.

– Однако, отец де ла Круа, – упрекнул его король, – вы могли изловить и особь попригожее.

Ив подошел к секционному столу, вынудив Мари-Жозеф отступить еще дальше в тень. Граф Люсьен по-прежнему заслонял ее от его величества, а мокрое платье теперь скрывал плащ Лоррена, но локоны неопрятными спутанными прядями облепили лицо. Фонтанж смешно сбился набок, его проволочный каркас до боли врезался ей в затылок, грозя вырвать волосы.

Ив развернул парусину, скрывавшую тело. По доскам настила тоненько застучали осколки льда.

– Все русалки, вне зависимости от пола, одинаково безобразны, ваше величество, – объявил Ив.

Придворные столпились вокруг него, спеша увидеть мертвую русалку. На стене шатра их тени торопливо стеснились вокруг тени брата Мари-Жозеф. Ив нынче был луной при солнце его величества, и другие придворные надеялись, что им тоже перепадет частичка отраженного света.

– От нее исходит смрад, ибо таковы основные соки ее тела.

Мари-Жозеф осторожно выглянула из-за края плаща, которым скрывал ее граф Люсьен. Месье прикрывал нос платком. Мари-Жозеф вполне понимала желание тех, кто не привык присутствовать на вскрытиях, иметь при себе ароматический шарик.

– Не показывайтесь, мадемуазель де ла Круа, – с трудом сдерживая раздражение, посоветовал ей граф Люсьен.

Разумеется, он предпочел бы занять полагающееся ему место рядом с королем. Людовик, со свойственным ему великодушием и тактом, сделал вид, будто не заметил его отсутствия.

Мари-Жозеф сжалась в комочек, снова спрятавшись за спасительным плащом, откуда ей были видны только тени брата, короля и придворных.

– Противогнилостный раствор действительно имеет сильный запах, месье, – подтвердил Ив.

– Признаюсь как на исповеди, – если, конечно, мой духовник простит мне такую неверность.

Тень Людовика кивнула тени отца де ла Шеза, его исповедника, а в голосе его величества послышалась едва заметная насмешка. Отец де ла Шез низко поклонился.

– Признаюсь, я не слишком-то верил вам, отец де ла Круа, – произнес король. – Однако вы обнаружили этих загадочных созданий в неизведанных морях Нового Света. Ваши предположения оправдались.

– Все данные указывали на то, что они собираются именно в этом месте именно в это время, – скромно добавил Ив. – Я всего-навсего оказался первым, кто сличил все свидетельства прошлого. Русалки избрали своей обителью уединенный остров Эксума, где им не грозит никакая опасность и где они встречаются, когда июньское солнце проходит над глубокой океанской впадиной. Там они совокупляются без разбору, как неразумные животные.

Воцарилось выжидательное молчание.

– Пожалуйста, избавьте нас от подробностей, – сурово промолвила мадам де Ментенон.

– Для истинного натурфилософа не существует запретных тем! – вмешался герцог Шартрский, одержимый страстью познания, которая вызывала тревогу при дворе и подозрения у низших классов. – Иначе как постичь сущность мироздания?

– Быть может, для натурфилософа и нет запретных тем, но моих обычных подданных может смутить многое и многое, – поправил молодого человека его величество. – А то и ввести в искушение.

– Но сущность мироздания…

– Замолчите сейчас же! – послышался тихий, но твердый голос мадам.

Мари-Жозеф стало жаль Шартра. При его титулах и богатстве, он не мог удовлетворить свою жажду знания. Он был бы счастливее, если бы, как Мари-Жозеф, не занимал вовсе никакого положения.

«Счастливее-то счастливее, – подумала Мари-Жозеф, – но лучших научных инструментов и оборудования у него бы точно не было».

– Со времен Людовика Святого, – провозгласил король, – никто еще не привозил во Францию живую русалку. Не могу не воздать вам хвалу, отец де ла Круа.

Его величество ловко сменил тему, и возникшее было напряжение спало.

– Ободрение и поддержка вашего величества гарантировали успех моей экспедиции, – сказал Ив.

– Я порекомендую вас моему кузену, его святейшеству папе Иннокентию.

– Благодарю вас, ваше величество.

– И я буду присутствовать при вскрытии русалки.

– Я… я…

Мари-Жозеф мысленно умоляла Ива ответить любезно и почтительно.

– Интерес, проявленный вашим величеством к моим исследованиям, – высшая честь для меня, – нашелся с ответом Ив.

Его величество обернулся к графу Люсьену. С минуту они о чем-то посовещались; король кивнул.

– Завтра. Можете начать вскрытие завтра, после мессы.

– Завтра, ваше величество? Но возможно ли это, тело уже начало разлагаться…

– Завтра, – тихо повторил король, будто не слыша Ива. – После мессы.

Мари-Жозеф хотела выскочить из-за плаща, вместе с братом умолять его величество о снисхождении и убедить его, что нельзя терять времени. Однако, раз нарушив этикет, она не смела больше рисковать своей репутацией. Она не решалась предстать перед королем; она не могла даже обратиться к нему первой, пока он сам не соблаговолит заговорить.

На шелковой стене шатра низко склонилась в поклоне тень Ива.

– Прошу прощения у вашего величества за чрезмерную горячность. Благодарю вас, сир. Завтра.

Тени заколебались, слились было и снова распались попарно.

– Помню, когда я был молод, как отец де ла Круа, – сказал Людовик, – я тоже видел в темноте.

Придворные рассмеялись его шутке.

Когда процессия, возглавляемая королем и мадам де Ментенон, потянулась к выходу из шатра, граф Люсьен опустил плащ и набросил на плечи. Он стоял перед Мари-Жозеф, сжимая и разжимая пальцы.

Точно из-под земли вырос Лоррен:

– Можете пока оставить себе мой плащ, мадемуазель де ла Круа…

Мари-Жозеф с трудом произнесла, стуча зубами от холода:

– Благодарю вас, сударь.

– И может быть, вы вознаградите меня, когда я за ним явлюсь.

Жар смущения не мог унять ее дрожь.

Месье взял Лоррена под руку и повлек его прочь от Мари-Жозеф. Они проследовали за королем. Месье что-то прошептал, Лоррен ответил, и оба рассмеялись. Месье отвернулся. Лоррен что-то проговорил. Месье взглянул на него с застенчивой улыбкой.

Механизмы фонтанов поскрипывали и скрежетали. Фонтан Аполлона по-прежнему не бил, но фонтан Латоны позади Зеленого ковра играл водяными струями, на потеху королю.

– Граф Люсьен, – начала было Мари-Жозеф, – благодарю вас за…

– Моя обязанность – избавлять его величество от неприглядных зрелищ.

Граф церемонно поклонился. Он поспешил навстречу Иву, мимо секционного стола с инструментами, опираясь на трость, чтобы скрыть легкую хромоту. Мари-Жозеф принялась растирать озябшие руки в надежде хоть немного согреться.

Граф Люсьен протянул Иву кожаный кошель, в два раза больше того, что он вручил капитану галеона.

– Его величество просил передать вам.

– Я глубоко благодарен его величеству, но не могу принять это. Вместе с посвящением в духовный сан я принес и обет нестяжания.

Граф Люсьен удивленно взглянул на него:

– Как все ваши братья во Христе, которые обогащаются…

– Его величество спас мою сестру от войны на Мартинике. Он дал мне возможность продолжать исследования. Я ни о чем более не прошу.

Мари-Жозеф ступила между ними, заслонив собой Ива, и протянула руку. Граф Люсьен положил тяжелый, туго набитый золотом кошель ей на ладонь. Кончиками пальцев она невольно коснулась его руки.

Он сделал вид, будто не заметил прикосновения. Пальцы у него были длиннее и куда более ухоженные, чем у Мари-Жозеф, стыдившейся своей грубой кожи.

«Готова поспорить, ему точно не приходилось скрести щеткой пол в монастыре», – подумала она. Она могла вообразить его только в блестящем окружении.

– Благодарю вас, граф Люсьен, – сказала Мари-Жозеф. – Это действительно позволит моему брату продолжить исследования. Теперь мы сможем купить новый микроскоп.

Она надеялась, что денег хватит даже на инструмент минхера ван Левенгука. А потом, кто знает, вдруг останется еще и на книги?

– Пусть поведение сестры послужит вам уроком, отец де ла Круа, – промолвил граф Люсьен. – Богатством и привилегиями наделяет король. Его внимание, как бы оно ни выражалось, слишком ценно, чтобы им можно было пренебречь.

– Знаю, сударь. Но я не ищу ни богатства, ни привилегий, а лишь возможности продолжать работу.

– Ваши желания, в отличие от желаний его величества, не играют никакой роли. Он позволил вам присутствовать на церемонии его утреннего пробуждения. Завтра вы можете присоединиться к придворным, имеющим право пятого входа.

– Благодарю вас, месье де Кретьен.

Ив поклонился. Осознавая, сколь высокая честь ему оказана, Мари-Жозеф присела в глубоком реверансе.

Граф откланялся и вышел из шатра.

– Ты понимаешь, что это значит? – воскликнула Мари-Жозеф.

– Это значит, что я заслужил королевскую милость, – ответил Ив, криво улыбаясь. – А еще это значит, что время, которое я мог бы посвятить исследованиям, мне придется потратить на пустые церемонии. Но я должен угождать королю.

Он обнял Мари-Жозеф за плечи:

– Да ты вся дрожишь!

Сестра прижалась к нему:

– Во Франции холодно!

– А Мартиника – провинция на краю света!

– Ты рад, что его величество призвал тебя в Версаль?

– А тебе не жаль было уезжать из Фор-де-Франса?

– Нет! Я…

Русалка шепотом запела.

– Она поет, – объявила Мари-Жозеф. – Поет, как птица!

– В самом деле…

– Дай ей рыбы, вдруг она такая же голодная, как и я.

Он пожал плечами:

– Она не станет есть.

Он зачерпнул водорослей из корзины и бросил русалке сквозь прутья клетки, а потом кинул рыбу и потряс решетку, чтобы убедиться, что она надежно заперта.

При звуках печальной русалочьей мелодии на Мари-Жозеф словно повеяло благоуханным мягким ветром Карибского моря. Внезапно, когда в воду плюхнулась рыба, пение смолкло.

Мари-Жозеф затрясло от холода.

– Пойдем! – приказал Ив. – Не то заболеешь.

Глава 3

Русалка держалась на поверхности, то ли напевая, то ли тихо постанывая. Звуки ее голоса эхом отдавались от стенок бассейна.

В воду упала гнилая рыба. Русалка нырнула, испуганно отплыла, потом, сделав круг, вернулась, понюхала рыбу, выловила ее из воды и, размахнувшись, отшвырнула подальше. Пролетев меж прутьями клетки, рыба глухо шлепнулась на землю.

Русалка запела.

Мари-Жозеф провела Ива по узкой грязной лестнице и темной передней, застланной вытертым ковром, на чердак Версальского дворца. Ее холодное, влажное платье намочило меховую подкладку плаща, которым ее укутал Лоррен. Она не переставала дрожать.

– Неужели здесь нам предстоит жить? – в замешательстве спросил Ив.

– У нас целых три комнаты! – возмутилась Мари-Жозеф. – Придворные плетут интриги, пускаются на подкуп и какие угодно ухищрения, лишь бы только получить то, что нам пожаловали!

– Убогий чердак.

– Во дворце его величества.

– Моя каюта на галеоне и то была чище.

Мари-Жозеф открыла дверь своей темной, холодной, скудно обставленной комнатки и от удивления застыла на пороге. Из комнаты лился свет.

– Да и моя комната в университете была больше, – пренебрежительно сказал Ив. – Здравствуй, Оделетт.

При этих словах со стула, отложив шитье, поднялась красивая молодая женщина.

– Добрый вечер, месье Ив, – приветствовала его турчанка, рабыня Мари-Жозеф, которая родилась с нею в один день и которую она не видела долгих пять лет. Она улыбнулась своей хозяйке без всякого подобострастия: – Здравствуйте, мадемуазель Мари.

– Оделетт! – Мари-Жозеф бросилась ей на шею. – Да как же, откуда… Я так рада тебя видеть!

– Мадемуазель Мари, вы промокли до нитки! – Оделетт показала на дверь гардеробной. – Уходите, месье Ив, я должна снять с мадемуазель Мари всю одежду!

Оделетт всегда, с самого детства, относилась к Иву без капли почтения.

Ив с комической серьезностью отвесил ей поклон и ушел устраиваться в своих новых комнатах.

– Откуда ты взялась? Как ты сюда попала?

– Разве вы этого не хотели? – спросила Оделетт, одну за другой расстегивая нескончаемые пуговицы на роброне Мари-Жозеф.

– Конечно, но я не смела и надеяться, что они разрешат тебе уплыть во Францию. Еще до своего отъезда я кому только не писала: матери настоятельнице, приходскому священнику, губернатору…

Влажный шелк соскользнул вниз, обнажив ее руки и плечи: Мари-Жозеф поежилась от прикосновения холодного ночного воздуха.

– А потом, в Сен-Сире, я обратилась за помощью к мадам де Ментенон! Я даже писала королю! – Она сжалась в комочек, растирая озябшие плечи. – Впрочем, мне кажется, ему даже не показали мое письмо!

– Возможно, ваше прошение удовлетворил губернатор. Я прислуживала его дочери во время плавания, хотя мать настоятельница не спешила меня отпускать.

Оделетт распустила мокрые тесемки на корсете Мари-Жозеф. Мари-Жозеф ежилась, стоя на вытертом коврике. Испорченное платье и серебристая нижняя юбка бесформенной грудой лежали у ее ног. Оделетт повесила плащ шевалье на вешалку.

– Я как следует почищу его щеткой, и, может быть, когда он высохнет, на нем не останется пятен. А ваша прекрасная нижняя юбка!..

Оделетт привычно захлопотала по хозяйству, как будто они и не расставались вовсе. Она растерла Мари-Жозеф клочком старого одеяла, особенно налегая на ее руки и плечи, чтобы хорошенько согреть. С диванчика, установленного в оконной нише, за ними следил кот Геркулес.

Мари-Жозеф расплакалась от злости и облегчения:

– Она запретила мне видеться с тобой!

– Тише, мадемуазель Мари. Теперь судьба благоволит к нам.

Оделетт подала ей изношенную ночную рубашку из простого тонкого муслина, который совсем не согревал.

– Ложитесь скорей, а не то заболеете лихорадкой, и мне придется позвать хирурга.

Мари-Жозеф натянула рубашку.

– Мне не нужен хирург. Я не хочу, чтобы ты приглашала хирурга. Я просто замерзла. От фонтана Аполлона путь неблизкий, особенно если бежать в мокром платье.

Оделетт вытащила шпильки из золотисто-рыжих волос Мари-Жозеф, распустив их по плечам спутанными прядями. Мари-Жозеф покачнулась от усталости и чуть было не упала.

– Ложитесь, мадемуазель Мари. Вас так и бьет озноб. Ложитесь в постель, а я расчешу вам волосы, пока вы будете засыпать.

Мари-Жозеф устроилась между перинами, все еще дрожа.

– Геркулес, поди сюда.

Полосатый кот, сузив глаза, наблюдал за ней с приоконного диванчика. Он зевнул, потянулся, приподнялся, дугой выгнув спину, и глубоко вонзил когти в бархатную подушку. В два прыжка он одолел расстояние, отделявшее его от постели. Обнюхав пальцы хозяйки, он прошелся по ее животу и стал топтаться, довольно урча. Хоть он и выпускал когти, под периной она ощущала только мягкое надавливание его лапок да слышала тихое, приглушенное царапанье. Потом он свернулся клубком, теплым и тяжелым, и снова заснул.

– Спрячьте руки, – приказала Оделетт, выше подтягивая перину.

– Нет, это непристойно…

– Вздор, делайте, как я вам велю, а не то умрете от чахотки.

Оделетт плотнее подоткнула перину у нее на шее, а потом распустила волосы Мари-Жозеф по подушке и осторожно расчесала спутанные пряди.

– Никогда больше не выходите в свет такой растрепой!

– На мне был фонтанж, – широко зевнула Мари-Жозеф, – но его сбила русалка. От усталости она забыла, о чем шла речь. – Ты должна непременно увидеть русалку! Ты ее увидишь, обещаю!

«И все-таки я так взволнована, что не смогу заснуть», – подумала Мари-Жозеф. Мгновение спустя Оделетт опустила ей на грудь тяжелую, аккуратно заплетенную косу. Мари-Жозеф уже задремала и не почувствовала, как Оделетт кончает убирать ее волосы. Оделетт задула свечу. По комнате поплыл дым, отдающий горелым салом. Тенью во тьме Оделетт неслышно скользнула к окну.

– Не закрывай, – сонным голосом попросила Мари-Жозеф.

– Так холодно, мадемуазель Мари, – пожаловалась Оделетт.

– Придется привыкнуть.

Оделетт юркнула под перину, обволакивая Мари-Жозеф благоуханным теплом. Мари-Жозеф обняла ее:

– Я так рада, что ты снова со мной.

– Вы могли меня продать, – прошептала Оделетт.

– Ни за что! – Мари-Жозеф не призналась Оделетт, как горько, будучи монастырской воспитанницей, она стала раскаиваться в том, что владеет рабыней. Она готова была покаяться в этом грехе. Ее убедили доводы монахинь, измучило чувство вины. Однако она вовремя сообразила, что монахини побуждают ее не освободить, а продать Оделетт. Сестры полагали, что на Оделетт, с ее-то умениями, способностями и утонченным вкусом, легко найдется покупатель вне стен монастыря, и надеялись получить немалую выгоду от ее продажи.

«Я должна дать ей вольную, – подумала Мари-Жозеф. – Но если я освобожу ее сейчас, я могу только отпустить ее на все четыре стороны, и что же с нею станется, без родных и без средств? Она похожа на меня, но ее не оберегает любящая семья или брат, ей не покровительствует король. Ее единственное приданое – красота».

– Я никогда тебя не продам, – повторила она. – Ты будешь жить со мной, а если смогу, я тебя освобожу, но ты никогда не будешь принадлежать никому, кроме меня.

Над Версалем в безмолвном воздухе вознеслась мелодия, сложная, изощренная и печальная.

– Не плачьте, мадемуазель Мари, – прошептала Оделетт, смахнув слезы со щек Мари-Жозеф. – Теперь судьба к нам благоволит.

– Слышишь, поет русалка? – спросила Мари-Жозеф.

«Я и вправду ее о чем-то спросила? – подумала Мари-Жозеф. – Или мне это только снится? Я и вправду слышу русалку или это сон?»

Внезапно тишина взорвалась топотом тяжелых сапог, звоном шпаг, грубыми криками. Мари-Жозеф попыталась было убедить себя, что и это ей снится, но до этого ей снилось что-то совсем другое. Геркулес уставился на дверь горящими в сумеречном свете глазами и нервно забил хвостом.

– Мадемуазель Мари? – Оделетт села в постели, мгновенно проснувшись.

– Спи, наверное, это не к нам.

Оделетт с головой укрылась периной, но с любопытством выглядывала в оставленную щель.

– Отец де ла Круа!

Кто-то звал Ива и колотил в дверь его комнаты. Мари-Жозеф сбросила перину, сорвала с вешалки плащ Лоррена и распахнула дверь:

– Тише! Не то разбудите моего брата!

Двое огромных королевских мушкетеров загораживали низкий, узкий проход. Стоило им повернуться, как они задевали потолок перьями шляп, стучали шпагами по деревянной обшивке стен. Грязными сапогами они наследили на ковре. Дым от их факела запятнал потолок. Горящая смола заглушала запахи мочи, пота и плесени.

– Мы вынуждены разбудить его, мадемуазель.

Даже наименее рослый из них возвышался над Мари-Жозеф на целую голову.

– Мы пришли из-за русалки. Шатер кишмя кишит демонами.

В покоях знатной дамы капрал мушкетеров снял шляпу.

Дверь Ива отворилась, и он выглянул в коридор, сонный, растрепанный, в кое-как застегнутой не на все пуговицы рясе.

– Демонами? Что за вздор!

– Мы сами слышали шорох кожистых крыльев!

– А еще там разит серой! – сообщил мушкетер повыше.

– Кто стережет русалку?

Они поглядели друг на друга.

Ив застонал, захлопнул за собой дверь и стал спускаться по лестнице. Мушкетеры двинулись за ним.

– Мадемуазель Мари…

Мари-Жозеф махнула Оделетт, приказывая замолчать.

Она чуть-чуть поотстала, чтобы Ив не заметил ее и не отослал обратно. Когда мужчины скрылись из виду, она пошла следом.

Сбежав по черной лестнице, она поспешила по таинственному, опустевшему, темному дворцу. Придворные его величества уже разобрали обгоревшие свечи, что было их дополнительной привилегией. Вытянув руки, чтобы не упасть в темноте, она пробиралась по маленькому охотничьему замку Людовика XIII, вокруг которого некогда вырос и разросся величественный и пышный Версаль Людовика XIV.

Кутаясь в плащ Лоррена, она выбралась на террасу. Луна уже зашла, но звезды еще слабо светили. Свечи, освещавшие путь королю, догорели, расплывшись лужицами воска. Фонтаны молчали. Мари-Жозеф пробежала по холодным, влажным от росы каменным плитам, мимо Потешных прудов, по лестнице, проложенной над фонтаном Латоны. За ним, на Зеленом ковре, выделялся смутным пятном мушкетерский факел.

Боковым зрением она заметила, как мимо промелькнула какая-то странная тень, и, вздрогнув, Мари-Жозеф испуганно замерла.

Трепеща на ветру, во мраке засияли белые цветы апельсинового деревца. Садовники, толкавшие тачку, остановились, чтобы поклониться Мари-Жозеф.

Она ответила на их поклон, вспомнив, что, конечно, им приходится работать по ночам; перед его величеством сады и парки Версаля должны предстать во всем своем совершенстве.

Они покатили тачку дальше, под колесами заскрипел гравий. Когда его величество изволит прогуливаться после обеда, свежие цветущие деревья, выращенные в оранжереях, будут услаждать его взор. Монарха должны окружать только красота и великолепие.

Мари-Жозеф бросилась к шатру русалки. Фонарь внутри погас; факел у входа освещал лишь откидной полог, украшенный солнечным диском.

– Прежде чем войти, произнесите молитву!

– Совершите экзотизм!

– Он хотел сказать «экзорцизм»!

– Там нет никакой нечистой силы!

– Помилуйте, мы сами слышали!

– А как они крыльями-то били!

– Кожистыми, точь-в-точь летучие мыши!

Ив схватил факел, отбросил полог и вошел в шатер. Запыхавшаяся от бега, Мари-Жозеф проскользнула мимо мушкетеров вслед за братом.

Внутри все как будто осталось непотревоженным, лабораторное оборудование стояло на месте, по доскам настила тихонько постукивали капли от тающего льда, фонтан по-прежнему окружала клетка. В воздухе ощущался тяжелый запах разлагающейся рыбы и противогнилостного раствора. Его-то, решила Мари-Жозеф, мушкетеры и приняли за серный смрад.

Она верила в демонов и нечистую силу: если верить в Бога и Его ангелов, можно ли отрицать существование демонов? – но думала, что ныне, в век науки и прогресса, демоны не часто удостаивают своим вниманием земную юдоль. К тому же у русалки не больше шансов их лицезреть, чем у слона или павианов в зверинце его величества.

Мари-Жозеф хихикнула, представив себе демона на пикнике в королевском зверинце.

Ив порывисто обернулся на ее смех.

– Нечему тут хихикать! – заявил он. – Тебе вообще пора спать!

– Да я бы и сама не отказалась.

– Суеверные идиоты! – пробормотал Ив. – Вот уж действительно, узрели нечистую силу.

Пламя факела отразилось в лужице воды, неизвестно откуда взявшейся на гладко оструганных досках.

– Ив…

Водяная струйка вела от фонтана к лабораторным инструментам. Дверь в клетку была распахнута.

Ив с проклятием бросился к секционному столу. Мари-Жозеф кинулась в клетку.

Русалка покачивалась на воде в нескольких саженях от помоста, волосы веером расходились вокруг ее плеч. В пламени факела глаза у нее горели зловещим огнем, словно у кошки. Она тихо напевала какую-то мрачную мелодию.

– Ив, она здесь, все хорошо, она не ранена…

– Не подходи, тут повсюду битое стекло. Ты ведь босая?

– А ты?

Ив со звоном смел осколки в ведро.

– У меня ступни совсем задубели: мы же привыкли в плавании обходиться без сапог.

Ив вошел в клетку и встал рядом с Мари-Жозеф, держа факел над самой водой. Искорка упала в волны и с шипением потухла. Русалка ощерилась, издала негодующий свист и нырнула в глубину.

– Она выползла отсюда! Она вскарабкалась по ступенькам! Я и не предполагал, что русалки способны передвигаться по суше. Она опрокинула склянку и бежала обратно в бассейн. Наверное, я просто прикрыл дверь клетки, но не запер.

– Ты же при мне ее проверил, – возразила Мари-Жозеф. – Ты запер ее на засов и даже потряс на всякий случай.

Он пожал плечами:

– Не может быть! Завтра попрошу еще и цепь.

Ив почти упал на стул и застыл, сгорбившись, опустив голову… Длинные черные спутанные волосы скрыли его лицо. Мари-Жозеф поспешно подхватила выпавший из его руки факел, села рядом и обняла его плечи.

Он потрепал ее по руке.

– Я просто устал, – пробормотал он.

– У тебя столько работы, – вкрадчиво произнесла Мари-Жозеф, – позволь тебе помочь.

– Это было бы нарушением этикета.

– В детстве я тебе недурно ассистировала, да и сейчас не растеряла своих умений.

Она боялась, что он наотрез ей откажет. «Я больше не узнаю брата, – печально подумала она. – Я уже не могу угадать заранее, что он ответит, как он поступит».

Он поднял голову, нахмурился и помолчал.