Вольфганг Акунов
Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря

© В. В. Акунов, 2022

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022

Памяти моего незабвенного отца

Зачин
[ «Юрий Цезарь» и мой добрый папа]

Гай Юлий Цезарь

О знаменитом римском полководце и политике Гае (Кае)^[1] Юлии Цезаре я впервые услышал от папы летом 1963 года, когда мы всей семьею отдыхали в Абхаии, в идиллической (в то время) Гудауте. У меня был альбом для рисования, в котором рисовал не столько я, сколько мой папа, иллюстрируя, в меру данных ему Богом способностей, свои увлекательные рассказы на темы всемирной истории. Как-то папа стал мне рассказывать о войнах Рима с Карфагеном. По его словам выходило, что в этих войнах карфагенянами командовал Ганнибал, а римлянами – Юлий Цезарь. Помнится, я тогда папу не расслышал, постеснялся переспросить и решил, что римского полководца звали не Юлий, а Юрий. Папа ставил мне в пример обоих полководцев, но в первую очередь, конечно, римского. «Юрий» Цезарь в папином изложении не только обладал способностью читать, писать и разговариРима. Здоровье в порядке – спасибо зарядке! «Вот с кого ты, сынок, должен брать пример!». Эти папины слова я запомнил на всю жизнь и старался следовать им, в меру способностей, отпущенных мне Богом и природой. Если уж подражать, то кому-то великому, с этим не поспоришь. В отличие от Цезаря, столь дорогого папиному сердцу, стяжать военных лавров в жизни мне не удалось. И тем не менее, я все-таки попробую, в память моего незабвенного отца, которому я и посвящаю этот скромный труд, дать с Божьей помощью краткий очерк трудов и дней столь дорогого нам с папой когда-то человека-звезды. вать одновременно, но и неустанно занимался физкультурой – каждое утро вставал с восходом солнца, принимал холодную ванну в реке Тибре, после чего брал в руки меч и щит и трижды обегал с ними в руках вокруг городских стен великого

Часть первая
Взлёт

История берет свои начала в вечности, поэтому только основанное на вечном и универсальном остается интересным потомкам, и только это единит сквозной нитью все поколения, когда-либо приходившие в этот мир. Маргарита Городова. «Наука Китовраса».

1. В год 654 от основания города

По римским обычаям сын-первенец получал имена своего отца. Поэтому ребенок мужского пола, осчастлививший мир, но в первую очередь – свой род (или, по-латыни – «gеns») своим появлением за четыре дня до ид^[2] квинтилия (пятого по счету месяца тогдашнего римского календаря, введенного якобы вторым по счету, после Ромула, римским царем – мудрым Нумой Помпилием – и начинавшегося не 1 января, а 1 марта) 654 года от основания Города (Рима), или, по-нашему, 12 июля^[3] 100 года до Рождества Христова (далее – до Р. Х.), в консульство Гая Мария и Луция Валерия Флакка (как традиционно было принято считать – благодаря искусству греческих врачей-рабов, умело вырезавших его из чрева матери), получил три имени (по-латыни – «tria nomina») своего отца Гая Юлия Цезаря, а именно – персональное имя (по-латыни – «praеnomеn») Гай, родовое имя (по-латыни – «gеntilitium») Юлий и мирское имя (прозвище), которым человека называли в повседневной жизни (по-латыни – «cognomеn») Цезарь (Цесарь, или, в другом произношении^[4] – Кесарь, хотя современная наука утверждает, что древние римляне произносили это имя как «Кайсар»; именно так его произносили греки и германцы – не случайно на языке немцев, потомков древних германцев верховный правитель именуется сходным по звучанию и написанию титулом «Кайзер», Kaiser).

Рождение ребенка знатной римлянкой

Имена врачей, способствовавших появлению на свет мальчугана, которому было суждено превратить Римскую республику в монархию и обрести еще при жизни некий «сверхчеловеческий» статус, лучше всего характеризуемый понятием «святосвященный» (или, по-латыни – «saсrosanctus»), изобретенным «заклятым другом» Цезаря – оратором, юристом и политиком Марком Туллием Цицероном (или, в другом произношении – Кикероном), нам неизвестны. По упомянутой выше, наиболее широко распространенной, версии, операция, сделанная ими матери новорожденного, не способной разрешиться от бремени самостоятельно, именно в честь Кесаря-Цезаря получила название «кесарево (цезарево) сечение». По другой версии, наоборот, Кесарь-Цезарь был обязан своим прозвищем своему появлению на свет в результате «кесарева (цезарева) сечения» (название которого произошло от латинского глагола secare, «секаре», то есть «резать» (хотя между словами «секаре» и «Цезарь», согласитесь, нет большого сходства). Либо тому, что он своим рождением убил свою мать (по-латыни caedere, «цедере» или «кедере» значит «убивать»^[5]). Хотя, не говоря уже о не слишком большом сходстве слов «секаре» и «Цезарь», согласно тогдашним законам Римской республики, регламентировавшим практически все стороны жизни граждан «Вечного» Рима, «кесарево сечение» дозволялось применять только в самом крайнем случае, после смерти роженицы при родах, для спасения хотя бы ребенка. Между тем, матрона (или, в переводе с латинского языка на русский – «почтенная женщина-мать семейства») Аврелия, давшая Цезарю жизнь, прожила, после благополучного рождения сына, еще сорок четыре года. Да и отец нашего героя, как указывалось выше, тоже носил когномен «Цезарь» (хотя уж он-то совершенно точно появился из материнской утробы на свет самым естественным образом, безо всякого хирургического вмешательства). Поэтому обе версии, связывающие Цезаря-Кесаря с «кесаревым сечением» (и наоборот) подвергались вполне обоснованным сомнениям еще в эпоху Античности. Не зря сам Гай Юлий Цезарь, войдя в возраст, поручил тогдашним знатокам этимологии внести необходимую ясность в вопрос происхождения его мирского имени. Посовещавшись, знатоки предложили ему на выбор несколько вариантов.

Вариант первый: один из предков Цезаря, участвуя в одной из так называемых Пунических войн Рима против Карфагена, убил вражеского слона^[6]. На языке карфагенян – пунийцев (или пунов) «слон» именовался «caesa» (произносится: «цеза», «цеса», или «кеса»), и потому убивший этого клыкастого гиганта доблестный римский воин получил почетное прозвище Цезарь, Цесарь или Кесарь^[7].

Вариант второй: один из предков Цезаря, якобы, обладал прекрасной шевелюрой, (по латыни – «caesaries», произносится: «цезариес», или «кесариес»).

Вариант третий: означенный предок обладал очень красивыми глазами (по латыни – «caesius», произносится: «цезиус», «цесиус» или «кесиус»). С тех пор мол, и стали давать мальчикам в роду Юлиев мирское имя «Цезарь».

Элий Спартиан, один из авторов сборника биографий римских императоров, известного как «Жизнеописания Августов»^[8], приводит не три, а целых четыре версии происхождения «когномена» главного героя нашего правдивого повествования, бытовавшие к IV веку после Рождества Христова (далее – п. Р. Х.):

«…самые ученые и образованные люди считают, что тот, кто первый был так наречен, получил это имя от названия слона, который на языке мавров (а не пунов-карфагенян! – В. А.) называется «цезай», убитого им в битве; или потому, что родился от мертвой матери и был вырезан из ее чрева; или потому, что он (а не его предок – В. А.) вышел из лона родительницы уже с длинными волосами; или потому, что он имел такие блестящие серо-голубые глаза, каких не бывает у людей (то есть – у типичных представителей народов Средиземноморья, подданных Римской державы, считавшихся, со времен императора Каракаллы^[9], поголовно «римлянами», представителей же иных, «варварских», народов, в Римскую державу не входивших, за людей не почитавших— В. А.)»

Сам Гай Юлий отдал предпочтение легенде о происхождении своего «когномена» от побежденного доблестным предком карфагенского слона, даже увековечив последнего на монете, отчеканенной в честь своей высадки во главе римских десантных войск в Британии в 54 году до Рождества Христова.

Монета с изображением слона, выпущенная Цезарем в честь высадки римлян в Британии

Впоследствии когномен «Цезарь» стал составной частью официального титула каждого римского верховного правителя – принцепса (принципа), или императора – вне зависимости от того, возводил ли он свое происхождение к преобразователю Римской олигархической республики в монархию (каковым по справедливости считается Гай Юлий Цезарь).

Колыбель новорожденного, которого отец признал своим законным сыном (чего, по римским обычаям, мог бы и не делать) была, конечно, изготовлена из благородного (наверно – розового, терпентинного или эбенового) дерева, украшенного, вероятно, черепаховыми инкрустациями, позолотой и резьбой (как люльки знатных младенцев, описанные римским поэтом-сатириком Ювеналом, гневно бичевавшим развращающую именитых римлян, пришедшую с Востока роскошь). Его пеленки были из тонкого египетского полотна с затейливой вышивкой. За младенцем с первого же мгновения его появления на свет ухаживало великое множество нянек-рабынь, как было принято в домах богатых римлян (как, впрочем, и не только римлян) тех времен.

Даже в таком явно утратившем политическое влияние и не слишком состоятельном семействе, как пришедшее в упадок древнее патрицианское семейство Юлиев, число домочадцев – так называемой «фамилии» – составляло никак не меньше сотни рабов и рабынь.

Широкомасштабные, успешные для Рима войны предшествующих рождению Гая Юлия десятилетий (а верней – столетий) привели к значительному падению цен на «двуногий скот» или, как выражались римские юристы, «говорящие орудия». Рынки рабов «всегда победоносной» (до тех пор) Римской державы были переполнены. Можно было без труда приобрести «челядь» (как называли рабов на Древней Руси) в любом количестве – были бы только деньги.

Как сообщают, у новорожденного отпрыска славного рода Юлиев были живые ясные глаза, круглое лицо и очень белая кожа. Младенец с рождения отличался крепким здоровьем – к большой радости своих родителей.

За зачатие, беременность, роды, развитие, все жизненные функции и отправления римского ребенка вообще (а уж юного отпрыска знатного римского рода – тем более) отвечала целая армия мелких, младших, или, так называемых, «меньших» богов (по-латыни – «dii minorеs»), включая самых наименьших – так называемых «богов мгновения», покровительствовавших отдельным конкретным моментам в жизни всякого римского дитяти, как, впрочем, и всякого взрослого римлянина или всякой взрослой римлянки (существовал даже бог-покровитель отправления естественных человеческих надобностей по имени Крепит).

Отец признает новорожденного сына своим

Неверие в этих бесчисленных божков (равно как и неверие в ларов – обожествленных предков и в пенатов (покровителей домашнего очага) означало в глазах традиционного римского общества нечестие, кощунство, богохульство, и потому даже в кругах римской знати были широко распространены самые бредовые, с точки зрения нас, просвещенных людей XXI века, суеверия. Мир представлялся римлянам непознаваемым, полным незримых угроз и опасностей, избежать которых можно было, только, молясь, кому и чему только можно. И потому римляне, с присущей им основательностью, так сказать, «снабдили богами» все стороны и проявления человеческой жизни, чтобы никого не забыть в своих молитвах.

Первый крик новорожденного находился под покровительством и защитой бога по имени Ватикан (чей храм возвышался на одноименном холме города Рима, дав впоследствии, уже в христианскую эпоху истории «Вечного Града на Тибре», название резиденции римского епископа-папы). О том, чтобы дитя смогло научиться членораздельной речи, заботились боги Фабулин, Фарин и Локутий (или Локуций). Есть и пить младенца учили (наряду с няньками) богини Эдука и Потина. Ходить и бегать – богини Абеона и Адеона. Оссипаго придавала крепость костям ребенка, Статан – гибкость его членам, Карна – силу его мышцам. И все – на радость благородному семейству Юлиев.

Наряду с этими мелкими богами-помощниками и богинями-помощницами, представлявшими собой, в сущности, не что иное, как персонифицированные понятия, свою собственную, вполне самостоятельную жизнь вел «гений» – дух-охранитель каждого римлянина. С гением был неразрывно связаны жизненные силы опекаемого им представителя мужской половины римского народа. Кроме «персональных» гениев, римлянами почитался и гений дома, культ которому (наряду с гением отца семейства – «patеr familias» – ларами и пенатами) отправлялся у домашнего очага. Каждой римлянке покровительствовала женская ипостась «гения» – «юнона» (которую не следует смешивать с богиней Юноной – супругой верховного бога Юпитера), выполнявшая в отношении опекаемой ею женщины ту же функцию, что и гений – в отношении опекаемого им мужчины. Всякий римлянин относился к своему гению с огромным почтением, причем не только во времена Гая Юлия Цезаря, но и, как минимум, столетие спустя. Читая яркое, изобилующее красочными, сочными подробностями описание роскошного пиршества римского скоробогача по имени Трималхион – самовлюбленного и бездуховного стяжателя, рвача и гедониста, выбившегося «из грязи в князи» – в датируемом I веком после Рождества Христова (далее – п. Р. Х.) известном «плутовском романе» Петрония «Сатирикон», мы узнаем о распятии невоздержанного на язык раба в одном из бесчисленных имений-латифундий^[10] этого нувориша: «Раб Митридат (был – В. А.) прибит к кресту за непочтительное слово о гении» своего утопающего в роскоши хозяина… Как видно, с гениями римлян, особенно богатых, как и с их почитателями, шутки были плохи…

Как бы то ни было, время показало, что гений-хранитель мальчика, осчастливившего своим появлением на свет семейство Юлиев, по современному летоисчислению, 12 июля 100 года от Рождества Христова, не оставил не услышанными обращенные к нему молитвы его усердных почитателей и не подвел ребенка, вверенного его заботам Высшей Силой.

В возрасте тридцати лет, то есть в самом расцвете мужских сил (или, как сказал бы его грек-учитель – «акме»), Гай Юлий Цезарь, окруженный восковыми масками своих знаменитых предков, прославивших Рим и себя самих на службе Риму, возвестил в тщательно продуманной надгробной речи, обращенной к согражданам, собравшимся на торжественные похороны его тетки Юлии, сестры отца: «Со стороны матери моя тетка Юлия происходит из царского рода, а со стороны отца – от бессмертных богов. И действительно, это из рода Анка Марция происходит Марций Рекс (по-латыни – «Царь» – В. А.), а таким было имя ее матери; это от Венеры (богини любви и красоты, матери легендарного прародителя римлян – троянского героя Энея, чьего сына-первенца звали Ил, Иул или Юл – В. А.) происходят Юлии, а мы суть ветвь этой фамилии. Итак, наша семья царских кровей, повелевает человечеством и скреплена святостью богов, которым послушны даже цари» (Гай Светоний^[11] Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей. Божественный Юлий»).

Храм Венеры-Прародительницы в Риме (современный вид)

 

Похвальная речь Цезаря в честь новопреставленной Юлии, судя по всему, произвела на собравшихся граждан «Вечного Города» то впечатление, которое он и желал на них произвести. Хотя в действительности род Гая Юлия – увы! – был далеко не таким древним, как бы хотелось речистому оратору. Ни по отцовской, ни по материнской линии. К тому же патриции Юлии, давшие Риму в свое время целый ряд высокопоставленных чиновников (или, как говорили римляне – магистратов)^[12], вплоть до консулов (верховных правителей Римской республики, избираемых сроком на год), к описываемому времени уже не пользовались политическим влиянием, несмотря на свою родовитость. Аврелии же, из чьего рода происходила мать Цезаря, были, хоть и знатными людьми, но, по тогдашним понятиям, как бы «второго сорта» – не патрицианского, а плебейского происхождения.

Тем не менее, они все-таки принадлежали к римской аристократии – нобилитету.

2. Римская знать – нобилитет

Первоначально, в пору седой древности, когда Рим представлял собой отнюдь не «Город – главу мира» (по-латыни: «Рома капут мунди», Roma caput mundi), а всего лишь крохотное захолустное селение, затерянное в латинской^[13] глубинке, стиснутое между тусками-этрусками и сабинянами, и когда за власть над обитаемой Вселенной – Ойкуменой (по-гречески), или Экуменой (по-латыни) – вели между собой борьбу совсем другие государства, римский «народ, носящий тогу^[14]», или, по-латыни, «gеns togata» (если верить летописцам— анналистам) состоял из двух сословий – «отцов» (патрициев, или патрикиев, то есть «имеющих отцов» или «знающих своих отцов») – и плебеев (по молчаливому определению, «не знающих своих отцов», то есть – «безродных»), «понаехавших» в Рим уже после основания Града на Тибре его строителями и первыми обитателями и, так сказать «пришедших на все готовое».

Капитолийская волчица, кормящая основателя Рима – Ромула – и его брата Рема

Если верить процитированному нами выше Гаю Саллюстию^[15] Криспу, римскому историку эпохи Цезаря (чьим активным сторонником он был), патриции обращались со своими согражданами-плебеями, как с рабами, распоряжались их жизнью и личностью по собственному произволу, «по обычаю царей» (слово «царь» в «цареборческой» Римской республике считалось, как и слово «династ», равнозначным слову «тиран» или «деспот» – В. А.), сгоняли плебеев с земельных участков, отстраняли их от всех государственных дел и самовластно управляли Римом, не желая поступаться своей властью в пользу непривилегированных сограждан.

Римское республиканское государство описываемой эпохи пребывало всецело во власти патрицианской родовой аристократии, возводившей свое происхождение к соратникам «Отца Отечества» Ромула – вскормленного волчицей легендарного потомка троянца Энея и богини Венеры, сына бога войны Марса, основателя Рима и первого римского царя (или, по-латыни, «рекса»), убившего своего брата Рема (как ветхозаветный Каин – Авеля) и обожествленного (после своего таинственного исчезновения в конце жизни). Патриции были крупными землевладельцами и рабовладельцами. Как таковым, им требовалось все больше земли и, соответственно – все больше рабов для ее обработки. Поэтому пребывавший всецело во власти патрициев, эгоистично-близоруких, не желавших поступаться и ни с кем делиться своими наследственными правами, привилегиями и доходами, олигархически-республиканский Рим вел непрерывные и нескончаемые войны с сопредельными племенами и городами-государствами, подчиняя их и отчуждая после очередной победы значительную часть земельного фонда побежденных в свою пользу.

Богиня-персонификация Рима – Рома – и Капитолийская волчица на римской монете

Капитолийская волчица с близнецами и девизом S. P. Q. R на мозаике

Плебеи, или плебс (это название происходило от латинского слова «пленере», «наполнять», «заполнять» и имело, с точки зрения первенствующего и правящего патрицианского сословия Первого Рима на Тибре, пренебрежительный оттенок, вроде употребляемого ныне некоторыми «нетолерантными» и «неполиткорректными» гражданами нашего «Третьего Рима» на Москве-реке, негативно окрашенные выражения «понаехавшие», «городская биомасса» или «офисный планктон»), платили налоги и несли военную службу, под командованием патрициев, в составе римских легионов^[16], а, по возвращении с войны, нередко узнавали, что их дом и все имущество проданы за долги, накопившиеся за время отсутствия хозяина, а их семьи попали в долговое рабство. Так что в один прекрасный день «нож дошел до народной кости» и терпение плебеев лопнуло. Они в полном составе покинули территорию римской гражданской, или городской, общины (по-латыни – «civitas», «цивитас», или «кивитас») и заняли Священную гору (прихватив, на всякий случай, и свое оружие, которым защищали римское Отечество, оказавшееся к ним столь неблагодарным). «В борьбе обретешь ты право свое!»…

«Отцы»-патриции, лишившись в одночасье своих «детей» – сограждан-плебеев, делавших за «отцов» всю работу, оказались в крайне трудном положении и вынуждены были вступить со взбунтовавшимися плебеями в переговоры. В результате непокорный плебс добился для себя целого ряда прав и привилегий, включая заверение патрициев в том, что отныне один из двух консулов – избираемых ежегодно правителей римского государства – непременно будет избираться из числа плебеев (до этого оба консула избирались из среды патрициев). Хотя следует заметить, что со временем данное патрициями плебеям заверение как-то забылось. Впрочем, гораздо более важным правом, обретенным плебеями в борьбе с патрициатом, было введение должности народных трибунов – пожалуй, одной из важнейших особенностей и характеристик обновленного государственного строя Римской республики, не имевшей примеров в истории. Далее мы еще подробнее коснемся этого учреждения.

Ко времени появления на свет Гая Юлия Цезаря прежняя вражда и борьба между патрициями и плебеями за предоставление первыми последним полноты гражданских прав давно уже утратила свою былую актуальность. Обе некогда враждующие стороны уже на протяжении столетий с равным успехом и в равной степени принимали участие не только в трех занятиях, считавшихся достойными свободного римского гражданина – военных походах, возделывании полей (осуществляемого теперь уже не собственными руками, как во времена блаженной памяти Цинцинната и других добродетельных предков, а руками обращенных в рабство военнопленных), и управлении делами общины-«цивитас», но и в процессе общественного обогащения. Давно уже в Граде на Тибре процветали не только патрицианские, но и плебейские аристократические дома, или, если угодно, династии, чьи представители практически на равных заседали в римском сенате^[17]. Существовавшее в далеком прошлом разделение между сословиями патрициев и плебеев стало беспредметным, так что в эпоху Цезаря термином «плебеи», или собирательным понятием «плебс», обозначались беднейшие – вплоть до совершенно неимущих – слои населения римского города-государства (именовавшиеся прежде «пролетариями», то есть «производителями потомства» – prolеs – как не способные дать республике ничего, кроме своего потомства). На эту городскую бедноту одинаково свысока взирали «нобили» как патрицианского, так и плебейского происхождения.

«Нобилитетом», или «нобилями» (лат. «знатными», «благородными») именовалась образовавшаяся в результате постепенного слияния патрицианской и плебейской верхушки знать тогдашней Римской державы, обладавшая и пользовавшаяся исключительным правом занимать государственные должности (на которые их соискатели не назначались, а избирались). Поэтому римских «нобилей» ни в коем случае не следует считать чем-то вроде профессионального чиновничества на государственном жаловании, вроде чиновничества, сложившегося, гораздо позднее, в условиях монархического строя, как Римской империи, так и ее преемницы – Ромейской василии, или Романии (более известной под названием «Византия»).

Римская кузница

Римские нобили были крупными землевладельцами-латифундистами, которым их богатство позволяло делать карьеру на государственной службе (в древнем Риме исполнение государственных должностей не оплачивалось, ибо служить государству считалось честью и привилегией). Хотя магистраты и не получали жалованья от Римского государства, служа, вроде бы, исключительно «из чести», они были уверены в том, что, управляя одной из провинций (покоренных римлянами силой оружия территорий), рано или поздно смогут вознаградить себя сторицей за расходы, понесенные ими перед тем на получение и исполнение той или иной государственной должности (включая подкуп вечно голодных «производителей потомства», являвшихся, как «свободные римские граждане», избирателями, продававшими на выборах свои голоса тем или иным богатым и знатным соискателям государственных должностей, о чем еще будет подробно рассказано далее).

Эти вечно озабоченные (во всяком случае – на словах) поддержанием славных римских традиций – «нравов древних» (по-латыни – «mos maiorum») потомки прежних консулов и триумфаторов^[18], места в сенате которым были обеспечены уже одним их родовым именем, эти магнаты, у каждого из которых было «земли – птице не облететь, а казны – видимо-невидимо» («Сатирикон»), взиравшие с «высокомерием могущества», или «высокомерием силы» властителей Вселенной на все неримское, были, в сущности, невзирая на всю свою велеречивую республиканскую и «антимонархическую» риторику, не «столпами римского народоправства», не «гарантами римской гражданской свободы», а своего рода «некоронованными царьками», их семейства – «династиями», их дочери – принцессами, выдаваемыми замуж с единственной целью упрочить и приумножить славу и влияние своего дома. Не зря послу союза греческих полисов (городов-государств), попавшему в римский сенат, тот показался «собранием царей».

Покоренным римлянами народам не раз приходилось испытывать на себе всю тяжесть династической власти такого аристократического дома, личной спеси и гордыни его кичливого главы, или, как выражались римляне – «достоинства» (лат. dignitas). Полные невероятного эгоизма и высокомерия, знатные римские наместники и военачальники не рассматривали (и не вели) себя как слуги своего государства, но беззастенчиво использовали всю полноту данной им этим государством власти для приумножения своих собственных богатств и своего собственного величия (со всеми соответствующими атрибутами).

Прославленные и удачливые римские военачальники вроде Луция Лициния (Ликиния) Лукулла или Гнея Помпея Магна числили в составе своей «клиентелы»^[19] (свиты клиентов, пользовавшихся в той или иной мере «отеческим покровительством» своих «патронов» и с самого утра толпившихся в вестибулах – приемных – их роскошных вилл в ожидании подачек, поручений или приглашения к хозяйскому столу) население целых городов Италии и царей подчиненных римлянами вассальных государств, в большей или меньшей степени эллинизированных, возникших в свое время на развалинах распавшейся евразийской державы Александра Македонского. «Империй» – неограниченная власть наместника над провинцией, управлять которой он был прислан из Рима – позволял ему творить суд по собственному произволу и выжимать все соки из неримских территорий, вверенных его попечению римским сенатом.

Разумеется, не все римские нобили занимали равное общественное положение и не все из них пользовались одинаковым влиянием и весом. Что объяснялось как традициями и особенностями фамильной истории тех или иных знатных римских родов, так и тем, был ли тот или иной род «на самой вершине власти», или нет.

Тем не менее, в интересующем нас I веке до Р. Х. весь римский нобилитет, вследствие превращения всецело контролируемого им римского города-государства («civitas») в мировую державу (в рамках Средиземноморья, разумеется) и концентрации в его руках беспримерной полноты власти, вследствие своего безмерного богатства, тщеславия и мании величия, все глубже погружался в бездну взаимной ненависти и зависти, коррупции и вырождения. Если верить Саллюстию – современнику событий и далеко не равнодушному описателю всеобщего упадка нравов, согласно которому причиной глубокого кризиса Римской республики стали повсеместный отход римлян от традиционных добродетелей, господство честолюбия и алчности – нобили (некогда – главный нерв и становой хребет государства «потомков Энея и Ромула», гордо именовавших себя «энеадами» и «ромулидами») дегенерировали самым чудовищным образом. Богатство служило им лишь для удовлетворения самых нелепых и безумных прихотей. «Если сравнить современные дома и виллы с храмами, построенными предками в честь богов, то не трудно убедиться, что предки старались украшать свои святилища набожностью, а свои жилища – славою. Потомки же этих благородных людей дошли до чудовищных извращений, само богатство для них – предмет дикой забавы, ибо – чем иначе объяснить, что некоторые частные лица из прихоти срывают горы и застраивают постройками моря. Нет ничего удивительного в том, что в подобном обществе пышно расцвели разврат, половые извращения, чревоугодие и прочие пороки. Подобная жизнь, подобная обстановка сама толкает людей, в особенности молодежь, на преступления и беззакония» (Гай Саллюстий Крисп. «Заговор Катилины»).

Этому безумному расточительству и произволу римского нобилитета, прямо-таки «бесившегося с жиру», способствовало отсутствие у него реального социального противника и противовеса.

Римская мозаика с изображением сражающихся гладиаторов

Исход ожесточенной борьбы между крупными латифундистами и мелкими свободными землевладельцами и земледельцами, под знаком которой на протяжении столетий проходила политическая жизнь Римской олигархической республики, к описываемому времени окончательно определился. Эта борьба завершилась победой латифундистов. Не выдержавшие рыночной конкуренции с продукцией латифундий (более дешевой, чем продукция свободных сельскохозяйственных производителей – до тех пор, пока себестоимость продуктов рабского труда, применявшегося в латифундиях, была ниже, в связи с дешевизной рабов и, соответственно, незначительности расходов на их содержание; положение изменилось лишь впоследствии, когда покорение римлянами всех соседних, густонаселенных государств античной Экумены привело к уменьшению притока извне рабов-военнопленных), свободные римские земледельцы были, так сказать, ликвидированы латифундистами как класс, почти бесследно растворившись как в рядах огромной постоянной армии Римской республики, так и в массе городского «пролетариата» (товарищи Карл Маркс и Фридрих Энгельс сказали бы – «люмпен-пролетариата», что означает по-немецки – «пролетариата в лохмотьях») – «нового плебса». Иными словами – в скопище деклассированных и коррумпированных, вследствие вечного голода и вечной бедности, бездельников. В «столичной биомассе», гнушавшейся труда (как «низкого занятия, подобающего лишь рабам, а не свободным римским гражданам»). Ведшей почти растительное существование, мыкавшей горе между даровыми гладиаторскими играми, колесничными бегами и травлей диких зверей на цирковой арене, дожидаясь очередной «анноны» – бесплатной хлебной раздачи от государства – и очередной подачки от господ кандидатов на замещение государственных должностей, скупавших по дешевке их – бедных, но свободных римских избирателей и граждан! – голоса. Сохранившаяся еще прослойка свободных городских ремесленников и арендаторов (видимо, не слишком малочисленная), не имела в пору юности главного героя данной книги особого общественно-политического веса и значения.

Но в Граде на Тибре существовала и еще одна, весьма денежная, сила, стремившаяся обрести политическое влияние, в котором ей до сих пор было отказано. Этих людей – богатых римских граждан, носивших, в качестве отличительного знака, золотое кольцо на пальце, но не принадлежавших к патрициату – именовали «всадниками» (по-латыни – еquitеs, «эквесами» или «эквитами»).