Владлен Шувалов
Рождение династии. Книга 1. Смута

Средство к этому было известное – донос. Людей Шуйского научили, что нужно сказать, чтобы их господа оказались в темнице, те так и поступили.

Уже в сентябре Борис приказал доставить на суд князей Андрея, Дмитрия, Александра да Ивана Шуйских. Оказались в тюрьме князья Татевы, Бекасовы, Урусовы, Колычевы.

Истязаний, допросов с пристрастием Годунов не допустил. Умел без битья пытать. Против Шуйских свидетельствовал их слуга.

Взяли под стражу знаменитого воеводу – победителя Батория князя Ивана Петровича Шуйского. Поставили перед судьями и князя Василия Ивановича. Слушал он, как уличает его в измене его же слуга, от стыда щеки горели.

Сказал судьям со слезами на глазах:

– Мыслимо ли этак клеветать? Слуга на господина? Ну, скажите, мог ли я участвовать в мятеже, занимаясь мирными делами в Смоленске?

Тут Шуйский повернулся к слуге:

– Много ли тебе платят за лжесвидетельство?

– Много! Больше, чем за верную службу твоему батюшке и тебе, скряга!

На том разбирательство дела Шуйских закончилось.

По окончании следствия князя Ивана Петровича Шуйского сослали в отчину его, село Лопатничи, с приставом из Лопатнич отправили на Белоозеро и там удавили; князя Андрея Ивановича Шуйского сослали в село Воскресенское, оттуда – в Каргополь и там также придали смерти. Василия Ивановича с братом Александром отправили в Бий-городок. Дмитрия с Иваном сослали в Шую. Князь Иван Татев отправился с приставом в Астрахань, Крюк-Колычев – в Нижний Новгород, Бекасовы – в Вологду.

Расправа с Шуйскими была кровавой, слова об измене добывались под пытками.

Царь Федор, который доверял Борису, даже и не подозревал, что делается его именем в его стране. Борису удалось представить ему дела так, что виновником распри получался митрополит Дионисий. Расправы над купцами, над боярами, подвигли митрополита Дионисия и крутицкого архиепископа Варлаама требовать суд над конюшим.

– Иоанн Златоуст наставляет нас, грешных, – сказал Дионисий, глядя царю в глаза. – «Душа благоразумная видит, что должно делать, не имея нужды во многих пособиях, а неразумная и бесчувственная, хотя бы имела множество руководителей, предавшись страстям, остается слепою». – Твой конюший, государь, алчет, как ненасытный волк, почестей и богатств. Он то, может, и умен, но душа у него слепая.

Честные бояре Шуйские погибают в темнице ради Борисовой алчности… За твою честь, царь, страдают. Ты греешь на своей груди, добрый наш господин, гада холодного, ядовитого. Упаси меня Боже напророчить, но как бы и тебе не пришлось изведать пагубной силы его яда.

Царь закрыл лицо руками и заплакал.

– Прости его, владыка! Прости Бориса! Он и впрямь алчен… Ты не мне, ты ему скажи, он опамятуется. Борис, ты слушай, слушай!

– Я слушаю, государь, – отвечал Борис. – Клевета она и есть клевета. Чем светлее уста, клевету произносящие, тем горше слушать.

– Он – совершенный бесстыдник, твой ближний боярин! – воскликнул Дионисий. – Все его свидетельства против Шуйских и других бояр – купленная на деньги ложь. Ты, государь, Богу молишься усердно, да Борис пожирает твои молитвы. От него, лжеца и тирана, произойдут в России великие бедствия.

– Тебя, владыка-краснослов, ожидает Хутынский монастырь, – сказал конюший. – Иди туда, откуда пришел. Будь достоин своего прозвища – Грамматик. Побереги слова для хвалы Господу, не трать на хулу.

Тогда встал перед царем архиепископ Варлаам и воскликнул:

– Царь! Ты безвольно и постыдно дал ослепить себя через женщину. Твой слуга творит беззакония твоим именем, а потому все казни, все темные убийства, совершенные слугой, падут на твою голову.

– Варлаам, поостынь! – сказал Годунов. – Для тебя приготовлена келейка в Антониевом Новгородском монастыре.

– Не боюсь тебя, Борис! Не боюсь принять смерть от тебя! Но запомни: все слезы, до единой капельки, отольются на тебе и твоем племени. Коли за себя не страшно, побойся за детей своих.

– Прости, государь, неразумных пастырей, – сказал Годунов Федору Ивановичу. – Я сыскал вместо них кроткого и мудрого. Имя ему Иов.

– Иов! – застонал Дионисий.

– Государь, это поп опричников! – вскричал Варлаам, но на него надвинулась стража, и тогда пошел он прочь от царя, отплевываясь, как от сатаны.

Царь с легкостью согласился заточить Дионисия в новгородский монастырь, а митрополитом был назначен Иов, верный союзник Бориса.

Через год, по настоянию Годунова и при активной поддержке царя, прибывший в Москву Вселенский Патриарх Иеремия II, нуждавшийся в материальной помощи, вынужден был согласиться на отделение русской церкви от Константинополя и создание Московского патриархата.

Но переговоры были очень тяжелыми. Когда патриарх Иеремия удостоился аудиенции в Кремле, царь щедро одарил его и всех его спутников, но в обмен за благодеяния предложил учредить в Москве отдельный патриархат, независимый от Царьграда.

Крайне религиозный царь Федор Иванович мечтал о независимости Московской церкви. Крепко засели в его голове слова монаха Елеазарова монастыря Филофея: «Москва – третий Рим и четвертому не бывать…»

Однако, Иеремия склонен был к единоличным решениям. Греки из его свиты были недовольны этим и жаловались на его трудный характер:

«такой патриарх имел нрав, что никогда не слушал ни от кого совета, даже от преданных ему людей, почему и сам терпел много, и церковь в его дни».

Появление патриарха в Москве поставило правительство перед выбором.

Оно могло отпустить патриарха без субсидий и тем самым утратить все возможности, связанные с первым посещением Руси главой вселенской церкви. Можно было одарить патриарха богатой милостыней, но история показала, что полагаться на словесные обещания византийцев нельзя. Московиты избрали третий путь: они решили задержать Иеремию и заставить его уступить.

Московские власти первым делом постарались надежно изолировать греков от внешнего мира. Приставы и стража никого не пускали к Иеремии, и самому ему запретили покидать двор. Даже на базар патриаршие люди ходили со стражниками. Изоляция патриарха не была мерой исключительно полицейской. Речь шла о религиозных разногласиях и чистоте вероучения.

Византийцев держали как пленников, но при этом обращались с ними самым почтительным образом и предоставили им всевозможные блага. Патриарху отвели просторные хоромы, убранные по-царски и пригодные для постоянных богослужений. Из дворца ему доставляли изысканную еду и обильное питье: три кружки хмельного меда – боярского, вишневого и малинового, ведро паточного меда и полведра квасу.

Между тем властители Кремля более не вызывали к себе византийцев и словно окончательно забыли про них.

Сколь бы тяжелым ни казалось московское гостеприимство, Иеремия по-своему ценил его. Испытав превратности судьбы, столкнувшись с предательством епископов, произволом иноверцев— завоевателей, изгнанный из собственной резиденции и ограбленный, престарелый патриарх, кажется, не прочь был сменить Константинополь на Москву.

Однажды Иеремия, беседуя с ближайшими советниками, заявил, что не хочет учреждать в Москве патриаршество, «а если бы и хотел, то сам остался здесь патриархом».

В окружении Иеремии были «люди недобрые и нечестные», и все, что слышали, они передавали толмачам, а те доносили самому царю.

Как только властям стало известно о пожелании патриарха, они прибегли к хитрой уловке. Патриарху постарались внушить, что его ждет в Москве блестящее будущее. «Владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы бы имели тебя своим патриархом».

Подобное заявление исходило не от царя и бояр, а лишь от приставов, стороживших патриарха. Иеремия попал в расставленную ловушку и, не ожидая официального приглашения, сказал приставам:

– Остаюсь!

Тайная дипломатия Годунова дала свои плоды, и вопрос немедленно был перенесен в боярскую Думу. Объявив о согласии Иеремии, царь Федор выдвинул ряд условий: «Будет, похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия, – читал дьяк царскую речь, – и ему быти патриархом в начальном месте во Володимире, а на Москву быть митрополиту по-прежнему; а не похочет… быти в Володимире, и на Москве учинити патриарха из московского собору».

Условия выдвинул, разумеется, не Федор, а правитель, прибегнувший к помощи сестры Ирины. Царица выступала фактически в роли соправительницы мужа, что трудно было согласовать с вековыми традициями Московии. Как значилось в документах, государь, «помысля с своею благоверною и христолюбивою царицею и великою княгинею Ириною, говорил с бояры» о патриаршестве.

Смысл приговора сводился к следующему. Иеремии дозволялось основать свою резиденцию в захолустном Владимире с тем, чтобы фактически главой Московской церкви остался митрополит Иов. Такое решение было обусловлено не только политическими соображениями.

Конечно, Борис не хотел жертвовать своим ставленником. Но на лицо были и более важные причины.

Став Московским патриархом, Иеремия получил бы возможность изменять московские обряды, следуя греческим обрядам. А это чревато было расколом. По этой причине Владимир был избран в качестве резиденции, а точнее, места ссылки для патриарха. Дьяки попытались купить согласие патриарха щедрыми посулами. Они обещали ему дорогие подарки, богатое содержание, города и области в управлении. В то же время Иеремии дали понять, что его не отпустят из Москвы, пока он не уступит.

Под конец с греками заговорили языком диктата. В результате патриарх уступил по всем пунктам, выставив единственное условие: чтобы его самого «государь благочестивый царь пожаловал, отпустил». Греки капитулировали, чтобы вырваться из московского плена. Иеремия представил властям подробное описание церемонии постановления патриарха. В соответствии с обычаем царю и Священному Собору предстояло выбрать «в тон» трех кандидатов в патриархи. После этого царь должен был утвердить на высокий пост одного из них.

Иеремия выполнил все предписания Годунова относительно «тайных» выборов и 26-го января 1589 года возвел Иова на московский патриарший престол.

По случаю учреждения патриаршества в Москве устроили грандиозный праздник. Во время Крестного хода новопоставленный патриарх выехал верхом на «осляте» из Фроловских ворот и объехал Кремль. Осла вел Борис Годунов. Процессию сопровождала многочисленная толпа. Первым патриархом стал митрополит Иов. Борис Федорович Годунов получил кроме поддержки царя и царицы Ирины еще одну мощную поддержку Русской православной церкви.

В конце 1597 года царь Феодор Иоаннович впал в тяжелую болезнь. 6 января близость смерти стала очевидной для всех. Ближайшее окружение государя собралось у его одра в ожидании последнего самодержавного волеизъявления – завещания о судьбе сиротеющей страны.

Патриарх Иов от лица всея земли обратился с этим вопросом к умирающему: «Государь! Кому царство, нас, сирот, и свою царицу приказываешь?»

Просветленный близостью кончины, Федор тихо ответил: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как Ему угодно – так и будет; и в царице мой Бог волен, как ей жить».

Слова были пророческими. Богу угодно было, чтобы судьбы Руси, окунувшейся вскоре в огненное искушение Смуты, текли вопреки всякому человеческому разумению.

Народ, услышав весть о смерти государя, толпами шел в Кремль. Все выражали свою глубокую скорбь. Многие горько рыдали. Феодор Иоаннович не оставил потомства. Он был последним царем из дома Рюрика, который 700 лет правил на Руси.

Потомки Рюрика – это князья Владимир Красное Солнышко, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Андрей Боголюбский, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван Калита верно служили осуществлению Божия замысла о России. Замыкали эту плеяду царь Иоанн Грозный и его сын царь Феодор Иоаннович.

Теперь Россия осталась без царя.

Вместе с великой печалью, поселились в головах людей и великие сомнения. «Как же жить теперь без царя?» – сокрушался простой московский люд. «Какие выгоды можно получить для себя, своей семьи и своего рода? – думали именитые бояре. Назревала большая склока, которая могла закончиться бунтом. Наиболее дальновидные бояре стали стягивать в свои московские владения боевых холопов из дальних вотчин.

Тяжелая проблема нависла над Годуновым. Он не хотел терять власть, которая была в его руках целых 14 лет. Если Земский Собор изберет другого царя, Годунов сразу же потеряет свое влияние при дворе. И тогда ни одна боярская группировка, пришедшая к власти, не только не захочет иметь его в качестве правителя, но ему вспомнят все беды, им учиненные, все гонения и обиды, а это уже изгнание и смерть.

Выход был один – если царица Ирина возложит на себя функции государыни.

Борис Федорович попробовал поговорить об этом с Ириной, но царица, еще не отошедшая от обрушившегося на нее горя, неожиданно резко ответила:

– Нет, Бориска, я не буду выдвигать своего права на престол. Всю жизнь прожила я под крылом Федора Иоанновича. Нет у меня государственных способностей, да и обещала ему на смертном одре уйти в монастырь. Так я и поступлю. Остаток дней своих я посвящу Богу и буду молитвами своими сопровождать бессмертную душу мужа моего!

– А как же я? – в отчаянии спросил Борис.

– Ты взрослый человек и опытный царедворец. Сам решай свою судьбу.

– Но ты ведь поддержишь меня, сестра?

– Я всегда буду рядом с тобой!

Федор Никитич Романов понял, что наступил его час. На русском небе взошла его звезда. Он остался единственным претендентом на царский трон. Все наиболее влиятельные боярские группировки разгромлены Годуновым и не могут заявлять о своих правах, остался только один не тронутый опалой самый мощный противник правителя – древнейший, богатейший и многочисленный род Романовых.

Еще при жизни Никиты Романовича Юрьева был заключен между ним и Годуновым договор «не чинить зла и неприязни Романовым». Этот договор до сих пор правителем выполнялся. Теперь наступил решительный момент борьбы. В народе распространился слух, что перед смертью царь Федор Иванович завещал «…передать скипетр старшему из рода Романовых Федору…».

Но находившиеся в тот момент у постели умирающего царя царица Ирина Годунова и некоронованный правитель царский шурин Борис Федорович Годунов крест целовали на том, что «ничего похожего не было».

Патриарх Иов, оставшийся «начальным человеком» на Москве в безгосударное время, оказался в очень тяжелом положении: от него и только от него зависело, как развернутся события. Свой выбор он сделал давно. Но важно было не только донести его до бояр, но сделать так, чтобы его услышал народ.

Он собрал высших иерархов Москвы. Говорил прямо и жестко:

– Святая церковь должна сказать свое слово за Бориса Федоровича Годунова. Борис Федорович при светлых царских очах безотступно с несовершеннолетнего возраста, и от премудрого царского разума царственным чинам и достояниям привычен. По смерти царевича Ивана Ивановича великий государь Иван Васильевич говорил: «Божьими судьбами царевича не стало, и я в кручине не чаю долгого живота. Полагаю сына своего, царевича Федора и Богом данную мне дочь царицу Ирину, на Бога, Пречистую Богородицу, великих чудотворцев, и на тебя, Бориса. Ты бы об их здоровии радел и о них промышлял. Какова мне дочь царица Ирина, таков мне и ты, Борис.

В нашей милости ты все равно как сын».

Иов замолчал, давая вдуматься каждому в произнесенные слова. Молчание было долгим. Никто, однако, не шелохнулся.

Глаза Иова из-под легких, прозрачных век смотрели внимательно. Не буравил он глазами лица, сидящих перед ним, и не ласкал, но так взглядывал, будто открылась перед ним в каждом лике премудрая книга, и он ту книгу прочитывал и узнавал из нее даже больше, чем каждый знал о себе.

– На смертном одре, – вновь зазвучал голос патриарха, – царь Иван Васильевич представлял в свидетельство духовника своего, архимандрита Феодосия, говорил Борису Федоровичу: «Тебе приказываю сына Федора и дочь Ирину, соблюди их от всяких зол». Когда царь Федор Иванович принял державу, Борис Федорович, помня приказ царя Ивана Васильевича, государево здоровье хранил как зеницу ока. О царе Федоре и царице Ирине попечение великое имел. Государство их оберегал с великим радением и учинял их царским именам во всем великую честь и похвалу. Государству же многое расширение.

Иов знал, кому он говорит. Каждый из сидящих перед ним, вел за собой многочисленную паству. И было ведомо Иову, что слова его, удесятеренные с амвонов церквей и соборов, дойдут до тысяч и тысяч православных. Зажгутся свечи в церквах, выслушав слово своего пастыря, почешут в затылке:

«Что там, – скажут, – уличные шепоты? Вот что глаголет святой отец. А?» Какой голос возразить поднимется? Кто посмеет сказать противное? А если и скажет, много ли смысла будет в том?

– Борис Федорович, – продолжал Иов, – окрестных прегордых царей послушными сотворил. Победил царя крымского. Под государеву высокую десницу привел города, которые были за шведским королевством.

К нему, царскому шурину, цесарь христианский, султан турецкий, шах персидский и короли многих государств послов присылали со многою честью. Все Российские царства он в тишине устроил, как и православное христианство в покое. Бедных вдов и сирот в крепком заступлении держал. Повинным изливал пощаду и неоскудные реки милосердия.

Голос Иова зазвучал, как говорено, было, аки дивная труба:

– Святая наша вера сияет во вселенной выше всех, как под небом пресветлое солнце, и славно было государево и государынево имя от моря и до моря, от рек и до конца вселенной. Да будет так и впредь.

На следующий день в патриарших палатах собрался малый собор для избрания государя. На этом соборе участвовал совет патриарха («освященный собор»), боярская дума, представители служивых людей и торгово-промышленного населения Москвы.

Обычно спокойный и выдержанный патриарх заметно нервничал: никогда еще не приходилось соборно решать такой важный вопрос. Он хорошо представлял, чем обернется предстоящий разговор.

Патриарх вышел на возвышение и когда затих возбужденный гомон, сказал:

– Высокородные бояре и князья, купечество и прочий люд московский! Веками соблюдались на Руси традиции: на смену одним государям приходили другие, но все они занимали престол по праву своего рождения и по праву наследования.

Бог принял к себе душу Государя нашего Феодора Иоанновича, прервав тем нить рода московских Рюриковичей. Не высказал перед кончиной царь воли своей о наследнике своем.

Ежели Бог не изъявил нам свою волю, то предстоит нам избрать Государя волею народа. Высказывайте свои мнения о людях высокородных и наиболее достойных управлять Державою нашей!

Из группы купцов, стоящих обособленно раздался голос: «Не знаем ни князей, ни бояр, знаем только царицу!»

Дьяк Василий Щелканов поспешил объявить:

– Царица приняла решение отойти от мира и принять постриг в монастыре. Сие решение Патриарх одобрил.

– Боярина Василия Шуйского на царство! – подал голос князь Мстиславский.

– Шуйского, Шуйского… – поддержало несколько голосов.

– Боярина Романова! Он прямой родственник покойного государя! – поспешили высказаться его сторонники.

Однако почти все понимали, что из всех московских князей и бояр настоящих кандидатов на престол только два: это были, во-первых, правитель государства и царский шурин Борис Федорович Годунов и, во-вторых, двоюродный брат царя Федора, племянник царицы Анастасии Романовны, старший из сыновей Никиты Романовича, Федор Никитич Романов.

Патриарх был на стороне Годунова и предложил собору избрать именно его.

За Годунова был патриарх, всем ему обязанный, патриарх, стоявший во главе управления. За Годунова было долголетнее пользование царскою властью при Феодоре, доставлявшее ему обширные средства везде: – в Думе, в приказах, в воеводствах. За него были люди, всем ему обязанные, которые могли все потерять, если правитель не сделается царем. Пользование царскою властию при Феодоре доставило Годунову и его родственникам огромные богатства, также могущественное средство приобретать доброжелателей; за Годунова было то, что сестра его, хотя заключившаяся в монастыре, признавалась царицею правительствующею, и все делалось по ее указу: кто же помимо родного брата мог взять скипетр из рук ее?

Наконец, для большинства, и большинства огромного, царствование Феодора было временем счастливым, временем отдохновения после бед царствования предшествовавшего, а всем было известно, что правил государством при Феодоре Годунов..

Речь Патриарха Иова была спокойна и убедительна:

Ведомо вам всем, чада мои, что прервался род Великих князей московских, род царей русских, наших государей. Но не исчезла их семья! Великим таинством небесным, – вскинул он палец, – увязал Господь сыновей великокняжеских и девиц простых православных, сделав из двух душ, двух телес одно! Дети наши не токмо отцам, но и матерям принадлежат, ибо они есмь продолжение союза, в котором двое – одно! Посему говорю вам, что нет ближе родича усопшему государю нашему Федору Иоановичу, нежели супруга его, Ирина. А через Ирину ближайшим родственником Борис Федорович Годунов выходит, ее брат единокровный.

Мужа сего вы знаете, ибо он с первого дня стал лучшим слугой государя, помогая ему во всех делах и замыслах, с ним рядом трудился не покладая рук на благо земли нашей, не жалея живота самого для величия православия. Коли своею волей и Божьей милостью изберете вы на царствие раба Божьего Бориса, ближайшего родственника усопшего государя и его верного слугу, то уверены, можете быть, что правление нового государя станет таким же, как и прежнего: мирным, сытным и благополучным. Подумайте, чада мои, желаете вы что-то менять в жизни державы нашей, ныне токмо богатеющей и растущей, али готовы сии достижения порушить?

Совершенно неожиданно для всех, Патриарха поддержал самый авторитетный из бояр Федор Никитич Романов. Он вышел вперед, разгладил бороду и сказал:

– Люди московские! Вместе с вами скорблю я о кончине Государя нашего и моего брата. Но в этот тяжелый для Руси час я хочу сказать, что если Господь сподобил нас избрать себе нового государя, то самый достойный среди нас Борис Федорович Годунов.

Он доказал это своим трудом на благо Отечества, своей мудростью и преданностью Государю. Ему и быть на царстве!

Федор Никитич сделал это не просто так. Во-первых, он показал Годунову, что он ему не соперник, а во-вторых, прекратил возможную склоку среди конкурентов.

Конечно, можно было бы поступить по-другому – просто заявить о своих правах на престол. Федор Никитич был уверен: большинство собравшихся его бы поддержало. Многие ненавидели Годунова, считали его безродным выскочкой, злобным и двуличным человеком, который никогда не забывал обид и не прощал врагов. Федор Никитич тоже не прощал подлости. Последним ударом, подло нанесенным Годуновым семейству Романовых, был местнический5 спор, который Федор Никитич Романов проиграл в Разрядном приказе князю Федору Андреевичу Ноготкову-Оболенскому.

Решение Годунова полностью удовлетворяло амбиции князя Федора Андреевича и ставило его «местами больше» не только Федора Никитича Романова, но и его деда – отца царицы Анастасии Романовны. Этим самым как бы перечеркивалось правительственное значение рода Романовых, основанное на родстве с прежней династией. Сейчас Федор Никитич сделал вид, что зла он не помнит.

Замысел был прост: если высокое собрание откажет Годунову, то царем быть ему, Федору Никитичу Романову.

Поверил ли ему Годунов? Скорее всего, нет. Ему хорошо были известны боярские интриги. Но он тоже решил сыграть в благородство.

На просьбу Патриарха Годунову принять скипетр, Борис ответил:

– Мне никогда и на ум не приходило о царстве; как мне помыслить на такую высоту, на престол такого великого Государя моего, моего пресветлого царя? Теперь бы нам промышлять о том, как устроить праведную и беспорочную душу пресветлого Государя моего, царя Феодора Иоанновича, о государстве же и о земских всяких делах промышлять тебе, государю моему, отцу, святейшему Иову Патриарху, и с тобою боярам.

А если моя работа, где пригодится, то я за святые божие церкви, за одну пядь Московского государства, за все православное христианство и за грудных младенцев рад кровь свою пролить и голову положить.

С этими словами твердой поступью вышел Борис Годунов из патриаршей палаты.

Решение так и не было принято. Патриарх Иов повелел отложить дело до тех пор, пока исполнится сорок дней по Феодоре и пока съедутся в Москву все духовные лица, которые на великих соборах бывают, весь царский синклит всяких чинов, служивые и всякие люди. От каждого города должны были быть по осьми и десяти человек, дабы весь народ решил единодушно, кого должно возвести на престол».

Сам же Патриарх с духовенством, боярами и гражданами московскими крестным ходом отправились в Новодевичий монастырь просить царицу благословить брата на престол, потому что при покойном царе «он же правил и все содержал милосердым своим премудрым правительством по вашему царскому приказу».

17 февраля 1598 года выборные из числа 457 человек собрались к патриарху; между выборными многочисленнее других было духовенство, зависевшее от патриарха и служивые люди, более всего московские, расположенные к Борису.

Собор постановил: «неотложно бить челом государю Борису Федоровичу, а опричь государя Бориса Федоровича на государство никого же не искати».

* * *

Двадцать второго февраля Москва разразилась веселым перезвоном колоколов, и Новодевичий монастырь поддержал эту радостную мелодию, еще даже не зная причины праздника. Однако, в районе полудня на дороге из столицы показалась многолюдная процессия. Во главе крестного хода выступал сам православный патриарх Иов.

Хоругви и кресты несли епископы. За спинами священников теснились бояры в шубах и ферязях и простой люд в тулупах и зипунах.

Все они, несмотря на мороз, шли с обнаженными головами.

Миновав ворота монастыря, процессия повернула к келье отрекшейся от престола государыни.

Патриарх со старшими иерархами и несколькими боярами вошли в дом, поднялись наверх.

Брат с сестрой молились, стоя на коленях перед образами, однако патриарх не стал ждать, ударом посоха обратив на себя их внимание:

– Я пришел к тебе, раб Божий Борис, сын Федора! Я принес тебе волю Божию, слово народа русского и выбор всех земель православных! По единодушному решению Земского Собора и с благословения Божьего ты, чадо мое возлюбленное, избран правителем всего нашего православного царствия!

– Но я… я не хочу этого, отче, – мотнул головой все еще стоящий на коленях конюший. – Впервые в жизни мне легко и спокойно, отче! Моя душа чиста покоем и молитвою, мои помыслы легки и возвышенны. Я обрел свой дом, отче, и не желаю возвращаться в мирскую суету.

– Ты христианин, раб Божий Борис, – ответил ему святитель. – Долг христианина есть служение! Служение по силам, а не по желанию. Слабым дано служение в молитвах, сирым – служение в труде, достойным – служение в защите слова Божьего и земель православных! Именем Божьим я призываю тебя, раб Божий Борис, не к покаянию, а к служению! Встань и прими ношу свою! Прими державу, тебе доверенную! Оберегай ее, обороняй и расти!

– Я недостоин, отче, – остался на коленях Годунов. – Я слаб, я устал, я хочу покоя.

– Господь избрал тебя! – ударил посохом патриарх. – Господь даст тебе силы! Встань, раб Божий, и прими доверенную тебе ношу!

Однако первой поднялась Ирина, подошла сзади к брату и положила руки ему на плечи:

– Хватит уже, Боря. Нет в мире человека, каковой справится с сей долей лучше тебя. Нет никого более достойного, знающего и умелого. Как любящая сестра, я отпускаю тебя. Как государыня всея Руси я благословляю тебя. Иди и правь, Борис. Такова Божья воля!

Конюший поднялся, повернулся к сестре, и они опять уперлись друг в друга лбами. Немного так постояли, затем обнялись, и Борис Годунов повернулся к патриарху:

– Я склоняюсь пред Божьей волей и подчиняюсь решению Земского собора.

– Он согласен… – повернулся вниз по лестнице один из архиереев.

– Он согласен… – весточка и з у ст в у ста побежала вниз и наружу. – Он согласен!

– Он согласен!!! – громко крикнул с крыльца кто-то из бояр, и тысячи людей разразились криками радости. – Борис согласен!

Любо государю Борису Федоровичу! Сла-ава-а-а!!!

Конюший склонил голову под благословение, поцеловал руку патриарха. Люди расступились, освобождая путь, и святитель вместе с избранным царем вышли к людям, поклонились на три стороны и во главе крестного хода направились в Москву.

Там, в Успенском соборе, Борис отстоял благодарственную обедню, однако входить в царские покои отказался и, ко всеобщему изумлению, уехал обратно в Новодевичий монастырь, к сестре. Только спустя полгода, 1 сентября 1598 года Борис венчался на царство. Федор Никитич проиграл, но борьба за престол продолжалась и после того, как Борис был наречен царем.

Патриарх Иов и московский народ просят Бориса Годунова на царство

Начало царствования Бориса вызвало сначала всеобщее одобрение. Царь заботился о бедных, жестоко преследовал «злых» людей, приглашал на русскую службу иностранцев и предоставлял льготы заморским купцам. Свое внимание он обращал более всего на устройство внутреннего порядка в стране. Но, увы, при всем том, новый царь не отличался государственной дальновидностью.

Он оказался первым в России «бескнижным» государем, то есть практически безграмотным, едва владеющим «письмом» и «цифирью». Отсутствие образования, несмотря на наличие здравого смысла и ума, не давало ему возможности стоять над боярским окружением.

Но главное – он совершил самую большую в своей жизни ошибку: будучи избранным на царство Земским Собором, ему следовало крепче держаться за свое значение земского избранника, а он старался пристроиться к старой династии, нередко используя для этого местнические споры в подведомственном ему Разрядном приказе. Это вызвало возмущение и гнев родовитых дворян, много натерпевшихся при Грозном и теперь желавших ограничения всевластия избранного царя.

Разрыв с многими боярскими родами поставил Бориса и его родню в опасное положение тем, что лишил их поддержки в боярстве. Годуновы стали одиноки. Старая княжеская знать не признавала их за своих, считая «безродными выскочками».

Борис, чувствуя недовольство бояр и опасаясь за свою власть, создал сеть полицейского надзора, опорой которой были доносы и клевета. Начались опалы, пытки, казни. Доносчиков царь Борис жаловал своим великим жалованием, иным давал поместья, а иным жаловал из казны. И «от тех наветов в царстве была великая смута, друг на друга люди доносили, и попы, и чернецы, и пономари, и просвирницы.

Да не только эти люди, но и жёны на мужей доносили, а дети – на отцов, и от такого ужаса мужья от жён своих таились. И в тех окаянных доносах много крови пролилось неповинной: многие от пыток померли, иных казнили, иных по темницам рассылали, дома разоряли; ни при каком государе таких бед никто не видел».