Владислав Крапивин
Бабочка на штанге

«Вермишель быстрого реагирования»

Ночью прогремел еще один ливень. Я осторожно встал на подоконник, приоткрыл наверху узкую форточку. Я же не нарушал маминых запретов, просто сделал щель. Чтобы опять запахло дождем и тополями. Потом свалился на тахту и заснул.

Утром улица сверкала – отмытая такая и свежая. Мои кроссовки хлопали по лужицам на асфальте – брызги кусали за ноги, а солнечные зигзаги разлетались по кюветам с одуванчиками. Впереди меня шагала тощая темно-синяя тень.

Дежурные у входа не стали придираться и цапать за плечи. Наверно, потому что без формы оказался теперь не я один. То и дело проскакивали в школу пацаны в разноцветной одежке и с голыми ногами. И малышня, и такие, как я. В коридоре перед «математическим» кабинетом тусовался наш шестой «Б». И тоже кое-кто был без формы. Бабаклара, например, в пятнистых бриджах и рубахе с немыслимым узором.

Мама Рита оказалась здесь же, беседовала с молодым математиком Геннадием Валерьевичем.

– Здрасте, Мам… Маргарита Дмитриевна. Здрасте, Геннадий Валерьич! А правда, что сейчас контрольная?

– Здрасте. А вы, юноша, не знали?

– Знал, но надеялся: вдруг вы передумаете?

– Увы, это не я, а гороно. Судьба неумолима, друг мой, – посочувствовал мне Валерьич. И опять повернулся к Маме Рите: – Какие они сегодня у вас разноцветные…

– Да… Вчера я необдуманно выпустила джинна из бутылки.

– Нормальных детей выпустили. А то похожи на официантов из «Метропля»…

– Но ведь форма дисциплинирует!

– Боже мой, какой ду… душевно тупой теоретик пустил в обиход эту фразу! Каждому свое! Солдаты должны выглядеть как солдаты, милиция как милиция, а дети как дети… Ох, как мы в наше время ненавидели синюю робу с оловянными пуговицами и клеенчатыми нашлепками на рукавах!..

«Хороший мужик, – подумал я. – Но если не решу уравнения, двойку все равно вклепает. Он, как и мы, жертва системы…»

А Чибиса не было. Ни в коридоре, ни в кабинете. Лишь перед самым звонком он появился в дверях. С бинтом на щиколотке. Я – к нему.

– Что с тобой?

Он чуть прихрамывал.

– Симулировал растяжение связок. А то тетя Ага бдительно следит, чтобы я выполнял весь комплекс утренних упражнений. Обрыдло…

– Тяжкая у тебя жизнь…

– Да не-е! Вполне нормальная… Книжку принес?

Я вытащил из рюкзака сочинение Мичио Накамуры. Моя постоянная соседка Лёлька Ермакова понимающе сказала:

– Садитесь вместе, если у вас какие-то дела. Я пересяду к Светлане Баковой, она одна…

– Хитрая! А у кого я спишу контрольную?

Я не однажды сдувал у Лёльки математику, потому что был туп в расчетах и формулах, как «перезрелый кочан».

Белобрысая добродушная Лёлька покачала зелеными сережками:

– Про параллельные миры читаешь, а простые правила по математике не можешь выучить.

– Ну и что? Великий Эйнштейн придумал теорию относительности, а простых формул тоже не помнил. Его в детстве звали «тупеньким»!

– Ты разве уже Эйнштейн?

– А ты не знала?!

Контрольная оказалась нетрудная. В задачке по определению вероятности я разобрался сам, а кое-что специально для меня решила Лёлька (вообще-то у нее был другой вариант). Обошлось.

День – субботний, поэтому четвертым и пятым уроками была физкультура. На школьном дворе. Бег на шестьдесят метров и прыжки в длину. Чибис, покачивая ногой, объяснил про растяжение и уселся в сторонке, верхом на гимнастическом бревне. Галина Антоновна посмотрела на него и решила:

– Тогда гуляй домой. Не разлагай своим праздным видом коллектив.

Я заикнулся было про больное горло, чтобы тоже «гулять», но Галина Антоновна сказала:

– Великий Станиславский в таких случаях кричал: «Не верю!» У тебя, Ермилкин, актерского мастерства – ни на грош.

Чибис помахал мне рукой и удалился, сдержанно прихрамывая. Он-то Станиславскому, наверно, понравился бы. А мне пришлось бегать и прыгать. Но все кончается. Через час, отпущенные, «так и быть, пораньше», мы похватали с травы рюкзаки – и по домам.

У Лёльки был большущий рюкзак, с чем-то тяжелым.

– Что там у тебя?

– Два электрических утюга, наш и соседкин. Я их на большой перемене забрала из мастерской, тут рядом…

– Давай, – сказал я.

Раньше я никогда не провожал Лёльку и вообще не ходил из школы с девчонками. Не ради какого-то принципа, а просто не случалось. Но сейчас я был благодарен Лёльке за контрольную.

– Возьми, – согласилась она. – А твой давай мне…

– Управлюсь с двумя.

Лёлька жила недалеко, но в том квартале, где я бывал редко. За логом, в районе Большое Городище, на улице Энгельса. Мы пошли через мост на Камышинской. Я шевелил плечами под лямками и один раз покряхтел.

– Тяжело?

– Ни капельки…

– Станиславский закричал бы: «Не верю!»

– Пусть он это своей жене кричит!

– Но он же давно умер!

– Тем более…

Скоро мы пришли к деревянным воротам с калиткой.

– Может, зайдешь? Хочешь чаю?

– Спасибо. Не хочу…

Я уронил в молодую сурепку рюкзак с утюгами, сделал «под козырек» (хотя козырька не было) и облегченно зашагал обратно. Хотелось оглянуться, но я почему-то стеснялся. Впереди, по бугристому асфальту с проросшими подорожниками, опять шагала моя тень – теперь съеженная, короткая. К подошвам липла тополиная кожура.

Я снова вышел на мост. Подскочил, лег животом на чугунные перила. Внизу, в загустевшей зелени, урчала почти невидимая речка Туренка (или иногда говорили «Тюменка»). Валялся в кустах ржавый кузов какой-то допотопной легковушки. Я вспомнил про «мазду» (правый руль), но прогнал боязливость.

За спиной проскакивали машины, в том числе и грузовые. Мост потряхивало. А потом кто-то тряхнул и меня. Толкнул, вернее. Легонько так, вежливо, под локоть.

Я съехал животом с перил, оглянулся.

Рядом стояли двое пацанят. Вернее, мальчик и девочка. Лет семи-восьми. Довольно потрепанного вида. Ну, девочка еще туда-сюда, хотя бы умытая. В клетчатом платьице, в простеньких колготках с дыркой на колене, с коротенькими, но толстыми косами, поверх которых курчавились завитки бронзового цвета. Круглолицая, светлоглазая… А мальчишка был в полинялом трикотажном костюме с пузырями на коленях и с перемазанными щеками. Глаза – густо-коричневые, с тенью от висков до переносицы. И… требовательные такие глаза.

Мальчишка сказал тихо и сипло:

– Послушай… ты можешь сделать доброе дело?

Вот вопросик!

– Ну… вообще-то могу, наверно. Смотря какое. Автомобиль подарить не могу…

– Не надо… – по-прежнему сипло отозвался мальчик. Он глядел на свои расхлябанные босоножки (из них торчали голые пальцы, и мальчик шевелил ими). Уши у него были большие и остроугольные, как у эльфов из мультиков. – Можешь дать пять рублей?

Подумаешь, «доброе дело»! Сейчас даже нищим подают десятку! А билет в автобусе стоит двенадцать рублей и обещают добавить еще! У меня же – вчерашняя добыча, двести пятьдесят!

Я достал блестящую монетку.

– На…

Он взял немытыми пальцами и тут же отдал девочке. А та вдруг заулыбалась, хорошо так.

– Спасибо… («Спа-аси-ибо», – получилось у нее протяжно и мягко).

– На здоровье!.. – хмыкнул я.

Но сразу уйти было неловко, они смотрели, будто собирались еще что-то сказать. И я спросил:

– А вам они зачем, эти деньги? Даже на жвачку не хватит… (Хотя какое мое дело?)

Они заговорили разом (голос мальчишки сделался чище):

– Это не на жвачку, это собаке…

– Она маленькая еще, почти щенок…

– Мы ее подобрали…

– А щенкам ведь надо теплую пищу, хоть раз в сутки… У нас было всего два рубля, а надо семь…

– Мы покупаем вермишель…

– Которая для быстрой варки…

– А! – догадался я. – «Вермишель быстрого реагирования»!

Они одинаково заморгали. Непонимающе. Я хмыкнул и подробно объяснил:

– У меня есть сестра. Такая вот, вроде вас. Однажды заварила себе эту вермишель, решила стать самостоятельной. Ну и почти сразу у нее скрутило живот. Целый час не слезала с горшка… Хотя виновата была не вермишель, а то, что сестрица перед этим стрескала четыре соленых огурца и запила пол-литрой молока. Но она все равно выла до вечера: «Это из-за нее…» Вот отец и сказал: «Написано – вермишель быстрого приготовления. А на самом деле – вермишель быстрого реагирования»…

– Ага, есть такие военные части, – серьезно уточнил мальчик.

А девочка добавила:

– Наш Бумсель так не реагирует. Лопает и миску вылизывает до полной медицинской чистоты…

– Я тоже, – признался я (ребятишки мне нравились). – Если дома нет готовой еды, завариваю и лопаю сразу две порции. И вылизываю…

– И мы… – сказал мальчик опять сипловато. – Если едим вместе с Бумселем. Когда ее много. Она нам нравится…

– Потому что называется так же, как мы…

– Это как? – не понял я. – Вы кто? Десантный спецбатальон?

– Да не-е… – стеснительно сказал мальчишка и пошевелил пальцами в сандалиях. – Там на пакете имена написаны…

Девочка объяснила понятнее:

– На упаковке два поваренка и подпись: «Александра и Софья». Как мы. Я – Софья, а он… ну, конечно, не Александра, а мужского рода, но все равно похоже – Александр…

Я вспомнил: действительно, все это было на пакетах с вермишелью, которые я и мама покупали иногда в магазине «Тамара».

– А у вас тут где магазин?

– Недалеко, – почему-то заторопились они (Александр – сипло, Софья – звонко). – На Библиотечной улице… Круглосуточная продажа… Там всякие продукты…

– По пути, – сказал я. – Пошли…

Было не совсем по пути, но мне почему-то не хотелось расставаться с этими ребятишками так сразу. Александр – он был непонятно какой, а Софья… в ней чудилась деловитая такая ласковость. Вроде как у Рины Ромашкиной из поселка Колёса (только Рина – большая, и где она теперь…). Мне даже подумалось: «Вот была бы наша Лерка такая».

– Пойдем! – обрадовались они.

Александр даже попытался взять меня за руку, но тут же застеснялся и отскочил.

Мы перешли по мосту в сторону Крупской, свернули вдоль лога, затем направо, на Библиотечную. И… остановились. Всю улицу, от забора до забора, заливала широченная лужа. Ночные ливни постарались!

Асфальтовые тротуарчики прятались под водой. Лишь прошлогодний репейник нахально торчал над синей поверхностью.

– Вот это да!.. – шумно прошептала Софья. – Тихий океан…

Александр тряхнул ногами, скинул босоножки. Одну за другой перебросил их через лужу (было метров семь). Подступил к Софье:

– Давай перетащу…

– Пуп развяжется… – вздохнула та.

– Ну и ладно. Мой ведь пуп, не твой…

Я сдернул кроссовки и носки, протянул Александру:

– Возьми, перенесешь. А я – Софью.

Они не спорили. Софья оказалась не тяжелая, вроде Лерки. И так же, как та при переправах через ручьи и лужи, ухватила меня за шею. Будто я таскал ее много раз. Глубина была по щиколотку, а кое-где и выше. Я ступал осторожно. Александр с напряженным лицом ждал «на том берегу». Посреди лужи Софья щекочуще шепнула мне в ухо:

– Тебе не тяжело?

– Вот еще… Ты как эта… колибри…

Перешли. Софья скакнула у меня с рук, я обулся. Александр насупленно сказал:

– А магазин – вот он… – и вытянул руку к одноэтажному кирпичному дому столетней постройки. – А… знаешь что? Ты не мог бы… раз уж пришел… купить вермишель? – Он протягивал мне мою монетку и еще двухрублевую денежку.

– Ну… могу… А сами-то вы что?

Софья сказала:

– Там продавщица такая… не то что сердитая, а всегда пристает с разговорами. Санчик один раз ей сказал: «Не ваше дело», а она сразу: «Давно в милиции не был, да?»

Я взял денежки и шагнул к магазину.

Наш город – удивительный. Рядом с новыми кварталами – старина. Пройдешь между вполне столичными многоэтажками, а за ними – деревенский квартал. Можно увидеть рядом стеклянный супермаркет и магазинчик, похожий на купеческую лавку. Вот этот был как раз такой, «старорежимный». Внутри пахло копченой рыбой и печеньем. Толстая продавщица ворочалась на фоне полок с банками-бутылками, как башня линкора. Пакетики с вермишелью я увидел сразу, под стеклом прилавка.

– Пожалуйста… вот это… – И вдруг добавил: – Четыре штуки.

Продавщица почему-то хмыкнула, но сразу подняла стекло. Достала что нужно. И сказала с неласковой догадливостью:

– Для Соньки-Саньки небось?

– Ну… и что? – слегка ощетинился я. – Разве нельзя?

– Дак на здоровье… А то бабка их совсем заморила… – Она заскрежетала кассовой машиной музейного вида.

– И еще кока-колу… литровую.

– Литровую так литровую… – Она полезла в холодильник, тот шатнулся. Задом выдвинулась обратно. И спросила: – А ты им кто?

– Прохожий… – буркнул я. И почему-то не сдержался: – Вам-то зачем знать?

– Да ни за чем. Только очень ты невоспитанный. А еще пионер… или кто вы там сейчас…

– Сейчас мы там беспартийные, – сообщил я, сгребая пакетики и бутылку. – Извините за невоспитанность…

Шагнул под жаркое солнце.

– Уй… сколько накупил!.. – распахнул глаза Санчик. И на лице прочитался вопрос: «Это, что ли, все нам?»

– Чтобы лишний раз не ходить к сердитой торговке, – объяснил я. – Ваш Бумсель ведь не только сегодня запросит есть.

Брикеты я отдал ребятам, а у бутылки «свернул голову». Глотнул шипучий холод. Вот благодать-то! Дал запотевшую бутылку Санчику.

– Пейте… Осторожнее только, не наскребите на себя ангину… – Это я вспомнил, как мама говорит Лерке, когда та подвывает от нетерпения, хватая холодную бутылку.

Они по очереди присосались к горлышку. Потом Софья протянула бутылку мне:

– Спасибо…

– Оставьте себе, – сказал я. – У меня дома есть в холодильнике. – И подумал: «Если Лерка еще не выдула».

– Спасибо, – опять сказала Софья. И вдруг спросила: – Хочешь посмотреть нашего Бумселя?

Я, по правде говоря, не очень хотел. Совсем не хотел.

– Не-а… Понимаете, я не люблю собак. Меня, когда я был такой, как вы, даже меньше, покусали несколько псов. Налетели на пустыре… Я даже заикался целых полгода… Какая там любовь!..

Они посмотрели друг на друга. Разом вздохнули и заговорили наперебой:

– Да он совсем не кусачий!

– Он игручий… И маленький еще!

– Он каждому человеку радуется!

– И тебя всего оближет!..

Оказаться облизанным какой-то подозрительной псиной (пусть и не кусачей) – вот радость! Но… день был такой, что домой не хотелось. И оставлять этих ребятишек не хотелось. Я чувствовал: они огорчатся, если я сейчас отвалю в сторону. Хотя чего им еще нужно? Вермишель я им купил, даже с запасом… А мне чего надо от этих «мелких представителей человечества»?

Может, дело в том, что они похожи были на подшефных малышей девочки Рины?

А что мне Рина? Небось и не помнит. («А был ли мальчик?») Почти год прошел…

На ходу я достал мобильник:

– Мама!.. Ты меня не теряй, я погуляю с ребятами… Нет, не с классом. Я тут познакомился на Крупской с местными жителями… Мама, никакие не хулиганы! Милые, ин-тел-ли-гентные дети лет семи-восьми. Лерке бы брать с них пример! Они хотят показать мне своего щенка… Буду преодолевать свою собакофобию… Нисколько не голодный! Приду через час и съем три порции блинчиков с морковью…

Санчик и Софья смотрели на меня с веселым удивлением. Я внушительно объяснил:

– Мама любит порядок. Такое правило: «Гуляй где хочешь, но держи меня в курсе».

Софья осторожно сказала:

– Ты ведь уже большой…

– Для кого? Для вас или для мамы?

Они понятливо посмеялись. Но тут же Саньчик серьезно объяснил:

– А мы с бабкой живем.

– С бабушкой… – уточнила Софья. – Потому что мама и папа на Севере, по контракту. До сентября…

– Может, заработают деньжат, купим хоть комнату в коммуналке. Заначка уже есть, – взрослым тоном сообщил Санчик.

– Только деньги дешевеют, а квартиры дорожают, – в тон ему добавила Софья.

Внешне они были совсем не похожи друг на друга, а в интонациях угадывалось что-то общее. Понятно, что брат и сестра. Однако видно, что не близнецы. Интересно, кто старше?

– Вы учитесь? В каком классе?

– Сончик еще ни в каком, осенью пойдет в первый. А я – во второй, – охотно разъяснил брат.

Итак, он – Санчик, а она – Сончик. Или, наверно, Соня. В самом деле, Софья – это как-то громоздко.

– А зато я лучше Санчика читаю, – простодушно похвасталась мне Соня. И показала брату кончик языка.

Санчик не обиделся (видать, не впервой). Разъяснил:

– Ничуть не лучше. Просто я люблю слушать, когда читают вслух. Мне тогда лучше представляется, что в книжке…

Я проявил вежливый интерес:

– А что читаете?

– В эти дни – про Робинзона, – солидно откликнулась Соня.

Ого! Образованные детки!

Санчик сказал:

– Хорошо, что сейчас вечером светло. Можно читать на дворе. А то в доме бабка на это ругается, говорит, что спать не даем…

Я забеспокоился:

– А на меня бабка не заругается? Скажет: появился тут неизвестно кто и откуда…

Они опять заговорили наперебой:

– Да не-е… Она с чужими вежливая…

– Да ее и дома нету…

– Она вахтером работает…

– На круглосуточном дежурстве…

– В общежитии студентов на улице Красина…

Общежитие было мне знакомо – с нашим домом совсем рядом.

– А вы что? Целыми сутками одни живете?

– Почему же одни? – удивилась Соня. – Друг с дружкой.

– И с Бумселем, – добавил Санчик. И почему-то вздохнул.

Они шли по обе стороны от меня и часто брали за руки. И быстро поглядывали снизу вверх, будто опасались, что я сейчас передумаю и поспешу домой (где блинчики с морковкой). Санчик продолжал объяснять:

– А еще у нас есть сосед. За забором. Дядя Кирилл…

– Да! Он нам воду дает из своего колодца, – подтвердила Соня.

– Когда трезвый… – уточнил Санчик.

– Он довольно часто трезвый, – заметила Соня.

«А куда мы идем?» – подумал я.

Места были вроде бы совсем недалеко от моей улицы, но в то же время – не мои места. То есть я бывал в них очень редко. Просто незачем было ходить здесь. Ну, проскакивал иногда на велосипеде, так, из любопытства, может, раз в году. По правде говоря, мешало еще и опасение: часто посреди улиц гуляли крупные псы – похоже, что бездомные. Правда, вели они себя добродушно, ни разу на меня не гавкнули, но все-таки сидело во мне прежнее опасение («п-прежнее оп-пасение»)… Впрочем, сейчас псов не было. И прохожих не было. Солнечная, пересыпанная желтыми лютиками пустота. Только где-то далеко орал петух.

Бумсель

Свернули в Кольцовский переулок, пошли вдоль осевших в лопухи домов с тяжелой резьбой над окнами. И опять оказались на краю лога. Это было его небольшое ответвление, «аппендикс». В лог, в кленовые заросли уходила кривая деревянная лестница. А из кленов торчали две шиферные крыши, и над ними, на столбе, отражала солнце белая тарелка телеантенны.

Да, в этом месте (которое называлось «ул. Городищенский лог» – табличка на столбе у лестницы) я бывал и раньше, раза два. И думал: «Прямо бразильские фавелы какие-то. Кто здесь живет?» И вот оказалось, что живут мои новые знакомые. С бабкой, псом Бумселем и соседом дядей Кириллом (который иногда трезв).

Санчик и Соня проскочили вперед, стали спускаться по шатким ступеням. Оглядывались на меня – будто готовы были подхватить, если оступлюсь. Но я старался ступать ловко – не привыкать, мол. Хотя внутри шевелилась боязнь (вроде как у белого человека перед хижинами туземцев).

Слева, из кустов зацветающей черемухи, донесся хриплый лай. Я вздрогнул. Санчик и Соня заговорил взахлеб:

– Не бойся!

– Это не Бумсель!

– Это Тушкан дяди Кирилла!

– Он на цепи, он не выскочит!

– Да он и не злой, только хриплый!.. Тушкан, тихо ты, тут свои!

Тушкан поверил и умолк.

Лестница привела в зеленую полутень, на заросшую лебедой площадку. Лебеда была влажная. На краю площадки оказалась калитка в изгороди из разномастных досок. Санчик ударил ее плечом.

За калиткой был довольно просторный двор (а сверху его и не разглядеть). С облезлым домом в три окна, с грядками, с сараем. От крыльца к сараю тянулась веревка, на ней сушились пестрые половики и клетчатая юбка. Санчик и Соня нырнули под половики, поманили меня, и мы оказались за сараем – между бревенчатой стенкой и покрытым чертополоховой чащей откосом. За стенкой послышались громкие взвизгивания. Кто-то нетерпеливо скребся в крохотную, как корабельный люк, дверцу.

– Сейчас, сейчас!

Санчик выдернул из щеколды сучок. Дверца люка опрокинулась в траву. Из квадратной дыры вылетело что-то… вроде как пушечное ядро, обросшее черной шерстью.

Ядро ликующе верещало и ухитрялось прыгать на грудь сразу Санчику, Соне и мне. Я был в одну секунду облизан от кроссовок до ушей и едва устоял на ногах.

– Бумсель! Фу!.. Тихо ты! Кому говорят! Смирно, балда! – вопил Санчик, уворачиваясь. – Сидеть!

Бумсель пронесся вокруг нас по стремительной орбите и вдруг сел на задние лапы. А передними замахал перед грудью. Вот, мол, какой я послушный…

Теперь появилась возможность его разглядеть. Курчавого и косматого.

Наверно, это был пудель. Скорее всего, не чистокровный, а со всякими примесями. Виделось в нем что-то и от терьера (который живет у наших соседей и которого я вежливо обхожу стороной). Мордашка бородатая такая… А глаза как блестящие черные маслины. Здесь была тень, но в глазах Бумселя все равно горели солнечные точки. Из-за спины его разлетался мусор – там бешено вращался похожий на мохнатую кочерыжку хвост. Два пучка шерсти, заменявшие уши, то вставали торчком, то падали на глаза.

Сразу же я понял, что в этом существе нет ни капли зла. Что никогда оно не рыкнет на меня, не оскалит зубы, не ощетинится. Что в нем только веселье, любовь и счастье от того, что рядом есть приласкавшие его люди. Что оно готово всего себя отдать этим людям, слиться с ними в порывах радости…

Я засмеялся, ухватил пуделя под мышки, как игрушку, опрокинул на спину. А он вертелся и лизал мне кисти рук. Оказалось, что у него почти голый розовый живот. Я поскреб его, и Бумсель восторженно задергал задними лапами. Затем вскочил, выписал по траве восьмерку и сел против меня с веселым ожиданием. И опять – мусор из-под хвоста.

– Где вы нашли такое чудо? – спросил я.

– Оно само нашлось, – объяснил Санчик. – Первого мая. Мы идем, а он вдруг за нами. Из-за угла. Потому что мы жевали ватрушку. Дали ему, и он тогда совсем прилип. Не отходит никак. Говорю: «Иди домой к своим хозяевам!» А хозяев, наверно, нету, потому что он тощий и в репьях… Я даже бросил в него старой туфлей, чтобы отстал, а он схватил ее, потрепал и несет мне…

– Так и пришел к нам… – вздохнула Соня. – Бабка сразу кричать начала: «Чтобы я его в доме не видела!» Еле упросили: пусть поживет в сарае, где раньше куры жили… Она говорит: «Только недолго. И кормите сами, у меня не собачий интернат…» Вот и кормим…

– Чем сумеем, – добавил Санчик. – Сонь, давай разжигать.

Я увидел, что у них тут целое хозяйство. В лебеде была сложена из кирпичных обломков печурка. Рядом лежал фанерный ящик. Из-под него Соня достала закопченный котелок и несколько мисок. У стенки сарая, под влажной мешковиной, – мятая канистра. Соня и Санчик нагнули ее над котелком, и забулькала вода. Оказалось, что холодная. Потом они умело загрузили печурку щепками и стеблями сухого бурьяна. Бумсель с интересом следил за этими делами. Санчик достал из-под кирпича зажигалку, чиркнул. Огонь загудел сразу. Соня поставила котелок на жестяную конфорку.

«Натуральное хозяйство», – подумал я и спросил:

– А дома-то разве нельзя воду вскипятить? Наверно, быстрее получилось бы…

– Что ты, – насупленно отозвалась Соня. – Бабка увидит по счетчику, что плитку включали, раскричится…

– А газа нет?

– Какой здесь газ… – по-взрослому вздохнула Соня. И вдруг глянула как-то скомканно. – Клим… – Они уже знали, как меня зовут.

– Что?

– Клим, а можно мы не только для Бумселя… а еще и для себя сварим?

Господи, какой же я болван! Почему не понял сразу, что они голодные не меньше, чем пес!

– Варите, конечно! А я… тоже с вами перекушу, ладно?

Мне подумалось, что, если будем обедать вместе, они станут меньше стесняться. Много-то есть я не стану, так, для вида…

– Да! – обрадовался Санчик. – У нас как раз три ложки!

Вода закипела быстро. Мы раздавили все четыре брикета и высыпали вермишель в брызжущий опасными каплями котелок. Прикрыли его миской. Я по часам мобильника посмотрел, когда пройдут три минуты (а Бумсель вставал на задние лапы и пританцовывал). Ну вот и всё…

Мисок было три. Соня сказала, что она и Санчик будут есть из одной.

– Вот из этой, которая побольше…

Я ухватил котелок в лопуховые (большие уже) листья, разлил варево по облупленным мискам. Конечно, брызнул на колено и взвыл. Бумсель тоже подвывал – от нетерпения.

– А тебе пока нельзя, – сказала ему Соня и объяснила мне: – Собакам вредно есть такое горячее, надо немного остудить.

Санчик вытащил из-за канистры алюминиевый тазик, налил в него воду, поставил в нее миску Бумселя.

Я предложил:

– Подождем пять минут все вместе. Чтобы ему не было обидно, – и опять глянул на часы мобильника.

– Ага! А я хлеба принесу! – И Санчик ускакал в дом.

Я сел в лопухи, прислонился к стенке сарая, вытянул ноги. Пахло прошлогодними листьями кленов, молодой травой и «вермишелью быстрого реагирования». Бумсель смотрел обиженно: «Почему не кормите?»

– Иди сюда, – позвал я.

Он тут же подошел. Я ухватил песика под мышки, положил животом к себе на колени. Бумсель притих, только хвост его быстро вращался. Я взял его за уши.

– Хорошая собака…

Ну мог ли я подумать еще полчаса назад, что вот так бесстрашно и с удовольствием буду ласкать незнакомого пса?

У Бумселя часто стучало сердечко.

Прибежал Санчик – с горбушкой каравая и старым номером «Тюменских ведомостей». Соня расстелила газету на ящике.

– Вот. Теперь как в столовой…

– Дай нож, – сказал Санчик.

Соня из кармашка на платьице вынула складной ножик размером с мизинец. Со шнурком на колечке. Санчик начал кромсать им горбушку. Ножик годился для заточки карандашей, но никак не для резки караваев. И все же Санчик ухитрился разделить горбушку на три порции.

– Теперь давай… – Соня протянула к Санчику ладонь.

– Ну чего… – бормотнул он.

– Давай-давай.

– Я в свой карман положу…

– Вот! – Соня показала ему аккуратную дулю. – Забыл, как договаривались?

Санчик сжал губы и отдал ножик.

– Чего ты с ним так строго? – спросил я Соню.

– А потому что… он знает почему. Из-за такого ножичка он до сих пор на учете в милиции.

Я присвистнул. И не поверил.

– Нет, правда, – насупленно сказа ла Соня. – Мы в прошлом году жили в Медведково у тети Анюты – это мамина сестра. Там ребята одну девочку не любили, потому что она заикалась и ни с кем не играла. Как увидят на улице, давай за ней гоняться: «Галка-заикалка, не язык, а палка!..» И в тот раз тоже. Заметили и погнались… А Санечка наш, он же всегда за всех лезет заступаться. Она упала, а он встал перед мальчишками, кулаками замахал: «Не трогайте!» А в кулаке ножик…

– Только не этот, а другой. Но похожий… – хмуро уточнил Санчик. – Я даже и забыл, что он в руке.

– Ну да, – кивнула Соня. – Он тогда что-то из коры вырезал, так и побежал…

– Паровозик я вырезал, чего еще…

– Да!.. А тут участковый Сарайцев… Взрослые не умеют разбираться толком. Получилось, что Санчик во всем виноват, затеял драку с ножом… Его учительница до сих пор каждую четверть на него характеристики в детскую комнату пишет: все еще он бандит или исправился?..

«Сколько же на свете идиотов», – подумал я (не первый раз в жизни). А Соня скучноватым голосом продолжала рассказ:

– Ну вот, мы и договорились, чтобы никогда никакого ножика у него не было, а то вдруг опять что-нибудь… А если надо заниматься вырезанием, он берет у меня… Я же всегда сразу даю, верно, Санчик?

Он кивнул, но лицо у него было какое-то… ну, будто замороженное. И я вдруг подумал, что он может заплакать. Чтобы не заплакал, я быстро спросил:

– А что ты вырезаешь?

– Чаще всего паровозики, – быстро ответила за Санчика Соня. – Они у него так замечательно получаются!.. Сань, покажи…

Тот кивнул и полез в сарайчик. А когда вернулся, лицо было уже «размороженным», глаза блестели. На ладони Санчика держал паровозик старинного вида, вырезанный из коричневой коры. Длиной со спичку… Такой удивительный! С крохотными колесиками и шатунами, с круглой, опоясанной обручами топкой, с будкой, на которой заметны были окошечки и дверцы. И длинная труба торчала над топкой…

– Вот это да… – выдохнул я.

Санчик вскинул коричневые глаза. Сказал шепотом:

– Хочешь, возьми себе…

– Да, – кивнул я сразу.

Не из вежливости, а потому, что правда хотел. Даже затеплел весь. Поставлю паровозик на ту же полку, где «Катти Сарк». Похоже, что они из одной эпохи… Но тут же я спохватился:

– А тебе не жалко?

Соня засмеялась:

– Да у него этих паровозов целое депо!..

Санчик застеснялся, отошел и сунул палец в миску Бумселя.

– Уже нормально… Бумсель, иди.

Тот слетел у меня с колен, как от пинка (но ухитрился при этом лизнуть мне локоть). И зачавкал, захрюкал, вращая мохнатой кочерыжкой хвоста.

Мы придвинулись к накрытому газетой ящику и взялись за ложки…

Бумсель управился первым. Вылизал миску, гоняя ее носом по траве, и глянул вопросительно. Я уделил ему немного от своей порции (и без того самой маленькой).

– Не балуй его, – сказала Соня. – Он может есть сколько угодно.

– Это на первый раз, в честь знакомства, – объяснил я.

Да, обед получился не очень-то обильный, но все же глаза у ребят повеселели. Санчик даже погладил себя по животу, как сытый купец в караван-сарае.

Я еще поразглядывал паровозик и осторожно опустил в левый карман рубашки. А из правого опять достал мобильник.

– Валерия!.. А мама где? У соседей? Ладно, передай, что я перекусил с друзьями, пусть не волнуется… Какое тебе дело с какими! Познакомился с людьми твоего возраста, только не с вредными, как ты, а с хорошими… Жалуйся на здоровье. – И объяснил Соне и Санчику: – Это сестрица. Особа с характером…

– А мы тоже с характером, – сказала Соня. – Бабка то и дело говорит: «Что за упрямые характеры!» И учительница Санчика: «Мишаткин, с твоим упрямым характером ты опять влипнешь в историю…» А он и не упрямый вовсе, только чуть-чуть…

– Мишаткин – это фамилия?

– Да, моя и Санчика…

Мне тут же пришло в голову:

– Тогда вас можно звать одним именем: Вермишаткины. Или Вермишата. За фамилию и за любовь к вермишели…

– Ой, правда! – возликовала Соня. – Санчик, хорошо, да?

Санчик тут же кивнул, но рассеянно. Он смотрел на меня напряженно – будто с просьбой, которую опасался высказать. Быстро глянул на сестренку. И наконец выговорил:

– Клим, а ты можешь еще?..

– Что?

– Ну… еще одно доброе дело…

– Не очень трудное… совсем не трудное… – добавила Соня.

– Ну, если совсем не… Ладно, говорите скорее.

– Дай нам на минутку свой телефон, – тихо попросил Санчик.

– Да, только на минутку, – подтвердила Соня. – Мы позвоним маме и папе. Просто узнаем, как они там. А то давно уж…

– Да пожалуйста!.. Набрать вам номер или вы сами?

– Сами! – обрадовался Санчик. – Может, мы и не дозвонимся, но вдруг повезет…

Он умело понажимал кнопки, с полминуты сидел замерев, с телефоном у щеки. Эльфовые уши торчали остро и напряженно. Потом Санчик мигнул, заулыбался:

– Папа! Это я, Саня! И Соня рядом!.. Ничего не случилось, просто долго не знаем про вас… Потому что мобильник разрядился и в нем деньги закончились, а бабка… баба Лена то есть, ни копейки не дает… Хорошо, заплати! А батарейку мы сами зарядим!.. А мама где? На вахте? Ты ей привет… Ага, пока… а то мы с чужого телефона… Ну, один знакомый мальчик дал!.. Ага, передам!