Владислав Бузескул
История афинской демократии

В гомеровскую эпоху мерилом ценности служили драгоценные сосуды, слитки меди или железа, а чаще всего скот – бык или овца. В «Илиаде», например, медный треножник оценивается в 12 быков, металлическое вооружение – в 9, рабыня, опытная в женских работах, – в 4. С развитием торговли, при участившемся обмене, особенно должна была ощущаться потребность в единицах ценности определенного веса и притом удобных для обращения – в чеканной монете. С Востока заимствованы были греками единицы мер и весов, а в начале VII в. в Малой Азии, там, где мир греческий соприкасался с миром восточным, в Лидии и в Ионии – в Фокее, Самосе и Милете – стали чеканить монету. Теперь уже не было нужды каждый раз подвергать взвешиванию металлические слитки: штемпель города или государства служил гарантией определенного веса. Нечего и говорить, как это должно было облегчить торговые сношения, каким могущественным образом повлиять на развитие торговых оборотов. Неудивительно, что такое нововведение быстро привилось и распространилось. Вскоре деньги делаются силой. Уже в VII в. у поэта Алкея мы встречаем изречение: «деньги делают человека». За ними происходит погоня; это – знамение времени. «Для большинства, – говорит другой поэт, Феогнид из Мегар, – существует одна только добродетель – быть богатым. Остальное ничто тебе не поможет, обладай ты мудростью самого Радаманта, большими знаниями, чем Сизиф, или языком Нестора богоравного». Негодуя на то, что знатные вступают в брак с незнатными, Феогнид замечает: «Деньги чтят они; поэтому благородный женится на дочери богача, а богач – на дочери благородного. Богатство смешивает сословия. Не удивляйся поэтому, если род граждан портится: благородное смешивается с подлым». «Не напрасно люди больше всего почитают тебя, Плутос (т. е. Богатство), ибо с тобой, прекраснейший и желаннейший из богов, и низкий делается благородным». Но и сам Феогнид в одном месте заявляет: «Будь я богат и мил бессмертным, я бы ни о какой другой добродетели не заботился».

Таким образом, выдвигается средний класс, который может быть назван греческой буржуазией. Рядом со знатным, родовитым землевладельцем, а иногда и выше него, становится представитель промышленности и торговли, капитала, богатый купец и мореплаватель. В лице этого класса возвышается демос – название, обнимающее разнообразные элементы, начиная с крестьянина, поденщика и простого ремесленника и кончая неродовитым купцом-капиталистом.

Аристократы должны были уступить место и в такой сфере, как военное дело. Условия войны изменились, и конница уступает первенство пехоте – фаланге тяжеловооруженных гоплитов. А еще Аристотель подметил тесную связь между организацией военной силы и политическим строем. В древности, говорит он, где сила была в коннице, там была олигархия, и после отмены царской власти политические права перешли к воинам, сначала к всадникам, пока сила на войне была в коннице, а потом, с ростом городов и с усилением гоплитов, и к большему числу лиц (Pol., 1297 b). Конная сила, по мнению Аристотеля, свойственна аристократии или олигархии, тяжелая пехота – умеренной политии, а легкая пехота и морская сила – демократический род оружия. Перемену, совершившуюся тогда в Греции, можно сравнить с тем, что наблюдается в конце Средних веков в Западной Европе. И здесь рыцарское ополчение как военная сила уступает место пехоте: алтайская пехота одерживает победы над блестящим французским рыцарством, швейцарцы – над бургундским, гуситы – над имперским.

Возвышению новых элементов содействовало и развитие в умственной сфере. Легко себе представить, как основание колоний и расширение пределов греческого мира, сношения и знакомство с другими странами повлияли на расширение умственного кругозора греков. Притом то была эпоха, когда входит все в большее и большее употребление такое могучее орудие просвещения, как алфавит, усвоенный приблизительно еще в конце X века, появляется письменность. На рубеже VII и VI вв. мы видим первые опыты философских систем. Конец VII и начало VI в. – это век семи мудрецов. На смену эпосу является лирика с ее выражением личных чувств. Наступает пора пробуждения индивидуальности. В VII в. перед нами впервые выступают личности поэтов, подобных Архилоху, с их индивидуальностью, с их мировоззрением, с их любовью и ненавистью. «Архилох, – говорит Белох, – первый грек, который, как живой человек, стоит перед нами во всей своей индивидуальности. Он пел обо всем, что волновало его в жизни: о своей любви к прекрасной Необуле на паросской родине, как и о своих военных поездках по дикой Фракии; с полной откровенностью выражал он свои страсти и язвительной насмешкой преследовал своих врагов»⁹.

Образование, бывшее прежде достоянием и привилегией аристократии, проникает и в другие слои. Незнатный мореплаватель и купец по своему кругозору и опыту теперь часто превосходит знатного землевладельца.

Борьба демоса с аристократией и тирания

Новые выдвинувшиеся элементы выступают со своими требованиями: они добиваются гражданского равенства и политических прав. С другой стороны, переход к денежному хозяйству сопровождался тяжелым экономическим кризисом¹⁰. Теперь и крестьянину нужны были деньги, тем более что натуральные повинности переводились часто на деньги, и господствовавшая землевладельческая знать становилась все требовательнее. Крестьянин должен был добывать деньги за большие проценты; он разорялся, лишался земли, входил в неоплатные долги, попадал в кабалу: долговое право тогда было сурово и неисправного должника обрекало на рабство. Прибавим в этому, что владычество аристократов, как мы видели, стало тяжелым.

Таковы причины борьбы демоса с аристократией. Это – борьба политическая и социальная, борьба ожесточенная, сопровождавшаяся нередко переворотами, изгнаниями, отобранием имуществ и т. п.

До какого ожесточения доходили боровшиеся партии, показывает эпизод, произошедший в Милете: дети изгнанных аристократов были отведены на ток и там брошены под ноги быков, которые их и растоптали; аристократы, возвратившись, отомстили тем, что осмолили детей демократов и сожгли их. В Мегарах мы видим иные сцены: бедные вторгаются в дома богатых, требуют угощения и в случае отказа пускают в ход силу, а с заимодавцев требуют возвращения уплаченных процентов. Иногда нападали на стада богатых землевладельцев и избивали овец. В местностях, где кризис особенно обострялся, стремления демоса вообще принимали, можно сказать, социал-революционный характер¹¹: раздавались требования передела земли, уничтожения долговых обязательств и т. д.

С настроением и стремлениями общественных классов и партий того времени нас знакомит тогдашняя лирика. Греческая лирика VII и начала VI в. носит часто политический характер, и лирические произведения для той эпохи были тем же, что для нашего времени произведения публицистические и памфлеты. Еще почти в начале рассматриваемого периода, на рубеже VIII и VII вв., мы встречаем симптом пробуждения массы, выражение пессимизма, недовольства и духа оппозиции, встречаем поэта с антиаристократической тенденцией – Гесиода. Гесиод – сам сын поселянина, покинувшего малоазийские Кумы из-за нужды и поселившегося в Беотии, у подошвы священного Геликона. Это – поэт сельского класса, людей, трудящихся в поте лица своего. Мы видели, как негодует он на правителей-«дароедов», как жалуется на отсутствие правды в судах, как изображает тяжелую долю земледельца, беззащитность слабого. Мы знаем его басню о ястребе и соловье, о сильном и слабом, на тему: «с сильным не борись!». Гесиод рисует идеал золотого века, но этот век позади, в далеком прошлом. Настоящее же мрачно. Отец не в согласии с сыном, сын – с отцом, гость – с гостем, товарищ – с товарищем, и брат не мил, как бывало прежде. Теперь – люди насилия; нет ни правосудия, ни стыда. В мире действует борьба и зависть конкурентов; горшечник относится со злобой к горшечнику, плотник – к плотнику, нищий завидует нищему, певец – певцу. Зевс дал такой закон: рыбы, и звери, и птицы крылатые пусть пожирают друг друга, ибо правды нет между ними; но людям он дал правду, которая – величайшее благо. «Слушайся правды, – наставляет Гесиод своего брата Перса, хотевшего неправедным судом отнять у него участок земли, – работай, Перс, божественный отпрыск». Поэт прославляет честный труд. «Работа не позорна, позорно безделье, – говорит он, – разбогатеешь, будет ленивый завидовать тебе, богатеющему, а за богатством следует и слава, и почет». А кто живет в безделии, на того и боги негодуют, и люди; он подобен трутням, которые и сами не работают, и работу пчел уничтожают, пожирая ее…

Обратимся теперь к поэту, который жил в конце характеризуемого периода и у которого особенно ярко выразилось отношение к современной ему действительности. Это – Феогнид из Мегар.

Феогнид – аристократ по происхождению и по симпатиям. Он лишился состояния, отечества, долго скитался и только под конец жизни вернулся на родину. «Как собака через горный ручей, переправился я, в бурном потоке все бросив». «О, горе мне, бедному. Потерпев несчастье, я стал посмешищем для врагов и бременем для друзей». Феогнид мечтает о мести: он молит Зевса за все претерпенные страдания дать ему «испить черной крови врагов». Демос Феогнид страстно ненавидит и презирает. «Топчи ногами пустоголовый демос, – говорит он, – коли его острым жалом, надень тяжелое ярмо на его шею!» Как из луковицы не вырастает роза или гиацинта, так от рабыни – свободное дитя. Обращаясь в своем стихотворении к некоему Кирну, любимому им молодому аристократу, Феогнид советует ему не иметь общения с «низкими», а всегда держаться «благородных»: «Только от благородных можешь ты научиться благородному». По мнению Феогнида, было бы хорошо, если бы все «благородные» владели богатством, а простому человеку подобает трудиться в бедности.

Понятно после этого, как относился Феогнид к совершавшимся в ту пору переменам, как волновали они его. «Кирн! город тот же, да люди другие, – с горечью говорит он. – Те, что раньше не знали ни прав, ни законов, но носили на плечах козьи шкуры и за городом паслись, как олени, теперь – знатные! А прежние благородные стали теперь низкими! Кто может перенести это зрелище!» Особенно негодует Феогнид на то, что знатные, забыв свою родовую честь, вступают в брак с незнатными из-за денег.

В одном стихотворении, приписываемом, но, кажется, не принадлежащем Феогниду, положение государства сравнивается с положением корабля, заливаемого волнами: «Подобрав паруса, мы пускаемся в море темной ночью. Воду черпать они не хотят, а волны заливают корабль с обоих бортов. Едва ли кто спасется, когда они так поступают. Хорошего кормчего, который стоял на страже с знанием дела, они сместили; деньги расхищают они силой; порядок исчез, нет больше правильного распределения; носильщики властвуют, чернь – выше благородных. Боюсь я, что так волны поглотят корабль!..»

Яркие черты для характеристики тогдашнего положения дел мы найдем и в стихотворениях Солона, но их мы коснемся далее, в истории Афин.

Одним из результатов той борьбы, которая происходила тогда между демосом и знатными, и первой уступкой со стороны последних является издание писаных законов. Требование писаных законов, с которым выступил демос, вполне понятно, если вспомнить, что суд находился в руках знати и что тут, при отсутствии писаного права, открывался широкий простор для произвола. Вторая половина VII и начало VI в. – время первых опытов писаного права в Греции. И это нововведение впервые появляется опять-таки в колониях, только не в восточных, не в Малой Азии, а в западных: древнейшие писаные законы, по преданию греков, принадлежали Залевку в Локрах (Италийских) и Харонду в Катане¹². Затем уже следует в Афинах законодательство Драконта и Солона, в Митилене (на острове Лесбосе) – Питтака и проч.

Борьба партий – аристократической и демократической – была, как мы видели, политическая и социальная. Вела она иногда к так называемой тимократии. При тимократии доступ к власти открывался и неаристократу по рождению, но лицу, обладавшему известным имуществом, богатством, известным цензом. Другими словами, аристократия по происхождению уступала место аристократии по состоянию. Или же обе партии, утомленные борьбой, не видели иного исхода, как в том, чтобы вручить неограниченную власть какому-либо лицу, пользующемуся общим доверием. Такое лицо являлось верховным уполномоченным, посредником, законодателем, пожалуй, в известном смысле – диктатором, и называлось эсимнетом¹³. Типичным эсимнетом был Питтак Митиленский, современник Солона, один из семи мудрецов и одна из благороднейших личностей греческой истории. По окончании своего дела Питтак сам сложил с себя власть, избавив свое отечество, как говорит древний историк, от трех величайших бедствий – от тирании, от междоусобной и от внешней войны.

Но чаще всего борьба вела к тирании.

Со словом «тиран» древние греки связывали иное понятие, нежели мы. Теперь тиранией мы называем жестокое правление, а тираном – жестокого, хотя бы и законного, государя; греки же обозначали этими словами обыкновенно незаконность происхождения власти и тиранами называли лиц, силой или хитростью присваивавших себе власть, по праву им не принадлежавшую, хотя бы это были правители кроткие и гуманные¹⁴. Таким образом, тирания в древнегреческом смысле – в сущности узурпация, а тираны – узурпаторы. С точки зрения грека, например, Наполеон I и Наполеон III были бы тираны. Вообще греческую тиранию, скорее всего, можно сопоставить с цезаризмом в Риме или во Франции.

Древняя тирания характеризует преимущественно вторую половину VII и VI столетие до P. X. и притом те местности Греции, где политическая, экономическая и вообще культурная жизнь достигла уже значительного развития. Она возникла на почве недовольства и ненависти к знатным и богатым со стороны демоса, страдавшего от политического бесправия и экономического кризиса. Это – своего рода демократическая диктатура, в которой нуждался недостаточно еще окрепший демос.

Тираны выходили иногда из рядов высших правительственных лиц, например, так называемых пританов, стратегов или архонтов, старавшихся насильно продлить и расширить свою власть. Но чаще всего это были аристократы по происхождению, из политического расчета, честолюбия или из-за личной обиды порывавшие связь со своим сословием, становившиеся во главе демоса и с помощью него, силой или хитростью, захватывавшие власть в свои руки. В этом смысле прав Аристотель, говоря, что древние тираны большей частью выходили из демагогов. Существовавших форм государственного строя и законов тираны обыкновенно не трогали и довольствовались властью фактической, предоставляя высшие должности своим родственникам или приверженцам. Иногда, впрочем, они старались и в самом государственном устройстве дать перевес началам демократическим. В видах большей безопасности и прочности собственной власти тираны принимали меры против скопления населения в городе и старались отвлечь его внимание от государственных дел. Опорой им служила военная сила – отряд телохранителей, укрепленный дворец и т. п. Ввиду этого, а также и для осуществления своей внешней и внутренней политической системы тираны нуждались в больших денежных средствах, вводили налоги, иногда в форме прямого обложения, прибегали в конфискации имений знати и т. д. Тираны вступали в союз друг с другом и в тесные сношения с Востоком, вообще развивали широкую внешнюю политику, старались распространить свое политическое и торговое влияние. Они заботились о развитии морского могущества и об основании колоний. Тираны искали и нравственной опоры для своей власти в дружественных связях с Олимпией, и в особенности с Дельфийским оракулом. Они вводили новые культы, покровительствовали, например, культу Диониса, бога преимущественно простого, сельского класса, устанавливали новые церемонии и празднества. Они вступали в союз с умственными силами века, подобно итальянским династам эпохи Возрождения являлись в роли меценатов, привлекали к своему двору художников, поэтов, этих глашатаев славы и тогдашних руководителей общественного мнения. Тираны проявляли в широких размерах строительную деятельность, не только способствовавшую украшению и укреплению их резиденций или благоустройству городов и общей пользе, но и дававшую заработок массе рабочих и ремесленников.

Но лучшей опорой тиранам служила преданность демоса. Уже личные выгоды побуждали их заботиться об удовлетворении насущных его потребностей и интересов – о правосудии, о поднятии экономического благосостояния массы. Некоторые тираны особенно покровительствовали земледельческому классу, оказывая ему всяческое содействие и помощь. Зато знать большей частью подвергалась гонению, а имения у нее отбирались.

В некоторых городах утвердились целые династии тиранов, например Орфагориды в Сикионе, властвовавшие там в течение столетия, Кипселиды в Коринфе, не говоря уже о Писистрате и его сыновьях в Афинах. Память о могуществе и богатстве тиранов долго хранилась греками. О тиранах ходили разные рассказы, своего рода новеллы¹⁵, образцы которых мы находим у Геродота, например рассказ о свадьбе Агаристы, дочери сикионского тирана Клисфена.

Тирания нанесла сильный удар аристократии и много способствовала возвышению демоса. Большей частью она служила переходной ступенью к демократии или, по крайней мере, к более умеренной, сравнительно с прежней, аристократии. Благодаря тирании во многих греческих государствах мог окрепнуть демократический элемент. Тирания освобождала народные массы от владычества аристократии; власть тирана фактически уравнивала знатных и незнатных, так сказать, нивелировала общество. Силам, истощавшимся во взаимной, внутренней борьбе, тираны давали подчас иное направление и применение. Многие тираны, особенно основатели династий, были выдающимися деятелями, обладавшими мужеством и широким умом, личностями сильными, с резко выраженной индивидуальностью.

Но тирания имела немало и темных сторон. Если уже наиболее выдающиеся тираны, основавшие династии, оказывались слишком неразборчивыми в средствах и слишком подозрительными, то их преемники – тем более. Не имея ни тех талантов, ни тех заслуг, которые давали их отцам и предшественникам как бы право на власть, сознавая ее незаконность, они становятся еще более подозрительными и жестокими, видят свою опору исключительно в силе, в наемной страже, пренебрегают интересами демоса, которые делаются для них совершенно чуждыми и непонятными, и воздвигают гонение на всех. При тирании не мог бы развиться вполне и свободно греческий гений. Тирания, с ее насилием, подозрительностью и лицемерием, должна была иметь деморализующее влияние, и ее падение, после того как она выполнила свою историческую задачу, было благоприятно для дальнейшего развития греков. Окрепший демос мог теперь отстаивать себя и без тирании, которая являлась для него уже скорее тормозом и лишним игом.

И тирания стала вызывать против себя недовольство даже в тех слоях, на которые она прежде опиралась и для которых теперь сделалась ненужным и тяжелым гнетом. К концу VI в. в большей части Греции она исчезает, уступая место или умеренной аристократии, или демократии¹⁶.

Итак, монархия, ее падение, владычество аристократии, борьба с ней демоса и тирания, как переходная ступень к демократии или к более умеренной аристократии, – такова обычная общая схема развития греческого государства в VIII—VI вв.

Те же явления наблюдаем мы и в Афинах. Только тут ход исторического развития совершается еще постепеннее и благодаря дошедшим до нас источникам известен нам подробнее.

Демократия в Афинах

I. Начало

Переход от монархии к архонтату

Обычный тип греческого государства – полис, государство-город, состоящее из города с его ближайшими окрестностями. Афины, наравне со Спартой, в этом отношении составляли исключение. В известную нам историческую пору Афинское государство не было просто городом, а занимало сравнительно значительную территорию (около 40 кв. миль), обнимавшую всю Аттику и имевшую лишь один центр – Афины. Но некогда и в Аттике существовали отдельные независимые общины, и прошло немало времени, прежде чем совершилось полное объединение или слияние их – так называемый синойкизм – в одно целое. Например, Элевсин, несомненно, долго был отдельным, самостоятельным государством. Предания сохранили явные указания на то, что он и Афины были когда-то двумя враждебными сторонами. На былую самостоятельность Элевсина указывает и то обстоятельство, что он пользовался правом чеканить монету. Некоторые общины, вошедшие в состав Афинского государства, когда-то были, по-видимому, в особенно враждебных между собой отношениях, а некоторые – наоборот, в особенно тесных, союзнических. Так, жители Паллены и Гагна даже впоследствии не заключали браков между собой. С другой стороны, особенно тесная связь существовала между общинами так называемых «четырех городов», к числу которых относился и Марафон; то же можно сказать и о «четырех деревнях» (в их числе были Пирей и Фалер). Все это, очевидно, отголоски далекого прошлого.

По преданию, при Кекропе Аттика делилась на 12 «городов», т. е. областных государств. Объединение же Аттики, ее синойкизм были будто бы делом Иона или Тесея, как гласит более распространенная традиция. Тесей, по словам Фукидида (II, 15), упразднил советы и власти в отдельных городах и учредил для всей Аттики один совет (булевтерий) и один Пританей – в Афинах. Впоследствии предание представляло это объединение Аттики совершенным мирно, путем убеждения. Но в действительности оно было результатом довольно долгого и, вероятно, тяжелого процесса¹⁷. Объединение исходило из «равнины», составлявшей естественное средоточие страны. Тут, на берегу Кефиса, неподалеку от морского берега, на скалистом холме, господствуя над окрестностями, расположена была крепость или кремль, акрополь, где еще в микенскую эпоху находился царский дворец.

Афиняне с некоторым правом смотрели на себя как на автохтонов. Лежавшая в углу, далеко не плодородная Аттика не служила приманкой для завоевателей и во времена исторические не подвергалась завоеванию. Даже в эпоху племенных передвижений, когда дорийцы вторгались в Пелопоннес, она не испытала потрясений и участи большей части остальной Греции. Буря ее миновала, и вместо того чтобы сделаться добычей завоевателя, Аттика служит еще убежищем и приютом для других. По преданию, сюда являются беглецы из Беотии, Пилоса и т. д. Это не были покорители; это был лишь прилив свежих, энергических сил, и многие знаменитые афиняне вели свой род от выходцев, нашедших убежище в Аттике. Таким образом, в Аттике мы не видим той племенной розни, которая существовала во многих областях Эллады. Здесь нет двух резко отделенных друг от друга классов – победителей и побежденного, порабощенного народа. «Предки наши, – мог с гордостью сказать впоследствии афинянин¹⁸, – всегда отличались справедливостью в отношении к людям, ибо они не были смесью с другими племенами или пришельцами; из всех эллинов они одни – автохтоны; та земля, в которой они родились, была их кормилицей, и любили они ее, как любят отца и мать». И это обстоятельство в будущем, конечно, могло способствовать достижению равноправия и развитию более демократических форм в Афинах.

Но все-таки вражды и борьбы между различными социальными элементами не избегла и Аттика. В древней истории Афин перед нами, несмотря на отмеченные черты, все же в сущности явления, аналогичные тем, которые мы видим в большей части остальной Греции. Историческая жизнь Аттики прошла через те же стадии развития, что и в большинстве других греческих государств VIII—VI вв. до Р.Х. И в Афинах некогда существовала царская власть, которая потом исчезает; и тут, прежде чем упрочилась демократия, властвовала аристократия эвпатридов и между ней и низшими классами, демосом, происходила борьба.

В социальном отношении, по знатности происхождения и своим занятиям, население Аттики делилось на три сословия – на эвпатридов, благородных, георгов, или геоморов, иначе агройков, земледельцев, и демиургов, ремесленников. Эвпатриды сосредоточивали в своих руках крупную земельную собственность, политическое влияние и затем власть. В старину, а нередко и впоследствии, они жили обыкновенно вне города, и в Аттике немало было поселений, называвшихся по имени знатных родов, которые, очевидно, происходили из той местности и там имели местопребывание. Георги, или геоморы, были преимущественно средними и мелкими земледельцами, а демиурги, число которых должно было увеличиваться лишь по мере торгового и промышленного развития Аттики, занимались ремеслом и торговлей. Такое деление на сословия приписывалось в древности Тесею. Плутарх передает¹⁹, будто Тесей, производя синойкизм и желая еще больше увеличить город, созвал всех «на равных правах», но чтобы эта «демократия» не была беспорядочной, смешанной толпой, он первый разделил ее на упомянутые три сословия: эвпатридам он предоставил ведать религиозными делами, занимать должности, быть истолкователями законов божеских и человеческих; они выдавались почетом, геоморы – полезностью, демиурги – численностью. Конечно, в ту отдаленную эпоху, при слабом развитии торговли и ремесел, едва ли демиурги могли выдаваться численностью, как говорит Плутарх; да и само деление на сословия было, по всей вероятности, результатом не законодательного акта одного какого-либо лица, а самой жизни: сословия эти, так сказать, бытовали в Аттике.

Но рядом с делением на сословия или классы в Аттике существовало еще деление родовое – на филы или колена, фратрии и роды. Там было четыре филы – Гелеонты, Аргады, Эгикореи и Гоплиты, из которых каждая состояла из трех фратрий, а фратрия – из известного числа родов²⁰.

Относительно этого деления возникает целый ряд вопросов: что древнее – фила, фратрия или род? Обнимало ли это деление всех граждан Аттики или только знатных эвпатридов? Имели ли филы территориальный характер или же скорее племенной, кастовый, соответственно занятиям жителей? Возникли ли они в Аттике или принесены извне? В каком отношении находится это деление к сословному – на эвпатридов, геоморов и демиургов? И т. д. По этим вопросам существует обширная литература, но некоторые из них все еще не вполне разрешены. Мы здесь не будем вдаваться в специальные подробности; скажем только, что в состав фил, по-видимому, входили все граждане; деление на три сословия не имело отношения к делению на филы и фратрии; знатные фамилии находились в каждой из фил; последние были, в сущности, равноправны, хотя на первом месте обыкновенно называют филу Гелеонтов; филы имели до некоторой степени и территориальный характер; это можно заключить из того, что впоследствии каждая фила разделена была на 3 триттии и на 12 навкрарий, а навкрарии были единицы территориальные.

Членов рода связывало происхождение от одного – действительного или мнимого – предка. Нередко род и назывался по имени того лица, от которого он вел себя (например, Алкмеониды – от Алкмеона). Члены рода находились между собой в тесной правовой и религиозной связи, имели некоторые общие права и обязанности, общий культ, свои святилища, своих жрецов, свои праздники, свои кладбища. В древности они должны были защищать друг друга, мстить убийце, если кто-либо из членов рода погибал от руки его; в случае отсутствия прямых наследников наследовали имущество умершего. Во главе рода стоял особый, так называемый «архонт рода», по всей вероятности ежегодно сменявшийся. Членов фратрии связывал тоже общий культ. Во фратрии велись списки законных детей; она наследовала имущество последнего в роде и т. п. Во главе фил стояли «цари фил» (φιλοβασιλεΐς); еще в IV в. до Р.Х., во времена Аристотеля, они совместно с архонтом-басилевсом производили суд в Пританее. В строе государства и в тогдашней политической жизни, особенно в эпоху аристократии, филы имели немалое значение, служа основой для организации управления, войска и проч. В них, конечно, сильно преобладали аристократические элементы и стремления.

Начало демократии в Афинах последующая традиция относила к очень ранней поре, еще ко времени Тесея. Она представляла этого героя иногда в образе основателя и покровителя демократии. По поводу синойкизма говорили, например, что Тесей созвал всех «на равных правах», что он достиг соединения Аттики путем компромисса и уступок, обещав разделить власть с главами и представителями прежних отдельных общин, являясь между ними скорее первым между равными, что при нем уже форма правления уклонилась от царской и что он первый «склонился на сторону толпы». Тесей, собрав в Афины разнообразный люд, создал будто бы демос и придал монархии более демократическое направление²¹.

Разумеется, подобные сообщения не заслуживают доверия. Не говоря уже о том, что Тесей – личность не историческая, а легендарная, в предании этом мы замечаем противоречия; оно и Солона считает основателем афинской демократии, и вообще трудно допустить, чтобы о столь отдаленном периоде аттической истории позднейшая греческая литература сохранила сколько-нибудь достоверные сведения. Но предание о Тесее как основателе афинской демократии интересно в другом отношении: оно показывает, как последующие поколения представляли себе первоначальную демократию в Афинах и в какую отдаленную глубь веков готовы были они относить ее начало. В действительности от монархии Афины перешли не прямо к демократии, а к аристократии, к архонтату. Переход этот совершился с замечательной постепенностью. Одна из версий древней традиции упразднение в Афинах монархии и учреждение должности архонта приурочивала ко времени смерти царя Кодра, будто бы пожертвовавшего жизнью ради спасения отечества. Согласно господствовавшему в древности преданию, цари заменены были архонтами, которые сначала были пожизненными и избирались из фамилии царской – из потомков Кодра, Медонтидов. С середины VIII в. должность архонтов ограничивается 10 годами. Через 4 десятилетия после этого Медонтиды теряют исключительное право на архонтат и доступ к последнему открывается всем эвпатридам, а еще через 30 лет – в 683/82 г. до P. X. – в Афинах стали выбирать ежегодно девять архонтов – собственно архонта (впоследствии называвшегося архонтом-эпонимом), басилевса, полемарха и шесть фесмофетов, и таким образом власть, принадлежавшая прежде одному лицу, теперь разделяется между несколькими. Такое ее разделение и создание новых, ежегодно замещавшихся должностей должно было удовлетворять честолюбию эвпатридов, их стремлению к власти.