Владимир Шигин
Завещание Петра Великого

Глава пятая

Что касается поручика флота Александра Кожина, то прибыв в Астрахань, он принял команду над двумя скампавеями и несколькими малыми судами, чтобы произвести новую опись берегов Каспийского моря.

Однако уже перед самым выходом в море он неожиданно получает новое предписание царя Петра: «Если отпустит капитан гвардии Черкасский, ехать водою Амударьи рекою (или иными, кои в нее упали)… до Индии». Но Петр был нетерпелив, а потому столь неожиданно переменил первоначальный план. Если ранее план Петра относительно Кожина был таков: поручик должен был следовать с отрядом Бековича до Хивы, затем с рекомендательным письмом хивинского хана под видом купца добраться до Эркета, где его бы уже ждал отряд и 35 купцов, посланных сибирским губернатором князем Гагариным. После этого, объединив купцов в караван, Кожин должен был добраться с ним до Индии. Теперь же он должен был идти до Амударьи, а далее, уже по реке, самостоятельно двигаться в направлении Индии.

Получив новое приказание, Кожин решает не отвлекаться на тщательное картографирование побережья Каспия. Тогда же заезжавший в Астрахань всезнающий хан Аюка поведал Кожину, что получил извещение, будто в Хиве нежданного посла Бековича и всех, кто с ним придет, будет ждать плаха с топором.

А вскоре Кожину пришло и письмо от генерал-адмирала Апраксина. Тот писал строптивому поручику: «По прибытии в Астрахань поступить в команду князя Черкасского», но при этом сосредоточиться только на своем секретном задании. Дальнейшую же картографию передать князю Урусову с поручиком Травиным. Кроме того, этих двоих, а также всех остальных находящихся в Астрахани флотских офицеров переподчинить Бековичу.

Кожин долго вертел в руках генерал-адмиральское письмо. И так думал и этак. Наконец решил: коль он обнаружил обман Бековича с устьем Амударьи, значит, тот не только обманщик, но и изменник. Ну а приказы изменника исполнять никак нельзя. Посему он их исполнять и не будет, а о причинах своеволия отпишет подробно и Апраксина, и государю. Те его, конечно же, поймут. Не откладывая в долгий ящик, сразу же и отписал генерал-адмиралу.

Письмо Кожина Апраксин получил уже в августе, крейсируя посреди Финского залива на линейном корабле «Ингерманланд». 64‐пушечный флагман держал курс к острову Борнхольм, где Балтийский флот должен был продемонстрировать шведам свою мощь и, может, а если повезет, вызвать их на генеральный бой. Оставив шканцы на капитана Госслера, генерал-адмирал большую часть времени пребывал в салоне, разбирая накопившиеся бумаги. Дошла очередь и до дел астраханских. Прочитав текущую почту о препирательствах Кожина с Бековичем по устью Амударьи, Апраксин, повздыхав (вот ведь не живется людям мирно!), затребовал себе карты Бековича и Кожина, чтобы уже самому разобраться в том, кто говорит правду, а кто врет.

За резными окнами адмиральского салона широко гуляла свинцовая балтийская волна. Скрипя деревянными шпангоутами, «Ингерманланд» впервые держал курс в открытое море. Российский флот выходил из теснин Финского залива на оперативный простор.

Тем временем в Астрахани все не унимались. Вернувшийся туда к зиме известный интриган персиянин Заманов доложил Бековичу:

– Ваше высокородие! Должен известить вас, что на самом деле несносный Кожин отчудил в Астрабаде и из-за чего посла нашего местный хан в Исфахан не пустил?

– Что же? – сразу придвинулся заинтересованный доносом Бекович.

– Дело в том, что астрабадский хан по прибытии в его гавань судов каспийской экспедиции выслал навстречу русским своих людей, чтобы те проводили их в город, где намечался богатый прием. Но Кожин ни сам с ними не поехал, ни бывшего при нем унтер-лейтенанта Давыдова не отпустил. А затем, внезапно напав на пасшееся близ берега стадо буйволов, часть из них перестрелял, после чего забрал несколько туш на борт и с этой добычей удалился в море. Ну не сумасшедший ли?

На Бековича рассказ Заманова произвел должное впечатление:

– Знал я, что Кожин – человек без узды и чести, но нынче он, кажется, совсем взбесился!

Да и на самом деле, как можно объяснить поведение Кожина? Тебя хан к себе на пир призывает, уже и плов бараний приготовили и гурии сажей брови подвели, а этот вдруг коров из ружей разбойничьих настрелял и был таков. Но не будем торопиться. Разумеется, «бешенство» Кожина, о котором поспешил известить всех Бекович, здесь ни при чем. Начнем с того, что Кожин просто вообще не доверял азиатским ханам и астрабадскому в частности. Ну а посылать Давыдова в Персию после предупреждения о его неминуемой казни было бы подлостью по отношению к боевому товарищу.

Кроме этого, все сказанное астрабадским наместником подтвердил и встретившийся с Кожиным многоопытный калмыцкий хан Аюка. Так что в своей правоте Кожин был уверен полностью. Ну а прав ли в действительности был флотский поручик или нет, покажут нам трагические события следующего, 1717 года…

* * *

А вскоре в Астрахань приехал и сменщик Кожина на должности картографической – поручик флота Травин. Этот был парень тоже себе на уме. Осмотревшись, он взял в руки гусиное перо, придвинул лист бумаги и начал строчить доносы, причем как на Кожина, так и на Бековича. Первого он обвинял в том, что тот отказался передать свои картографические наработки, а Бековича – что тот не дает ему морских служителей и знающих кормщиков для описи берегов.

Вообще в зиму 1716/17 года из Астрахани взаимные доносы летели непрерывно. Если Бекович в своих письмах сообщал, что Кожин просто взбесился, то сам Кожин извещал большое начальство в том, что Бекович совершенно обезумел, ничего и никого слушать не хочет и собирается свершить такое, что непременно погубит и людей и все порученное ему предприятие.

Не слишком соблюдая субординацию, Кожин говорил во всеуслышание:

– Показания по старому руслу Амударьи не точны, саму реку в красноводских песках никто никогда не видел, как никто не видел и мифической плотины, «запирающей» Аму. Все суждения были основаны на россказнях неграмотных и склонных к лукавству туркмен. Отведенное русло реки от начала и до конца выдумано Бековичем, чтобы обмануть государя нашего Петра Алексеевича из соображений самых корыстных и преступных! А все карты князя кабардинского просто грязная подделка. Ни на что не годны, только ими подтереться!

Когда доброхоты рассказывали Бековичу о таких высказываниях Кожина, тот аж за кинжал хватался:

– Зарэжу!

А рядом уже хватался за саблю и верный телохранитель Иван Иванов сын Махов…

Впрочем, флотский поручик тоже был строптив без меры. Посланный в Персию князь Артемий Воротынский писал о нем так: «Кожин этот такие безделицы и шалости делал, что описать нельзя, и почитает сам, что он у государя первая персона, и сам себя так показывает».

Порицал Кожин и выбор мест для построенных князем приморских крепостиц. Дело в том, что, как мы уже говорили выше, Петр приказал Бековичу построить на берегу Каспия не три, а всего одну крепость, и построить ее так, чтобы именно через нее начинать поход на Хиву. Сосредоточив отряд в приморской крепости, можно было затем коротким броском достичь Хивинского оазиса и продиктовать свою волю тамошнему хану. Но Бекович (по совершенно непонятной причине!) поступил иначе. Вместо одной он потратил все силы и средства на строительство трех крепостей. Две из которых были совершенно не нужны. Да и одну нужную, в Красных Водах, совершенно никак впоследствии не использовал. Мало того, он загнал в эти никчемные крепости почти всю свою регулярную пехоту – главную ударную силу экспедиционного корпуса, которая впоследствии будет там бессмысленно загублена. Однако, когда из Петербурга потребовали разъяснений относительно постройки трех крепостей, Бекович-Черкасский заявлял, что места для крепостиц выбрал, доверившись именно совету Кожина. Это была, разумеется, явная чушь. Но поди разбери из Петербурга, кто там в Астрахани врет, а кто говорит правду?

В конце концов взаимные кляузы так достали петербургское начальство, что их просто стали складывать «под сукно». И зря! Среди массы безосновательных попреков были и вполне разумные предостережения о надвигающейся катастрофе… Например, генерал-адмиралу Апраксину поручик Кожин с тревогой неоднократно писал, что предстоящий поход на Хиву готовится без надлежащей секретности: «Хивинцы и бухарцы узнали наши пути и собрались против нас войной… Чего хотим искать, не тайна ни для кого, и тайного нет ничего». Помимо этого, Кожин откровенно писал в Сенат, что войско под началом столь безграмотного и упрямого предводителя, как Бекович, обречено на верную погибель.

«Идти под командой Черкасского плутать и воровать не желаю», – черкал он в сердцах гусиным пером. В свою очередь Бекович доносил, что безумный поручик ему «пакости великие делает». А в один из дней между преображенским капитаном и флотским поручиком произошел еще один скандал, после которого Бекович распорядился верным джигитам отрезать флотскому уши. Не дожидаясь расправы, Кожин предпочел на время скрыться. Впрочем, абреки Бековича были лишь предлогом. В такое трудно поверить, но одно доверенное лицо российского царя, из опасения за свою жизнь, было вынуждено прятаться от другого, столь же доверенного лица. Тут уж действительно умом Россию не понять…

По всей видимости, Кожин все же не столько боялся за свою жизнь, сколько ждал отправки экспедиции, в которой откровенно не желал участвовать, считая ее обреченной не только на неудачу, но и на гибель, а кроме этого, ждал ответа из Петербурга на свои обличительные письма. Заметим, что, когда Кожин, размахивая письмами Петра, врал в Астрахани о том, что Петр и сам скоро приедет в Астрахань и будет тут зимовать, он всего лишь опережал события лет на 6–7.

Гром грянул, когда пришла пора отправляться экспедиции из Астрахани в Гурьев, чтобы оттуда сушей уже идти на Хиву. Князь Бекович-Черкасский писал Петру 4 апреля 1717 года, что поручик Кожин отказался ехать «за умалением денег, данных ему из Сената» и вообще скрылся в неизвестном направлении со всеми данными ему деньгами.

Теперь дело приняло для Кожина совсем плохой оборот, так как его обвинили уже не только в зловредных кознях, но в измене и бегстве с казенными деньгами. Через третьих лиц Кожину передали, что Бекович хочет его арестовать за неподчинение приказу и отправить в кандалах как государственного преступника под конвоем в Петербург. Тогда Кожин для виду смирился и обещал через тех же третьих лиц быть к отплытию, но этим ограничился. Из своего убежища он так и не показался.

При этом поручик продолжал во всеуслышание поносить Бековича. И если кто-то назвал кабардинского князя сумасшедшим, то Кожин открыто заявлял, что тот не сумасшедший (какой спрос с идиота!), а изменник, который только и мечтает, чтобы дело государево загубить, а солдат, ему в подчинение даденных, в пустынях насмерть извести. При этом говорил Кожин с такой убежденностью, что впору было кричать: «Слово и дело!» – и заковывать уже в железо не его самого, а изменника-князя.

Одновременно Кожин слал и слал письма царю и Апраксину, в которых продолжал настойчиво писать, что выступить теперь в поход с Бековичем – значит погубить людей и задуманное дело, так как «время упоздано, в степях сильные жары и нет кормов конских; к тому же хивинцы и бухарцы примут русских враждебно». О себе Кожин писал, что из-за последствий дурных распоряжений Бековича будет невозможно выполнить возложенное на него (Кожина) дело, он решился самовольно оставить экспедицию и будет пробираться в Индию сам, полагаясь только на себя и удачу.

Бекович тоже в долгу не оставался и продолжал строчить письма генеральному ревизору Конону Зотову о совершеннейшей непригодности Кожина к секретной миссии: «Хотя бы и послать его (Кожина. – В.Ш.)… воистину пакости наделал бы в чужой земле и не доехал бы до уреченного места». Писал Бекович, что Кожин постоянно «пакости великие делал в повреждении дел моих», но при этом не приводил конкретных примеров, кроме запутанной истории с отправкой подпоручика Давыдова через Астрабад в Бухару послом.

Даже сегодня, по прошествии трех веков, нелегко разобраться в нескончаемой письменной перепалке гвардейского капитана и флотского поручика, кто тогда из них был прав, а кто нет. Надо ли говорить, как от всего этого пухли головы в Петербурге и, читая нескончаемые доносительства, ни Петр I, ни Апраксин, ни другие начальники не могли ничего понять в астраханских хитросплетениях.

* * *

Кстати, против Бековича интриговал не один Кожин. Флотского поручика всецело поддержал влиятельный и мудрый хан Аюка. Калмыцкий вождь припомнил кабардинскому князю былые обиды. Его осведомители в азиатских ханствах и те дружно докладывали повелителю, что в Хиве и Бухаре не желают знаться с русскими, а коли те придут с войском – будут с ними драться. По этой причине Аюка отказался давать своих воинов для участия в походе. Надо отдать должное старому Аюке, он при всей своей нелюбви к Бековичу сам приехал в Астрахань, чтобы открыть глаза на реальную ситуацию в Закаспии.

– Я своих воинов тебе не дам, – заявил хан с порога.

– Почему нэ дашь! – взъярился Бекович. – Я буду жаловаться государю!

– Нынче в Хиве опасаются, что едет не посол, а войско, чтобы обманом и взять Хиву, – попытался разъяснить свою позицию Аюка. – Посему хан готовит тебе ловушку, из которой ты уже не выберешься. Я же своим батырам отец и каждый из них мне, что сын родной и на смерть напрасную их не пошлю.

– Это злостная ложь! – топал ногами Бекович. – Намерения мои мирные, и, кроме дружбы, я ничего не желаю!

Аюка усмехнулся, отчего его узкие глаза стали совсем щелочками:

– А властитель Хивы говорит: «Если ты идешь с миром, то для чего города строишь на чужой земле?» Знай, князь, что в Хиве задумали недоброе и уже послали в Бухару и к каракалпакам людей, и во все свои города, чтобы были в готовности и лошадей кормили. А войско хивинское будет тебя на дороге дожидаться в самых безводных местах. Так что удачи тебе и прощай.

Вскочил Аюка на коня и умчался со своими батырами в заволжскую степь.

Между тем приготовления к экспедиции шли полным ходом. Летом 1716 года в Гурьев были перевезены два пехотных полка, там они и зазимовали. Теперь следовало подготовить казаков и обоз, чтобы уже с ними весной 1717 года выступить берегом на Гурьев, там объединиться с пехотой и уже вместе двинуться вдоль восточного берега Каспия, с опорой на построенные приморские крепости, прямиком на Хиву.

Поэтому у Бековича дел хватало. Надо признать, что пришлось ему очень нелегко. Несмотря на все распоряжение об участии в походе, собрались далеко не все. Если донские казаки прибыли в полном комплекте, то яицких и гребенских было кот наплакал. Так как идти в степь с лошадьми и простыми телегами было невозможно, пришлось закупать и пригонять верблюдов. После чего в отряде шутили: мол, едем в Хиву, как купцы египетские.

Во всем была нехватка. Особо плохо обстояло дело с обмундированием. В отчаянии Бекович писал генерал-адмиралу Апраксину: «Государь Мой Милостивый Патрон Федор Матвеевич!.. Прислан мундир на полк Коротояцкой вашей губернии от господина в вице-губернатора Колычева, только одни кафтаны, половина деланных, а другая половина сукнами, обинковые белые; на обуви, на чулки, на башмаки и на другое прислано деньгами, а купить в Астрахани обуви неспособно, понеже мало. Прошу вашего милосердия о жаловании полку, дабы было прислано. Уже и срок проходит, а коли без жалованья будут, вам известно, не без труда офицерам и солдатам, где они обретаются в Новой крепости, про них есть купеческие люди и имеют на продажу всякий харч».

Каждому солдату велено было дать по шубе, по двенадцать пудов рыбы, а также по ведру вина и уксуса. Так как это тащить на себе было невозможно, то на двух солдат выделялся верблюд. Казаки и драгуны получили вьючных лошадей.

Для перевозки отряда к берегам Каспийского моря собрали все готовые суда, имевшиеся на тот момент в Астрахани, Казани и вообще в низовых волжских городах. Брали все от грозных скампавей до утлых лодок. Таким образом удалось собрать до полутора сотен судов и суденышек, но этого все равно было мало. Поэтому строили новые. Ну а так как судов все равно не хватало, решено было проводить перевозку войск и припасов в два, а то и три захода.

Подписывая бумаги, и обер-комендант Астрахани, и губернатор Казани хватались за голову. Финансовые издержки были просто фантастическими. Только за 1716–1717 годы потрачено было более ста восьмидесяти тысяч рублей, а всего же почти двести двадцать!

* * *

Что касается царя Петра I, то он все еще продолжал свой вояж по Европе. Весной 1717 года Петр посетил Париж, где встретился с семилетним королем Людовиком XV. Встреча была беспрецедентна: русский государь, к изумлению французской знати, решительно взял маленького монарха на руки и несколько раз поцеловал. Юный король при этом смеялся и болтал ножками, как подобает истинному правителю Франции и правнуку «короля-солнца». Прощаясь, Петр I пожелал Людовику XV успешного и славного царствования, добавив, что в будущем государи смогут оказывать друг другу взаимные услуги.

После этого любознательный русский царь осмотрел аптекарский дом, арсенал, королевскую библиотеку, Ботанический сад, Парижскую обсерваторию и, наконец, Академию наук.

Там Петр продемонстрировал «Карту Каспийского моря Бековича», сделанную и оформленную поручиком Кожиным, которая вызвала настоящий фурор среди французских академиков, причем не только темой карты, но и высочайшим уровнем ее исполнения.

– Если до сего дня мы считали вас своими учениками в картографии, то ныне вынуждены признать – ученики превзошли своих учителей! – торжественно провозгласил президент академии (обладатель первого кресла) Жан Д’Эстре. – Русский царь может по праву гордиться деяниями своих верноподданных, которых он смело посылает на подвиги.

В ответ Петр торжественно передал в собственность академии копию уникальной карты Каспия.

– Подарок русского царя имеет скрытый смысл! – сказал Жан Д’Эстре после окончания церемонии астроному де Мопертюи.

– И в чем же этот смысл? – поправил астроном сползшие на нос очки.

– А в том, милый Пьер, что Россия расправляет плечи, осваивая и завоевывая огромные пространства на Востоке. Она стремительно превращается из окраинной Московии в центр мировой политики.

– Неужели все так серьезно? – удивился академик-астроном.

– Более чем, хотя Франция поймет это значительно позже!

На следующий день в парламенте французские академики торжественно преподнесли российскому монарху почетный диплом Парижской академии наук, а также ряд научных приборов.

На этот раз из Франции Петр увозил не только предметы искусства, книги и новые технологии. В ходе этого, второго, европейского турне он предстал перед Западом уже не как юный бомбардир Петр Михайлов, а как самодержец могущественной страны, стоящей на пороге преобразования в величайшую из империй.

Находясь в Париже, Петр I пригласил к себе известного французского географа Гильома Делиля, долго беседовал с ним о положении и пространстве своих владений. Чтобы дать географу полное представление о размерах Российской империи, он велел подать две карты, начертанные от руки. Гильом Делиль, описывая затем встречу с русским царем, указал, что Петр I объяснил ему, что предположение о существовании огромной пучины в Каспийском море ошибочно. Если такая пучина и существует, она может быть только в другом небольшом море протяжением пятнадцать миль (Карабогазский залив). Каспийское море изливается в него в восточной своей части, и о нем до сих пор не было ни малейшего представления.

Теперь достоверно известно, что речь шла о карте Каспийского моря, составленной участниками экспедиции Бековича-Черкасского. В то время других карт Каспия просто не было.

Беседуя с Делилем, царь показал, что он хорошо осведомлен относительно Кара-Бугаза. Такая осведомленность могла быть только после обстоятельной беседы с человеком, имеющим непосредственное отношение к изучению залива. Им был князь Бекович-Черкасский, только что вернувшийся из экспедиции на Каспий. Кстати, карта Бековича, которую царь показывал Делилю, долго считалась навсегда утраченной. К счастью, не так давно ее удалось отыскать среди множества рукописных географических карт библиотеки Академии наук СССР. Это навигационная карта довольно больших размеров – со средний стол. На плотной, пожелтевшей от времени бумаге изображены коричневой тушью Каспийское море и прибрежная полоса. Вдоль всего восточного побережья нанесены глубины и якорные стоянки. На этой же карте даны полные очертания Кара-Бугаза и его глубины. Удивительно и то, что съемка берегов залива была произведена с большой точностью. Очертания берегов на карте почти такие же, как у современного Кара-Богаза. Разница, пожалуй, только в том, что на карте Бековича Кара-Богаз назван не заливом, а Карабогазским морем.

Все это подтверждает тот факт, что Бекович-Черкасский впервые отважился проникнуть в залив. К сожалению, результатами его исследований никто в дальнейшем не воспользовался. Одна из причин этого – трагическая судьба его экспедиции.