Владимир Шеменев
Маракуда

Обезьяны и каннибалы

От размышлений Альвареса отвлёк Сильвер, его телохранитель.

– Босс, кто это? – толстяк показал на верхушки деревьев, стоящих сплошной стеной вдоль голых глиняных береговых откосов.

– Где? – важно спросил Гонсалес. Его переполняла гордость, что вся команда по всем вопросам, даже самым малозначительным, обращалась непосредственно к нему.

– Вон там, среди зарослей. Ну и рожи! Они словно дьяволы.

Среди буйной зелени торчали головы жутковатых тамаринов³⁸. Их черные морды – с раздувшимися ноздрями, лысыми, почти угольными черепами и скрюченными заостренными ушами – напоминали картинки на тему библейских сюжетов про грешников и ад.

На палубу вышел монах Люк.

– Смотрите, святой отец, вы попали в преисподнюю. – Гонсалес подхватил монаха под локоть и развернул лицом к обезьянам.

– Что тут еще? – Люк зевнул и посмотрел, куда показывал босс. – О Боже! – Монах вздрогнул всем телом, перекрестился и потянулся за фляжкой, которая висела у него на поясе.

– Так кто это, босс? – не унимался Сильвер, заодно проверив, лежит ли пистолет в кобуре или он опять забыл его в каюте.

– Saguinus bicolor³⁹, – к ним подошел профессору Рошель в легкой ситцевой рубашке и парусиновых брюках, сшитых на европейский манер. В пробковом шлеме и позолоченном пенсне он резко выделялся среди пестрой толпы оборванных наемников и почти голых матросов.

– Кто? – не понял Сильвер. Он вообще был не силен в грамоте, а тем более в латыни.

– Обезьяны, их тут полно. Так что привыкайте.

– А я уж, грешным делом, подумал, что вместо Амазонки мы плывем по реке мертвых прямо в ад. – Люк сделал глоток, вытер губы рукавом и хотел завинтить крышку, но передумал. – Не хотел бы я сейчас оказаться в компании этих существ.

– Эти безобидные твари – просто цветочки по сравнению с тем, что нас ждет впереди. – Гонсалес подмигнул профессору, предлагая поддержать игру.

Люк сделал еще глоток. То ли бренди было отвратительным, то ли страх проник в сердце, но лицо монаха перекосилось. Он громко икнул и промямлил, чувствуя, как деревенеет язык:

– И что же, хочу спросить вас, достопочтенные сеньоры, нас ждет?

– Полчища индейцев, отравленные стрелы, гигантские анаконды, безжалостные пираньи, ядовитые пауки, зубастые ягуары, воинственные муравьи, гигантские осы! – закричал профессор, неистово размахивая руками.

Но не Рошель добил бедного туповатого монаха – это сделал Гонсалес, причем всего одним словом с союзом «и».

– И каннибалы⁴⁰, – сказал он тихо и как-то даже безразлично, но услышали все, кто находился на верхней палубе. Услышали и вздрогнули. Гонсалес выдержал паузу и добавил: – Причем каждый со своей сковородкой, желающие отведать вкусного монашеского мяса, пропитанного дешевым алкоголем, – при этом командор ткнул монаха пальцем в жирный живот и закатился от смеха.

Все присутствующие от души расхохотались над шуткой, сотрясая вечерний воздух своими голосами. Люк понял, что над ним подтрунивают, перекрестился и быстренько спустился на нижнюю палубу, причитая на ходу: «Спаси и сохрани…»

Не успел монах уйти, как к Гонсалесу подошел Сильвер и тихо спросил:

– А что, босс, они там и правда водятся?

– Кто? – не понял Гонсалес.

– Ну эти, как их… канабалы.

– Да, мой друг. – Гонсалес не стал разубеждать наивного телохранителя и говорить, что всё это было триста лет назад, а теперь этого нет и в помине. Пусть дрожит. Они все должны дрожать, бояться и думать, что только он один сможет их защитить. – Их ещё называют «индиос бравос», что значит «дикие индейцы».

Сильвер о чём-то задумался и перешел к другому борту, возле которого толпились радостные наемники, разглядывая индианок, купающихся в реке. Вид купальщиц не вдохновлял Сильвера: в каждой индианке, в каждом индейце ему теперь мерещился людоед с толстой дубиной в одной руке и огромной сковородой в другой. Золото, за которым они плыли, уже не грело его. Ему хотелось одного – сбежать с этого проклятого парохода.

Старая выдра

Вода лопнула пузырем, и из темноты прибрежного омута показалась волосатая мордочка, покрытая морщинами и жесткими, словно проволока, поседевшими от старости усами. Зверь покрутил головой, озираясь по сторонам, и, медленно перебирая лапками, поплыл к берегу. Это была Чучхела – старая облезлая выдра с откусанным наполовину хвостом.

Выдра выбралась на берег.

Пофыркала, покачала толстой задницей, пытаясь стряхнуть с себя воду, но у нее ничего не получилось. Застарелый ревматизм и остеохондроз не позволили в полной мере исполнить ритуал выхода на сушу. Вода просто стекала по бокам, оставляя темные полосы на её изрядно полинявшей шерсти.

Чучхела подняла мордочку и втянула в себя вечерний воздух. Пахло рыбой, мокрым песком, сырой травой и человеком. Но человек имел странный запах – не такой, как все люди, пахнущие потом и дымом костра. Нет, не человек, скорее человечек, пах джунглями, источая тонкий запах чадры, малинника и барбариса. Так пахнет только тот, кому лес передает свои запахи, словно дружеские рукопожатия.

– Что-то я стала плохо видеть. Это ты, что ли, там, Маракуда? – прищурилась выдра и посмотрела в ту сторону, где сидел человек.

– Привет тебе, добрая Чучхела, – мальчик поднял руку в приветствии.

– А, узнал старуху. А это кто с тобой? – выдра кивнула на лежащего ягуара и предусмотрительно отошла на пару шагов к реке.

– Онка.

– Знавала я его папашу, он мне чуть хвост не откусил.

Онка поднял голову и посмотрел на старую выдру. Упоминание про отца и его великие подвиги, словно бальзам, разлилось по телу ягуара, он заурчал и отвернулся от Чучхелы.

– Ждешь кого или так просто сидишь? – не унималась любопытная выдра.

– Акута обещал приплыть. Договаривались, что перевезет меня на тот берег.

– А там что, медом намазано?

«Вот привязалась», – ягуар думал, что зря отец ей хвост целиком не откусил, меньше бы болтала.

– Решил дойти до лагуны, где живут пираруку⁴¹. Там, говорят, объявились дельфины⁴². Хочу спросить у них, куда течет великая река.

– Куда, куда… в море.

– А море куда?

– Вот заладил, куда да куда… Много будешь знать – скоро состаришься.

У берега раздался плеск набегающей на песок воды. Выдра вздрогнула и, не договорив свою нравоучительную фразу, метнулась в камыши.

Крестный Акута

Медленно, словно подводная лодка, из глубины всплыл старый кайман. Щелкнули зрачки, и он пристально стал осматривать берег. Перепончатые лапы чуть качнулись под водой – и торпедообразное тело устремилось к берегу.

Маракуда встал, чтобы поприветствовать своего крестного.

– Мне показалось или ты с кем-то говорил? – Акута окинул взглядом мальчика, любуясь его статной, не по-детски слаженной фигурой.

– Так, немного поболтали с Чучхелой.

– Старая карга! Попадется она мне когда-нибудь…

– Да ладно тебе, Акута. Она хорошая.

– Хорошая… Сплетни распускает да дыры в берегу копает. Я в том году чуть лапу из-за неё не сломал.

Кайман развернулся на отмели, вычерчивая хвостом полукруг на желтом речном песке. Маракуда вошел в воду, перекинул ногу через спину крокодила и уселся на крестного, как на коня.

Онка встал, потянулся и, мягко переставляя лапы, пошел к берегу, чуть шевеля ушами, не спуская глаз с крокодила. Дождался, когда тот с Маракудой на спине сползет с берега, зашел в реку и поплыл следом.

– На ночь глядя в джунгли ходят только дураки и безумцы, на последнего ты вроде не похож, – бухтел крестный.

– Посмотри, Акута, солнце еще высоко! – Маракуда показал на огненный диск, который касался горных вершин. Бордовая тень лежала на склонах гор, заливая окрестности растекающимся пожаром.

– Ты лучше меня знаешь, как быстро темнеет в джунглях.

– Мы переночуем в старых заброшенных термитниках.

– Смотри, аккуратней! Говорят, в мангровой роще появились камуди. Мы называем их водяными удавами, а вы, люди, – анакондами.

– Я думаю, мы договоримся с ними.

– Да уж постарайся… Не огорчай своей смертью твоего крестного. – Передние лапы каймана коснулись песка, а морда уткнулась в трухлявую корягу, облепленную ручейником. – Приехали, – буркнул крокодил.

Маракуда спрыгнул на песок и поднял руку к небу.

– Ты сам говорил, что я великий воин.

– Говорил. – Кайман вздохнул и с любовью посмотрел на своего крестника.

– Послушай, Акута, я всё время хотел тебя спросить, почему ты называешь меня крестником, а себе крестным.

– О, это старая история, тебе лучше её не знать.

– Ну скажи, скажи! – стал упрашивать старика Маракуда.

– Я не могу.

– Почему?

– Это табу.

– Запрет… Хорошо, когда соблюдаешь правила, установленные кем-то, но очень плохо, если эти правила установлены тобой. Вот представь, ты уже старый и, возможно, – ну не в этом году и не в следующем – возьмешь и умрешь.

Старый кайман аж поперхнулся от этих слов.

– Извини… Я не хотел тебя обидеть. Просто в этом мире ничто не вечно.

– Согласен. – Акута кивнул головой, машинально хлопнув нижней челюстью по песку.

Кивнул и Онка, размышляя, что лично ему никогда и в голову не приходило, что он тоже когда-нибудь умрет.

– Покинув этот мир, ты унесешь тайну слова на дно затона. А я так и не узнаю, что значит «крестный». И что я скажу детям? Рассказывая у костра о делах молодости, я скажу им: «Моим крестным был мудрый Акута», – а они спросят: «Папа, а кто такой крестный?» Что я им отвечу, если я не знаю, кто?

Акута покряхтел и нехотя поведал старую историю, которая изменила его навсегда.

– Это было давно. Тогда, я жил на Великой реке – там, где живут белые люди в хижинах на сваях. Там был дом с крестом на крыше, в котором проводил дни очень странный человек. Когда все шли ловить рыбу, он становился на колени и, воздев руки к солнцу, что-то шептал. Когда все ложились спать, он проделывал то же само, что и днем, вставал на колени и, воздев руки к луне, что-то шептал. Когда все вставали с постелей, он уже стоял на коленях с поднятыми к небу руками. Сначала я думал, он жрец или шаман. Но он не скакал вокруг костра и не бил в бубен, не потрошил птиц и не кидал разноцветные камни на песок. Он молча стоял на коленях и всё время что-то шептал. И еще к нему раз в месяц приходили люди. Надевали белые полотняные рубахи, заходили в реку и ждали, когда он нашепчется. После чего он брал их за плечи и окунал в реку. После этого они все пели странные песни. «Странные песни, странные дела», – сказал я сам себе и решил всё прекратить раз и навсегда. Я ждал целый месяц, и вот они пришли. Три индейских мальчика и две девочки, один взрослый и один очень дремучий дед – такой дряхлый, что в реку его занесли на руках. И тогда я поплыл к ним. Ведь это была моя река. И я в ней был хозяином.

– Ты решил их съесть? – спросил Маракуда.

– Не перебивай, а то забуду главное. Я шел на всех парах, рассекая гладь большой реки, словно военный крейсер, готовый к бою. Что мне, молодому красавцу с острыми кинжалами вместо зубов, стоило их всех убить? Да ничего. Они стояли на мелководье и кричали от страха. Тогда тот, кого я звал Шептуном, сказал им: «Не бойтесь! Отец ваш Небесный, ваш крёстный, Он защитит вас от этой твари».

– Так и сказал? – Онка ударил хвостом, изображая ярость. – За одно такое слово я бы разорвал их всех в клочья.

– Я думал так же, – Акута усмехнулся, понимая наивность и горячность молодого ягуара. Окинул взглядом берег и продолжил: – Но Шептун был велик. Он призвал на мою голову кару небесную – и она явилась в виде молнии, которая ударила меня в лоб, вспышка света, что была ярче солнца, чуть не выжгла мне глаза, а гром добил меня, погружая на дно мутной реки. Когда я всплыл, на мелководье никого не было, я остался один. Шёл мелкий дождь. С дождём пришло откровение. «Крёстный» значит «защитник», а «крестник» – «тот, кого защищают».

– Значит, ты мой защитник?

– Выходит, что так.

– Здорово!

Мать Анаконда

С заходом солнца в джунгли пришла вечерняя прохлада.

Мать Камуди чувствовала себя огромной прожаренной колбасой, которой требовались еда и речная прохлада. Она не отходила от кладки пятый день, ожидая, когда из яиц вылупятся маленькие анаконды.

Обычно камуди рожали⁴³ детенышей прямо в воде, но этот год выдался неудачным для родов и пришлось отложить яйца на берегу в песке. «Еще день-два – и весь берег будет усыпан моими детенышами, маленькими шевелящимися змейками, которые через месяц достигнут полутораметрового размера, а через полгода – трех-четырех метров в длину», – мечтательно закатила глаза мать Камуди, чувствуя, что еще немного – и она превратится в жаркое.

В животе сосало, и голод заставил её оставить кладку.

«Всего на полчаса, – подумала она, сползая в реку, – подкреплюсь, остыну и сразу назад».

Река остудила обожжённое солнцем тело, и мать Камуди почувствовала верх блаженства. Возвращаться не хотелось. Анаконда нырнула, уходя на глубину, где били ледяные ключи Кати-вау (Песчаной реки). Скользнула вдоль затопленных мохнатых коряг и, извиваясь, потянулась к свету. У анаконд нет жабр, и дышат они легкими, высунув ноздри из воды. Глотнула воздуха и вновь ушла на глубину, выискивая, чем бы подкрепиться.

Охотники за яйцами

Дождавшись, когда анаконда отплыла на достаточное расстояние от берега, две ваджамаки (игуаны), два кровных брата, вышли из кустов. Помахивая хвостами, они переглянулись между собой, ощерив зубастые пасти, и стали разгребать раскаленный песок. Что-то похожее на злобную улыбку застыло на их покрытых хитиновым панцирем мордах. Раздвоенные языки дрожали от предвкушения пиршества. Слюни бежали из открытой пасти и капали на ракушечник, в обилии устилавший берег.

Яйца анаконды были зарыты неглубоко, всего на несколько сантиметров. Большие змеи не умеют рыть ямы для кладки яиц, они раскладывают их на берегу и заваливают песком, сгребая его в кучу своим телом. Яйца были вкусные, а содержимое напоминало густое желе с начинкой из детенышей анаконды.

Песок, перемешанный с яичной скорлупой, хрустел на зубах. Братья чавкали и, довольно кивали чешуйчатыми головами. На берегу валялась дюжина разбитых и опустошенных яиц, а всё содержимое было в желудках этих ненасытных тварей.

Лишь одно яйцо оставалось целым, оно было самым мелким и самым пятнистым, и его братья оставили на десерт. Игуаны никогда бы не решились раскапывать кладку анаконды, если бы не знали, что мать анаконда вернется не раньше, чем через час, а то и больше. Найти добычу для змеи, имеющей в длину двенадцать метров, поймать её, задушить и переварить – на всё это понадобится не меньше трех-четырех часов. Блаженно улыбаясь, игуаны посмотрели друг на друга, одновременно отрыгнули пищу и так же одновременно посмотрели на то место, где лежало последнее яйцо.

Но его там не было.

Инстинкт подсказывал, что здесь что-то не так, но обильный ужин сделал свое дело и думать им не хотелось. Ну нет и нет. Одним яйцом больше, одним меньше. Ужин и так удался на славу, и анаконд в этом году будет меньше.

Среди корней дерева мамон⁴⁴ что-то хрустнуло, словно неуклюжий тапир наступил на ветку и она треснула, переломившись пополам. Вслед за этим раздалось странное бульканье. Игуаны подняли перепачканные яичным желтком морды, вывернув шеи в тут сторону, откуда доносились звуки. В их налитых кровью глазах отразился диск заходящего светила, треснувшее яйцо и голова высунувшейся оттуда маленькой анаконды. Еще один треск, на этот раз более долгий и протяжный. Яйцо развалилось пополам, и раздался шлепок, будто кто-то швырнул на песок мокрую тряпку. Это маленькая анаконда, чуть больше тридцати сантиметров в длину, вывалилась из своего домика.

– Привет! – малыш помахал им хвостом.

Словно молния, из пастей игуан вылетели раздвоенные языки и щелкнули по скорлупе, отправляя ее в заросли ядовитого плюща. Одновременный двойной хлопок по песку известил детеныша анаконды, что эти парни настроены не очень дружелюбно. Языки зашлепали по земле, пытаясь поймать извивающуюся малютку. Перепрыгивая через скачущие «капканы», анаконда метнулась в сторону, стараясь скрыться среди молодых побегов бразильской вишни⁴⁵. Недолго думая, два братца, слово по команде, ринулись за ускользающей от них добычей.

Топот ног и яростное рычание заставили малыша сменить направление и искать спасения в бамбуковой роще.

Двое на двое, третий не в счет

Крокодил давно уплыл, а Маракуда и Онка всё стояли и слушали.

Слушали лес. Что-то насторожило их. До слуха друзей отчетливо доносились брань, угрозы, пыхтение и шум погони. Кто-то детским голоском взывал о помощи. Перед ними был крутой берег, и требовалось подняться на него, чтобы понять, что там происходит.

Подпрыгнув, Маракуда ухватился за лиану, свисающую с мангрового дерева, и, раскачавшись, забросил свое тело на самый гребень откоса.

Онка прыгнул следом.

В два прыжка ягуар взлетел на край обрыва и замер рядом с мальчиком. Однажды отец сказал ему: «Когда ты научишься в равной степени оценивать угрозу и шансы на успех, я буду знать, что мой сын вырос». С тех пор прошло два года: ягуар научился охотиться, защищаться и нападать. Мгновенно оценив ситуацию, он метнулся в джунгли, обходя игуан с тыла.

Всё было сделано ловко и бесшумно.

Ягуар исчез среди лавровых кустов, источавших запах камфоры, а Маракуда поднял сучковатую палку и, тихо ступая, пошел к зарослям бамбука, из которых игуаны тщетно пытались выковырнуть маленькую анаконду.

Тот братец, что был покрупней, забрался на поваленное дерево. Он непрерывно щелкал языком, всматриваясь в переплетение бамбуковых стволов. Второй братец – младшенький – грыз бамбук, стараясь продраться вглубь естественной крепости, за стенами которой прятался детеныш анаконды.

– Где он? – Младший братец время от времени вскидывал голову и кричал старшему: – Сориентируй меня!

– Где-то здесь… Грызи бамбук, а не то я разорву тебе морду.

– Я не вижу никого. Мы потеряли его, – ныла младшая игуана, боясь остаться без зубов из-за твердых бамбуковых стеблей.

– Я чувствую, он где-то рядом.

– Эй, ребята. Я здесь!

Игуаны вздрогнули и повернулись на голос. Перед ними стоял человек.

– Вы искали меня, – Маракуда подкинул в руке палку, поймал и еще раз подкинул.

– А это что ещё за урод? – старший братец хмыкнул и посмотрел на младшего.

– Мне кажется, что это человеческий детеныш.

– Ха, ха, ха! – игуаны закатились от смеха. – Какая прелесть! Вот им-то мы и закусим! – От предвкушения вкуснятины гребень на шее у старшего братца поднялся и встал торчком.

– Да уж, ужин сегодня удался на славу, – поддакнул младший.

Солнце исчезло за горизонтом, и сумерки пришли в джунгли. Нет света – нет остроты зрения. Игуаны плохо видят в темноте, и силуэт индейского мальчика расплывался у них с каждой минутой, теряя свои очертания и становясь всё более туманным и размытым.

Мартин

Малыш, почувствовав защиту, тут же ринулся к человеку.

Извиваясь, он по ноге добрался до набедренной повязки, оттуда метнулся к человеческой руке, прополз по ней и уселся на плече. Маракуда слышал, как стучит сердце у анакондыша.

– Маленьких нельзя обижать, – сказал мальчик братьям и хлопнул палкой о ладонь, призывая их к битве.

Признать поражение, первыми покинуть поле боя – такое было не в правилах игуан.

– Это наша добыча, – прохрипел старший из братьев.

– Отдай его нам – и можешь валить отсюда, – встрял младший братец и хихикнул. – Мы позаботимся о нём.

– Ищи дурака, – Маракуда поднял палку и приготовился отбить атаку в случае нападения игуан.

– Я порву тебя на части, – старший раскрыл пасть, увенчанную острыми зубами, и слюна упала на траву.

– А как насчет меня?

За их спинами возник ягуар. Этот зверь был пострашней человека: быстрый, сильный и зубастый. Ударом лапы он мог переломить игуане позвоночник. Братцы, припав к земле, стали пятиться, пытаясь забраться в заросли бамбука.

Но бамбук не пустил их, помня, как ящерицы грызли его стебли.

Пришлось покинуть поле боя с позором. Признать поражение было обидно. Злоба душила братьев, и, прежде чем скрыться в зарослях, они крикнули в один голос:

– Мы еще встретимся с тобой, человек!

– Валите отсюда, пока целы. – Маракуда резко выкинул вперед руку – и палка со свистом улетела в том направлении, куда ретировались игуаны.

Мальчик ссадил малыша на землю и присел рядом с ним на корточки.

– Ну как ты, дружище? Живой?

– Нормально! Могло быть и хуже, – змейка покачала головой, радуясь нечаянному спасению.

– Это точно, – мальчик с грустью обвел взглядом поле боя, на котором лежали растерзанные тела маленьких анаконд. – Я Маракуда, а это Онка.

– А я Мартин.

Человек протянул указательный палец, а змея – свой хвост. Дружеское рукопожатие закончилось нечеловеческим криком:

– Ай, больно!

Хвост разжался, и Маракуда стал трясти рукой.

– Пардон, не рассчитал.

– Что же с тобой будет, когда ты вырастешь?

– Я и сам боюсь. Ой! – Мартин потряс головой от удивления. – Ты понимаешь язык животных?

– И даже могу говорить.

– Да ты феномен.

– Эй, не ругайся! – Онка поднял голову и внимательно посмотрел на анаконду. Ему в какой-то момент показалось, что за те пять минут, что прошли с момента бегства игуан, Мартин подрос на пару сантиметров. Ягуар потряс головой и опять посмотрел на малыша. Кажется, анаконда еще чуть подросла. «Брр, ужас какой!» – подумал Онка, соображая, что к утру тот станет длинней его хвоста.

– Мы идем в залив к дельфинам. Ты как, с нами или остаешься?

– Базара нет, мы же друзья.

– Ну тогда догоняй!

Маракуда прыгнул на лиану, раскачался и, словно выпущенная из лука стрела, взлетел в небо, перелетел через толстый оголенный сук, поймал очередную лиану и прыгнул еще дальше, гонимый инерцией и силой, которую давал ему лес. Следом за ним через поваленные деревья мимо удивительных орхидей и лавровых кустов, источающих дурманящий аромат, пронеслись Онка и Мартин, устроив настоящие гонки.